Гостиная Хаффлпаффа. Толстый Монах (призрак-покровитель факультета) напутствует пятикурсников перед СОВами:
- Запомните, друзья мои! Если вы сдадите СОВы хотя бы на "Удовлетворительно" или "Выше ожидаемого", то вы попадёте в рай, но если у вас будет "Слабо" или, что ещё хуже, "Отвратительно" - то попадёте в ад!
Эрни Макмиллан удивлённо говорит:
- А что, живым окончить школу не получится, что ли?
Тем осенним воскресным вечером меня за душу схватили воспоминания.
Мы с Ноттом и Яксли наблюдали закат, глядя на мир через окно гостиной Малфой-мэнора. Дождь, казалось, никогда не кончится. Такими всегда бывают ноябрьские дожди. Льют и льют, пока не вымочат все, что только можно. Деревья и дороги, поля и машины, дома и собаки — всё без исключения пропитано дождем. Мир переполнен ледяной водой, от которой нет спасения.
Из-за погоды на улице не было ни души. Казалось, что дождь разливается по всей поверхности земли, какую удавалось разглядеть. Сидя в мэноре, мы никуда не выходили — пили кофе и ели скудные пирожные, приготовленные малфоевским эльфом. А дождь все лил и лил, тихо шурша.
Было непонятно, куда нам отправляться теперь. Казалось, не существует места, куда можно было бы уехать. Из глубины души поднимался страх, и мне становилось не по себе: я давно не боялся.
За три дня, прошедшие с исчезновения Тома, весь особняк заполнился пустыми банками и сигаретными окурками. Никто уже не гнушался пользоваться этими «плодами маггловской деградации».
Хуже всего пришлось Малфою. Все понимали, что со дня на день в его дом нагрянут авроры, счета в банке закроют, а самого Люциуса отправят на эшафот. Вот только сами мы были не лучше. Из уцелевших остались я, Малфой, Яксли, Нотт и Нарцисса. Неизвестно куда пропал Мальсибер, безвозвратно ушли братья Лестрейндж, а Белла, видимо, до сих пор где-то куролесила, пытая и убивая магглов. Схватят и посадят Беллу, да туда ей и дорога.
— Налей ещё, Игорь, — сказал Люциус. Я достал бутылку огневиски и плеснул немного в подставленный бокал.
Никто из нас в эти дни друг с другом почти не разговаривал. Всех охватило уныние, гнилыми щупальцами забиравшееся в безразличные ко всему души. Мы проиграли. Война была окончена.
Мы раскурили трубки с опиумом, как часто делали в последнее время. Не знаю, откуда Люциус достал маггловский наркотик. Меня уже ничего не волновало.
Я предался воспоминаниям.
* * *
В Англию мы с отцом приехали в начале шестидесятых. Тогда строились гигантские заводы, открывались производственные фабрики, а мы заявились сюда нежданно-негаданно, нищие и ищущие хотя бы какого-то дела.
Отец был зельеваром и пытался заниматься в Болгарии своим бизнесом, но преуспеть не смог и решил попытать счастья в другой стране.
Я же отучился в Дурмштранге все восемь курсов и почти не работал. Прозябал то здесь, то там, но нигде надолго не задерживался. Жил, можно сказать, на деньги отца: мать умерла, когда мне было одиннадцать. Отеческая забота требовала выхода наружу, и я не преминул этим воспользоваться.
В Англии я очень долго адаптировался. Пытался устроиться в местную лавку продавцом — не взяли. Сказали, мол, не нужен им грязный болгарин, толком почти не говоривший по-английски. Затем пробовал пойти в какую-нибудь мастерскую. Не взяли по той же причине.
Я подолгу спорил с отцом насчёт магии. Не понимал, почему мы не можем использовать преимущество, данное нам при рождении. Магия открывала кучу возможностей: не нужно голодать, не нужно ходить в обносках, не нужно терпеть презрительные взгляды толстых отъевшихся англичан! Но отец стоял на своём. Он говорил, что магия никогда не ведёт ни к чему хорошему. Это меня бесило — до тех пор, пока я не встретил Тома Реддла в одной из захолустных гостиниц на окраине Лондона. Тогда я окончательно ушёл из дома и отца увидел, уже став закоренелым убийцей.
Много лет я честно служил Тому Реддлу, вошёл в круг его друзей, в «первый круг» его сторонников. Когда-то мы сражались бок о бок, били магглов и возвращали в мир магию. Том Реддл дал мне шанс — шанс жить, шанс быть самим собой.
Однажды Том Реддл назвал меня своим братом, и это был лучший момент моей жизни.
Но с Пожирателями Смерти у меня связаны отдельные воспоминания.
* * *
Всех пленных авроров мы в первую очередь заводили в «комнату усопших».
Представьте себе связанного мужчину лет двадцати пяти, еле держащегося на ногах. Сначала его пытают Круциатусом, затем избивают, а потом уже на подгибающихся ногах ведут в ту самую комнату.
В передней части «комнаты усопших» устроен алтарь, мерцают красные лампы, а на стенах висят многочисленные колдографии — изображения Пожирателей, погибших в ходе аврорских зачисток. Они смеются над пленниками, которых ставят на колени перед двигающимися портретами мёртвых людей. Все пленные, проходя мимо этой комнаты, непременно должны склонять головы в память об усопших. Иначе следует наказание Круциатусом.
Об этом старались молчать, но многие пленные авроры гибли. Только на моей памяти от пыток скончалось более тридцати человек. Каждый раз, когда кто-то из них схватывал болезнь и попадал в госпиталь, специальные люди подвергали многократной магической дезинфекции все помещения больных и делали им прививки. Самым страшным считалось заболеть, чихнуть, простыть. Всё это делалось ради испытания новых препаратов, разрабатываемых отделом Руквуда. Том Реддл очень много внимания уделял этой структуре. Так он удовлетворял свой природный садизм.
Сколько авроров пало жертвами проводимых исследований, я сказать не могу. Но и Яксли кивает, когда я говорю о том, что погибало не менее тридцати человек в год. Мы все своими глазами видели отгороженную верёвкой часть жилых помещений отряда, куда вход был запрещён, поскольку здесь ранее проживали люди, погибшие от бактериального заражения: Реддл не чурался пользоваться достижениями маггловской науки.
В «медицинском отряде» работали многие члены семей чистокровок и вольнонаёмных. Можно сказать, что это была своего рода стажировка, испытание для тех, кто боялся идти на основную военную службу. Аристократы обычно назначались на должности главврачей и старших медицинских работников. По штату в команде должно было быть несколько десятков служащих, но пары человек постоянно не хватало. Довольно много было женщин-вольнонаёмных, начиная с медсестер отрядного госпиталя, но вход в главный медицинский блок им был запрещен.
Всех, кто служил Тому и членов их семей обязывали дать магически заверенную расписку такого содержания: «В случае моей смерти, независимо от её причин, даю согласие на вскрытие моего тела». Число погибших служащих команды и членов их семей было довольно велико, и Руквуд, как руководитель научной лаборатории, не испытывал недостатка в материале.
Совершенно по-иному относились к «бревнам». Однажды женщина, схваченная беременной, родила в тюрьме. Только немногие служащие знали, что она каждый день со слезами на глазах умоляла тюремщиков подвергнуть ее любым экспериментам, но сохранить жизнь ребенку. Помню, как она валялась у меня в ногах и рыдала. Однако в команде не отступали от своих правил: «подопытная мать» могла родить только «подопытного ребенка». Конечно, и мать и ребенок были умерщвлены.
Для умерших служащих команды Руквуда и предназначалась «комната усопших». Её часто использовали для воспитания пылкости и гнева Пожирателей. Многие из случайно умерших в ходе экспериментов преподносились как «герои военных действий». А женщина-«бревно» и её ребёнок имели право только на карточку с номером и печь для сжигания трупов.
* * *
Второй эпизод моих воспоминаний связан с Регулусом Блэком.
Когда умер Регулус, Родольфус сказал: «Вот и поднят наш последний занавес».
У меня было такое же чувство. Я смотрел на прикрытое белой траурной тканью лицо друга. Мёртвое, оно никоим образом не напоминало лицо Регулуса при жизни. А, может быть, я просто никогда раньше не представлял, как будет выглядеть лицо Регулуса, если его накрыть белой тряпкой.
Скоро и я стану таким же.
Регулус был младше меня на двадцать лет. Из нас, «Пожирателей первого круга», которым доверял Лорд, только я один общался с Блэком, остальные относились к нему как к младенцу или просто не обращали внимания. Я был чистокровным, но мою спесь изрядно побила нищета.
Все мы когда-то один за другим получили Чёрную Метку. Было нам тогда лет по двадцать, и раз в месяц мы непременно устраивали шумную попойку в ресторанчике «Весёлый ирландец» на окраине Лондона. Я помню эти сборища двадцатилетней давности так отчётливо, словно это было вчера.
С годами традиция попоек только укрепилась, к нам постепенно присоединялись новички. Помню и Регулуса — после получения Метки он изредка, но приходил к нам на питие. Помню его лицо, которое теперь оказалось под белой тряпкой.
Теперь, когда мы говорим между собой, то речь идёт о скором конце. Смерть — наша излюбленная тема, а раньше, помнится, мы чаще всего говорили о женщинах.
Из всей нашей команды следующий на очереди за Регулусом, видимо, я. Может быть, Яксли. А всех переживёт Малфой или, может, Нотт.
Когда умирает кто-то из друзей, у меня возникает странное чувство, что я отстал, что меня обошли. А ведь было время, когда я боялся смерти. Просыпался ночью, и всего колотило от страха небытия.
Но после падения Лорда я перестал так уж сильно страшиться конца и теперь желаю только одного — поменьше бы мучиться перед смертью. Нынешняя моя мечта — скоропостижная смерть от сердечного приступа.
* * *
Не всё у нас было гладко. Наверное, сказывалась строгая иерархия. Мы — я, Яксли, Мальсибер, Малфой, Лестрейнджи, Нотт, Белла и прочие приближённые Лорда — имели практически безграничную власть над «рядовыми» Пожирателями, которые не всегда даже были чистокровны. Они были не больше, чем расходным материалом. Помню одну историю, случившуюся в середине семидесятых.
Уильям Уилсон, семнадцатилетний парнишка, пришёл к нам от отчаяния. Его выгнали из Хогвартса за хулиганство, и он решил попробовать себя на почве терроризма — но быстро понял, что это не его дело. Уильяма стошнило при виде первого трупа.
Мы не захотели отпускать его живым.
В один из августовских дней семьдесят пятого к Уильяму Уилсону пришло несколько членов группы под предводительством Долохова. Они пытались оглушить его, но он сопротивлялся. Тогда его просто избили и перенесли за город. Связали по рукам и ногам, бросили на землю и стали рыть могилу.
Избитый до полусмерти, он пришёл в себя и попытался бежать. Но его догнали. Обернули голову одеялом, чтобы не было слышно криков, и били, пока он не перестал сопротивляться. Потом задушили, сорвали с тела одежду, а труп бросили в наполовину вырытую могилу.
При вспоминании о таких случаях меня всегда тошнит.
* * *
Лучше всего мне запомнился день, когда я убил своего отца.
Это произошло здесь же, в Малфой-мэноре. В тот день после боевой вылазки я первым делом набрал полную ванну горячей воды и медленно погрузил туда окоченевшее тело. Весь день мы бегали по горам, охотились на авроров, и согреться так просто не получалось. Тело промерзло до самых печенок, и горячая вода будто лишь усиливала ледяную стужу внутри. Чтобы прогреться, требовалось провести в горячей ванне много времени.
Всё болело. Болели мышцы, болели пальцы, болела даже грудная клетка. В тот день я в первый раз, кажется, убил аврора. Не знаю, как его звали — видно было, что новобранец. Мелкий такой, глаза голубые, кудри развеваются. Ему бы бегать-прыгать по школе, ухаживать за девицами да таскать из Хогсмида сливочное пиво. А он пошёл в авроры, хотя и бегал неуклюже, и даже палочку еле-еле удерживал в руках.
Стоя передо мной на коленях, он умолял только об одном — убить его побыстрее.
Кое-как я вылез из ванны. Прошел в комнату и прижался лбом к оконному стеклу, чтобы немного остудить голову. Потом налил в бокал огневиски, проглотил одним махом и тут же забрался в постель. Я изо всех сил пытался уснуть — ни о чем не думая, с пустой головой.
Не тут-то было. Уснуть не выходило, хоть тресни. Мысли в голове отвердевали, будто превращаясь в кучку булыжников. Я обхватил голову руками и лежал так, пока за окном не забрезжил сумрачный серый рассвет. И тело, и душа отчаянно требовали отдыха, но заснуть так и не получалось.
Я смотрел на розовеющее небо. На душе становилось всё мрачнее. Правда, если вспомнить о тяжёлых боях, которые я до этого вёл, такое настроение могло показаться вполне естественным. Но если уж выгреб в открытое море и возврата нет, роптать нет смысла. Уже нет возможности вернуться, не видно берега, чтобы повернуть лодку назад.
Я бросил взгляд на маску Пожирателя Смерти, лежавшую на столе. Разлитый по небу свет ещё не коснулся неё, и казалось, будто это не маска, а темное чужое лицо, смотрящее на меня безо всякого выражения. Оно не собиралось подчиняться мне и поглотило всю мою непокорность, глубоко упрятало в себе всё то, что еще оставалось во мне человечного.
Я надел его перед тем, как пришла пора убить моего отца.
В тот день Лорд устроил грандиозный банкет в Малфой-мэноре, никого заранее не предупредив. Пришли Лестрейнджи, Блэки, Малфои. Пришёл мой отец, с которым я не разговаривал уже десять лет. На дворе стоял семьдесят пятый.
Том Реддл вошёл ко мне в комнату незаметно. Я обернулся и увидел его пустые красные глаза. Дверь захлопнулась — и я погрузился в жидкую темноту без малейшей искорки света. Ничего не видать, хоть глаз выколи.
Какое-то время я простоял, не двигаясь, словно меня огрели чем-то тяжёлым. Мной овладело бессилие рыбы, завёрнутой в целлофан и запертой в холодильнике. Когда внезапно, без подготовки погружаешься в абсолютную мглу, тело на несколько мгновений становится ватным, теряя всякую силу.
Единственное, что я помню перед потерей сознания — это тихий и спокойный голос Тома. Моего старого друга Тома.
— Всё хорошо, Игорь. Всё хорошо.
* * *
Очнулся я уже на холодной, засыпанной снегом крыше мэнора. В маске. Осмотревшись по сторонам, я поначалу не смог разглядеть ровным счётом ничего. Всё затянул собой туман, серый и беспросветный, окутавший крышу. Я поднялся.
Оказалось, что кое-что за пределами мэнора всё-таки можно было рассмотреть. Вдалеке виднелась цепь холмов — неестественно прямая, будто ее провели по линейке. Тускло зеленел смешанный лес, похожий на скатанные из обрывков бумаги шарики. Голые деревья вдалеке сходились и терялись в туче себе подобных. Казалось, пейзаж будет вечно оставаться таким же, сколько ни жди. Это наводило тоску. Если так, то уж лучше лежать без сознания.
Я взглянул на небо. Оно было безоблачным, но его затянуло мутной непрозрачной вуалью, сквозь которую тут и там старалась пробиться небесная голубизна. Я заметил, что туман, окружающий со всех сторон, тем не менее, не выходил за пределы крыши. Мне стало не по себе.
— Ничего страшного в этом нет.
Я резко обернулся. Позади откуда-то возник Том в наглухо застёгнутой мантии и с палочкой в руках. С моей палочкой.
— Подойди. Ничего страшного не случилось. Возьми палочку.
Я послушно подошёл. Через пару секунд я ощущал привычное тепло внутри, чем-то напоминающее о светлом и беззаботном детстве. Как будто какой-то добрый волшебник пришёл и вдохнул в тебя жизнь, жизнь, которую ты давно забыл и не надеялся вернуть. Мы — волшебники, но такого не умеем.
Том заговорил во второй раз, теперь — куда жёстче.
— Посмотри, Игорь, — он махнул рукой, и туман расселся. — Посмотри сюда.
Из-за его плеча я увидел несколько фигур. Трое людей стояли на коленях, склонив головы, а напротив них замерли два Пожирателя в масках. Я знал этот обряд, так мы казнили неверных и предателей. Кара была одной — Авада Кедавра. Исключений не допускалось.
— Третье место — твоё, Игорь, — улыбнувшись, сказал Том.
Я подошёл к «своему» предателю. Мешок на голове скрывал лицо, но, судя по рукам и фигуре, это был мужчина преклонных лет. Я сдёрнул мешок с его головы и узнал своего отца.
Последний раз я видел его в конце зимы шестьдесят седьмого. Тем ясным субботним утром я долго, до десяти, лежал в кровати, прокручивал в голове слова, услышанные на последнем собрании, и смотрел на отцовский огород. На чёрной земле тут и там, подобно лужам, белел нерастаявший снег. Последний снег, последнее дуновение холода. Последняя встреча с отцом.
Его прощальными словами, когда я уходил, была фраза «увидимся, сынок». Произнёс он это с неизменной мягкой улыбкой, которая появлялась на его лице только в разговоре со мной.
И сейчас он тоже смотрел на меня, улыбаясь. Спокойно, дружелюбно, без капельки страха или гнева.
Это пугало.
— Игорь, ты знаешь, что ты должен сделать, — раздался за спиной голос Тома. — Ты помнишь наши принципы. Свобода. Свобода от всего старого, свобода от всего ненужного, свобода от старой морали.
Отец улыбался.
— Убийство — прощание с прошлым. Ты должен, Игорь. Это — очищение. Искупление греха, который тебе насаждали с детства. Давай. Ты знаешь эти слова.
Отец шёпотом сказал мне:
— Всё хорошо, сынок. Всё хорошо.
Я посмотрел на свои руки: они дрожали, дрожали, как беспомощный лист в весеннюю бурю.
Рядом стояли молодые тогда Бертран Яксли и Люциус Малфой. Растрёпанные волосы, испуганные глаза, а главное — трясущиеся палочки в руках. Абраксас Малфой ждал казни гордо, идеально выпрямив спину, и всем своим видом выражая готовность принять свою судьбу. В глазах его читалось презрение, не более.
Люциус убил его первым. Пронзительно вскрикнул «Авада Кедавра!» — и всё. Абраксаса не стало. Тело главы рода Малфоев жалко откинулось на край выложенной кирпичом крыши.
С Бертраном было труднее. Два раза он посылал заклятие в Томаса Яксли, и два раза ронял палочку. На третий Томас, улучив момент, неожиданно вскочил и начал душить Бертрана. Лорд неспешно поднял старшего Яксли в воздух, оттащив от Бертрана, и резко скинул его вниз, на то же место, где тот сидел до этого.
На сей раз Бертран не оплошал; жалобно вскрикнув перед смертью, Томас отлетел метра на два. Сначала он поднялся в воздухе, а потом с грохотом упал на крышу и окончательно затих.
Я сглотнул и беспомощно посмотрел на отца. Он всё так же безмятежно улыбался, насвистывая какую-то знакомую мелодию. Туман рассеялся, но начался дождь, и небо то и дело освещалось разрядами молний.
— Тебе не о чем беспокоиться, Игорь, — сказал отец. — Совершенно не о чем.
— Слышишь, Игорь? Не о чем, — зашептал мне на ухо Том. — Давай. Убей его.
Дрожащими руками я нерешительно поднял палочку. Аккуратно прицелившись, наставил её прямо на сердце отца. Теперь нужно просто сказать два слова, два слова, и всё закончится...
Он посмотрел на меня в последний раз. Он знал, что я могу.
— Это сильно, — сказал отец с той же улыбкой на лице. — Это действительно сильно.
Зелёная вспышка озарила крышу старого дома.
* * *
В темноте дом был похож на таинственное чудовище. Вокруг плотно разрослась высокая трава. В торчащей из нее пепельно-серой стене не было ни одного окна. Мрачное строение.
Шагов за десять от здания я остановился и оглядел его. Никаких мыслей в голову не приходило, как я ни старался. Подойдя ко входу, я почувствовал, что дверь холодна, как лёд. Она бесшумно отворилась — и моим глазам предстала темнота совершенно иного рода.
Ветер усилился. Он уносил в далекие миры слабое тепло человеческих радостей и зажигал бесчисленные звезды в освободившейся холодной темноте. Немного болела голова. Всё это подобно волнам, бьющим в борт шлюпке — как пришло, так и ушло.
Я был свободен.
