Гарри говорит Снейпу:
- Профессор, у меня ангина, я не смогу прийти завтра на урок.
- Ну смотрите, Поттер - можете не приходить, но на следующем уроке мы пропущенный должны отработать.
После урока Снейп в коридоре видит картину - Гарри с Гермионой заигрывает. Снейп говорит:
- Мистер Поттер, с такой АНГИНОЙ вам надо в постельке лежать, а не по коридору гулять!
Убаюкан тихой песней,
Крепко, мальчик, ты заснешь.
Сказка старая воскреснет,
Вновь на правду встанет ложь,
И поверят люди сказке,
Примут ложь мою.
Спи же, спи, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
Сологуб Ф.
Закрыть глаза. Раз-два-три. Подняться. Шаг вперед: справа шкаф, слева стол, напротив дверь, в углу кресло. Тускло горит лампа, освещая, кажется, только бумаги, над которыми корпел пару часов назад. Каждый раз, закрывая глаза, я остаюсь наедине с самим собой и со своим миром. Будто по крупицам собираю жизнь, которой может никогда и не существовало, которая просто нашла отражение во мне и в моих воспоминаниях. Закрыть глаза. Есть в этом что-то запретное, нужное и вызывающее. Осталась пара минут. Надо все проверить. На столе бумаги, в шкафах книги, одежда. Мерлин, да кому все это нужно.
Вспомнить свой образ. Высокий, холеный, субтильный, жилистый. Светлые волосы, да, пожалуй, светлые, — я не помню их цвет, — ниспадают на плечи. Нет, это привилегия Малфоя носить эти ужасные длинные волосы, для него это повод для гордости, а для меня... Тело, именно тело, затянуто в черный редингот из камлота. Надо сказать, хороший камлот, с шелком, жалко его будет. Черные брюки, черный жилет, белоснежная рубашка, платиновые запонки, кажется, с бриллиантом — ничего этого не видно, все это сокрыто от глаз, как и моя суть. Поверх всего мантия темно-синяя — мой любимый цвет, любимый крой. Жалко, жалко. На мантии фибула. Роскошная и изящная, вряд ли я отыщу где-то лучше. Отец привез ее из Рима. Даже если бросить на нее совсем короткий взгляд — понятно, что она итальянская. Сразу заметна тонкая и первоклассная работа: дужка змеевидная, а сверху лев из сверкающих каменьев: рубины, сапфиры, изумруды — россыпь драгоценностей. Это моя насмешка над ними. Тонкие, длинные и цепкие кисти рук. Скольких молодых девиц вы могли бы ласкать, а скольких ласкали. Эти сладостные и красноречивые стоны, мольбы и просьбы сжалиться — услаждали мой музыкальный слух. Благородные черты лица: острый нос, тонкие губы, яркие горящие глаза, жаль, что я не помню их цвета. Действительно жаль. Мне всего двадцать два, я совсем не хочу умирать.
Отец. Разве ты когда-нибудь думал, что тебе придется пережить меня? Вот и я — нет. Но все же будет хорошо, верно, отец? Я не понимал тебя. И, зная твой крутой нрав, все равно постоянно попадал под горячую руку. Шрам на спине от розог. Отец, куда пропадал в эти минуты твой французский гуманизм? Рассмеяться себе бы в лицо. Несмотря ни на что, даже несмотря на то, что гувернанткой была какая-то англичанка с блестящими рекомендациями, несмотря на то, что мать тоже была англичанкой, я лелею и люблю в себе француза. Этого развратника, бездумного поглотителя пищи, философа, но знаешь, отец, в чем проблема — Англия добралась до костей. Она в голове, так же как у тебя. Отец, помнишь наши беседы? Я помню их. Все. До единой. Я еще мальчишка, совсем мальчишка, а ты говоришь со мной на равных. С того момента, я отвечал за свои поступки, я перестал прятаться за твою спину. Ты больше не смел трогать меня даже пальцем, никто не смел. Никто не смел, и никто не смеет — я не мальчик для битья, и мне не нужно указывать мое место.
Северус... Мальчишка вправду думает, что Темный Лорд сбережет его рыжую грязнокровочку. Пф... Или она простит его? Так и хочется рассмеяться ему в лицо. Глупый-глупый мальчик, ты начал играть в слишком взрослые игры, тебе бы зелья варить. Да, ты преуспел в темных заклятьях, но ты ошибся, мой друг, серьезно ошибся. Уилкис, ах... Уилкис, тебе, дорогой друг, желаю все же остаться. Не умирай и не прогибайся под Малфоя. Уж я его знаю, он сможет сделать из тебя «собачонку». Так не хочется с вами расставаться, так не хочется. И пусть вы все законченные твари, я бы не отказался опять пропустить с вами пару стаканчиков огневиски, а потом идти в кварталы, чтобы снова чувствовать запах крови. Витиеватый взмах палочкой, красивый выпад, мимолетный взгляд и быстрый, уверенный возглас заклинания. Это сродни искусству. Как художник берет в руки краски, рассчитывая как нанести мазок, так и я беру в руки палочку, чтобы посоревноваться в своем мастерстве.
Обрывочно вспоминаю заученный менуэт — в голове будто не осталось ничего, но я знаю, что как только зазвучит музыка, тело все вспомнит. Жалкое подобие памяти. Шаг вправо, корпус влево, голова повернута влево.... Растоптать, размозжить жалкое подобие человечишки. Шаг влево, корпус вправо, голова повернута вправо. Взмахнуть бы палочкой, устроить панику, Мерлин... голова раскалывается. Шаг вправо правой ногой, левая — впереди, шаг вправо, левая — выходит вперед. Не хочу... я не хочу этого помнить. Эти менуэты и эти мешки с костями, что находятся вокруг меня. Мерлин, как же раскалывается голова. Мне кажется, прошла целая вечность. Повернуться лицом, руки опустить. Шаг назад, низкий поклон — спина прямая, взгляд обращен на даму, левая рука отведена в сторону, правая у сердца. Поклон дамы. Оба поднимаются. Помню этот чертов менуэт — значит, рассудок все еще со мной. Это осознание даже придает сил. Как я хочу еще раз станцевать хотя бы этот танец, хотя бы с этими припадочными чистокровными девками, да простит меня Друэлла.
В доме никого нет. Отнюдь, мне совершенно не пусто и не одиноко. Мне нравится просто быть в своем доме. Просто чувствовать эту жизнь, не вспоминать, нет, — вновь проживать какие-то моменты, делать открытия и оставлять в памяти. До востребования. Самое любимое пристанище — библиотека. Здесь можно сидеть часами, она будто в другом мире, в совершенно ином измерении, где иное волшебство, где существует настоящая магия, которая абсолютно неразделима. Порой кажется, что внутри этого мира — всё. Хотя совершенно точно, я наверняка бы не смог там жить. В нем слишком много созидания. За окном сильный ветер, вот-вот пойдет дождь, небо заволокло темными тучами; думается мне, что пару деревьев вырвет с корнем. Жалко все так оставлять, очень хотелось бы, чтобы все было чисто и, даже смешно думать, невинно? Возможно, если так можно выразиться о своем любимом саде, о своих любимых деревьях, о своем любимом мире.
Отчетливо слышу, как скрипят половицы на первом этаже, слева возле двери. Сама дверь открывается легко, и может показаться, что ее совсем не слышно. Но нет, я практически ощущаю, как эти люди входят в мой дом, как они оскверняют его. Что ж, надеюсь, что это будет достойный противник, но как бы то ни было, живым уйдет только один. Лестница. Он идет. Третья ступень, четвертая, пятая... Пока можно и отдохнуть. А на улице, кажется, немного притихло. Затишье перед бурей. Единственное, о чем действительно жалею, что все это уйдет в небытие. Кому будет нужен мой дом? Кому буду нужен я? Даже треклятая библиотека, Мерлин. Она же никому не будет нужна, ее никто не оценит, никто не сможет восхититься ею. Убийственно жаль.
Закрыть глаза. Раз-два-три. Подняться. Палочка в рукаве. Рубашка выглажена. Мантия идеальна. Лев на месте. Улыбка на лице. Осторожные шаги около двери. Я слышу тебя. Я слушаю твои шаги, наглец, посмевший прийти в мой дом. Но больше нет времени, хватит тянуть. Ты же не трус? Открыть глаза.
Дверь распахнулась, и на пороге стоял Грюм.
— О, мой дорогой мракоборец, что же вы так долго? — Эван поклонился в шутовской манере, — Уж не заплутали? Или осматривались?
— Розье, прекрати паясничать, я пришел за тобой, и ты это знаешь, — Грюм был нарочито строг и держал палочку наготове.
— Хм... это интересно, — молодой человек задумался, продолжая, — но знаешь, меня такие перспективы не прельщают. Ладно бы ты пришел один. А то ты приволок с собой эту стаю бродячих псов.
— Я тебя предупреждаю по-хорошему. Лучше пойдем со мной, иначе, неизвестно чем это все закончится, — Аластор был сосредоточен.
— Добровольно? В Азкабан? Мой доблестный друг, ты сейчас чем соображаешь? — палочка Розье оказалась у него в руке, и с молниеносной скоростью в мракоборца полетело заклинание, — Экспеллиармус!
Грюм, кажется, даже не успел подумать об этом, но палочка тотчас оказалась на полу.
— Вот видишь, как бывает. Раз, и все. Я обошелся с тобой очень мягко, мой непрошенный гость, поэтому говорю со всей своей чистокровной вежливостью, — все это время улыбка не сходила с лица Эвана, — выметайтесь из моего дома, грязные шавки.
А Грюм уже успел поднять палочку и сразу послал в противника Конфудус, от которого Розье умело увернулся.
Казалось бы, можно разрезать мракоборцу все, что на ум только может прийти, но молодой человек попал точно и рассек Грюму глаз, напополам.
Из глаза Аластора хлынула кровь, и красная жидкость стала застилать все, увидеть что-то, попасть куда-то — это, непозволительная роскошь для мракоборца.
Грюм буквально взревел, и последнее, что услышал Эван, было:
— Вариари Виргис!
Молодого человека полоснуло по телу хлыстом. Пытаясь увернуться, он отскочил назад, но, даже обладая высокой прыгучестью, он никак не смог увернуться от острого угла подоконника, который буквально вонзился в его светлую голову.
Грюм стоял и ждал. Почему нет никакого заклятья в ответ? Почему тишина? Приглядевшись, он увидел мертвого Пожирателя.
Эван никогда не хотел такой смерти, гораздо отраднее было погибнуть хотя бы от заклятья. Несколько секунд, всего несколько секунд, когда он еще мог что-то осмыслить. В голове рефреном повторились недавние мысли:
Закрыть глаза. Раз-два-три. Подняться. Тускло горит лампа. Закрыть глаза. Есть в этом что-то запретное, нужное и вызывающее. Осталась пара минут. Надо все проверить. Мерлин, да кому все это нужно.
Кое-как остановив кровь, мракоборец подошел к письменному столу. Там лежала кипа бумаг, и явно они не относились к деятельности Пожирателей. Сверху лежал черный конверт, который Аластор сразу же открыл. Внутри лежал небольшой пустой листок. Он хотел, но не успел, а может просто не мог сказать чего-то важного.
Грюм никому не рассказывал о том дне. Он знал, что кто-то должен был умереть.
