Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
ПостХогвартс. Семья Малфоев в составе Драко и Астории тщетно пытаются зачать своего первенца. Причиной тому оказывается месть отвергнутой ведьмы в быту далеких годов свободной жизни Драко. Ребенок Поттера (второй сын - альбинос) поступает в школу на первый курс. Занимая вакантное место школьного врача, Драко видит мальчика и отчетливо понимает, что Скорпиус - его сын, а вовсе не очкастого Героя. Но этого не может быть в принципе, однако...
Тяжелый конверт из плотной бумаги, с несколькими листами пергамента внутри, был передан невзрачному мужчине, который тут же растворился в сизом тумане грустного города-призрака, чей темный силуэт уже прощально мелькал за окнами бордового вагона, а вагон под скрежет стальных колес тронулся в сторону Лондона.
Что же, дело сделано, день закончился, а деньги получены. Мы возвращаемся вдвоем. Я и Грейнджер.
Цифра накладывается на цифру, разводы на стекле становятся похожими друг на друга, а любая угроза уже стала привычной, превращая быт в рутину. И, несмотря на все это, мы возвращаемся - и это единственное, что вообще может иметь смысл.
Хотя Грейнджер, скорее всего, совершенно не в счет. Она из тех, кого вроде бы и нет. Я хочу сказать, что места она не занимала, денег на билеты не тратила и не пила чай с вокзальным запахом. И так далее, и тому подобное. С точки зрения нашего проводника, Грейнджер не было. С точки зрения других людей - тоже. Кем же она была - своевременный и очень важный вопрос.
Примерно минут через двадцать после того, как поезд натужно вздрогнул, заскрипев всеми своими "суставами", и отошел от платформы, я закинул свою полупустую сумку на верхнюю полку, переложив небольшой кожаный блокнот и ручку на стол перед собой. Уже почти сев, я вновь поднялся и вытащил пачку сигарет, собираясь выйти в тамбур. Заметив приближающегося проводника, двигавшегося по вагону, словно старая облезшая крыса, я вытащил свой билет из заднего кармана брюк и расправил его. Его квадратные очки казались просто огромными, а мерзкая бородка вызывала желание выдрать её немедленно. Или, на худой конец, подпалить. Кроме того, на нем был старый потертый синий костюм, весь покрытый катышками от частой носки. Я расплатился за свой комплект ненужного белья, попросил налить чай и, пропустив проводника, отправился в тамбур. Поскольку моё купе было в начале, мне пришлось протискиваться через группки пассажиров, теснящихся в проходе, чтобы дать возможность своим соседям расстелить постель. Терпеть не могу путаться в ногах у такого количества народа.
Гренджер потащилась за мной. Не удивительно.
- Ты врач и должен знать, что курение очень пагубно влияет на твой организм, особенно учитывая, сколько сигарет ты выкуриваешь в последнее время, - заметила она, когда я прошмыгнул мимо общего туалета. Рядом оказалась какая-то молодая мамаша с ребенком - потому я решил промолчать. Вполне возможно, она посчитала бы меня больным, разговаривающим с самим собой. Совершенно не хотелось выглядеть идиотом в чужих глазах, особенно в глазах симпатичных девиц. И, замечу, даже несмотря на её маленького спиногрыза, который, кстати, проводил меня серьезным взглядом.
В тамбуре же не было ни души, и я прошептал:
- Ты опять за свое? Какое тебе вообще дело? Это ведь Я курю, а не ты.
- Мне все равно, куришь ТЫ или нет, - равнодушно и как-то отрешенно ответила Грейнджер. - И более того, если у меня получится слинять от тебя раньше срока, я буду только рада. Улавливаешь?
- И что это значит?
- А что это может означать, сам-то как думаешь? - Грейнджер любила уточнять ехидным тоном, со смешком, это всегда раздражало меня. Вот и теперь, она усмехнулась и повернулась ко мне боком, показательно так, предвзято. Зато теперь я мог легко оценить все изгибы её тела и копну каштановых волос, ниспадающих волнами на худенькие плечи.
- Да ничего, но не могла бы ты помолчать? Дай мне спокойно докурить. Будет лучше, если ты сделаешь вид, что тебя здесь нет. Хотя, действительно, тебя и вправду нет...
Наша мелкая ссора не была чем-то особенным. Мы постоянно ругаемся с Грейнджер. У неё свое видение жизни, а у меня - свое. Мы оба воспитаны в разных кругах, разными родителями. Читали разные книги, стремились к разным целям и дружили с разными людьми. Обычное дело, между прочим. Не думаю, что она обиделась. Ведь она к этому времени знала меня лучше, чем саму себя. Я, признаюсь, не был лучшим в мире собеседником, да и Грейнджер понять было не так легко, потому банальная просьба замолчать повисла в воздухе кольцом сигаретного дыма. Мы оба как-то с досадой хмыкнули, отчего я вывел на запотевшем окне неприличное слово. Я совершенно не имел желания извиняться, но, наверное, стоило бы.
- Ты слышал об истории Одноглазой Ведьмы из Бриоши? - вновь заговорила Грейнджер, когда моя сигарета истлела наполовину.
- Нет, но я слышал о десятках простых одноглазых ведьм.
- Может быть, это была одна из них, - пожала плечами Грейнджер. – Хотя, неважно. Она жила в другом времени и совершенно в другом месте.
- Началось, - почти все её истории происходили в другом времени, в другом пространстве, на другой планете и еще черт-те где. - И ты, разумеется, не скажешь, где это было, а?
- Так тебе интересно услышать про ведьму? Или мне снова сделать вид, что меня здесь нет?
За мутным окном проплывали липкие сумерки совершенно непонятного времени года. Межсезонье, если быть точнее. Странное время. Ржавое и неприглядное.
Да и окно было заляпано чем-то снаружи.
- Рассказывай.
Одноглазая Ведьма, как вы могли понять, не всегда была такой. Словом, не всегда она была уродцем, глядевшим на всех единственным уцелевшим глазом. Хотя людям свойственно вешать ярлыки на других, что поделать, они таковы. Но те самые таблички и бумажки, будь ты одноногий, слепой или глухой, уже давно не первой свежести.
Мало кто сейчас знает, что Брульга - та самая ведьма - всю свою жизнь положила на спасение детей, поиски лекарства. Еще до того, как стать порождением зла и мести, разумеется. Оба её глаза зорко высматривали угрозу, способы её решения и помощи. И был, кстати, у неё свой небольшой секрет, о котором никто из живых и не догадывался.
Первым умершим ребенком в её жизни был сын - Каспер. И если двух людей что-то связывало, мертвого и живого, происходило то, что сейчас популярно называть "душевным двойником". Или же вторым шансом - кому как удобнее. Каспер не ушел в загробный мир, как полагается всем умершим, но остался со своей матерью, дав ей возможность второго шанса, иного пути, выбора... Он был виден только ей, и только она могла слышать его.
Однажды она попыталась рассказать об этом кому-то. Но, как водится, её сочли душевнобольной.
Так вот, у Одноглазой Ведьмы были не самые хорошие отношения с её двойником. Они постоянно ссорились, иногда подолгу не разговаривали. Но двойник - невольное создание, по своему желанию он не мог исчезнуть. Потому они были связаны крепче, чем завязывают узлы моряки. Изо дня в день, они в раздражении старались сделать друг другу что-то назло, ругались, как давно уже уставшие друг от друга супруги. И как-то дошло все это до того, что Брульга не выдержала и сбросилась с высокого моста вниз, решив раз и навсегда положить конец своим мучениям. Она разбилась об мягкую, но при этом прочную толщу воды, её тело и дух пожрал вездесущий ангел Смерти - конец, финал. Мораль же тут проста: никто не в курсе того, что ждет его дальше. Понимаешь? И если так, то тысячу раз подумай, прежде чем что-либо сделать.
Да, Брульга погибла, фактически. Но ангел оказался весьма брезгливым и выплюнул её в какой-то чащобе, сказав, что отныне у неё не будет ни прошлого, ни будущего. Только пустота, злоба и лишь один глаз, чтобы видеть им все свои грехи, все трещины мироздания и свою слабость. Так, собственно, и случилось.
Двойник, к слову, никуда не делся даже после этого.
- И к чему все это? - я усердно затушил опаленный фильтр. - История, конечно, весьма занятная, не спорю, но ты же не просто так мне её выложила?
- Вроде того, да, - кивнула Грейнджер, высматривая что-то за окном. Волосы её ритмично вздрагивали в такт движению поезда. - Двойником этой ведьмы был её сын, от него она пыталась избавиться, понимаешь? А он всего лишь пытался помочь ей, как и я тебе. Но дело, конечно, вовсе не в том. Просто я должна была тебе это рассказать, а ты просто обязан всегда помнить про эту Одноглазую Ведьму.
- О, без сомнения. Твоя мораль всегда глубже, чем кто-то мог бы подумать.
- Да нет, мне плевать, запомнишь ли ты мораль или поймешь её, просто помни об этой старухе. Однажды тебе понадобится помощь, и может именно она...
Если бы я сразу понял, о чем она говорит. Но тогда я воспринял сказанное по-своему.
- Грейнджер, понимаешь, я крайне сомневаюсь в том, что мне необходима помощь. Да ведь я и расставаться с тобой не собираюсь. Ты, конечно, редкая заноза в моей заднице, но все же.
- Откуда тебе знать наперед? В тебе проснулся дар предвидения? - она перебила меня. - Ты считаешь, что умнее Брульги? Не важно, как мы относимся друг к другу, важно лишь то, что именно я - твой второй шанс, возможность и тому подобное. Все остальное - лишний багаж современного мира.
- И все же, напрасно ты мне морали читаешь. Но ты знай, если я что ляпну сгоряча, то можешь пропускать это мимо ушей. Мы же вроде как друзья с тобой...
Молчание затягивалось. Пришлось достать еще одну сигарету и долго крутить её в руках. Курить не хотелось, но и возвращаться обратно в купе желание не пробуждалось. А уж стоять вот так, в тишине - гулкой и пустой... Я все же закурил.
- Сколько у тебя жизней, Грейнджер?
- Я что, похожа на кошку?
- Нет, просто ты как-то говорила, что можешь умереть. А в твоей истории про ведьму дух после смерти вновь вернулся. Получается, что у ваших жизней есть счет.
- И все же, я не кошка, но ты прав, мои "попытки" ограничены тремя.
Признаюсь, что такие вопросы задавать как-то неправильно. Ведь только у нас, у людей, смерть играет какую-то роль. Она видится чем-то нереальным, несущественным и бестелесным. А они же, наши двойники, которые в корне не похожи на нас ни внешне, ни внутренне, вроде как бы и не умерли окончательно, но и не живут полноценно. Они - оборванный состав поезда, который остался одиноким на железнодорожных путях. Но, как оказалось, и они способны умереть, даже не повторно, а в очередной раз. Для них смерть - это не финал, не конец. Это лишь очередной кусочек огромной картины. Они не живут, но помнят о каждом своем воплощении и хозяине. Они мирятся с происходящим, но явно не любят об этом говорить.
- И сколько тебе осталось?
- Я уже умирала, если ты об этом. Но, поскольку ты считаешь меня своим другом, я скажу тебе, что ты - моя последняя попытка. Мой окончательный финал, после которого я уже навсегда исчезну из этого мира. Хотя куда я попаду - неизвестно.
- Ты уволен, Драко.
Знаете, такое происходит однажды с каждым из нас. В один момент в жизни появляется слишком много тишины и пустоты. Её настолько много, что кажется, будто ничего уже не изменить. И это вовсе не пугает, а чертовски устраивает. Становится привычным, более того - единственно возможным. И какое-то убогое убеждение, что ты касаешься своими пальцами чего-то вечного, и ничего уже не изменится, что бы ни произошло.
И внезапно, будь он проклят, в кабинет врывается бумажный самолетик - как ирония - с просьбой явиться немедленно. Все твое спокойствие, устоявшаяся норма и штиль - лишь ветхий гипсокартон, прикрывающий тебя от грандиозного провала там, за обжитой и спокойной тишиной. Но стоит ветру дунуть сильнее, как в твоей бумажной броне появляется брешь, сквозь которую смотрят дети, показывая пальцами на твою неприкрытую наготу. И все. Спрятаться больше негде, бежать бессмысленно.
Пять минут разговора с гулким эхом спокойной интонации главного врача. Проклятых пять минут! Нихрена не успеть за это время - жизнь не пересказать, о прошлом не вспомнить, а о будущем даже и заикаться не стоит. Замыкания слов - просто пятиминутный лепет, который со стороны похож на большой язык коровы, вылизывающей своего теленка. И никакой вечности, нормы и родной тишины. Все кажется потерянным, напрасным, бессмысленным. Даже если это и не так, ты же не станешь перечить себе в такой момент?
- Но, мистер...
- Драко, ничего не нужно говорить. Я ожидал от тебя большей отдачи. Работы, ответственности. Неужели ты думаешь, что мы не нашли бы выхода? Не придумали бы, как поступить? Если бы ты только не скрыл это, я уверяю, все было бы иначе.
- Мистер...
- Драко, я еще раз...
- Кто-то донес на меня?
- Мистер Малфой! - прикрикнул он. – Обсуждение закончено. Давайте будем взрослыми людьми и не станем разводить ненужную грязь. У вас есть два часа, чтобы собрать свои вещи и покинуть больницу. Форму и пропуск сдайте охране.
С последней поездки, когда я должен был передать конверт с последними разработками одному из сотрудников нашего секретного отделения в пригороде, прошло более трех месяцев. Зима почти сошла на нет, темнея проплешинами на снегу, противными закатами, из которых постепенно исчезла морозная жгучесть. Ну и, конечно, прозрачными стеклами в окнах. И вновь межсезонье.
Рудиментарные крылья готических фигур на крышах Мунго вновь чернеют, словно сбросив с себя снег одним взмахом. Я согласен, что никто не виноват в том, что я скрыл от начальства и коллег свою ошибку в исследованиях. Но я всегда говорил, что я именно врач, лекарь, целитель - зовите, как угодно. Но никак не книжная крыса, сидящая в замкнутой клетке и подсчитывающая унции сока плюща на три литра сыворотки от амнезии. Темные неясные горгульи, казалось, следили за мной провалами глаз. Я был не против.
Сейчас я должен сказать, что дело вовсе не во мне или моей работе. Но, увы, нет, дело именно во мне и моей работе.
Привычно видеть любого Малфоя одетым с иголочки, сорящим деньгами налево и направо. Я вовсе не бедняк, как штампованно мог бы кто-то подумать. Да и цели заработать на жизнь я не ставил.
К слову, я, как та самая Одноглазая Ведьма, ищу шанс (на самом деле ищу) помочь. Но не другим, а себе. К причинам я бы вернулся чуть позже, поскольку сейчас - не время и не место.
Кому нужен врач, который не имеет практики? Кому нужен исследователь, совершивший огромную ошибку? Я отвечу: никому! И по ряду причин, конечно. И ни одна из них не имеет никакого отношения непосредственно ко мне.
Небо над Лондоном привычно заволокло тучами, капал какой-то невнятный весенний дождь, сменивший собой хлопья снега. Весна сменила зиму, но та ушла с намеком, что еще вернется. Я ей завидую, поскольку мне возвращаться уже некуда.
Улица встретила меня не самым радушным образом, но какой-то паб издалека манил меня своим мнимым присутствием.
На башне, что была в нескольких сотнях метрах от меня, часовые стрелки замерли в районе полудня. Жизнь, надо сказать, продолжалась. Рано или поздно, но механизм дает сбой, замирает ненадолго, но колесики уже через мгновение начинают снова крутиться, запуская уже новый ход времени.
- Нет, на самом деле я прекрасно тебя понимаю, Драко, - чуть склонив голову, сделав глоток из бокала, сказал Блейз. Он, как и я, после окончания школы закончил медицинскую академию и поступил на службу в больницу Святого Мунго. Проработав вместе уже около трех лет, мы еще больше сдружились, хотя и в школе были достаточно близкими друзьями.
- Тут уже не в понимании дело. За пять минут эта сволочь вывернула меня наизнанку и, скомкав, выбросила за дверь, велев прикрыть её за собой.
Я шел по извилистой улице города. В обеденное время здесь, впрочем, как и всегда, была безнадежная пробка. Трансгрессировать мне не хотелось, а прогулка освежала мысли. Машины не то что встали - они практически вросли своими колесами в асфальт, не двигаясь ни на сантиметр. Мне было приятно обгонять их, чувствуя свое превосходство. Клаксоны истошно верещали, клубы смрадного дыма поднимались вверх, отчего трезвость моих внутренних суждений начала меркнуть. Пришлось поднять воротник и прижать шарф к лицу, создавая подобие воздушного фильтра.
Перед тем как двинуться в сторону паба, я на небольшом листке бумаги написал записку Блейзу, работавшему вместе со мной. Я написал, что дождусь его, забивая время выпивкой. Указал адрес и сложил листок в самолетик. Аккуратно, чтобы никто не увидел, коснулся его кончиком палочки и запустил, как мальчишки в детстве. Повинуясь заклинанию, он заскользил в нужном мне направлении.
Друг заявился через час с лишним и с размаху опустился на диванчик напротив.
- Я уже слышал, Хоккинс всем успел разболтать, урод языкастый. Я отпросился на сегодня, поэтому могу составить тебе компанию. Что пьешь? - друг был одновременно зол на главного медика, пытался сочувствовать мне и, похоже, вознамерился воспользоваться ситуацией, чтобы хорошенько надраться.
- Второй бокал пива допиваю. Чечил закончился, так что закажи-ка мне еще.
Блейз поступил весьма предсказуемо. Он всегда любил хорошо поесть, хорошо выпить и хорошо отдохнуть. Поэтому его заказ едва уложился на одном листке блокнота подошедшего официанта.
- Никто не сомневался, что он козел. Я слышал, что в последнее время у него очень хреново в семье, оттого он и срывается на всех. Кстати, что ты дальше намерен делать?
Вопрос был очень хорошим и, кстати, своевременным. Грейнджер, следующая за мной всюду, согласно закивала, подперев голову рукой и устроившись рядом у стены.
- Соберу вещи, возьму Асторию и уеду в Европу. Ты помнишь, когда у меня последний раз был отпуск?
- Будешь кататься по миру, тратить деньги? Парень, такое лучше делать одному. Но перед тем как решиться все бросить и уехать, может быть, ты выслушаешь меня?
Забини никогда не был философом, демагогом или оратором, но некоторые его мысли заслуживали самого пристального внимания.
- Ты помнишь мадам Помфри из хогвартского медпункта? Ты знаешь, что она больше там не работает?
- Первый раз слышу, - я удивленно поднял бровь. Ведь она, как мне казалось, последней покинет школу. И то не самостоятельно. - И что ты хочешь этим сказать?
- А то, что на прошлой неделе пришел запрос в нашу больницу с просьбой предложить им кандидатуру.
Не сказать, что я выпил слишком много, отчего был не в состоянии осмысленно анализировать, но даже просто идея стать претендентом на должность школьного врача улеглась в моем сознании смятой грязной простыней.
Я никогда особо не любил Хогвартс, воспринимая его лишь школой - не более. А уж работать там - идея бредовая настолько, насколько была бредовой сама ситуация.
- Между прочим, хороший шанс. Доступ к тем же самым документам, разработкам. Ты ничего не потеряешь, а вдобавок сможешь помогать детям, пусть и с нелепыми болячками, - вставила свое мнение Грейнджер, прозрачно намекая мне на свою притчу о Ведьме.
Неужели и правда, что та самая история о Брульге и есть тонкая соломинка помощи? С одной стороны, она права, в её словах есть смысл. С другой же стороны, Северус до сих пор является преподавателем ЗоТС и вполне сможет поспособствовать, объяснив МакГонагалл все плюсы и минусы (о них, надеюсь, он умолчит) моей кандидатуры.
- Может вы и правы, - необдуманно произнес я, допивая остатки в своем бокале.
- Кто это "мы"? - удивился Блейз, недоуменно уставившись на меня.
- Все вы, - добавил я и, махнув рукой официанту, заказал себе еще один бокал пива.
Тем же вечером, слегка во хмелю, я решил наведаться к крестному и обсудить с ним свои мысли. Если место до сих пор вакантно, может быть у меня и правда есть шанс.
- Северус, это я, открой, - я изрядно замерз, пока добирался от Хогсмида до школы пешком. Весна весной, но межсезонье - это та самая пакостная пора года, когда твой иммунитет вроде бы и на высоте, но и хрупок, как хрустальный бокал. И им, кстати, весьма хотелось бы съездить по физиономии Филча, задающего слишком много вопросов перед тем, как впустить меня в школу. Тоже мне, охрана.
- Как ты тут оказался? - удивленно проворчал Снейп, широко распахивая дверь и крепко сжимая меня в объятиях. Его диссонанс эмоций всегда настораживал. - Что-то случилось? Почему не отправил сову?
- Меня уволили, Северус. Сегодня днем. За пять минут меня выставили таким идиотом, которым я себя еще никогда не ощущал.
- Ты убил его? - Снейп хрипло рассмеялся и прикрыл за мной дверь, указав на кресло возле камина. - На, выпей, а то твоя бледность уже имеет полное право именоваться синюшной.
Он сунул мне в руки небольшой бокальчик с дымящимся содержимым. От вида стекла с жидкостью меня начало мутить. Я попросил сначала дать мне что-нибудь от перепоя, да и похмелья заодно. Скривившись, крестный вытащил два небольших пузырька и капнул несколько капель в мой же бокал.
- Пей, - велел он. - Юный алкоголик.
Решительно пропустив момент обсуждения моей жизни в последнее время, семейного счастья и причины увольнения, я перешел сразу к сути:
- Северус, я хочу быть школьным врачом.
- Я уже понял, ведь иначе ты бы написал письмо, как делал это всегда. Отписка, впрочем, как и твои рефераты на моих занятиях, - ворчал старый зельевар, перекладывая какие-то корни и шевелящиеся стебли из банки в банку.
- Ты все никак не можешь завязать с зельями? - попытка перевести тему не удалась, но крестный принял благосклонный вид, мол, понял все сам и не обижается. И вообще, его поведение было каким-то странным. Пугало отсутствие холода в речи, взгляде и движениях.
"Подобрел", - с ужасом подумал я.
- Эта старая ведьма теперь директор, а это значит, что придется явиться к ней в кабинет лично. Ты допил? Не хватало еще, чтобы от тебя разило алкоголем. Идем, подождешь меня возле прохода, а я поговорю с ней сам. Зайдешь, когда я тебя позову.
Северус казался весьма специфическим дельцом - тогда, да и сейчас - его имя окружала какая-то странная аура жутких слухов и сплетен. Всему причиной, я уверен, был его внешний вид, да и связь с Пожирателями. Такое, вероятно, закрепляется за человеком навечно, ну, как я и Грейнджер, наверное.
Крестный был умен. На самом деле умен. Не талантлив или одарен, а умен - был обладателем пронзительного и острого ума, способного логически добираться до самой сути любого сложного вопроса. Тогда как гении и прочие умники полагались лишь на случай, силу и прообраз волшебства, заключенного в палочке. Словом, Снейп был весьма типичным мерзавцем, процветающим назло всему и вся. С внезапной добротой, конечно. Но, несмотря на все это, он был человеком слова. И слово его было вернее всякой грамоты и тверже любого камня. И я ни дня не пожалел, будучи его крестником. Ни часа, ни минуты.
Итак, я покорно следую за ним по коридору школы, сворачивая и поднимаясь по лестницам. Повинуясь его жесту, останавливаюсь возле горгульи и жду.
Время идет, а может и тянется - я не замечаю ничего за гулкими ударами своего сердца. Оно бьется, словно обезумевшая рыба в разбитом аквариуме. Вечер - коридоры пусты, детских криков и разговоров не слышно, отчего моё нервное дыхание отдается эхом. И все было бы естественным и нормальным, как у любого живого человека, если бы я не прилагал титанические усилия, чтобы скрыть происходящее даже от самого себя, притворяясь невозмутимым и холодно спокойным.
Статуя директорского кабинета начала вращаться, призывно открывая для меня ступени. Я поднимаюсь - не бежать же мне трусливо прочь? Площадка перед дверью блестит чистым мрамором, а золоченая дверь приоткрыта.
Я вхожу осторожно, понимая, что лучше, на самом деле, бежать - прочь, от ярких воспоминаний, от болезненного для меня вида детей, от себя самого, но делаю еще один шаг и толкаю дверь от себя.
Иногда все начинается с простого бумажного самолетика, со звонка. Или с визга будильника. Или с чьего-то крика, а может и с выстрела - смотря какая ситуация. Неосознанно, являясь частью ситуации, ты втягиваешься в эту самую канаву событий, становишься одним из элементов, которые и составляют всю эту систему. Что-то делаешь, а что-то делают с тобой. Ты делаешь всего лишь шаг, но кажется, что переступаешь через себя или что-то. И не важно, хотел ли ты этого минуту назад или не хотел. Даже самому себе ты не можешь задать эти вопросы: за время шага нет времени на ответ, нет возможности проявить сноровку или смекалку. Ты действуешь, словно что-то механическое, с живым бьющимся сердцем. Мгновение - и ты видишь себя, словно со стороны. Ты спокоен внешне, а внутри - ты лишь убегающий вдаль человек, который боится признаться самому себе, в первую очередь, в том, что же толкает тебя на такие поступки. И ты, на самом деле, нихрена, нихрена не понимаешь. Паника! Она охватывает тебя, как водоворот, из которого почти нереально выбраться или вынырнуть хотя бы для глотка воздуха. Разве что в сторону, куда-то вбок. Туда, где все та же толща воды, но нет такой сильной, бурлящей стремнины. И вроде бы ты дергаешься, как велят тебе инстинкты и рефлексы, но все же встаешь и чувствуешь твердую почву под собой.
Простые жизненные правила, вбитые в голову с рождения, однако почти забытые насильно, в какой-то момент становятся единственно важными. И на фоне этой багровеющей дымки ужаса, которая застилает глаза, всплывает, почти буквально, испещренное шрамами лицо старого врача. И он говорит: "К сожалению, у меня плохие для вас новости. Вы не сможете иметь детей, мне очень жаль".
Тебя загнали в угол. Сама жизнь стала для тебя барьером. Но с каждым днем ты вбиваешь себе в голову мысль о том, что загонщик тоже боится, не того, чего боишься ты, но чего-то своего. Его самоуверенность в том, что он победил, и делает его слабым. Такая уверенность отнимает разум даже у такого великого врага. А враг без разума - дурак, а уж дурака обмануть легче легкого.
Невозможно перестать бояться. Не боится лишь безумец. Но стоять в углу, робея перед грядущим, тоже безумство. И есть лишь два пути: потерять разум, оставшись загнанным. Или рвануть, что есть сил вперед, прочь: от себя, страха и сомнений.
- Добрый вечер, профессор, - здороваюсь я, переступая порог директорского кабинета. Она сидит на воем стуле и вроде даже изобразила на лице подобие радости.
У МакГонагалл есть две отвратительные привычки. Они, конечно, есть у всех. Но её - особенно раздражали.
Первая, не такая уж и сложная в понимании, даже наоборот. Всякий, кто перед ней - априори глупее. И вторая - манера называть абсолютно все своими именами. Как есть - так и называть.
То есть, к примеру, стоит перед ней студент, наступивший в дерьмо. Она явно скажет, что очень глупо появиться в школе с дерьмом на ботинках. Логично, не спорю, но можно несколько смягчать свои фразы. Она, словно хирург. Перелом остается переломом, а дерьмо для МакГонагалл остается дерьмом. Аналогично она относится и к проблемам всех прочих людей. Эту старую директрису тоже можно сравнить с хирургом, но с очень специфичной точки зрения.
- Кого же вы убили, мистер Малфой, отчего вас вышвырнули из больницы Святого Мунго?
Вот! Вот о чем я и говорю. Прямота, можно подумать, последняя опора человечества. Если не сказать человеку в лицо то, чего он совершенно не хотел слышать, несомненно, все мироздание рухнет и поляжет в руинах военной бомбежки.
Радушие и правда было показным, хотя спокойствие на лице Северуса давало какую-то уверенность, если можно так сказать.
- Я ошибся в исследовательской работе, мадам директор. Но это совершенно не моя специальность - разрабатывать сильнодействующие лекарства для Министерства. Я - врач, в первую очередь.
- И как, вы уверены, что не покалечите моих студентов? Помнится, на моих занятиях вы не проявляли особого усердия. Да и таланта, кстати сказать, я так и не разглядела в вас. Хотя, - она подняла руку, предупреждая реплику Снейпа, - я ознакомлена с вашими трудами и деятельностью в больнице. Да и ходатайство профессора Снейпа весьма положительно, особенно его отзыв о вашей успеваемости по его предыдущему предмету.
- Если честно, мадам, я не совсем ясно понимаю, что должен вам ответить. То, что я со всей серьезностью отношусь к лечению детей или же то, что с момента моего выпуска из школы я несколько больше преуспел в колдовской науке.
- Не то и не то, мистер Малфой. Ваши обещания и хвалебные речи заинтересуют «Ежедневный Пророк». Мне же хотелось бы услышать причину, по которой весьма состоятельный мужчина желает занять должность, к которой никогда не имел тяги. Не за деньгами вы сюда явились - это мне понятно. Так что же вас привело?
Чертова ведьма. Её проницательность и прямолинейность вызывали во мне желание ткнуть в глаз её же палочкой. Правда, тут не поспоришь, пришлось бы вырвать её из цепких пальцев, для начала.
Гулкий вопрос, как нутро глобуса, какой-то бесконечный, если начать на него отвечать. Праздничный кусок пирога вечности – ей-богу. И под этим пронзительным взглядом он совершенно терял свой вкус.
- Не думаю, что мне стоит утруждать вас выслушивать признания некогда бывшего студента, быть может, мы представим, что мне нужны деньги? Любые!
- Нет, уж извольте, как вы сказали, "утруждать"?
Знаете, мое бегство от неприятностей, своих же мыслей началось с давнишнего долгого спуска по гремящей винтовой лестнице собственного самообладания. Совершенно не секрет, что моя отличительная особенность - это надменность. Арсенал масок, способных скрыть все мое нутро от любого человека на планете. И, разумеется, ухмылка - она и компас, если нужно пройти, она и выражение эмоций, если разговор принял неудобный для меня поворот. Но сейчас, о да, сейчас я не в силах подобрать ни одну маску, не могу с полным отвращением исказить лицо или проявить свою холодность. Сейчас - я лишь блеклая пародия на то, кем я был, кем по воле отца должен был стать. Человек? Да, самый обычный человек со своим собственным грузом и запертым наглухо скелетом.
- Вот уже три года, - начал я. - В свой первый рабочий день недалеко от памятника в больничном дворике я обнаружил изуродованного волшебника. Собственно, никто из врачебного персонала не верил в его выздоровление, поставив на его жизни крест. Но он выжил, только стал слишком худым, сутулым и немым. Когда я нашел его, он еще мог говорить, что-то шептал через боль. После того, как он встал на ноги и начал выходить из палаты, я часто видел его в том самом дворике. Он бродил вокруг памятника, с журналом в руках. Совершенно маггловским, обычным журналом, трехгодичной давности. Знаете, он не был похож на гладиатора - так мы называли обычных больных, которые уже почти выздоравливали. Тех, кому посчастливилось выжить после тех или иных травм. Он был смешной. Гладиаторы, конечно, могли бы быть и худыми, и сутулыми, но не смешными. Это какой-то парадокс по своей сути. Но речь вовсе не о нем, а о том небольшом памятнике. Каждый день, выглядывая из больничного окна своего кабинета, я видел его - небольшой постамент и фигуру волшебника, который указывал куда-то вверх. Он занимал мое воображение полностью, иногда я мог часами вглядываться в него ночью, оставаясь на дежурство, но так и не подходить к нему - а там ведь рукой подать. Нет, он вовсе не был какой-то загадкой в моей жизни, никакого насыщения эмоциями, просто данность. Факт. Просто памятник. Знаете, как тот самый забор у Довлатова - ну в очередной маггловской книжке - есть там момент, когда умирающий рассказывает про забор, мол, перед смертью он жалеет лишь об одном: проходя мимо него в школу в детстве, он так и не заглянул за него и не узнал, что скрыто за ним. И вот теперь жалеет, а больше и не о чем, по сути. Так и я, наверное, все время буду жалеть о том, что так и не подошел к памятнику, и не посмотрел на него. Тайна, которая ничего не сыграла в моей жизни. Хотя есть и другая тайна, они есть у всех. Но не все о них говорят.
Если верить Тай-Мину, то никакого будущего и нет. Только бесконечность происходящего и, наверное, еще память. В принципе, верно. Настоящее бытие неоднородно, оно постоянно делится, разрушается и вновь проходит путь созидания. Но это уже не Тай-Мин, это я - современный философ. Какие-то общие моменты - как хорошая подкова. Ты можешь ступить и мягко, как большая кошка, или же топать, словно слон, по брусчатой мостовой своей судьбы. Разницы, конечно, совершенно никакой - след-то ты свой оставишь в любом случае. Явный или незаметный, но оставишь. Эти твои следы - и есть общие моменты. Частное же смысла вообще не имеет. Хотя, если покрутить философию, храмы по кирпичам строятся, как и дороги, судьбы, жизни.
Ну, да я хотел сказать вообще не это. В тот день, когда врач объявил о моем бесплодии ввиду какого-то мерзкого проклятия, насланного на меня (как я выяснил потом) молодой обиженной ведьмой, я понял, что совершенно напрасно прожил тот период, который этому предшествовал. Я жил моментами, частными обстоятельствами, но никак не общими поступками, словно зависая в воздухе и не относясь к миру и системе своей частью. Уже позже я не раз пытался соединить картину своей жизни в ровное полотно, склеивая кусочки. Но все, как и прежде, было бесполезным. А то, что не имело смысла, даже в общей массе оставалось бесполезным. Да, пусть я буду циником, решающим свои проблемы только по мере их поступления. Но с данной проблемой, даже по её обозначении, разобраться я не в силах.
И сейчас, словно вновь ученик, я рассказываю истинные причины своего присутствия, одновременно внутри себя отмечая следующие строки.
У меня не будет детей.
Я практически бессилен что-либо изменить.
Две фразы, которые обрывают канат моей уверенности, проступая на моем лице гримасой отчаянья и боли. И, разумеется, стыда. От осознания степени своего унижения перед двумя взрослыми людьми, чья жизнь идет своим чередом, ровно, как по линейке. А я - лишь унылая масса, вымаливающая, казалось бы, место в школьном медпункте.
Я рассказал МакГонагалл все, что она, возможно, хотела услышать. И причины и мои рваные попытки найти решение проблемы с помощью колдовской медицины. И, черт бы побрал всех вас, жалостью к себе, и борьбой с этим - через общение с большим количеством детей.
Она - женщина, весьма опытная и мудрая. Мне должно было бы быть приятным то, что меня приняли. Но я прекрасно понимал, что лишь из жалости. И, скинув с плеча руку крестного, я шел чуть впереди, направляясь в его кабинет после того, как мадам директор согласилась на мою кандидатуру и соизволила дать первое указание о том, чтобы я появился на рабочем месте в ближайшее время.
- Ты мог найти десяток других причин, чтобы убедить эту старую каргу. Она, разумеется, будет держать все это в тайне - она проверенная могила для информации. Но, мне кажется, ты был слишком эмоционален.
Северус одним из первых узнал о причине отсутствия у меня наследника и всячески поддерживал меня, пытаясь вылечить и снять проклятье. Но оно было настолько простым, а потому и сложным, что даже у него ничего не вышло. Та молодая ведьма, к слову сказать, канула в Лету, исчезнув из поля зрения. А уж я-то на её поиски потратил не один месяц.
- Давай сменим тему, Северус. Главное, что она согласилась. Способы достижения цели незначительны. Как ты думаешь, что если я явлюсь сюда послезавтра?
- Пара дней у тебя есть, в любом случае. И я, кстати, весьма рад, что теперь ты будешь поблизости. Эта унылая школа нуждается в манерах и здравом рассудке, кругом один маразм и старческая плесень.
Астория достаточно спокойно отнеслась к тому, что я буду работать в школе. Моя супруга была весьма проницательна и умна, а её спокойствие и рациональность делали нашу семейную жизнь просто удивительной. Она была бы лучше, но...
Меня встретил Северус, предложивший, по указу директора, показать мою спальню и сам медпункт.
- За время отсутствия мадам Помфри, я какое-то время помогал этим растяпам. Я все покажу, идем.
Мы прошли от холла к лестнице и поднялись на шестой этаж, а там, через пару метров, темнела знакомая дверь медпункта. Крестный толкнул её, и мы очутились в широком светлом зале с газовыми занавесками на окнах, мягкими кроватями и ширмами, стоящими у стены с армейским порядком и точностью.
- Здесь, я думаю, ты разберешься сам и без меня. Все, как и прежде. Здесь, - он указал на дверь справа, - хранятся все лекарства и запасы ингредиентов, там лазарет. А прямо - дверь в твою спальню.
Когда мы вошли внутрь, в нос ударил запах пыли и погасшего камина, но это был прекрасный запах - родной, напоминающий о доме и школьных годах.
- Устраивайся. Здесь и спальня, и кабинет, и ванная, словом, есть все. Здесь ты будешь жить, спать и эволюционировать, - со смехом добавил он и вышел за дверь, прикрыв её за собой.
Я огляделся и опустил сумки на пол. Все окружение отдавало матриархатом, единственным владельцем за долгие десятилетия. Но запаха, ощущения прежнего жильца не было - не сомневаюсь, Северус что-то сделал.
Весенний вечер. Я всегда любил прохладу в сочетании с теплом, оттого приоткрытое окно служило источником немного зябкого ночного ветра, а горящий камин - уютным и согревающим элементом.
Я провел без особой занятости в этом помещении почти трое суток. Больных студентов не было, но меня заверили, что через пару дней будет матч по квиддичу и работы будет много.
Здесь я почти сразу почувствовал себя как дома. Даже в собственном обиталище (предвзятое отношение к замку, я знаю) я не ощущал именно комфорта, который чувствовал здесь. Дома, конечно, места было куда больше, постели были мягче, а роскошь и изысканность были повсеместно. Здесь же какая-то первобытная мощь древних стен, в меру мягкая кровать, небольшая ванная и кабинет с пыльным полом. Но за эти три дня, когда внутренний мир человека меняется на новом месте, я чувствовал себя на удивление уютно. Вроде бы старый почерневший камин, облупившиеся стойки кровати, но никогда я прежде не чувствовал такой тяги к этому уюту. Словно все это ждало именно меня, долгие и долгие годы.
Не хватало лишь одного, тут и спорить не о чем. Моего большого фамильного сада, в который я выходил каждое утро перед работой прямо из спальни.
Открыв шкаф с книгами, я неуверенно пересмотрел золоченые корешки и отметил для себя полезные справочники. Некоторые из них были уже совсем ветхие, этакий раритет канувшего в прошлое информационного обвала, издания начала, примерно, девятнадцатого века. Книги тогда, кстати, выпускались весьма поганого качества, зато содержали в себе массу полезных фактов. Масса опечаток, мягкая обложка и никчемная полиграфия - никакого сравнения с современной литературой. Но и здесь я начал узнавать себя с другой стороны, мне неизвестной, до этой минуты. Жажда уюта, комфорта - эдакая «обломовщина» (несвойственное мне слово, конечно).
Читал я почти весь первый вечер, устроив себе небольшой выходной в сопровождении научной литературы. Прерываясь лишь на мгновение, чтобы налить еще кофе из пузатого кофейника, принесенного со школьной кухни, я утопал в увлекательных фактах, данных и новаторских методах лечения проклятых. Когда я устало потер глаза и посмотрел на часы, оказалось, что стрелки указывают на второй час ночи. Спать и хотелось, и одновременно все мое нутро желало каких-то действий. Я взял палочку и, завернувшись в халат, вышел за дверь, решив осмотреть помещение, где хранились медикаменты.
Отметив для себя их скудность, я решил восполнить запасы из своего домашнего хранилища. Домовики отправят все мигом, ведь, кстати, весенние ветра часто становятся причиной для простуды. А грядущие экзамены - причиной для халявного посещения медпункта и законных прогулов.
Вроде бы желание сна отступило, сменяясь бодростью, но стоило сделать лишь шаг, усталость, словно свинцовое одеяло, укрыла меня с головой, как наваждение, и заставила двинуться в сторону кровати.
Внезапное желание сна срубило меня еще до того, как моя голова коснулась подушки.
На следующее утро - после первой ночи в замке - я спустился на завтрак в общий зал, где директор представила меня всем студентам. Снейп, кажется впервые, хлопнул в ладоши больше трех раз.
Косвенно - все прошло весьма удачно, меня не закидали едой, а завтрак был, как всегда, вкусным. Когда я допил остатки кофе, МакГонагалл попросила меня задержаться, но передумала и изменила просьбу. Мне надлежало зайти в её кабинет через десять минут.
Я исполнил все в точности и получил новые указания по поводу моей работы. Ненормированный график меня не смущал, свободное время, и прочая деятельность лишь увлекали. Вся основная работа происходила в медпункте, а сотрудничество с профессором Слизнортом должно было принести свои плоды в разработке новых лекарств. Словом, моя работа была воплощением того, что я любил: лечить и искать.
Сухо пожелав удачи, она всем своим видом показала, что разговор закончен. Не задерживая её, я вышел и поднялся в медпункт, двери которого оказались приоткрыты. Я с удивлением вошел и обнаружил, что на одной из кроватей сидит студент, прижимая к руке окровавленное полотенце или тряпку.
- Что случилось?
- Прыгнул на спор из окна второго этажа и ободрал руку о торчащий гвоздь, кровь хлещет во все стороны.
Целую минуту мне казалось, что я не знаю ничего... Целую минуту я был в оцепенении, но вдруг, словно опомнившись, быстро зашел в кабинет с лекарствами, взяв нужный пузырек с едкой мазью.
- Держи крепко, не отпускай, - велел я и палочкой указал на кровавую ткань. Простое заклинание, останавливающее кровь, сработало отлично. Теперь нужно лишь аккуратно убрать бесполезное уже полотенце и обработать рану так, чтобы не осталось и шрама.
Сказано - сделано, аккуратно, чтобы кровь вновь не пошла, я снял мокрую багровую тряпку и отложил её в сторону. Очередным заклинанием очистил рану и деревянной лопаткой размазал едкую желтоватую мазь вдоль всего пореза.
- Сиди пять минут, пока все не затянется. Потом вытрем и ты свободен.
Когда мальчик ушел, поблагодарив, я зашел в спальню и сел напротив камина. Глупая ситуация, одна из тех немногих моих глупых ситуаций, когда я теряю контроль над собой и своими мыслями. Да, я понимаю, что это первый посетитель и мне как бы положено было замешкаться, но все же. Но такое больше не повторится - я дал себе обещание.
И я сдержал его, по крайней мере, до конца учебного года, помогая каждому, кто заходил, каждому, кого заносили. Все были вылечены, по мере моих возможностей и сил. И, наверное, я постепенно привык к детям, не чувствуя себя каким-то несчастным и обделенным человеком.
- Я же говорила тебе, что перемены всегда приводят к чему-то хорошему. Всегда, и не важно, как бы эти самые перемены плохо ни начинались, - Грейнджер сидела за моим рабочим столом и тщетно пыталась перевернуть страницу книги, которую прочитала раз десять.
- Да ты, я смотрю, вообще проницательная, - я как-то вяло отмахнулся от её очередной умной морали.
Учебный год подошел к концу. Через пару дней, после того, как ученики разъедутся по своим домам, я тоже смогу со спокойной душой собрать вещи и уехать на все летние каникулы. Осталось, как я и сказал, за пару дней навести порядок в документах.
Когда я появился дома, Астория встретила меня, радостно улыбаясь, и крепко прижалась ко мне. Я отчетливо видел, что она скучала, равно, как и я сам.
Дом. Родной дом! Это несравненное чувство эхом отдалось в голове, напоминая об ощущениях, когда я засыпал в спальне медпункта.
Заложив руки за голову, нежась в объятиях супруги, я через минуту уже уснул, как и положено нормальному человеку, уставшему от дороги и оказавшемуся в родной постели. Сон - штука вообще отличная, особенно, если кому-то нужно резко увернуться от оплеухи памяти, решившей внезапно сыграть в игру "угадай, где спрятался кролик". Ну его в задницу, вашего кролика. Закрыв глаза, уже засыпая, я успел подумать, что каждой правде свое место и свое время. Так или иначе...
Три месяца пролетели, как один день. Удачный, веселый и счастливый день.
Начиная с празднования моего дня рождения, и заканчивая жарким и страстным подарком Астории перед моим отъездом в школу.
- С прибытием, мистер Малфой, - прогудел Хагрид, сменивший гнев по отношению ко мне, на милость после того, как в прошлом учебном году я помогал лечить его заболевших зверей. В свободное время, разумеется.
- Добрый вечер, - поздоровался я, спускаясь по ступенькам из вагона.
До школы я добрался в карете, с двумя учениками старшего курса и преподавателем астрономии.
Поднявшись к себе в медпункт, я дождался момента, когда стрелки часов укажут на семь часов и спустился вниз, удостоверившись, что посетителей, внезапно свалившихся из лодки или упавших на перроне, нет.
Я прошел к столу преподавателей, усевшись на крайний стул - мое место, так сказать, с прошлого года.
Северус, наверняка явившийся сюда за несколько дней, с едва заметной улыбкой кивнул мне, остальные же учителя поздоровались вслух. Еще пять минут - и директор встала для произнесения очередной речи, предшествующей распределению первокурсников.
МакГонагалл говорила о единстве, нравственности и важности обучения. Словом, как и всегда. Когда она села, Филч вынес на постамент табуретку и Шляпу, а главные двери открылись сами собой.
Она, как и прежде, до своего нового поста, сама озвучивала имена учеников и надевала шляпу.
Список был весьма длинным, скучным. Я пару раз тайком зевнул, попивая сок из золотого бокала. Но, краем глаза следя за происходящим, я все же не терял бдительности, чувствуя себя все же частью всеобщего представления.
- Скорпиус Поттер, - громко произнесла Минерва, отчего я внезапно подавился очередным глотком сока и закашлялся, согнувшись пополам. Учтивый Хагрид, наверняка втайне желая сломать мой позвоночник, пару раз хлопнул по моей спине и встряхнул, отчего я мгновенно перестал кашлять и задышал ровно, хаотично пытаясь увидеть то, что так меня удивило.
И вновь в поле моего зрения попал мальчик, невысокий, угловатый, с красивыми платиновыми волосами и серыми, выцветшими глазами. Сын-альбинос Поттера без тени намека на покойную рыжую Уизли и темноволосого волшебника-героя .
Моя философия всегда служила для меня опорой, знаете ли. Но мои глаза отказывались соглашаться с рассудком.
Я слышал, как ахнула Грейнджер, видел, как нахмурился Северус. Я - был третьим, кого появление этого мальчугана ввело в какой-то странный шок и удивление. И не потому, что это - сын Поттера, причины были совершенно иные. Но они были, черт вас всех дери.
В любой области: фольклора, науки или мифологии, есть свои истории. У альпинистов - это белый альпинист, у теневодов - Тень самой Тени, у авиаторов - гремлины. Все это сказки, но даже самый остервенелый циник и скептик в глубине своей души верит в нечто тайное, непонятное и неизведанное.
В мое случае - это интуиция. Да, вроде бы примитивная вещь и с мифологией не связана, но к моему реализму это относится, как какой-то эпос.
Да, я весьма циничен и с легкостью отмахиваюсь от любых намеков на это, но даже во мне, как можно заметить, часто просыпается некое чувство, рвущее осознание реальности на части. То одно случалось именно так, как я и ощущал, то другое.
Стоп. Мыслить и рассуждать нужно здраво. Поэтому я сделал глубокий вдох и под громкие вопли проводил Скорпиуса взглядом на факультет Слизерин.
В моих рассуждениях должно быть слабое звено, в этих немыслимых логических построениях. И оно было.
Рыжая Уизли - еще до того, как она стала женой Поттера, была весьма мне интересна. С Асторией мы на тот момент еще не начали общаться, а я, как и говорил ранее, прожигал жизнь всеми возможными способами. Но, проклятье...
Та единственная ночь, которую мы провели в небольшой гостинице после долгой пьяной вечеринки, не могло же все произойти именно так?
Это не сын Поттера - глаза видели разницу, а сознание уже проанализировало тот факт, что ребенок - не альбинос, а обладатель серебристых глаз и платиновых волос. У рыжих сильный генофонд, но чистокровные блондины, проклятье! Будь у него хотя бы потемнее волосы, это бы навсегда осталось тайной. Ведь эта несчастная нищебродка умерла несколько лет назад, явно никому об этом не рассказав.
Этот ребенок - мой сын! И нет никаких сомнений, разве что противный голос где-то внутри меня, пытающийся сбить меня с мыслей. И я оторопел, замерев с поднятым бокалом.
Время замедлилось, играя желтыми бликами свечей на золотистой поверхности посуды. Я прекрасно был знаком с этим своим состоянием, бороться с ним было бесполезно, могло лишь произойти нечто неприятное. Сейчас было необходимо просто принять происходящее, как данность, как безысходность, без опрометчивых поступков со своей стороны. В общем, просто ждать. Ведь поступки, сделанные сгоряча, принесут лишь прогорклые плоды, не более.
Лишь холод рассудка и решений могли бы пролить свет.
В этот вечер, когда я молча поднялся к себе, подняв руку в останавливающем жесте, когда Северус повернулся ко мне, я зажег камин и уселся напротив него. Минутная стрелка неумолимо подгоняла часовую, заставляя её все быстрее и быстрее идти по кругу. Я не знал, который сейчас час, да и не задумывался о времени часами позже. Но ближе к утру, когда в сон стало клонить неумолимо, я встал и недолго вглядывался в узор золы, покрывающей дно камина. Я потянулся к палочке и зажег несколько свечей, которые уныло заиграли своими бликами на темных стенах. Это свечение было настолько унылым и давящим, что я зажег все оставшиеся свечи разом.
Выкурив сигарету в открытое окно, я выпил кофе, оставшийся с вечера. Покрутив кружку в руках, я пытался различить что-нибудь знакомое в осадке, но, пожав плечами, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Чему быть, того не миновать...
...Проснулся я в абсолютной тишине, но если верить часам, время шло к обеду. Если бы в медпункт зашли студенты или кто другой, я обязательно услышал бы окрик - я сплю очень чутко, в любом состоянии. Спал я всего каких-то четыре часа, но чувствовал себя так, словно отсыпался неделю, словно и не кемарил в неудобной позе на стуле, запрокинув голову. Горькие мысли сменились послевкусием, как ночной полубред, оставив после себя странное ощущение специфической цыганской, совершенно безэмоциональной, привычной тоски. Тоски, которую втоптали в мокрую от росы траву в моем домашнем саду. И странно, но жутко хотелось пить...
