Пятый фильм, Дамблдор, валяющемуся и скрючившемуся от боли Поттеру:
- Гарри, не смотря на то что вы похожи с Волдемортом, у вас есть одно различие...
Поттер:
- Нос?
Письма, на которые ты никогда не ответишь...
Дружба - разбитая чашка, которую уже не склеишь.
Ложь, оставляющая шрамы на сердце...
И любовь, которая никогда не существовала...
Комментарии:
OOC Луны, возможно совсем небольшой. Я не пыталась отходить от канона, просто хотела показать, что скрывается за мечтательной потусторонней улыбкой и морщерогими кизляками.
Я не стремилась написать фем, Джинни для Луны сестра, которой у нее никогда не было. Она увлечена ею как личностью, но жизнь, как всегда, вносит свои коррективы.
саунд: Evanescence - The last song i'm wasting on you
Этот фик - частичка моей души.
Благодарность:
Маме Ро за созданный ею мир
Крепкому чаю с лимоном, бессоннице
Хелен, за то, что когда-то десять долгих лет была в моей жизни.
Кошке Маришке, моей несравненной бете
И, конечно, всем, кто прочтет эту историю:-)
Я сижу на подоконнике, наслаждаясь шумом первого весеннего ливня, и пишу тебе письмо. Послание в никуда... Ведь твоя рука никогда не коснется этого пергамента, твой взор не зацепится за эти строки, написанные витиеватым почерком... Ты не станешь подносить его к лицу, чтобы уловить едва заметный аромат фрезии и чего-то цветочно-пряного... С тех пор прошло три года, а я все еще не могу опомниться. Проснуться из кошмаров, в которых ты кричишь: "Уходи". Ты улыбаешься мне со свадебной фотографии в " Ежедневном пророке", и я понимаю, что все это было не зря... Я обмакиваю тонкое гусиное перо в синие чернила и принимаюсь писать полутонами свою жизнь...
Столько лет прошло, а я все еще помню, с чего все началось. В то погожее утро тысяча девятьсот девяносто второго ты вошла в кабинет трансфигурации и принялась нервно оглядываться по сторонам в поисках свободного места. Маленькая рыжеволосая девочка с растерянным взглядом глаз цвета шотландского виски... В классе душно, окна распахнуты настежь. На дворе золотистый сентябрь, солнце светит уже совсем по-осеннему, и его блики отражаются в твоих глазах. Все шепчутся по углам, мест больше нет. Только я сижу на первой парте центрального ряда совсем одна.
"Можно присесть?" — спрашиваешь ты, смущенно улыбаясь. Я лишь, молча, киваю в ответ и отодвигаю для тебя стул. МакГонагалл диктует постулаты превращения мыши в чашку. Мне скучно записывать монотонную лекцию, и я начинаю рисовать на полях страницы. Астры, георгины, солнечных зайчиков... и тебя. Ты сидишь, уткнувшись в свою тетрадь, и упорно пытаешься что-то писать, украдкой поглядываешь на меня, смешную девчонку в мантии с гербом Когтеврана. Сочетание голубого и бронзового — это я. Ты не раз шутила по этому поводу... А мое чувство юмора давно сломано. Так уж повелось, что я смеюсь только над предрассудками, над несовершенностью мира, а не над сальными политическими шутками. Таким, как я, вообще не место среди людей...
В классе царила тишина, безликая, но в тоже время манящая в свои сети, словно паук. Отчетливо слышалось жужжание какой-то назойливой мухи... Ты сидела, подперев голову руками. Видимо, устала писать, но еще больше — сгорать от любопытства.
Оторвав крохотный клочок пергамента, убористым почерком написала: "Меня зовут Джинни Уизли. Позволь посмотреть на твои рисунки". Знаешь, а ведь эта записка до сих пор хранится в моей коробке с воспоминаниями. Я пыталась забыть. Не смогла... Не сумела...
С того дня нас всегда было двое. Джинни и Луна. Огонь и ветер. Помнишь, как мы мечтали, что станем подружками друг у друга на свадьбе? Ты украдкой посматривала на Поттера и что-то писала в тетрадке с коричневым переплетом. Если бы я только знала, что с каждой строчкой утекает твоя жизнь... Но я не знала, не видела, не замечала. Тогда ты была тихой. Даже слишком. Вечно в тени своих шестерых братьев, ты не мечтала о славе... Лишь с завидным упорством повторяла имя Гарри. И иногда — мое.
А однажды ты исчезла. Осталась лишь кровавая надпись на стене да случайно оброненная страница дневника... Тогда мне опять захотелось кричать, как тогда, несколько лет назад, впрочем, об этом после... Я помню свои спутанные волосы, вкус прокушенных до крови губ, красную диванную подушку в черную крапинку, которую я баюкала, как ребенка, чьи-то руки, которые заботливо подхватили меня и куда-то понесли. Помню, как дрожала под пуховым одеялом и шептала твое имя, не в силах поверить, что тебя больше нет, что из-за дурацкого дневника и моей невнимательности ты, скорее всего, навсегда останешься узницей Тайной комнаты... А затем, запах полыни и валерьяны. А еще — темноту, родную, вязкую, манящую. Мне не нужен был свет, если тебя нет — моей подруги, второй половинки сломанной души... Просто ты не смеялась над морщерогими кизляками, нарглами, златоследами... Понимала, что это — всего лишь попытки уйти от реальности, в которой я слышала лишь насмешки в спину, в которой отец часто прикладывался к бутылке и разговаривал с фотографией матери… А затем писал увлекательные статьи в "Придиру" о несуществующих, но таких реальных животных. Знаешь, мама всегда любила что-нибудь мастерить. Астрально-спектральные очки были последним ее изобретением... Ей всегда хотелось изменить мир к лучшему, но она просто не успела. И даже имя у нее было солнечное — Гелия... Гелия Аврора Лавгуд. Зараженная ее примером, я тоже пыталась сделать хоть кого-нибудь лучше. Втолковывала когтевранцам законы жизни, но они лишь отмахивались от меня, как от назойливой мухи, и зарывались в прописные истины пухлых фолиантов... Тогда я надевала мамины очки, и мир взрывался калейдоскопов красок, так что, когда я принималась читать "Придиру" вверх тормашками, мне казалось, что все изображения несуществующих зверей оживают и становятся такими живыми и реальными, что стоит протянуть руку — и ты коснешься их теплой шерсти. Полоумная Лавгуд — так они меня называют. А я лишь улыбаюсь улыбкой Моны Лизы. В чем-то они ведь правы?
Я никогда не говорила тебе, но однажды на третьем курсе на Пасхальных каникулах я шагнула в камин и назвала адрес: «Клиника имени святого Мунго». Больница встретила меня запахом лечебных трав и серыми стенами, похожими на дождливое осеннее небо. А еще — на мои глаза. Серо-голубые. Переменчивые, как человеческие эмоции. В приемном покое не было ни души. Все праздновали со своими семьями. А мой отец снова витал где-то среди дыма и вина и играл на рояле какой-то безумный романс мимо нот... Мне хотелось заткнуть уши и убежать... Захотелось — вот и сбежала. Нажимаю на кнопку лифта, поднимаюсь на пятый этаж. "Недуги от заклятий" — гласит вывески на двери. Отделение безнадежности. Здесь не лечат больных, здесь сводят с ума здоровых. Дежурный колдомедик дремлет над выпуском "Ведьмополитена". Вокруг царит тишина. Слишком неправильная, удушающая, как в склепе. Я снимаю желтые туфли-лодочки, и бесшумно крадусь по холодному каменному полу. Заглядываю в боксы, отделенные прозрачными дверями. На них стоят заглушающие чары, поэтому тишина — ложь. Там, за стеклом, кто-то смеется, кто-то кричит, разрываемый внутренними демонами, а вот та женщина со спутанными рыжими волосами смотрит куда-то в пустоту и что-то беззвучно шепчет. Она напомнила мне тебя, твое лицо в то утро, когда ты проснулась в Больничном крыле после событий в Тайной комнате. Я никогда не говорила тебе, как меня пугал твой пустой взгляд в одну точку и едва слышный, бесцветный чужой — родной голос: "Луна, это ты?". Поэтому и о той женщине в Мунго тоже промолчала. Незачем тебе об этом знать. Ведь в тебе еще столько жизни, пусть и без меня... Я иду по длинному коридору сломанных судеб и вглядываюсь в лица узников этой больницы. Потерянные для мира... Или мир, потерянный для них. Все зависит лишь от восприятия. Много воды утекло с тех пор, а их лица до сих пор являются ко мне во сне... Большинство из них было уничтожено во время нападения на больницу в тысяча девятьсот девяносто седьмом... Знаешь, иногда я даже жалею, что я не была одной из них...
Наконец, я нашла пустую палату, натянула на себя больничную сорочку, лежавшую в ящике тумбочки, задернула плотные черные шторы и упала на жесткую кровать, свернувшись калачиком. Темнота скрыла очертания комнаты, но я понимаю, что она — лишь иллюзия. За окном светило яркое ослепительное солнце, а я пряталась во мраке, чтобы привести мысли в порядок, чтобы найти себя среди сумасшествия под названием жизнь. Внезапно в отражении стекла я увидела пациента палаты напротив. Заметив меня, он улыбнулся одними кончиками губ и подмигнул мне, а через секунду его облик померк, растворился в воздухе. А меня вдруг охватило веселье и я начала смеяться: неистово, зло, безудержно... Стекла в палате от этого начали дрожать, но мне почему-то не было страшно. На душе вдруг стало легко — бояться себя глупо, ведь от себя не убежишь... Наверное, если бы ты меня увидела в ту минуту, то посчитала бы, что тебе не стоит больше дружить с сумасшедшей. Но мой ум ничуть не поврежден. Я не сошла с ума. Я просто смотрю на этот мир по-другому... Он вовсе не черно-белый, и даже не в крапинку. Он — отражение буйства красок в нашем сознании. Тогда я поняла, что мир — придуманная нами действительность, которая существует лишь, пока мы живы... Я сняла свое "рубище" и покинула гостеприимную темноту палаты. Я могла бы провести здесь вечность. Но она мне не нужна, если рядом нет тебя, моя подруга, моя сестренка, моя Джинни...
Льет дождь, небо пронзают молнии, в воздухе витает запах озона, а я все сижу на подоконнике в своей круглой комнате, сложив по-турецки ноги, и вспоминаю... Для меня это болезненная, но такая необходимая пытка... Перед глазами — лето перед третьим курсом, Чемпионат мира по квиддичу. Мы приехали с отцом за неделю до начала. Здесь было шумно и людно. Даже слишком. На мне зеленая мантия в поддержку ирландской сборной, даже вечные сережки редиски перекрашены в цвет трилистника. В самодельной палатке пахнет подсолнухами и, от чего-то, твоими духами с запахом фрезии. Лагерь замер в ожидании самой масштабной игры в мире, а я искала в толпе твою хрупкую фигуру... И наконец, нашла. В компании Гарри и Гермионы. Ты тоже заметила меня, и что-то шепнув на ухо Грейнджер, побежала ко мне. Обняла так крепко, что я вспомнила о том, что у меня есть ребра. Ты улыбнулась и начала болтать о всякой ерунде, вроде садовых гномов, которых тебя мама заставила обезвреживать. Я отшучивалась, что тебе следовало просто покормить их Плимпами, и мы обе счастливо смеялись над этим. Но в глубине твоих глаз я увидела грусть... Для постороннего обывателя такие мелочи едва заметны, но мы ведь лучшие подруги?
"Гарри?" — едва слышно спросила я. Ты лишь, молча, кивнула в ответ, а улыбка на твоих устах померкла... Я без слов обняла тебя, мне так хотелось защитить от жестокости этого мира, от себя самой, потому, что со свойственной мне прямотой я порой задаю совершенно неловкие вопросы, а потом пытаюсь обратить их в шутку...
Матч мне не запомнился совершенно, только твое счастливое лицо и глаза, которых зажегся азартный огонек. Квиддич — твоя стихия, возможно, когда-нибудь твое имя будет вписано в историю вместе с Крамом. А я слишком люблю ветер в волосах и свободу, чтобы загонять себя в рамки... Поэтому стану болеть за тобой с трибуны. Помню, ты щелкнула меня по носу, когда это услышала...
Но веселье оказалось разбито зеленым черепом в ночном небе... Поднялась паника, в воздухе начал витать запах страха и человеческих криков. Я схватила тебя за руку и потянула в сторону опушки леса… В кромешную темноту подлунной ночи, где только твои рыжие волосы, похожие на пламя, освещали мой путь. Тебе было страшно, и в твоих глазах застыл ужас. Я никогда не говорила тебе, но тогда я тоже боялась... Просто не подавала виду. Мне казалось, что если я сдамся и позволю панике захватить меня, то не смогу спасти тебя и спастись сама...
В моих строчках слишком много многоточий, но в них — моя жизнь. Я ставила точки, убегая от себя, и продолжала жить по-прежнему. Просто не могла иначе. Но теперь — придется. Но сначала выкричусь. В последний раз... Ты только выслушай, молю, до конца. А после — меня смоет весенний дождь, и я растворюсь в неизвестности.
Оглядываясь в прошлое, я вижу, как ты влетаешь ко мне в комнату в башне Когтевран. Когда тебе необходимо что-то, то и Сфинкс на входе небольшая проблема. Ты совершенно случайно оказалась в совятне и услышала, как Поттер приглашает красавицу Чжоу на Святочный бал. Со стороны кажется, что ты влюблена в героя, но я знаю, что ты смотришь на него и видишь четырнадцатилетнего мальчишку, которого побила жизнь... Маленькая храбрая Джинни, тебе всего лишь хочется спасти его от всех бед и подарить ему кусочек счастья. Ты живешь им, а я дышу тобой. Нет, не в романтическом смысле. В душевном. У этого чувства нет имени. Это больше, чем просто дружба, но и не опошленная бульварными романами любовь... Помнишь ту темную комнату с зеркалами, где мы давали обещание в святочную ночь всегда дружить? Помнишь то странное чувство единение, которое захлестнуло нас тогда? Оно до сих пор разрывает меня на части. Потому, что твоя боль — моя. Когда ты плакала на подоконнике в моей когтевранской спальне, я ненавидела, нет, не тебя — Поттера, за его дурацкие предрассудки о том, что ты сестра лучшего друга. После войны он однажды сознался мне, что это его всегда останавливало. В чем-то мы с Гарри все-таки похожи. Дружба для нас всегда была выше, чем земная любовь... Ты никогда не узнаешь о том, что я тогда попросила Лонгботтома пригласить тебя на Святочный бал, чтобы подарить тебе несколько мгновений в обществе Гарри, возможность украсть несколько взглядов, и, быть может, осмелиться пригласить его на белый танец... А я уехала из школы до бала. Потому, что не хотела оставлять отца одного в тот вечер... Знаешь, говорят, что если ведьма умирает в Йоль, то ее душа попадает в рай. А у меня была своя примета — если в этот день над нашим домом идет снегопад, значит, мама про нас все еще помнит. Там, наверху...
Чернила капают на пергамент, оставляя нелепую кляксу, похожую на кошку. Черную, как и ночь в моей душе. Теперь уже навечно... Так много хочется сказать, но слова расплываются на пергаменте, а в горле стоит ком...
Четвертый курс вспоминается мне с особым трепетом... Знаешь, у меня на потолке тогда появилась картина масляными красками. Одуванчик из лиц членов ОД и подпись по ободку. Друзья, друзья... Каждому хочется хотя бы однажды почувствовать себя нужным. Незаметно для самой себя посреди отголосков грядущей войны я нашла свое место. Кто бы мог подумать, что Лунатичка с отстраненной улыбкой умеет сражаться? А я и вправду воевала все эти годы... С собой и своими мыслями, спутанными в клубок Ариадны. Посылала проклятия в манекенов. Сражалась с ветряными мельницами... А ты все искала в толпе глаза цвета весенней листвы и писала что-то в маггловской тетрадке, какие-то стихи без рифмы, но никогда — без смысла. А на Рождество ты случайно услышала разговор Рона, Гермионы и Гарри о том, что тот целовался с Чанг. Что губы у нее были соленые от слез... Мы ворвались с тобой в Выручай — комнату и уселись на синий в клеточку диван, ты положила голову на мои колени и уставилась в одну точку. Слез больше не было, они давно ушли в землю... Я помню, как гладила тебя по макушке и шептала: "Отпусти. Он не стоит того". И ты послушалась... Несколько слов, сказанных невпопад, пару фальшивых улыбок — и ты встречаешься с Майклом. Веселишься от злости Рона, смеешься над глупыми шутками Корнера. Улыбаешься кончиками губ, а в глазах — лед... Надеваешь маску безразличия, притворяешься, что отпустила, а сама продолжаешь наблюдать за ним... Меняешь парней, как перчатки. Обжигаешь своим огнем... Красишь ногти в красный, а затем оставляешь кровавые следы на щеке... Врешь самой себе.
Разделяешь мое сумасшествие. А я ищу пропавшие вещи, проклинаю нарглов и делаю вид, что все это меня не касается. Пью холодный чай с малиной на подоконнике и не могу уснуть по ночам.
А после, в Министерстве, прикрываю собой тебя, вытаскиваю из ада твоего брата и Гермиону. Мне не страшно, потому, что бояться — значит, опустить руки... Сдаться. Мама бы не простила мне эту слабость, я знаю... Я — продолжение ее жизни. Я ее плоть, кровь и память. Она во мне. А значит, я буду бороться за мир!
Я буду листать старый альбом с фотографиями вперемешку с осенними листьями, лелеять мелодию ветра и играть на столетнем фортепьяно лейтмотив мыслей... Твоих и моих. Я буду вдыхать запах полевых трав и вспоминать, как мы вместе утопали в этом живом море посреди Второй магической войны. Твое изумрудное платье развевалось по ветру, словно парус корабля дальнего плаванья... Рыжие волосы разметались по плечам и щекотали мои обнаженные плечи... Ты держала меня за руку и бежала куда-то вперед, в сторону маггловской части Оттери-Сент Кеучпол. Нам было почти по пятнадцать, казалось, что мир вертится вокруг нас. Где-то звучали канонады войны, надвигалась буря. А мне вдруг пришла в голову сумасшедшая мысль покрасить свои волосы в рыжий... Помнишь, как маггловские мальчишки оборачивались нам в след и говорили, что мы похожи? А мы хохотали и мокли под летним ливнем. А после пили чай из щербатых кружек и болтали обо всем — и ни о чем...
Время неумолимо летело вперед смятыми стопками выпусков "Ежедневного пророка"... Подаренный тобой блокнот полнился именами погибших и пропавших без вести... Это — своеобразная дань их памяти, ведь полное забвение — закрытая дверь в вечность, где нет ни боли, ни страха, ни войны... А я считала своей обязанностью распахнуть для них ворота своего подсознания, подарить вечную жизнь...
По утрам я ходила к пруду ловить Плимпов, в обед возвращалась ни с чем и вычеркивала очередную дату на календаре рядом с плакатом "Холлихедских гарпий", которые ты так любила. Первого сентября осень, наконец, вступила в свои права, и старинный паровоз увез нас в неизвестность... Место назначения — школа. Неизвестность — наша судьба. Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. В твоих волосах играло солнце. После стольких лет он пришел к тебе, ты искала тепла среди холода жизненного моря, и нашла. В гавани Гарри Поттера. А мой корабль унесло от тебя против течения. Я потерпела крушение и затерялась в Бермудских островах одиночества. Я не винила тебя, за то, что в сутках двадцать четыре часа, влюбленные всегда вне времени. Я, молча, радовалась, наблюдая за тобой. Приходила на Астрономическую башню в полночь и смотрела на звезды. А еще болтала с Поттером о тебе. Для него ты была загадкой, для меня — прочитанной, но любимой книгой... Он боялся тебя целовать, страшился обидеть словом. В целом, Гарри был обычным парнем с гормонами, но внутри у него было столько заморочек и внутренних демонов, что он и в мыслях не мог представить вас в одном ложе... Своими рассказами о тебе я пыталась создать мосты, точки опоры между вами... У меня получилось, почти. Война ждала его в свои гостеприимные объятья, и чувство долга перевесило любовь... Он ушел, не прощаясь, за несколько дней до твоего дня рождения, прямо со свадьбы Билла и Флер. Поттер мог бы укрыться с тобой от шторма, но предпочел уплыть в бурное море, чтобы в твоей гавани всегда был мир. Я хорошо помню глаза Гарри в тот день, в них плескалось отчаяние цвета Авада Кедавра, а губы шептали едва уловимо: "Береги ее".
Я отыскала тебя на чердаке в тот злополучный вечер после неудавшейся атаки . Твои глаза блестели от слез, но плакать у тебя сил больше не было. Помнишь, как среди вороха старых коробок мы отыскали бутылку Огденского виски, которую Чарли привез из Румынии? В другое время я бы сказала, что это неправильно, но в тот момент читать морали было совсем не к месту... Терпкий напиток впервые обжигал нам горло, кружил голову... Мысли уплывали куда-то в сторону, в заоблачные дали... В воздухе снова витал аромат фрезии и свежескошенного сена... На грани безумия и сумасшествия, ты запустила руку ко мне в волосы и долго вглядывалась в глаза, словно искала согласия. А затем без слов обрушилась на мои губы. Мой разум сопротивлялся, срывал барьеры... И я впервые сдалась потому, что тебе это было необходимо. Я помню твои глаза, мерцающие лихорадочным блеском и тихий шепот: "Гарри? Это ты, ты снова со мной?". "Прости, но я — не он и никогда им не стану", — бросила я в ответ, а затем сорвалась с места и ушла в ночь, оставив тебя в тишине... Чаша дружбы надбилась и треснула...
А впереди была война, долгая, изнурительная, отнимающая силы и жизнь по крупицам. Ты продолжала воевать на моей стороне, устраивать диверсии братьям Керроу и пытать летучемышыным сглазом хорька… А по ночам тонула в облаках табачного дыма и черных глазах Теодора Нотта, пытаясь забыть другие, зеленые. У тебя почти получалось, и только голос твоих братьев из колдорадио зажигал огонек надежды в твоих глазах... Долгие месяцы в темнице Малфой-мэнора они являлись ко мне в видениях, заставляли цепляться за жизнь и не давать отчаянью поглотить меня с головой. Я терпела боль Коуциатусов, сбивала в кровь колени на холодном полу своей темницы потому, что знала — ты тоже ходишь по краю пропасти, а значит, я не имею права упасть и сдаться...
Порыв ветра клонит к земле молодые вишни, ломает их ветви, усеянные белыми цветами. Все закончилось после победы, умерло под пеплом останков Хогвартса... Нам, детям войны, разрешили больше не возвращаться в стены старинного замка. К чему какие-то экзамены, если школу жизни мы познали с основания, прочувствовали на себе? Только в "Норе" война никогда не закончится, ее дыхание навсегда застыло в стрелках старых часов, подписанных: "Фред Уизли в смертельной опасности". Уныние поселилось здесь круглосуточно и постепенно сводило с ума. Гермиона не выдержала первой, сбежала в Австралию разыскивать потерянных родителей. Ее никто не винил, только Рон долго стоял под холодным ливнем и проклинал небо, за то, чего уже не вернуть.
Однажды вечером Гарри позвал меня с собой потому, что хотел сделать тебе подарок, но боялся ошибиться с размерами. Обручальное кольцо с янтарем пятнадцатого с половиной размера. Ему хотелось развеять твою грусть, а вместо этого случайно столкнул чашу дружбы и она разбилась. На тысячи мелких осколков...
Нет, это не ветер, это твои слова хлещут меня по щекам, врезаются в душу, навсегда разрывают ее на до и после...
"Я больше не хочу общаться с сумасшедшей! Посмотри на себя! И не строй из себя святую невинность — я все знаю. Тебя не заботит мое состояние, ты эгоистка. Но я — не твоя собственность. Я Гарри люблю, а тебе лучше держаться от нас всех подальше. Я же вижу, как ты на него смотришь. И мама постоянно твердит мне, что ты однажды его уведешь, стоит только дать волю! Кто дал тебе право выбирать вместе с ним обручальное кольцо, и говорить, что оно бы понравилось мне!? Лавгуд, я не хочу больше никаких оправданий. Просто уходи!" — кричишь ты, и мой хрупкий мир рушится, словно карточный домик... Хочется кричать, плакать до хрипоты, но я лишь ухожу в пустоту, крепко сцепив зубы...
Ярко мерцают свечи в безлунную ночь. Синие чернила впитались в пожелтевший пергамент. Нужно поставить точку, но вместо слов многоточие...
