Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Будь ты проклят, Ларри. Я никогда не просил тебя об этом. Никогда не просил тебя защищать меня, заступаться за меня, идти против друзей, подставляться под пулю – всё ради моей паршивой задницы. Я никогда не ждал от тебя грёбаной заботы. Всё, о чём я просил, это выбросить меня, как мешок с мусором, на тротуар у какой-нибудь больницы. Тебе не пришлось бы даже останавливать машину. Но вместо этого ты устраиваешь все это безумие, и то, что помогало мне держаться, разваливается.
*
Блондин спас мне жизнь. Не будь он таким психованным ублюдком, я бы так и лежал тут, хныкая и подыхая. Я зациклился на себе, замкнулся в собственной боли. Всё, что меня волновало, это избавление от нее, поэтому я умолял Ларри обнять меня, надеясь выскочить в его тело из собственного, и пытался вышибить себе мозги об пол, радуясь беспамятству, когда оно наступило и темнота захлопнулась вокруг, отрезая все остальное.
Я бы умер там, тихо и спокойно умер, если бы Блондин не начал тот спектакль с копом (с тем копом, чьё лицо я уже не могу вспомнить, чьё имя я не могу вспомнить с тем же успехом). Ни с кем нельзя так обращаться, мучая так, резать, заставляя молить, и смеяться, танцуя при этом под какую-то весёленькую попсовую песенку, будто боль, унижение и смерть – просто большая грёбаная шутка.
Ни с кем нельзя так обращаться.
Только одна вещь, одна-единственная вещь могла заставить меня оторваться от пола, насколько это было возможно в моём состоянии, твёрдой рукой поднять пистолет и разрядить его в другого человека. Злость, ненависть, гнев. Блондин задел во мне тот нерв, возможно, единственный оставшийся, который не кричал от боли. Он взбесил меня достаточно, чтобы убить его, достаточно, чтобы я мог продраться сквозь умиротворяющую темноту, о которой молил, чтобы я из кожи вон лез, спасаясь от полной и абсолютной злобы.
Психанутый подонок вроде Блондина в повседневной жизни, пожалуй, срывает свою злость на ком угодно, кто слабее, беспомощнее, кто оказывается в его власти хотя бы на секунду. Я не такой. Я собаку съел, пытаясь быть хорошим, милым, привлекательным парнем. Но соскреби хорошего парня, и ты обнаружишь сдерживаемого агрессора. Выстрели ему в живот, и вот ты уже участник чёртовой кровавой бани.
*
Когда боль накатывает волной, и темнота, окрашенная красным, обступает меня, я стискиваю зубы и думаю о своём отце. Когда в прошлом году он умер от рака, наши с ним отношения, по общему мнению, были в порядке. Когда человека пожирает изнутри болезнь, ты стараешься вести себя, как подобает. Притворяешься, что он никогда не ранил тебя.
Отец был учителем в Английской высшей школе. Его бесило то, что его сын был полным болваном. “Господи, боже мой, Фредди”, - говаривал он, - “может, если б ты читал что-нибудь кроме своих комиксов, ты бы чему-нибудь научился”. Так продолжалось годами. “Знаешь, как я выгляжу, когда ты сидишь в классе, не слушая, ведёшь себя так, будто знаешь всё на свете, а потом проваливаешь все задания? Я работаю в этой школе, то, что ты делаешь, касается и меня. Ты позоришь меня перед людьми, с которыми я работаю. Когда ты строишь из себя дурачка, ты из меня дурака делаешь!”
Он возненавидел меня, когда я стал полицейским, именно тем «синим воротничком», отбросом, которым он всю свою жизнь пытался доказать, что лучше них. У него были приоритеты, вещи, которые имели для него значение. Доказывать своё превосходство, зарабатывать деньги, быть уважаемым, быть «средним классом». “Я бы не сказал, что ты жил впустую, Фредди, покажи ты мне хоть раз, что тебе есть от чего отказываться”. Однажды он сказал мне, что люди должны завоёвывать его уважение. Я так и не завоевал. Что ж, может, он гордился бы, узнав, что я наконец пошел на работу в костюме.
Когда я поступил на службу в отдел и Холдэвей взял меня под своё крыло, это представлялось мне вторым шансом. На этот раз я не собирался облажаться, а собирался все делать правильно. Я был самым преданным протеже, какого только можно было вообразить. Я был грёбаным мальчиком его мечты.
“Не могу видеть вас рядом”, - презрительно усмехалась моя бывшая. “Почему бы тебе не предложить отсосать ему? Это привнесло бы свежую нотку в ваши отношения”. Жалкое зрелище, но я не мог ничего поделать. Я действительно верил, что нашёл отца, которого мне не хватало всю жизнь.
Оказалось, у них с моим настоящим отцом было много общего, в частности, приоритеты. Он хотел прижать Кэбота и был готов рискнуть чем угодно, чтобы этого добиться. В том числе и мною.
Он хотел поймать Кэбота с поличным. Чтобы это сработало, ограбление должно было состояться. Полицейские должны были быть там, наблюдать, вести и ждать, пока не появится сам Кэбот. Таков был план.
“Отличный план”, - говорю я ему, - “только вы не берёте в расчёт пятерых парней, о которых мы ни хрена не знаем, и магазин, полный напуганных обывателей, а если что-то пойдёт не так, эти пятеро будут знать, что их подставили”.
“Другого плана нет, Фредди. Это рискованно, но я готов на риск, чтобы загнать Кэбота в угол”, - сказал Холдэвей. “И я, твою мать, тебя умоляю, Фредди, не делай такой несчастный вид. Речь не о нашей дружбе. А о том, чтобы схватить этого сукина сына”.
Глупый наивный белый мальчик, ты правда думал, что значишь для меня что-то, кроме работы? Откровенное презрение, с которым он произнес «несчастный», вот что поддерживает в тебе жизнь. Хочется снова увидеть его, хочется, чтобы он увидел тебя на полу в луже крови – результат его плана. А теперь у меня несчастный вид?
Я подозревал, что с Ларри будет та самая же история. Иллюзорный образ отца, в который я позволил себе поверить, оставил только проклятое осознание того, что у него были другие приоритеты. В данном случае, спастись от тюрьмы, ладить с боссом и достать пару баксов. Действительно, весьма оправданные цели, и я правда не должен был винить его за проявление инстинкта самосохранения. Но если это происходит, когда ты кричишь в агонии, умирая, и тот, кого ты считал другом, кого, ты думал, заботит твоя судьба, отказывает тебе в помощи, даже когда ты просишь, как сучка, и плачешь, как ребёнок, тогда ты можешь его возненавидеть.
Так с чего же я взял, что этот бессердечный убийца, этот преступный кусок дерьма, подонок Лоуренс Диммик, он же Ларри, он же мистер Белый, будет волноваться о том, жив я или мёртв?
Возможно, всему виной стало то, что произошло вчера, после того как мы ещё раз проверили место предстоящего ограбления, поймали машину и вернулись к нему в отель.
В этом сумасшедшем отеле, по его словам, он всегда останавливался: во дворце 50-х годов, теперь ставшем песчинкой. Всё вокруг кристально белое, голубое и оранжевое, пепельницы размером с крышку стола. Мы выпили немного, Shangri-La гнусаво ныли по радио. “Как он танцует? Близко… Очень, очень близко”.
Ларри стоял у окна, глядя на проезжающие внизу автомобили, и говорил что-то о нашем деле. Не занудствуя, а просто в надежде, что это поможет мне на следующий день. Я даже не слушал. Я положил руку на оконную раму, наклонился ближе. Очень, очень близко.
“Знаешь что, Белый, ты просто нереально крут”, - сказал я ему.
Ларри ласково дотронулся до моей щеки. “А ты впечатлительный маленький мошенник”, - ответил он, - “остынь, не то спалишь себя. О боже, да ты и меня спалишь”. И вот когда он толкнул меня на кровать.
Каждый раз, когда мы с ним оставались наедине, я чувствовал, как он становится всё ближе и ближе: зажигает мою сигарету, отбрасывает чёлку с моего лба, касается моего плеча, касается моего колена. Если бы я хоть раз отпрянул, показал, что мне неприятно, он бы отступил, но я не останавливал его, и он не остановился.
Мой лоб прижат к холодному пластику изголовья, Ларри во мне, его руки сжимают меня в объятиях. Позже он гладит меня по спине и, потянувшись, чтобы поцеловать меня, шепчет: “Надеюсь, я не был слишком груб, малыш, просто я хотел тебя так сильно”.
Я всегда недоумевал, почему каждая девушка, которую я встречал, имела своего рода предубеждение перед мужчинами. Теперь мне это понятно. Когда парень проникает в тебя, ты веришь, что это что-то значит. Что ты значишь что-то для него. На самом деле это в порядке вещей, ты – просто легкий трах, ты превращаешься в мусор. А мусор хотя бы можно выкинуть на улицу.
Мне жизненно необходимо было верить, что для Ларри я – не более чем дешевая шлюха. Я бы стерпел всё, только чтобы увидеть его лицо, когда полиция ворвётся внутрь, а он осознает, что я один из них и я - тот, кто предал его.
Но всё пошло совсем не так, как я себе представлял. Кэбот был на месте, а Холдэвей всё тянул время, чтоб его. Для того, другого копа, которого порезал Блондин, всё было кончено. Розовый визжал, Эдди орал что-то про Блондина, я врал напропалую, пытаясь выиграть время. Я ждал, что Ларри поддержит Кэбота, но он этого не сделал. Он принял мою сторону, пошёл против Кэбота, вытащил пушку.
Три пистолета: Кэбот целится в меня, Ларри в Кэбота, а Энди в Ларри. Все три стреляют, все трое валятся на пол. Ещё одна пуля вгрызается в меня, внутри что-то рвется. Чертовски больно, но я больше не могу кричать. Злость сожрала сама себя и больше не поддерживает меня. Ларри ранен, но жив. Он собирается с силами и ползёт ко мне. Я действительно что-то для него значу. Вот уж не ожидал. Раньше мне не приходило в голову, что я могу ранить его, но мне удалось. И он еще не знает, насколько сильно.
Снаружи ревут сирены. Холдэвей, наконец, приступает к делу. Я больше не борюсь за жизнь, но все ещё могу выжить. И жить с воспоминаниями о беременной женщине, которую я застрелил, и безымянном копе, которого не смог спасти. Жить с воспоминанием о выражении лица Ларри в тот момент, когда он осознал, что я его подставил, что он отдал всё за ложь.
Теперь Ларри рядом со мной, он приподнимает мою голову и кладёт себе на колени, перебирает мои мокрые от крови волосы. Выживу я, и что? Меня заставят дать показания в суде, а потом отправят Ларри за решётку на всю оставшуюся жизнь? Мои ошибки всплывут, и Холдэвей либо прикроет меня, либо похоронит, нужен же ему кто-то, на кого свалить эту чёртову кучу трупов.
Полиция на подходе.
“Прости, малыш”, - шепчет мне Ларри, - “Похоже, нам придётся немного посидеть”.
*
Тебе придётся решить, Ларри. Ты был единственным, кого заботило, жив я или мёртв, так что решай, жить мне или умереть. Я должен сказать тебе правду, даже если уже поздно. Я не жду твоего прощения. Мне не нужно милосердие.
“Я полицейский”, - мне требуется всё моё дыхание, чтобы произнести эти слова. Он продолжает гладить меня по щеке. “Ларри, прости... Прости меня. Я полицейский. Прости... прости меня. Прости, Ларри”.
Я чувствую, как дуло его пистолета упирается мне в щёку. Офицеры полиции врываются внутрь.
