Против нас

— Но почему?

Этот вопрос уже смело можно вырезать на каменной стене и читать на ночь как молитву. Хорошо себя вела — пять раз читай молитву, ну а плохо — все двадцать раз придется повторить.
Кабинет, как пятачок пожелтевшей травы посреди леса. Министры все-таки договорились, покрасили комнату в зеленый и только желтую середину не тронули. Как будто кто-то огромный схватился за свежевыкрашенную поверхность и оставил отпечаток пальца.

— Замолчи, пожалуйста, — вежливо просит он и проводит по лицу пятерней. Жест, характерный для Блейза, но никак не для Малфоя. Может, они решили поменяться местами? Я уже не удивляюсь.

Шкафы, набитые папками, угрожают треснуть по швам, когда Люциус вытаскивает одну из них.

— Где же… А вот. Твой почерк?

«…считать виновным в совершении преступления лицо, выбранное произвольно, иными словами, наказанию подлежит тот, чье имя будет определено случайным обра…»

Из стены напротив выпадает камень, за ним еще один, и еще, увлекая за собой собратьев. Стены крошатся и осыпаются, а Люциус гладит мою руку и приговаривает:

— Я не помню, кто назвал твое имя, но это и неважно. Это случайность, судьба, если хочешь.

Ну да, теперь можно спереть на судьбу, знаю, слышала.
Люциус сжимает мою ладонь и выдает:

— Астория, — ему, наверное, больно, потому что морщина на изогнулась, как будто испытала на себе Круцио. — Она увидела твою подпись внизу и назвала тебя по имени. Да. Вот почему так получилось.

— И только?

Думаю, стоит послать Гринграсс приглашение на мои похороны. Пусть тащит самый большой букет, сука.

— Мы доигрались, Панси, — Люциус хватает стакан с водой и залпом выпивает жидкость до дна. Щеки и подбородок его потемнели, под глазами синяки и волосы спутаны. Шрам на лице, полученный во время битвы за Хогвартс, застыл серо-розовой полосой. — В детстве Абраксас Малфой, мой отец, подолгу возился драконами, он любил их, гладил по шипам и даже кормил, Панси, представляешь? А потом его спрашивали, где же он потерял два пальца, — Люциус хмыкнул. Я почти не слушала. — Он лечил их от болезней и плакал, когда какой-то брюхокрыл сдох. Глупость какая!

— Твой отец умер от драконьей оспы, да? — глаза закрывались от усталости. Малфой поднес мои пальцы к своим губам и выдохнул:

— Убирайся из моей головы, Паркинсон. Прекрати воровать мои мысли, выдавать их за свои и убирайся по-хорошему, потому что когда тебя отдадут дементору, я не хочу блевать мерзостью.

Дементоры не моются и воняют, не хочу к ним. Если бы я написала: «Приказываю раздавать всем сладости», я бы сидела в гостиной и жевала конфету.

— Люциус, как ты думаешь, эта черная шляпка подходит к моему платью? Я буду достойно выглядеть на похоронах Драко? — По-моему, Нарцисса приклеила себе улыбку, потому что грустить запрещено законом. Малфой оглядывается на жену, ворвавшуюся в кабинет, и поднимается на ноги. Он обнимает ее и гладит по голове: конечно, подходит. Приди Нарцисса в пестрой мантии, Люциус сказал бы то же самое.

Мы сидим в зеленом кабинете, а со стен на нас укоризненно пялятся бывшие министры. Они-то лучше, они-то сообразительнее нас. И старше, и мудрее, и вообще. Нарцисса, напевая, расправляет мантию, Люциус прикрыл глаза, а я выламываю себе суставы, как будто это поможет избежать наказания.

— Люциус! — внезапно восклицает Нарцисса. — А убийцу Драко ведь поймают?

Конечно, поймают, дура. Чего ее ловить, убийцу-то, она же Выручай-комната!

— Конечно, поймают, — кивает Люциус. Слеза бежит по его щеке и тут же исчезает. А может, ее никогда не было.


***
Мерзлое помещение, как каменный колпак на лысой голове, сужается к потолку. Пол, как каток, кресло едва держится на нем, а в кресле сижу я.

— Да-да, я сама видела, как Панси кралась за Драко с палочкой, — с улыбкой вещает Дафна. Она помнит, что плохое настроение наказуемо. — Она правда не говорила, что хочет напасть, но наверняка думала!

— Спасибо, мисс Гринграсс, — Амбридж, восстановленная в должности, делает закорючку на пергаменте и смотрит на меня. В зале у всех улыбки на лицах: все ведь помнят, что грустить нельзя.

Люциус сидит в первом ряду. Вчера он сказал, что Нарцисса выбросила из замка все одеяла, потому что Драко под ними быть не может. Грейнджер в соседнем кресле трясет, тяжелые цепи опутали ее запястья. Кажется, Дафна помянула ее, когда мы решали, кого же обвинить в гибели оборотня Люпина и его жены.
Дементоры потирают склизкие руки и переговариваются. Туман сгущается, и я почти не вижу людей на трибунах. А Драко сидит в зале и спокойно улыбается, глядя, как меня судят за его убийство. Тебя здесь не должно быть, Драко. Если я убила тебя, ты не можешь находиться здесь, пойми.

— Панси говорила, что Драко унижает ее, — Блейз хмурится и не смотрит на Амбридж.

И ты, Блейз. Совсем забыла, что в прошлый понедельник мы сочинили указ, поощряющий лжесвидетельство. Посчитали, что так будет проще ловить преступников. В зале все знают, что Драко погиб в Битве, но законы, принятые нами же, обратились против нас. Это все равно, что изобрести лекарство от драконьей оспы и сдохнуть от нее же, задыхаясь собственной кровью и слюной.

— А давайте отменим защитников-адвокатов и сделаем суды однодневными?! — мой голос доносится будто издалека и ржет, издевается надо мной.

А давайте зароем эту дуру Панси Паркинсон в общей могиле, ведь это она предложила закапывать всех казненных вместе, чтобы средства сэкономить и землю!

— Драко погиб в день Битвы, но заклятие не давало телу разлагаться до тех пор, пора его не обнаружат. Крэббу тоже не повезло, замок ведь не любит непослушания, вот и избавился от тех, кто не желал его защищать и остался просто так, — Люциус встал и поднял правую руку, словно говоря: я не вру.

— Если тебя казнят, кто будет додумывать за меня мои мысли?

— Драко часто рассказывал о тебе, вот я и запоминала. Он часто говорил твоими словами, да вы даже выглядите одинаково.

Только у Люциуса кривые пальцы и морщина на лбу. А у Драко не было, у него был только шрам на спине и четыре пальца на левой ноге вместо пяти.

— Вы хотите сказать, что это замок убил Драко Малфоя? — хихикнула Амбридж, обнажив мелкие зубки. — Не забывайте, министр, что правду на суде говорить запрещено приказом номер две тысячи пятнадцатым, — напомнила она. — Но вам мы один раз простим.

Лично я хочу сказать, что желаю тебе задохнуться, а еще лучше утопиться. Хочу, чтобы ты сдохла. Очень прошу.

— Когда? — Вопрос неспешно ползет по сырой стене. Он похож на улитку без раковины — мягкий, скользкий и податливый.

Люциус сам пришел, чтобы попрощаться. Вернее, объявить меру наказания, ведь с особо опасными преступниками он разбирается сам.

— Не будь этой решетки, я бы тебя, наверное, обнял. Не могу точно сказать, ведь мы не сверились с законодательством, помнишь? И даже у Трелони не спросили, но я бы этого хотел.

Мы с Люциусом стоим по разные стороны решетки, и наши мантии соприкасаются. И пальцы тоже, сцепленные в замок. Дыхание превращается в невесомые капли и оседает на металлических прутьях узорами. Взгляд Люциуса пустой, как стакан на тумбочке. Зрачки большие, тонут в серой радужке, и морщина-дуга на лбу. Я протягиваю руку и провожу по ней, чтобы убедиться, что она не нарисована. В этом мире все нужно пощупать, иначе верить нельзя.
Люциус знает, что Драко погиб в пожаре Выручай-комнаты, а я уверена, что в это время шла по темному лазу в Хогсмид. Только мы вдвоем знаем, что я Драко пальцем не тронула, но кто будет слушать министра и одну из его правых рук? Многорукий Люциус шумно сглатывает и повторяет:

— …когда решетка упадет, я обниму тебя, обещаю.

Его пальцы берут меня за подбородок и заставляют не спеша помотать головой, будто Люциус хочет рассмотреть мои уши. И что он там не видел? Решетка мешает, но Малфой расстегивает верхнюю пуговицу моей рубашки и аккуратно отгибает поднятый воротник. Его шершавая ладонь скользит по тонкой коже и кажется, словно это кожа наждачная, а не рука. Холод нахально лижет лодыжки, посасывает пальцы и целует колени. Холод знает, как согреть. Тепло, бьющееся в подушечках пальцев, ищет выход и протискивается по узким сосудам. Если меня разрезать пополам, то можно увидеть, как капли крови сбегаются к сердцу и дружными колоннами исчезают в его клапане. Люциус отбрасывает в сторону мантию, сползшую с меня, и вкрадчиво говорит:

— Я сдеру с тебя эти тряпки, ты не против? А потом ты заменишь мне Нарциссу, а то она что-то в последнее время… — Люциус шепчет так тихо, что я почти не слышу.

— Это ты заменишь мне Драко, а то он в последнее время немножко мертв.

Мой галстук стягивается на шее, и Люциус шипит мне прямо в губы, на которых вкус ржавчины и тухлой воды:

— Я же сказал: прекрати пиздить мои мысли.

Малфои учили ругательства по тем же словарям, что и остальные.

— Я видела Драко в зале, Люциус, или мне показалось?

Холод осмелел и лезет под юбку следом за руками Малфоя. Я перехватила руки и позволила холоду забраться глубже. Ноги сводит, между бедер горячо, а Люциус обнимает меня, и нас трое: я, он и решетка. Решетка уже теплая от наших прикосновений, но все еще твердая, чтобы от нее избавиться. Надеюсь, когда-нибудь она расплавится и перестанет нам мешать.

— У тебя нет «когда-нибудь», Панси, — Люциус пожимает плечами и резким движением срывает с меня рубашку. Грудь при свете свечей кажется обмазанной белой дрянью. — У тебя есть всего…

А сколько, не сказал, зараза. Ключицы Малфоя обтянуты кожей, и, когда его рубашка падает на землю, я вижу синяки на локтях, выступающие ребра и…

— …я толкну тебя на стену и разверну к себе спиной. Ты расставишь ноги так широко, как только сможешь, и я буду трахать тебя сзади, потому что не хочу запоминать твое лицо.

Да и правда, зачем запоминать, если после моей смерти придется забывать. Прутья решетки как вязкая грязь, как жвачка, липнут к одежде, и мы избавляемся от испорченных тряпок. Люциус лезет мне в трусы, его пальцы все такие же кривые и холодные, как раньше. Мои волосы болтаются прядями, падают мне на лицо, в рот, оставляя вкус жеваной бумаги и соленого жира. Свеча покачивается над головой и заглядывает. Заглядывает и краснеет, но заглядывает. Там нет ничего интересного, дорогая свеча, только хуй и груда костей, расставленные и скрепленные в нужном порядке. Иди в жопу, дорогая свеча.
Хуй прикрыт тканью, но я знаю, что он скользкий и горячий. Люциус водит по нему ладонью, смоченной слюной, а вокруг квиддичное поле раскинулось подгнившим блином. Откуда здесь взялись стены и решетка?

— Почему, Люциус? Почему именно я? — на самом деле, мне плевать. Я буду думать, что кучка дементоров, собравшись в пабе, разыгрывают наши души. Они ставят их на кон и достают карты, а мы ходим и не знаем, что в эту самую секунду один дементор проиграл нас другому.

Малфою с хуем уже все равно. Малфой толкается в меня часто-часто, гораздо чаще, чем бьется сердце. Он боится, что придет кто-то и скажет, мол, время вышло.

— А никто не виноват, Панси, — мне чудится, что Люциус гадко ухмыляется, но ему ведь не до этого. — Мы всё спираем на судьбу, помнишь?

Ага, помню. Как удобно.
Моя грудь, как два бесформенных куска плоти, прижимается к стене. Я отталкиваюсь ладонями, чтобы не чувствовать камни, но Люциусу все равно. У него же член, ему насрать. Я краем глаза вижу блузку, валяющуюся на полу, и уже скучаю по ней. Крепко зажмуриваю глаза и представляю, что плыву на лодке по Большому озеру, а Люциус — это всего лишь волны и ветер. Ничего страшного, только волны и толчки.

— Мы ведь всегда думаем, что с нами ничего страшного не случится, — Малфой подхватывает меня под руки и подтягивает вверх: ноги ватные и не держат.

Мы всегда думаем, что свои ямы, вырытые вот этими руками, мы точно обойдем. А потом еще вернемся и потычем пальцем в тех, кто попался в ловушку. Мне осталось только поржать перед зеркалом.
Пот крупными каплями катится по ложбинке между грудями и по лицу. Помещение провоняло каплями и утопает в холодной духоте. Люциус дышит хрипло, и мне даже не верится, что сейчас — вот-вот — все закончится.

— Как Нарцисса? — я мастер задавать несвоевременные вопросы.

— Одеяла по дому ищет, все до одного, и приказывает эльфам снести на помойку, — почти спокойно, но сбивчиво, произносит Малфой и давится стоном.

Мир насвистывает незамысловатую мелодию, а мы сидим на жирной, рыхлой, как разлагающиеся черви, траве, и Люциус непонимающе осматривается. Раздевалка хлопает дверью, прыгает, кружится и ржет над нами, зайти предлагает.

— Зайдем? Я есть хочу.

Желудок непонимающе урчит, и Люциус ворчит вместе с ним.

— Иди, — он кивает и добавляет: — Тебе можно, тебя же завтра казнят, — слова падают с высоты Северной башни, разлетаются брызгами, и я разлетаюсь вместе с ними.

А назойливую свечу я, пожалуй, заберу с собой. Вдруг на том свете темно. А еще вдвоем веселее.