Настя писала Быкову письма.
Она не знала, уехал ли тот на лето или остался в общежитии, читает ли он их или просто выбрасывает, доходят ли они до него вообще или нет.
Многие из них ложились в стол. Эти письма были романтичными и горькими, чаще всего – переполненными пересказами обычных Настиных летних дней и описаниями того, как Кисегач по своему Быкову скучает.
Остальные же – сухие, короткие и лаконичные – ложились в ярко-белые конверты с адресом института и отправлялись в Москву.
«У вас тоже солнечно?»
«Днём ужасно жарко»
«В Калуге очень тихо. А как в Москве?»
«Ты один?»
«Я одна. С мамой и папой. Они про тебя спрашивают»
«Ты читаешь мои письма?»
«Я получу ответ хотя бы на одно письмо?»
«Быков, ты сволочь»
«А ты можешь выговорить – никотинамидадениндинуклеотидфосфат»
«Быков, я не хочу тебя видеть»
«Хочу, чтобы ты меня разбудил»
«Осталось тридцать два дня до конца лета»
«Я приеду утром»
«Я скучаю»
Иногда вечерами Настя брала чистый лист бумаги и писала эти короткие строчки, всё ещё надеясь получить ответ – ехидный, цепляющий за живое или же романтичный и многообещающий.
Быков молчал.
Она брала деньги, шла на почту в трёх километрах от дома, опускала в тонкую щель в синем ящике один из заранее купленных и заполненных конвертов и успевала вернуться домой до завтрака.
Быков распечатывал письма, не обращая внимания на глупости в коротких предложениях. Для него имела смысл только подпись, и он вглядывался в каждую, пообещав себе, что напишет ответ лишь тогда, когда увидит в конце «твоя Настя» — признание, что она теперь его, чтобы можно было растоптать её чувства, выкинуть её из мыслей и памяти.
На самом же деле – просто для того, чтобы удостовериться, что она помнит.
«Настя»
«Настя»
«Кисегач»
«Анастасия»
«Настя»
«Анастасия Кисегач»
«Настя»
«Настя Кисегач»
«Мышь лабораторная»
«Настя»
«Всего лишь Кисегач»
«Экземпляр номер n»
«Кисегач»
«Дура»
И ни одной «его Насти», ни одной «любящей», «с любовью», «целую».
Быков рвал письма, сжигал их, выбрасывал в окно, резал на мелкие кусочки.
— Вика, душа моя, — лежащая рядом девушка степенно повернула голову и с некоторым высокомерием бросила взгляд на Андрея.
— Что ты хотел, — спросила она пренебрежительным тоном. Виктория ненавидела разговоры в постели после секса.
— А ты можешь выговорить «никотинамидадениндинуклеотидфосфат»? – девушка глянула на Быкова как на сумасшедшего. Потом закатила глаза, презрительно скривила губы и уселась на парня верхом. На ней не было ничего, кроме чёрных кружевных чулок.
— Я могу выговорить: поцелуй меня, и этого, поверь мне, вполне достаточно, — Андрею очень захотелось спихнуть девушку с себя, но, вспомнив худые бледные ноги Кисегач с острыми коленками и длинными пальцами на ногах, он ощутил жуткий контраст с загорелыми округлыми бёдрами его нынешней любовницы, поэтому поспешил обнять Вику и повалить её на постель.
Виктория Степанова отнюдь не была дурой. Она очень явно услышала в вопросе Быкова «а ты?», будто он задавал его уже кому-то другому. И с этим другим, то есть другой, она мириться отказывалась. В первый раз уложив Андрея в постель, она решила, что тот принадлежит ей.
Но и умной женщиной Вика не была. Несмотря на то, что она прекрасно знала, кто был предыдущей любовницей Быкова, она не удосужилась сравнить себя с ней, потому что как потенциальную соперницу во внешности её не рассматривала.
Но если бы кто-нибудь – пусть не Вика – всё же сопоставил Степанову и Кисегач, то было бы просто очевидно, что Быков выбрал себе девушку, которая должна была стать полнейшим антиподом Насти.
Очень мягкие и гладкие пшеничные пряди и жёсткие тёмные неаккуратные кудри. Привлекательные женские формы – широкие бёдра, большая грудь и узкая, немного угловатая фигура с такой тонкой талией, что её практически можно обхватить двумя большими мужскими ладонями. Тёмно-карие, цвета молочного шоколада и светло-серые, почти прозрачные с налётом лёгкой зелени глаза. Любому стороннему наблюдателю было бы ясно с первого взгляда, что Виктория – не страсть Быкова, как та себе мнила, а всего лишь замена, выбранная с целью забыть.
***
Перед самым Настиным отъездом разразился жуткий скандал. Девушка целое лето всеми силами пыталась оттолкнуть от себя Романенко, но тот снова и снова возобновлял свои попытки, и самым ужасным было то, что родители его чуть ли не боготворили и были готовы помочь ему во всех способах соблазнения Насти.
Естественно, когда Кисегач пришло время возвращаться в Москву, Виктор с радостью вызвался поехать с ней, донести ей сумку и успокоить папу с мамой, которые, якобы, жутко боялись отпускать дочь одну.
Настя же, в глубине души лелеявшая надежду на то, что Быков встретит её, резко отказывалась от сопровождения. Несмотря на то, что все её письма остались без ответа, Кисегач написала ещё одно – последнее – с номером поезда и временем его прибытия. У неё перед глазами раз за разом возникала картинка: она стоит у открытого окна в вагоне, электричка уже подходит к перрону, ветер треплет Настины волосы, она щурится от яркого солнца, и тут вдалеке замечает Быкова. Она выскакивает из вагона прямо в его тёплые объятия, и ей сразу становится легче дышать, сердце успокаивается.
Прошло несколько дней, а ответа всё не было, но согласиться на общество приторно-учтивого, такого всего из себя идеального Романенко она не могла. И поэтому, когда в день накануне отъезда вопрос встал ребром, скандала избежать не удалось. В общем-то, даже прелюдии к скандалу не было, он свалился, как сплошная стена дождя, не накрапывая, не усиливаясь, потому что Настя за всё лето уже так устала от идеализированного родителями Виктора, что у неё совсем не было сил на спокойные обсуждения.
Они сидели на кухне вчетвером и пили чай с ещё тёплыми булочками, разговаривая ни о чём, когда Константин повернулся к Насте и прямо в глаза заявил ей:
— Виктор едет с тобой! – в комнате стало очень тихо. Девушка, которая ещё пару секунд назад расслабленно грелась в кресле под тёплым пледом после вечерней прогулки, села прямо, вся как-то напряглась и даже расправила плечи, то ли чтобы казаться серьёзней, то ли чтобы набраться храбрости для непростого разговора.
— Нет.
— Настя, но почему ты так не хочешь со мной е… — начал, было, Виктор.
— Заткнись! — бросила Кисегач. – Что же ты прячешься за их спинами. Мужик ты или нет?!
— Настя! – окликнула дочь Дарья.
— Что, мамочка? Или ты вдруг решила мне объяснить, с каких, блять, пор вы решаете, с кем я должна трахаться?!
— Анастасия! – вскричал отец. – А ну-ка замолчи немедленно! Что это за слова такие? Извинись немедленно перед Витей!
— Чой-то? – вдруг резко вырвалось у Насти. Образ Быкова, который всегда стоял на своём, всегда добивался того, чего хотел, бился у неё в сознании. Сейчас она как никогда хотела быть похожей на него, хотела быть его Настей. – Да плевать я на вас всех хотела!
Константин резко вскочил с места, стремительно сделал два шага и отвесил дочери звонкую затрещину. Девушка не заплакала, не вскрикнула, только едва заметно дёрнулась и на пару секунд прижала ладонь к щеке. Она резко вскочила с кресла, оттолкнув отца.
— Я хочу быть с другим человеком! И я проведу всю свою чёртову жизнь, не вылезая из его постели, потому что он никогда не будет примерным семьянином! И я сдохну на своей работе в ужасной государственной больнице, потому что я так решила. Это моя жизнь! И я больше не хочу видеть ваши заботливые рожи, пока вы не признаете, что мой выбор важнее.
— Значит так, Анастасия… — суровым голосом начал отец, но Настя не стала его слушать. Она взбежала на второй этаж, закрылась в комнате и принялась судорожно собираться. На лестнице уже слышались шаги, но девушке больше не нужно было времени. Сумка была сложена ещё утром, деньги и документы быстро оказались в карманах, под мышку Кисегач сунула полюбившийся справочник по травматологии.
Девушка распахнула окно, выбросила мягкую сумку на улицу и начала быстро спускаться по приставленной к окну лестнице – отец вчера красил выгоревшую на солнце стену. На улице уже темнело, и Настя даже не представляла, куда пойдёт в такое время.
Первые две-три минуты она бежала, чтобы отойти подальше от дома, но её, как ни странно, никто не преследовал. Видимо, не так уж и волновались родители о том, как Настя поедет одна.
Кисегач уже пребывала в уверенности, что заночевать ей придётся где-то в поле, как вдруг на неё свалилось неожиданное везение. Когда она шла вдоль насыпи, её подобрала женщина лет сорока, направлявшаяся – по счастливой случайности – именно в Калугу. Женщина оказалось добродушной и разговорчивой, но с вопросами не лезла, не осудила Настиных поступков и пожелала удачи «с неким молодым человеком, который так взволновал сердце юной дамы».
Машина остановилась недалеко от вокзала, Настя поблагодарила свою спасительницу, последний раз махнула ей рукой и лёгкой походкой направилась к железнодорожным кассам.
Кисегач не могла поверить своему везению – последний поезд до Москвы отходил через пятнадцать минут. Девушка купила билет, пару бутербродов в закрывающемся магазине и вышла на перрон.
На улице уже стемнело. На площадке не было ни души, ветер перекатывал разноцветные бумажки, мигали высокие серые фонари. Обстановка была, мягко говоря, жутковатая, и Настя даже пожалела о том, что не лежит сейчас в тёплой постели у себя в комнате, но подошедший поезд развеял её страхи.
Кисегач зашла в почти пустой вагон, заняла место у окна и, прислонившись к стенке и вытянув ноги на соседние пустые места, принялась за старую добрую «Травматологию».
В Москве Настя оказалась глубоко заполночь. Столичный вокзал даже в такое позднее время оказался многолюднее, чем Калужский. Девушка села в одно из такси, дожидающихся посетителей у выхода из вестибюля, и уже через пятнадцать минут, благодаря абсолютно пустым дорогам, уже стояла у входа в родное институтское общежитие.
Первым делом Кисегач, конечно, следовало занести сумку домой, принять душ и привести себя в порядок, но уж очень ей хотелось увидеть Быкова – именно разбуженного среди ночи, сонного и такого домашнего.
Вахтёрша тихо посапывала на своём посту, и Настя смогла без проблем тихонько прошмыгнуть мимо неё. Поднявшись на нужный этаж, девушка притормозила. Сердце сбилось с ритма – из-за быстрого подъема на лестнице, как убеждала себя Кисегач, но на самом деле ощущение, что Быков, бывший больше двух месяцев за сто шестьдесят километров от неё, наконец, совсем рядом, сводило с ума.
Девушка сделала глубокий вздох, досчитала до пяти для успокоения и подошла к двери. Она опустила тяжёлую сумку на пол, подняла руку и нерешительно постучала. Резкий звук в ночной тишине коридора показался оглушительным, но дверь никто не открыл.
— Спит, небось, как сволочь, — пробормотала Настя и постучала ещё раз. Подождала около минуты, но ответа снова не последовало, тогда она забарабанила по дереву со всей силы. – Быков! Быков, наглая рожа, открой дверь!
На этот раз в комнате явственно послышалось движение, и секунд через десять Настя, наконец, смогла увидеть Андрея. Он был именно таким, каким она ожидала его увидеть: длинные волосы были взлохмачены, на щеке отпечаталась складочка от подушки, да и весь его вид свидетельствовал о том, что ещё ближайшие пять-шесть часов он бы спал как младенец.
— Кисегач? – с оттенком удивления спросил Быков? – Что твоя маленькая задница делает около моей комнаты в такое время? – он сладко зевнул.
Сердце Насти стучало, как заведённое. Ей хотелось сделать всё сразу и не делать ничего – вот так и стоять до утра, нет, дольше, пока не начнутся занятия – стоять и смотреть, как он пытается сообразить, что происходит и как на это реагировать.
— Андрей, что там? – раздался из комнаты мелодичный голос. Пару мгновений спустя к двери подошла красивая фигуристая блондинка в белой Быковской рубашке, застёгнутой на три пуговицы. Она со смесью неприязни и удивления уставилась на Кисегач. – Ты что здесь делаешь?
— Я бы спросила, что ты здесь делаешь? – севшим голосом прошептала Настя. Конечно, чего она ещё ожидала? Того, что Быков будет ждать её как самая верная супруга? Того, что он бесконечно влюблён в неё?
— Я здесь живу, — самодовольно ответила блондинка, по-хозяйски обнимая замолчавшего Андрея за талию. Тот отстранился, не спуская внимательного взгляда с Кисегач, будто ожидая её реакции на происходящее.
— Извините, — ещё тише прошептала девушка, развернулась и пошла прочь по тёмному коридору. Перед глазами у неё всё плыло. Ей казалось, она кожей чувствует горячий восторг блондинки.
— Настя! – окликнул её Быков. Она замерла, не поворачиваясь. – Настя! – позвал он настойчивее.
И Кисегач обернулась и медленно, как во сне, двинулась назад. Она подошла к Андре вплотную и почувствовала жар, исходящий от его тела, и едва заметный из-за приторного запаха туалетной воды блондинки, но всё же различимый аромат его одеколона.
Парень резко сделал шаг вперёд, положил руку Насте на затылок и притянул её к себе, вовлекая в тёплый поцелуй. Как бы ни хотелось девушке Андрея оттолкнуть, тело со всей радостью откликнулось на знакомые прикосновения, наполняясь умиротворением и усталостью после тяжёлого дня, вызывая приятную сонливость.
Они целовались долго, может три или пять минут, прямо на глазах у обомлевшей от удивления и обиды Вики. Наконец, она не выдержала, оттолкнула Настю от Быкова и собиралась ударить Кисегач своим маленьким кулачком, когда Андрей перехватил её руку, дёрнул на себя и прошептал прямо в лицо:
— Собирай свои вещи и вали вон из моей комнаты, она только для мозгодостаточных.
Вика презрительно посмотрела в лицо бывшему любовнику и презрительно бросила:
— Ещё посмотрим, как ты побежишь ко мне, когда твоя вешалка, — она придирчиво осмотрела худощавую Настину фигуру, будто состоящую из сплошных острых углов, — понаставит тебе синяков одними коленками да локтями.
— Пошла вон, — чётко произнёс Быков, сжимая влажную маленькую Настину ладонь. Когда через несколько минут Вика исчезла из комнаты, Андрей и Кисегач внесли сумку, поставили её около шкафа, а сами, скинув одежду (Быков – халат, а Настя – грязные джинсы и свитер), улеглись в кровать, тесно прижавшись друг к другу.
— Учти, Быков, — почти злобно прошептала Кисегач, кусая парня за плечо, — ты мне завтра ещё многое объяснишь!
— Конечно, мышка моя лабораторная, я тебе всё объясню и на опытах докажу, — съехидничал Андрей, сжав девушку в объятиях и уткнувшись ей носом в ухо. Он начал шумно дышать, щекоча ей чувствительную ушную раковину, заставляя Настю захихикать.
Они так и засыпали, обмениваясь маленькими приятными ласками, шепча друг другу обещания на завтра и стараясь оказаться как можно ближе.
«Завтра, — подумала Настя. – Я убью его завтра»
