На завтрак по понятным причинам никто не явился: все, включая угомонившихся наконец-то райвенкловцев, предпочли отоспаться. Но всласть порефлексировать Северусу не дала Минерва: самолично заявилась в его кабинет с ворохом документов и настоятельно потребовала сопроводить ее в Гринготтс. Снейп даже обрадовался возможности отвлечься – в одиночестве предаваться нездоровой самокритике никогда не доставляло ему удовольствия, а в нынешних условиях и пользы не могло принести.
Волшебный порошок закончился, запрета на аппарацию никто не отменял, поэтому пришлось топать пешком под проливным дождем до границы антиаппарационной зоны. Минерва трансфигурировала зонтик из ближайшего тыквенного побега, но толку от него было немного, шквалистый ветер постоянно выворачивал наизнанку отвратительно-оранжевый купол и рвал зонт из рук. Снейп в конце концов плюнул и отпустил его в свободный полет.
В Гринготтс они вошли вымокшие до нитки и продрогшие до костей несмотря на согревающие чары.
Гоблины держались высокомерно и двигались неторопливо, как рыбы в аквариуме. Северус не привык чувствовать себя заискивающим просителем, но за прошедшую ночь устал так, что не находил в себе силы даже ругаться. А вот Минерва заметно нервничала: постукивала пальцами по стойке и беспрестанно поправляла прическу.
Северус достал палочку, чтобы высушить свою и директорскую мантии – Минерва от волнения, видимо, забыла обсушиться – но моментально подскочивший охранник схватил его за рукав и грубо рявкнул:
– Колдовать запрещено!
Северус вырвал рукав из гоблинской лапы и злобно, с присвистом, прошипел:
– А если Авадой?!
– А если Авроров?
– Да мне похуй! – взорвался Снейп. – Приводи все отделение! Если сможешь после Авады!
– Северус! – Минерва сильно дернула его за другой рукав. – Веди себя прилично!
– Это пусть они ведут себя прилично. Я им Герой войны или хрен с бугра?
– Герой, Герой, уймись, – Минерва пихнула его локтем в бок и улыбнулась гоблину: – Извините. После войны, сами понимаете, нервы немного… сдают. Вам же не нужны здесь разрушения? Доказывать степень вины в причинении ущерба – такая морока…
Гоблин неохотно кивнул и отошел – впрочем, недалеко.
– Северус, ты совсем ополоумел? – зашептала Минерва, умудряясь одновременно мило улыбаться клерку за стойкой. – Какой пикси тебя укусил? Или ты не с той женщины утром встал? Я все понимаю, у вас там потоп был, ты полночи не спал и устал, но нельзя же так на людей… тьфу, на гоблинов кидаться!
Снейп с удивлением уставился на директрису: откуда она знает про потоп? И уже собрался было спросить, когда рядом откуда ни возьмись возник другой гоблин – в синем с отливом костюме-тройке и с карманными часами в лапе. Улыбка у гоблина была приклеенная, а глазки расчетливые и цепкие.
– Госпожа МакГонагалл, господин Снейп, какая честь, какая честь! – закудахтал гоблин, не снимая улыбки. – Так мы рады вас видеть, так уж рады! Премного прощения прошу, этот новый персонал необучен еще, понятия не имеет, как с почетными лицами государства обращаться…
Под взглядом управляющего гоблин-охранник из светло-зеленого стал болотного цвета и сгинул, как испарился. Клерк за стойкой усердно зашуршал бумагами, послышался звук проставляемой печати.
– Я смотрю, дорога выдалась нелегкая, – продолжал тараторить управляющий. – Не желаете присесть? Кофе, чай, огневиски?
– Кисель, коньяк, косяк – и в школу не пойдем, – мрачно буркнул Снейп, все еще очень злой.
Минерва серьезно взглянула на гоблина:
– Валерьянки. Бочку. И ковшик.
Гоблин остолбенел – не иначе, соображал, где взять косяк и валерьянку. Наконец МакГонагалл смилостивилась:
– От кофе я бы не отказалась.
– Сию минуточку, сию минуточку! – гоблин, кланяясь и улыбаясь, поспешно ретировался задом.
Минерва повернулась к Снейпу:
– Скажи, тебе сколько лет?
Северус недоуменно пожал плечами:
– Тридцать восемь…
– Тогда объясни мне, почему ты идиотничаешь, как тринадцатилетний босяк с Лютного? Для детской непосредственности тебе уже поздно, для маразма еще рано!
– Насчет маразма тебе виднее, конечно.
– Три «С».
– Что?
– Самовлюбленная слизеринская скотина.
– Ошибаетесь, госпожа Директор, я не анимаг.
– Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, я расстраиваюсь.
– Говорила же тебе лет десять назад – осваивай анимагию, полезная вещь. А теперь все, поздно расстраиваться, иди и кидайся головой в тыквы.
Северус подавил улыбку, чтобы гоблины не подумали, будто задобрили его кофием. Такой смешной порцией – крохотную чашечку едва можно было удержать пальцами – задобрить невозможно, только сильнее разозлить.
– Госпожа МакГонагалл! – клерк привстал за стойкой, всем своим видом источая дружелюбие и готовность вывернуться мехом наизнанку. – Прошу вас, ваши документы. Как вы желаете получить деньги?..
– Сильно.
Гоблин вытаращился. МакГонагалл вздохнула:
– Золотом.
Северус не удержался и хрюкнул в чашку.
Зачем Минерве нужно было его сопровождение, Снейп понял, когда гоблин выставил перед ними мешочек с галлеонами. МакГонагалл обреченно посмотрела на Северуса:
– Утащишь?
– Своя ноша не тянет, – хмыкнул он в ответ, уже зная, что бравада обернется боком, если вовсе не задом.
Ноша тянула.
Может потому, что была не совсем своя?
Нестарый мужчина, забравший в банке мешок золота, должен нести его легко и непринужденно. Даже под проливным дождем. Поэтому, аппарировав к границе защитного барьера Хогвартса, Снейп взял мешок в левую руку и понес, изящно оттопырив мизинец. И секунд пять оттопыривал. Потом мешок изъявил непреодолимое желание встретиться с землей, отчего Снейпа перекосило набок. Он переложил мешок в другую руку и опять начал с мизинца, но через несколько шагов снова согнулся дугой.
– Мерлин мой! – всплеснула руками догнавшая его Минерва и попыталась помочь.
Этого Снейп уже не вынес. Пришлось плюнуть на неудавшийся выпендреж и без лишних усилий левитировать мешок до директорского кабинета.
Опустив школьную казну на стол, Снейп издал громкий «уфффффф» и чуть не сел мимо стула.
– Северус, – улыбаясь, Минерва почти материнским жестом вытерла с его лба натекшую с волос дождевую воду. – Ну ты и впрямь как ребенок. Переобщался с молодежью?
– Да упаси меня Мерлин… – выдохнул Снейп.
– Мне иногда кажется, что тебе не под сорок, а слегка за десять. Когда ты собирался сообщить мне про потоп в Подземельях?
Минерва вынула из сейфа уже знакомую Северусу стратегическую бутылку, поискала взглядом бокал, не нашла и плеснула огневиски в чайную чашку.
– Никогда, – Северус принял чашку с благодарностью. – Можно подумать, от этого что-то изменилось бы.
– Вот я и говорю – дите малое. Вазу разбил и осколки спрятал. А идея с приглашениями для магглорожденных волшебников чья?
Снейп порадовался, что не успел сделать глоток, обязательно поперхнулся бы.
– Откуда знаешь?
Минерва рассмеялась:
– Северус, я все-таки Директор, а не хрен, как ты говоришь, с бугра. Я знаю все, что происходит в замке.
– Совсем все?
– То есть абсолютно.
И Северус тут же вспомнил Грейнджер, туалет и тыквы.
– О! – в дверях появилась Вектор и с интересом уставилась на мешок. – Это чьи-то личные вещи?
– Нет, казенное имущество, – ответила МакГонагалл.
– И для чего оно предназначено?
– Сама не знаю, – все с той же убийственной серьезностью развела руками МакГонагалл. – Уж больно тяжелое. Вон, может, Северусу в хозяйство отдам – крышки котлов придавливать.
– Издеваешься, – буркнул Снейп, мучаясь вопросом: Минерва действительно знает обо всем, что происходит в замке, или она это для красного словца?..
– Ничуть. Иди сушись, нам сегодня еще бюджет распределять. Ну и травки-муравки для зелий не эльфы же будут закупать, правда?
Септима внимательно осмотрела мешок:
– А что, у нас откуда-то случилось?
– Случилось немножечко двадцать тысяч галлеонов, – теперь Минерва уже не скрывала своей радости. – Составь список, что тебе нужно для счастья, только скромно. Второй раз не случится, я подозреваю. Северус, ты еще здесь?
Снейп неохотно поднялся:
– Нет, у тебя видения от счастья.
– Ридикулюс.
Северус уже открыл дверь, когда его снова окликнула Минерва:
– Чашку верни!
– Виски тоже?
– Нет, огневиски можешь оставить себе. И учти, к разговору о новом курсе мы еще вернемся.
Устало топая в свой кабинет, Северус Снейп никак не мог понять, что имела в виду МакГонагалл под словами «новый курс». Куда курс? Чего курс? И почему новый? А какой тогда был старый?
Только стянув с себя отяжелевшую от воды одежду и забравшись под одеяло с намерением все-таки поспать хоть немного, он сообразил: новый курс. Первый курс. Новые ученики.
Да, видать, польстила ему Минерва, говоря, что до маразма еще далеко…
Жить! Жить! Жить!
Как же хочется жить!
Но торжествующий хохот звучит приговором.
Дышать, дышать, дышать!
Обычно такая нежная, вода сдавливает грудь тисками, режет глаза, обжигающей пеной хрипит в горле, вышибая последние крохи воздуха. Вода обвивается вокруг ног кольцами, тянет вниз, и душит, и душит, и душит…
Рвешься отчаянно, из последних сил, но каждое движение требует полжизни, и все медленно и тяжело, и медленно, и тяжело, как будто продираешься сквозь желе…
Но ты бьешься и барахтаешься, потому что нет права на смерть, и умереть – непростительная роскошь для тебя, ты не заслужил смерти, а жить… Жить впервые хочется!
Ты не заслужил смерти.
А жизнь? Жизнь ты заслужил?!
Водоворот тянет, тащит, крутит, сдирая одежду – кажется, вместе с кожей, впивается в горло горячими сверлами, бурлит и ревет торжествующе…
– Отпусти свою душу в полет…
Тонкая, почти прозрачная рука соткалась из водяных бурунов, потянулась, огладила лоб и виски… – Пусть она, словно вещая птица,
Чувством веры крылу насладится,
Пусть свободу свою обретет…
Нежнее воды, нужнее воздуха, легче утреннего ветра, теплее первого солнечного луча, ласковей ночной тишины прикоснулись к губам призрачные пальчики, пробежали по шее, почти невесомая ладошка легла на грудь… – Отпусти свою душу в полет,
Пусть она безграничность познает,
Пусть забудет все то, что терзает,
Пусть забудет все то, что гнетет…
И нет никакой воды, и ничто не давит и не душит, и воздух свежий и вкусный, и так благостно, сонно и томительно от этих робких пальцев, перебирающих волосы на груди… – Пусть пространство и время уйдут…
Разомлев от ощущения себя живым, накрываешь рукой ласкающую руку, прижимаешься щекой, целуешь раскрытую ладонь… кто в состоянии оценить, как это сладко и упоительно – выжить! – Безмятежности вволю напиться…
Перед открытыми глазами – мягкая предвечерняя сумрачность, и знакомый силуэт на краю постели уже не кажется таким неуместным. Чуть склонив голову, даже не напевает – еле слышным шепотом выдыхает незнакомую колыбельную:
– Ей позволь, пусть она не боится…
– Грейнджер.
Вздрогнула, потянула руку к себе – не отпускать, может?
Снейп подержал ее ладонь с полсекунды, запоминая ощущения, и все-таки отпустил.
Глаза Грейнджер казались почти черными в темноте:
– Вы все-таки проснулись… Ну, как раз к ужину.
– Мисс Грейнджер, когда я сподоблюсь проснуться и не увидеть вас рядом?
Грейнджер не оскорбилась. Даже тон остался тот же, отстраненный и тоже как будто прозрачный:
– Наверное, когда проснетесь без крика, сэр.
– А вы, как Саундчейзер, на громкие звуки приходите?
– Нет. Я прихожу на крики о помощи.
Снейп приподнялся на локте – разговаривать, глядя на девчонку снизу вверх, было, мягко говоря, непривычно.
– Мисс, вы с ума сошли?
Грейнджер поднялась, пожала плечами:
– Вообще-то, да. А что, незаметно?
И он снова смотрел на нее снизу вверх.
– И что, вы ко всем так бегаете и колыбельные поете?
– Нет, – Грейнджер обернулась уже у двери. – Моего сердца не хватит на всех.
Войдя в Большой Зал, Северус остановился, не сразу осознав, что не так. Потом понял: ученики. Они не сидят за столом и не жуют уныло тыкву при ничего не освещающем свете трех свечей. Они толпятся у стола, таращатся на него и не торопятся рассаживаться по местам.
Оно и понятно. Северус сам не был уверен, что у него не галлюцинации на почве передозировки тыквокрахмала и не остаточные видения после сна. Потому что на столе была не тыква.
На столе был нормальный ужин. Вернее, ненормальный при сложившихся обстоятельствах последних полутора недель: ростбиф, печеный картофель с мятой, кеджери и настоящий йоркширский пудинг. Ну не галлюцинация ли?
– Мерлин мой… – благоговейно выдохнул Поттер. – Помолиться, что ли?
– Кому? – деловито вопросил Уизли.
– Ну… хочешь, тебе помолюсь.
– Не надо. Я не готов взять на себя такую ответственность, – Уизли шагнул к столу и развел руками. – Что стоим, кого ждем? Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
И сам первый уселся, заворачивая салфетку.
Еще полсекунды понадобилось непроснувшемуся сознанию, чтобы отметить еще один факт: стол был накрыт только один. Ученический. Стол преподавателей красовался пустотой, не нарушенной даже подсвечником.
Снейп поморгал, едва удержавшись, чтобы не протереть глаза: картина не изменилась.
– А педагогический состав отныне осваивает методику лечебного голодания? – раздался за спиной голос Вектор. – Или это питание вприглядку – одни едят, другие глядят?
– Коллеги, смиритесь с временным неудобством.
Минерва как ни в чем ни бывало, прошествовала к столу учеников и уселась во главе.
– Да, и ребят я попрошу сегодня воздержаться от болтовни о том, чего нам знать не положено.
– А с чем связана такая радикальная демократизация порядков? – профессор Вектор уселась рядом с Бутом и похлопала его по руке: – Терри, передай графин, пожалуйста.
– Ч-что?.. – Терри слегка обалдел от неожиданной близости всегда строгой и горделивой преподавательницы, а еще пуще обалдел от фамильярного обращения.
– Графин, говорю, передай…те, мистер Бут, – если Синистра и смутилась, то виду не показала.
– Коллеги, наши временные неудобства связаны с тем, что под преподавательским столом проросли тыквы, и сидеть за ним на данный момент… – с неизменным оттенком официальности начала МакГонагалл.
– Твою ж ты мать!!! – громко выругался Лонгботтом, вскочив из-за стола. – Они тут что, у себя дома, что ли! Ну, щас я вам покажу, где тля зимует!
Под изумленными взглядами присутствующих Невилл достал из кармана крошечный секатор, увеличил его до совершенно невообразимых размеров и решительно полез под стол преподавателей. Пару минут оттуда раздавались быстрые щелчки металла о металл и бурчание Невилла:
– Не, ну это уже ваще… куда ты лезешь, глиста зеленая… совсем распустились…
Наконец Лонгботтом вылез из-под стола, красный, вспотевший и сердитый, и направил палочку под столешницу:
– Инфламаре!
И никто не успел ему помешать.
Свежие тыквенные побеги гореть отказались, зато столешница вспыхнула в мгновение ока. Агуаменти в семнадцати вариантах исполнения одновременно стол, конечно, потушило, но создало в Большом Зале очередной, уже рукотворный потоп.
В звенящей тишине, нарушенной только одиноким горестным вздохом Невилла, негромкий голос Снейпа прозвучал почти оглушительно:
– Лонгботтом… имя вам – Тридцать Три Несчастья, вы если не разобьете, то обязательно уроните.
– Да и пожалуйста! – Невилл бросил секатор на пол и сунул руки в карманы. – Зарастайте тут тыквами по самые уши! А я спать пошел, всем приятного аппетита!
Громко шлепая по воде, Лонгботтом почти бегом покинул Большой Зал.
Грейнджер метнула на Снейпа негодующий взгляд и уже поднялась, чтобы отправиться следом за обиженным сокурсником, но Уизли схватил ее за талию и заставил сесть обратно на скамью:
– Сиди, ешь и молчи. Ему твое утешение на тыкву не сдалось.
– Но…
– Какую часть слова «молчи» ты не поняла?
– Ррррон!
Северус с нескрываемым интересом наблюдал за перепалкой. Занесло Рыжего, ой занесло…
– Тут я, незачем так орать.
Уизли запихнул в рот порядочный кусок ростбифа и принялся жевать, блаженно закатив глаза. Грейнджер ударила его кулачком в плечо, но уже без возмущения, уже для проформы:
– Скотина рыжая…
С ума сойти… Она же оскорбилась! Уизли посмел ей указывать, что делать, и она разозлилась! Но они не поссорились… даже не поругались.
– Директор, позвольте, я нарушу вам пищеварение своим нытьем, – умница Вектор, очень вовремя разрядила обстановку. – Дисциплина в нашем тесном дружеском коллективе падает ниже Подземелий. Мисс Боунс сегодня весь урок витала в облаках. Вот скажите мне, как педагог педагогу, о чем нужно думать на седьмом курсе школы, о любви или о дипломе?
Минерва с грустной улыбкой посмотрела на Сьюзен: вокруг нее неизменно порхал Фред, что-то тихо говорил и смеялся, размахивал руками, изображая не то Арагога, не то мантикраба, и девушка сияла красотой и улыбкой, и казалось, счастливее ее нет никого в целом свете.
– О любви…
– Что? – Синистра чуть не налила вино мимо бокала. – Что-что?
– Ах, да, о дипломе. Конечно же, о дипломе.
– А почему не подумать о любви, профессор Вектор? – подала вдруг голос Сьюзен. – Любовь никогда еще никому не мешала.
Снейп уставился в тарелку. Аппетит пропал.
Может, любовь и не мешала. Если не считать того, что она уничтожала.
Самые страшные преступления, самые жестокие убийства совершаются под эгидой любви. Неправда, что любовь созидает. Она разрушает, и Северус знал не понаслышке, как это происходит. Медленно, методично и размеренно, как мясник на бойне, оттяпывает ножом кусочки души, рубит ее в мелкий фарш, оставляя лишь кровавые лоскуты боли и непонимания: за что?..
Если бы на том закрытом трибунале, где разбиралось дело Северуса Снейпа, и было в результате закрыто за отсутствием состава преступления, профессора-шпиона спросили, почему он убил столько ни в чем не повинных людей, Снейп не посмел бы ответить. Потому что говорить о любви на суде – это все равно что вальсировать под марш. Потому что состав преступления был, и для него не существует сроков давности. Любовь стоило бы внести в Уголовное уложение магической Британии в раздел особо тяжких.
Любовь преступна, и в этом ее смысл. Наказания за нее не миновать.
– А где она, любовь? – какой-то шальной голос Драко вывел Северуса из раздумий. – Ты ее видела?
Малфой выглядел непривычно взбудораженным, даже щеки его порозовели – неужели нахлебался вина под шумок?
Сьюзен улыбнулась, беспомощно глянула на Фреда, и тот явно собрался что-то сказать в ответ, но Малфой продолжил:
– Ну только не надо делать вид, будто ты веришь в то, что говоришь. Любовь! Песенки красивые про нее поют, да. А что есть, кроме песенок? На них, вон, посмотри! – Драко кивнул в сторону Золотого Трио, те недоуменно переглянулись. – Это что, любовь, по-твоему? Вот скажи мне, Гарри Поттер, в чем сила любви? А, молчишь… Конечно, ты ж Лорда не любовью приложил, а Экспеллиармусом. Или может, ты, Грейнджер, ты же все на свете знаешь! Ну скажи нам, в чем смысл любви? Суть-то где?
Грейнджер смотрела на Малфоя с ужасом и жалостью. Поттер нехорошо нахмурился и поигрывал желваками на скулах, Паркинсон закрыла лицо ладонями и прошептала:
– Драко, ради Мерлина, замолчи…
Уизли скептически скривился и обронил:
– Ссут, Малфой, в песочек.
Драко бросил салфетку в тарелку и ухмыльнулся как-то чересчур цинично:
– А на вопрос никто не ответил. Да потому что нету ее, любви. Не-ту.
И снова повисла такая тишина, будто Саундчейзер присоединился к ужину.
Нет любви… Да что он знает о любви, сопляк, мальчишка, всю свою коротенькую жизнь проведший под знаменем долга?
Северус потерялся, ловя за хвост убегающую мысль… Если нет любви – то что есть тогда? Если ее нет, во имя чего он двадцать лет убивал и умирал, и предавал, и продавался, и мешал противоядия с огневиски, и считал каждый день последним? Если любви нет, то и вина, и боль, и горе, которые он тащил на плечах покорно и обреченно – не кресты его, а чемоданы без ручек. И все, чем он мучился, от чего страдал, за что проклинал себя – ерунда и пустая трата времени. Если нет любви, куда делись его, Снейпа, двадцать лет жизни?
Ээээ, нет. Когда человек готов умереть за идею, он не стремится умереть за шутку.
– Драко… – напевный полушепот Грейнджер вплелся в тишину и заворожил, словно диковинное заклинание. – Я знаю о любви так много, что ты этого просто не вынесешь. Одно скажу: смысл любви в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимым, но никогда не быть вторым. Любовь – это честь, Драко. И если тебе она неведома, значит, ты недостоин.
Не дожидаясь ответа, Грейнджер встала из-за стола, и через полминуты Золотого Трио в Большом зале уже не было.
– Ответа хотел? – прошелестел Фред. – Получи и распишись.
Драко молчал и не двигался.
– Да, мистер Малфой, – задумчиво и печально проговорила Синистра. – Как же вы жить-то собираетесь… с такими взглядами…
– Как должен, так и буду, – злобно ощетинился Драко и буквально выпрыгнул через скамейку. – Всем приятного аппетита!
Вектор смотрела вслед Малфою, а Минерва настороженно смотрела на Снейпа: она знала, что любовь была далеко не той темой, на которую профессор зельеварения охотно бы пообщался.
Северус смотрел в тарелку. Вытянутая за хвост мысль потащила за собой другие, абсурдные, бредовые и почти истерические. И каждая снимала с души тонкую стружку, а от одной, особенно бредовой, пришлось даже закусить щеку изнутри: если все, что сделано, сделано во имя любви, то что теперь остается? За что воевать? Снейп понимал, что где-то есть прокол в размышлениях, но эмоции, как всегда, подводили и не давали мыслить здраво.
– Кстати, о любви!
От бодрого восклицания Бута подскочили все, кто остался за столом.
– Отсос тащить?
Сьюзен удивленно хихикнула:
– Отсос тащить, но при чем тут любовь?
– Ну, я вас всех очень люблю, и если вы промочите ноги, заболеете и умрете, мне будет грустно.
Всеобщий смех вышел очень громким, но не очень веселым.
