Настало время думать о будущем. Посоветовавшись с Кадди и Оуэнном, пришли к выводу, что Хаусу пора вставать с постели. Но как преподнести ему эту идею, оставалось вопросом нерешенным. За все эти три недели он практически не шевелился. Дежурная медсестра рассказывала, что во время перевязок и процедурных проверок, когда его перетаскивали с места на место, он "уходил в мир иной": закрывал глаза и замирал. Понятно, почему: не хотел видеть.
Несмотря на свои давешние заверения, принимать обезболивающие по-прежнему отказывался. Понятно было и то, что в неравной схватке с болью он не победит: силы иссякали.
Хаус начинал походить на мумию. Почти ничего не ел. Я знал, что по ночам он почти не спал, только изредка проваливался в некое подобие дремы, откуда выныривал в поту и с неразборчивыми словами на устах. Ему был необходим свежий воздух, необходимо было размять застывшие мускулы, ему нужна была физическая нагрузка. Прежде... Да что там прежде, три недели назад не проходило и дня без того, чтоб он ни занимался каким бы то ни было видом спорта, будь то теннис, гольф, лакросс или утренняя пробежка. Но, глядя на тающего на глазах Хауса, трудно было в это поверить.
Как и следовало ожидать, Хаус вступал в сумеречную зону депрессивной стадии: по-модному опаздывающей, но неизбежно приходящей спутницы травмы и траура. Но он теперь отказывался и от антидепрессантов. После двух дней его голодовки я подсыпал размельченный флуоксетин в тарелку с супом, вследствие чего Хаус попросил еще одну тарелку, а вечером я нашел его уминающим персики. Не смог сдержать улыбку.
Он сверкнул глазами и демонстративно отложил персик.
- Симптом исчез, - сказал он.
- Какой симптом?
- Потеря аппетита, симптом депрессии.
- Это замечательно! - искренне обрадовался.
- Ты смеешься надо мной? Это значит, что ты мне подсунул какую-то гадость.
Что ж, номер не прошел.
Но я еще трепыхался.
- Ничего я тебе не подсовывал, ты выздоравливаешь.
- Я не выздоравливаю, ты отравил мой суп, Брут.
- Что плохого в том, что у тебя появилось желание поесть?
- У меня нет никакого желания. Желание - это проявление воли, а то, что я голоден сейчас, - всего лишь химическая реакция, разбудившая инстинкт самосохранения.
- Желание - тоже химическая реакция, по определению.
- Химическая реакция, вызванная работой свободного организма.
- Предлагаю тебе отказаться от медицинской лицензии прямо сейчас. С каких пор ты стал противником химических препаратов?
- Я не против химических препаратов, я против навязывания себе чужой воли.
Никому не удавалось вызывать во мне столько смешанных чувств, как Хаусу. Стало стыдно, противно, и одновременно грустно. Злился, и в то же время ему сочувствовал. Мне был преподан очередной урок: отказ Хауса от лекарств был не только актом самоуничтожения, но и единственным возможным для него проявлением той ничтожной свободы, которая у него осталась.
Эта пассивная агрессивность и оказалась той силой, которая помогала ему бороться. Хотелось попросить у него прощения.
- Персики еще остались?
- Лови, - Хаус бросил мне фрукт и вонзил зубы в свой недоеденный огрызок.
Прежде чем затрагивать щекотливую тему с Хаусом, мы с Кадди обратились к Стейси, которая выглядела едва ли менее изнуренной, чем сам Хаус. Оставалось только гадать, по каким кругам ада он протаскивал ее в те редкие моменты, когда она оставалась с ним наедине. Был почти уверен, что с ней он не разговаривал. Стейси подтвердила мою догадку фразой, запомнившейся надолго: "Он мне больше не язвит".
И все же мы тешили себя надеждой, что именно Стейси удастся сдвинуть Хауса с места. Полный бред. А может, это не надежда была, а очередная попытка свалить с плеч лишний груз. Стейси решительно направилась в осточертевшую палату.
Вернулась.
- Ну?- спрашивает Кадди.
- Это было очень глупо, думать, что он станет меня слушать. - Молчим, смотрим вопросительно. - Сказал, что ему не нужна ничья помощь, и что лучше он сгниет в этой постели, чем покажется в Принстоне в инвалидной коляске. Очень взрослая реакция.
- Почему-то я не удивлена, - говорит Кадди и смотрит на меня.
- Что мне с ним делать? Хоть бы наорал на меня, кинул чем-то тяжелым, все что угодно. Но он только смотрит, смотрит с такой укоризной, словно я преступница у позорного столба. Словно я ему предложила голым пробежаться по больнице.
Можно подумать, она не знает, что он скорее согласится на подобное предложение.
- Ты сказала ему, что есть специалисты, которые могут ему помочь?- очередной бред. На этот раз в авторстве Кадди.
- Я вначале попросила, чтоб он это сделал ради меня, ради нас. Какая я идиотка! Он же мне таким образом мстит. Хочет, чтоб я изо дня в день наблюдала за последствиями своего поступка. Он не успокоится, пока не сдохнет у меня на глазах.
Вот это уже больше похоже на правду, - только выражение лица Стейси выдает не гнев, и даже не обиду, а безграничную нежность.
Стою, облокотившись о стол, руки на груди скрестил. Пытаюсь не вмешиваться. Но они теперь обе на меня смотрят, как утопающие на далекий буек. Понимаю, им необходимо, чтобы Хаус подал хоть какую-то надежду. И дело не только в заботе, в искренности которой я не сомневался, но и в чувстве вины. Им необходимо убедиться, что не все так плохо, как кажется, что недаром они, образно выражаясь, приняли грех на душу, и у всего этого был хоть маломальский смысл.
Только все именно так плохо, как кажется, а смысл, если даже и есть, то не знаю, стоит ли той цены, которую мы теперь платим за него вчетвером.
- Что? - спрашиваю.
- Джеймс... ты на него хорошо влияешь, - с некоторой завистью говорит Стейси. - После твоих визитов он ест, иногда даже спит. В чем твой секрет?
- Ты преувеличиваешь, - отвечаю, но не без некоторого самодовольства, - никакого секрета.
"Просто хорошо притворяюсь". Думаю, но не говорю вслух.
- Вот и отлично, - заявляет Кадди, - ты и уговоришь его прислушаться к голосу разума.
- И не думайте, - отнекиваюсь, - это бесполезно.
- Вот и не уговаривай, а сделай то, что всегда делаешь, - многозначительно говорит Стейси.
- И что это, интересно, я всегда делаю?
- Строишь из себя наивного и честного парня.
- И в чем это поможет?
- Хаус тоже сделает то, что делает всегда.
- Что же?
- Сделает вид, что он тебе верит.
- Выбора вы мне не оставляете, - делаю вид, что не польщен.
- Да ты его и не просишь, - Стейси опускает глаза. Кажется, она признает во мне победившего соперника.
