Белая комната больше всего напоминала школьный танцкласс. Не то чтобы Карл помнил, как именно выглядят эти самые танцклассы, но длинный светлый зал с огромным зеркалом во всю стену и толстым ковром вызывал именно такие ассоциации. Зачем он решил прийти на сеанс к доктору Грофу, Карл толком не мог объяснить даже себе. Но смутное желание наконец понять, что скрыто в его прошлом, не оставляло, сколько он себя помнил, а помнил он себя не то чтобы слишком долго: врачи считали, что амнезия связана с автомобильной аварией, после которой Карл и очнулся в больнице. Оснований не доверять им у Карла не было, хотя и авария тоже осталась для него всего-навсего записью в медицинской карте. Так что он решил попробовать. В конце концов, он ничего не терял. И раз уж ему не выпало удачи жить в одно время со знаменитым Фрейдом, стоило брать тех, кто имелся в ассортименте. О сеансах у Грофа ходили самые разные толки, и привлекали они не столько тех, кому действительно нужна была помощь, сколько любопытных. Им то ли хотелось погрузиться в воспоминания о пребывании в утробе, заглянуть в прошлые жизни и почувствовать себя богом, то ли легально испытать кайф аналогичной тому, что приносит потребление недавно запрещенного ЛСД.
И вот теперь в зале собралось около пятнадцати человек. Они разбились на пары и устроились на ковре друг напротив друга. Соседкой Карла оказалась симпатичная блондинка со светлыми глазами и обольстительной улыбкой. Она довольно долго и бессмысленно щебетала о погружении в глубины бессознательного, собственных страхах, опасениях и ожиданиях. Карл не прислушивался, думая больше о том, как будет ощущаться в ладони ее немаленькая грудь и пойдут ли ей растрепанные волосы. Блондинка напоминала ему кого-то. Во всяком случае, она почему-то упорно представлялась ему то в платье до колен с коротким "бобом" на голове, то в длинных парчовых одеждах, усыпанная с ног до головы драгоценностями. И любовники, конечно. Много-много мужчин, согревавших ее постель и готовых умереть ради взмаха ее густо накрашенных ресниц. Блондинку звали Флоранс, но Карл был уверен, что "Флора" подошло бы ей больше. Не то чтобы ему было до этого дело, конечно.
Тем временем пришли доктор Гроф и его супруга, и сеанс наконец начался. Флора заткнулась и стала выглядеть серьезной и даже немного испуганной. И Карл, как истинный джентльмен, уступил ей право "нырять" первой. Пока она старательно дышала, то и дело хватая его за руки, Карл размышлял о том, что зря он все это затеял, и что он уже вышел из того возраста, когда верят в Санта-Клауса, зубных фей, инопланетян, магию и прочие полтергейсты. И, возможно, ему стоило купить ЛСД или чего покрепче, а не строить из себя идиота, сидя на ковре в детском танцклассе.
А потом пришел его черед. Карл старательно засопел, подстраиваясь под нужный ритм, физически ощущая, как постепенно шум собственного дыхания заслоняет собой весь остальной мир, становясь на мгновение единственной доступной реальностью.
Потом пришли образы. Они захлестывали Карла, словно огромные волны, переливались через него, заставляя забывать о себе и о том, кем, как он считал, он являлся.
Прошлое раскручивалось медленно, словно кадры старой киноленты. И поначалу казалось таким же ненастоящим, как ужимки актеров на экране. Машина мчалась по горной дороге и он, Карл, сидел в ней, сжимая зубами сигару. Рядом примостилась длинноногая брюнетка. Она то и дело хватала его руками и прижималась, ластясь. Карл щупал ее голые коленки и лениво, словно кошку, поглаживал по бедру, глядя больше на дорогу, чем на свою спутницу.
Через мгновение Карл уже мерз в продуваемом всеми ветрами окопе, перекатывая в ладонях горячую, словно уголь, картофелину, и глядя на расположившийся напротив окоп неприятеля. Из его рта вырывался пар, смешиваясь с дымком, поднимающимся от картошки. В сером предрассветном сумраке это было почти красиво. Карл глотнул из притулившейся на поясе фляги и облизнулся. Сердце пело в предвкушении драки… Взрыв. Картофелина выпала из его рук, а самого его отбросило куда-то в сторону вместе с комьями земли, покореженной оловянной кружкой и чьей-то головой. Голова была смутно знакомой. Во внезапно наступившей тишине, Карл вглядывался в искаженные предсмертной судорогой и огнем черты, выпученные побелевшие глаза, белеющие позвонки на шее…
И тут же, галантно склонившись над затянутой в перчатку надушенной ладонью, Карл припадал к ней губами, отвесив даме пару уместных комплиментов. А потом кружился в танце, прижимая даму к себе и шепча ей на ушко уже совершенно не галантные но явно милые ее сердцу пошлости, чтобы через мгновение встать с кушетки доктора Фрейда и, чувствуя себя преданным и разочарованным, побрести домой, купив по дороге пять или шесть бутылок местного крепкого пойла.
И снова бой. На этот раз у него шпага, и он фехтует, отбивая атаку за атакой. Раня своего противника. Чужая боль возбуждает, жажда победы пьянит не хуже вина, и когда шпага входит в тело со знакомым чавкающим звуком, Карл почти счастлив.
Его рвет, он выгибается на кровати, давясь собственной рвотой, кашляет, заливая ей кровать и рубаху. Его снова выворачивает. На полу расползается коричневая лужа, в ней сгустки крови. Рот вяжет от кислого привкуса. Карл судорожно облизывает губы. Хочется пить. Но воды нет. Комната пуста, только в печи в углу потрескивает затухающий огонь. Все вокруг пропахло рвотой и испражнениями. И еще чем-то сладковатым. Запах липнет к телу, забивая нос, оседая на горле. Так, наверное, пахнет смерть. На шее Карла огромное нечто. Мягкое, зловонное… Какой-то нарост. К нему больно прикасаться и, кажется, в нем колыхается какая-то жидкость. В паху тоже оно… Мерзкое, коричневое. Карл трогает это руками. Оно словно мешок с гноем, прогибается при надавливании, внутри, под слоем кожи, перекатывается под пальцами что-то вязкое. И каждое прикосновение приносит боль. Морщась от нее, Карл с трудом встает, он плетется к камину, чтобы, раскалив на огне нож, всадить его в воняющую дрянь. От боли на миг перехватывает дыхание, перед глазами сверкает белым, потом идут цветные круги, но Карл продолжает ковырять сладковато воняющую несвежим трупом рану. Нож заливает гноем и еще чем-то темным. На мгновение исчезает все.
Он лежит на поляне, вглядываясь в небо. Трава мягкая, шелковистая, она пахнет сладко и знакомо. Над ухом жужжат пчелы, и на протянутую ладонь садится огромная бабочка. Хорошо и лениво. Можно разглядывать облака, ища следы призрачного Тир-на Ног’тха, который лишь в лунном свете возникает в небе над Амбером. Карл Кори исчез. Он был лишь тенью, растворившейся в мутной сонной дали. Не было больше Земли, болезней, войны и тоски от того, что он не может вспомнить. Он был собой, Корвином Амберским, сыном короля Оберона, одним из наследников трона. Корвин встал, оглядываясь. Амберское солнце светило тепло и ярко. Так, как оно никогда не светило на земле. Потому что именно здесь оно было настоящим, а Корвин так долго довольствовался лишь отражением… За спиной вздымался Арденский лес, где на своем исполинском Моргенштерне любил скакать Джулиан. Внизу, в море, в глубины уходила лестница Ребмы. Там жила зеленоволосая красавица Ллевелла, его сестра. И теперь Корвин понимал, что именно он так долго искал. Он нашел и хотел вернуться. Кажется, больше ничего в жизни он никогда так не хотел, как вернуться сюда, в Истинный мир. Не быть больше пленником бесконечных отражений, потерявшим и себя, и дорогу домой. Он еще долго путешествовал по Амберу, вспоминая. Бродил по замку, заглядывал в комнаты, наслаждаясь ощущением целостности и покоя… Он спускался по ступеням, чтобы взглянуть на лабиринт, когда услышал чей-то голос:
— Карл! — кто-то тряс его за плечо и Корвин, распахнув глаза, с удивлением увидел, что это его сестра Флора. — Карл, вы в порядке? — спрашивала она, глядя на него широко распахнутыми тревожными глазами и смешно морща носик. Она всегда так делала, когда нервничала, — вспомнилось Корвину отчего-то.
— Флора? — спросил он, разглядывая сестру. — Что ты делаешь в этой Тени?
Девушка на мгновение запнулась, но, сглотнув, покачала головой:
— Меня зовут Флоранс, — мягко напомнила она. — И я не понимаю, о чем вы, Карл. Вам что-то привиделось? — она участливо заглянул в его лицо.
— Флоримель, прекрати меня дурачить! — Корвин нахмурил брови. — Я вспомнил, кто я. Вспомнил Амбер.
— Янтарь? — Флора похлопала ресницами. — О чем вы, Карл? Я не понимаю…
Корвин потряс головой. Все еще было слишком смутно, слишком зыбко. Лишь разрозненные видения, которые рождали уверенность… Но насколько им можно было верить? Этого он не знал. Недаром метод дыхания доктора Грофа многие считали заменой ЛСД. Что если он просто словил кайф? Корвин насупился. Верить в это не хотелось. Все было слишком реально… И в тоже время… Он извинился перед Флорой и, отвернувшись от нее, приготовился ждать обсуждения. Он докопается до истины, чего бы ему это не стоило.
— Итак, на примере Карла, мы все можем наблюдать, каким образом перинатальные ощущения "хорошей" и "плохой" матки трансформируются в набор видений, при использовании метода холотропного дыхания, — вещал Станислав Гроф, выслушав рассказ Корвина. Образы войны, смерти, болезни, боли – все это наши воспоминания о тех моментах, когда нам было неуютно в утробе матери. Ее мучал токсикоз, или начинались предродовые схватки… Зато и образ янтарного рая, о котором поведал Карл, очень показателен. Это образ мирного внутриутробного существования, когда у человека есть все, о чем он мечтает, и нет никаких забот. Вы согласны с моей трактовкой, Карл?
Карл молча кивнул. Теперь все становилось на свои места. И светловолосая красавица Флора, которую он невольно втянул в свои видения, и Амбер. Янтарный рай, как сказал Гроф. Потерянный и недостижимый. Мечта… Иллюзия, в которую он чуть было не поверил. И от этого «чуть» становилось тяжело и больно. И мучительно хотелось обратно на берег моря к Лестнице в подводную Ребму, в заполненные золотом и мрамором торжественные залы дворца Амбера, чтобы там хоть ненадолго, всего лишь в полунаркотическом забытьи, стать Корвином, обрести наконец целостность…
— Я слышала, это дыхание вызывает зависимость, — поделилась с Карлом Флора, когда они вместе шагали по территории медицинского центра к стоянке машин.
— Да, вполне вероятно, — соглашался тот, вспоминая синее небо и невозможную зелень Арденского леса.
— Я больше не пойду на сеансы, — Флора передернула плечами. — Мне страшно.
— Я тоже, — согласился Карл.
Ему тоже было страшно. Слишком велик был соблазн, слишком сильна иллюзия. Слишком хотелось снова почувствовать на лице дыхание несуществующего мира, в который так хотелось вернуться. В который нельзя было возвращаться. Зависеть от иллюзий глупо и больно. Настолько больно, что наверное впервые в жизни Карлу хотелось совершенно по-детски разреветься, давясь слезами от жалости к себе. Сегодня на несколько мгновений он почувствовал себя дома, и теперь он добровольно уходил от этого дома прочь, зная, что не вернется. Никогда.
"Никогда, никогда больше я не пойду в это ужасное место! Сегодня я испугалась так, как не пугалась, кажется, ни разу в своей жизни. Будь ты проклят, Эрик! Будь проклят твой трон и твое царство! Это из-за тебя я вынуждена каждую минуту, каждую секунду рисковать своей жизнью. И ты, Корвин, тоже будь проклят! Ты и твой чертов нрав, твое треклятое упрямство, которое не дает тебе уже который век выкинуть из головы эту дурацкую идею вернуть себе память! Уже которое столетье я хожу по знахарям, магам и шарлатанам, посещаю психологов, гипнотизеров и психоаналитиков. Я разбираюсь в их методах так, как им не научиться и за сотню лет. Я перепробовала их все. И с каждым чертовым разом ты все ближе… И теперь, если ты все-таки добьешься своего и залатаешь свою проклятую память, мне кажется, ты меня убьешь. Я бы убила, я знаю. За Амбер, за ложь… Я бы убила. А значит, ты не должен вспомнить. Никогда. Я не позволю тебе, слышишь, Корвин? Я, Флоримель, принцесса Амбера, клянусь, что не позволю тебе вспоминать. Я знаю средства, я читала. Ты будешь гнить в больнице, обмотанный проводами, будешь жить ампулами и уколами, даже дышать с помощью машины… Но ты больше не вспомнишь ни меня, ни себя, ни Амбер. И тогда я, может быть, перестану бояться".
Из дневника Флоранс, ученицы доктора Грофа.
