Долгая дорога в Закат

Мой человек даже не заметил трупа, я отвел его взгляд, надеясь, что он быстро переоденется, и мы с ним сбежим с места убийства. Ни к чему ему были неприятности. То, что мне их не избежать, я не отрицал. Оно было там! Я чувствовал его присутствие. Горький запах наполнял комнатку, даже если мои глаза не могли ничего видеть. Скорее всего, тварь спряталась в стенах и следила за каждым моим движением, похрюкивая от смеха. Что же она такое, раздери ее тьма? Я понятия не имел, но излишнюю настороженность не демонстрировал. Даже не вздрогнул, почувствовав что-то похожее на прикосновение невидимой лапы.

— Песик… — Кажется, Ушастый в чем-то был прав. С момента нашей последней встречи оно стало больше и сильнее, но порядком отупело.

— Больно, да? — Я почти чувствовал, как путаются его мысли.

— Убей… — он потянулся к моему человеку, но я преградил путь, настороженно прижимая к голове уши.

— Ты уже уничтожил того, кого было нужно. От второго трупа тебе легче не станет.

— Больно! — признался монстр. Мне даже показалось, что я увидел налитые кровью глаза, влажно блеснувшие на темной стене.

— Уходи. Ты должен уйти, стать прежним.

— Прежним…

То, что у моего человека не получится убежать, я понял, когда услышал, как открылась дверь в комнату. Окделл выглянул, чтобы посмотреть, кто пришел, я последовал его примеру. Тварь тяжело дышала нам в спины.

— Плохой человек, — вырвалось из его пасти зловонное шипение. — Убить…

Александра или Хоторна? Мне, в общем-то, было все равно, но мой Ричард и так в сложном положении.

— Уйди, — посоветовал я.

Вряд ли бы он послушался, но раздался свист, не слышный человеческому уху, тварь дернулась, побежала куда-то, растворяясь в стенах. Я бросился следом. Если Окделлу хватит ума, он подождет, пока любовники уйдут, и незаметно покинет комнату, если не хватит… Уже исчезая в стене, я услышал его крик, но не вернулся. След, который оставляла тварь, таял на глазах. Я бежал по нему сквозь череду комнат, пока не оказался на улице. В душном ночном воздухе плавало слишком много горечи. Она казалась дымкой, блуждавшей между фонарей.

— Сюда, — Ушастый в своей полной форме стоял на крыше одного из домов. Я прыгнул к нему и заметил идущего по соседнему переулку человека, рядом с которым покорно трусила тварь. Он напоминал хозяина, который вывел на прогулку невероятно уродливую собаку.

Ушастый что-то прошептал, из его пасти вырвалась дымка, в которой сверкали кристаллики льда. Когда она нагнала человека и коснулась его спины, тот обернулся и, усмехнувшись, помахал рукой. Я зарычал, потому что не знал, как еще выразить свои эмоции… Ушастый чуть склонил голову в знак приветствия.

Тварь и ее хозяин продолжили свой путь и скрылись из виду.

— Ну и что нам теперь делать с этим, а? — тихо спросил Ушастый.

Я хотел бы соврать, что знаю ответ на его вопрос, но мне было просто страшно.

— Ты почувствовал?

— На этот раз — да.

Мы видели не черты лица человека или привычные очертания его фигуры, но силу, холодную, как вода. Мощь, с которой мне было не под силу справиться.

— Унд, — рыкнул я.

— Унд, — подтвердил он.

***

Одно кошмарное событие всегда влечет за собой целую череду других. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Давайте рассуждать логически. Окделл, сколько времени ты провел с навязанной Плутархом женщиной?

— Не больше десяти минут.

— А здесь? До того как мы пришли?

— Немногим меньше. Я не знаю...

— Неважно, — холодно отрезал генерал.— Сейчас меня меньше всего волнует, кто на самом деле освежевал Энобарию. Хорошо, что у тебя на это не было времени. Ксандр?

— Я проводил Алву наверх вместе с понравившимися ему женщинами. Не мог, вернее, не слишком хотел участвовать в оргии, поэтому вышел на балкон одной из комнат подышать свежим воздухом. Возможно, провел там слишком много времени… — Ксандр начал мыслить здраво быстрее меня. — Но даже если я простоял там больше часа, все равно не мог так изувечить Энобарию. Если она поднялась наверх позже Окделла, то ни у кого не было времени так жестоко с нею разделаться, не перепачкавшись при этом в крови. — Я вздрогнул, он обнял меня еще крепче. — Не только со спины.

— В любом случае, тот, кто спрятал ее в кладовой, не ждет, что труп обнаружат так быстро. Никто не планировал, что Дик сбежит от девицы, а мы столкнемся в коридоре и решим уединиться в первой же подвернувшейся комнате. Если вы оба сейчас успокоитесь, то мы поступим так, как должны. Притворимся, что ничего не знаем. В конце концов, даже если убийца обнаружил, что мы заперлись, — он мотнул головой в сторону кресла, как-то хитроумно поставленного у двери, и пожал плечами. — Можно заниматься сексом, не заглядывая в кладовки.

— Но одежда Окделла.

— Обычная рубашка и брюки, я уверен, в этом притоне найдется что-то похожее, главное, чтобы подмена не сразу бросалась в глаза. Хотя… — Он бросил недовольный взгляд на окровавленные следы моих босых ног на ковре. — Бред все это. Нам остается первыми поднять шум. Одевайся, Ксандр, тебя здесь не было.

— Но…

Генерал Хоторн нахмурился.

— Видимо, мне суждена репутация беспринципного ублюдка. Думаешь, взяв ДНК с рубашки, не поймут, кто ее носил? Я тебя не видел. Мы с голым Окделлом столкнулись в коридоре, пришли сюда и неплохо провели время. Потом я предложил ему отправиться в душ. Он шел спиной, уверяя меня, что ему все понравилось, но открыл не ту дверь и врезался в труп. Осталось только убрать твои потожировые следы с дивана. Чего сидим? Марш в ванную за моющими средствами, а ты, Дик, снова одевайся. Хотя… Сначала придется придать нашей связи некоторую достоверность.

— Нет... — попросил Ксандр. Мне стало жаль его, но генерал был непреклонен.

— Как еще я должен вытаскивать вас из этого дерьма? — Он подошел к дивану и вцепился в мои плечи. — Хочешь правду, Дик? Я бы действительно ненавидел родину, которая понаставила на мне дырок от пуль, но ты должен знать, что Панем — не меньшее дерьмо. Впрочем, он та клоака, что пожрет ненавидимую тобою Олларию вместе со всеми ее закатными тварями, древними богами и вездесущим Зверем, про которого ты столько наговорил Верли. Не стану утверждать, будто ты сможешь защитить ее, поверив, что я поступаю правильно, не уверен, что ты хочешь это делать, но лаборатории «Цербера» не оставят тебе выбора. Из тебя выпотрошат все, что ты знаешь, и совьют веревку, лишенную собственной воли, на которой подвесят твоего герцога. Я не хочу этого.

— Почему, Гейл?

Он на миг коротко прижался своим горячим лбом к моему лбу, покрытому испариной.

— Потому что все мы, по сути, переродки, войны сделали нас такими. А право жить и совершать ошибки имеет только человек.

Я не понял большинства его слов, но почувствовал, как много они для меня значат, и вымученно кивнул. Ксандр увел меня в ванную, там он быстро оделся, а я так долго искал в себе силы прикоснуться к окровавленным вещам, что он даже успел сбегать в комнату с какой-то бутылкой и вымыть ее содержимым диван.

— Окделл, нужен ваш биологический материал. — Верли говорил строго, даже немного смущаясь. — И стоило бы нанести некоторые физические повреждения, на случай, если Ив прикажут вас осмотреть.

Ксандр снял одни перчатки и, убрав их в пакет, надел другие, чистые, но неприятно белые.

— Что я должен делать?

— Понимаю, что время для этого не самое подходящее, но… — Он многозначительно взглянул на мой член. — Сможете добиться нужного результата сами?

— Зачем вам мое семя? — Я был не просто озадачен, в голову начали лезть знакомые предрассудки.

— Видите ли, любовники обычно пачкают им друг друга и обивку дивана, а в нашем мире масса машин, способных отыскать такие следы и сказать, кто с кем спал. — Глядя в мои широко распахнутые глаза, Ксандр сдался: — Поверьте, мне неприятно это делать. Не потому, что вы несимпатичный или вызываете у меня отвращение, просто весь этот спектакль… — Он подошел ближе, я вжался задом в каменный столик с углублением для воды. — Это не займет много времени.

Его рука накрыла мой детородный орган. Бежать мне было некуда, но мне захотелось драться, отстаивая свою честь, вот только уже поднятая рука повисла в воздухе. Этот Верли-младший явно был одним из пособников Леворукого. Я не знал, что себя можно трогать так… Его покрытые перчатками пальцы ловко поглаживали мой член, чуть сжимая и оттягивая кожу. Его движения были резкими и сильными, но упоительно возбуждающими. Ксандр нашептывал мне на ухо какие-то непристойности, продолжая вжимать в столик. От его хриплого, но ласкового голоса начинала кружиться голова. Он спрашивал, как я люблю это делать, но ведь ничего подобного раньше в моей жизни не было… В юности мне снились сны, и иногда я просыпался на влажных простынях, которые спешил сменить до прихода служанок и спрятать тайком в бельевой корзине. Служанки в замке подозревали, что стоит за моей склонностью к чистоте, и иногда хихикали за спиной, заставляя щеки пылать, а матушку — смотреть на меня с недовольством. Оказавшись в постели Марианны, я чувствовал себя настоящим распутником, но, судя по тому, что увидел в этой комнате, являл собою просто образец целомудрия. Мне, разумеется, и в голову прийти не могло, будто в том, чтобы трогать самого себя или позволять другим это делать, кто-то может не усмотреть ничего постыдного. Картины переплетенных тел двух любовников стояли перед глазами и отнимали остатки разума. Ксандру ничего не стоило добиться желаемого, вот только, вырвав из моей груди стон и перепачкав свою руку моим семенем, он не остановился. Пользуясь моей истомой, он развернул меня спиной к себе и, заставив наклониться над столиком, резко ввел пальцы в место, для них совсем не предназначенное. Я взвыл от боли, по ногам, кажется, потекла капля крови, но попытка вырваться не помогла, он навалился на меня грудью, продолжая калечить.

— Ксандр, ты спятил? — Голос Гейла заставил его отпустить меня и отчитаться:

— А как еще ты собирался изобразить секс с девственником? Учитывая его неопытность и то, что ты не самый терпеливый человек в мире, некоторые травмы почти неизбежны. Пару дней он будет морщиться, садясь на свой зад, и это только придаст истории достоверности. И извини, Окделл, но то, что в ближайшее время тебе не захочется повторить подобный опыт, мне лично только на руку.

— Ублюдок. — Хоторн вытолкнул его из комнаты. — Иди, закончи инсценировку. — Дик, я помогу тебе одеться.

Наверное, я выглядел очень обиженным. Хотелось отмыться от всей этой грязи, избавиться от чувства, что меня использовали и оскорбили. Вот только стоило подумать о трупе и словах Хоторна… Лучше было вынести все это и забыть, постаравшись сохранить остатки собственного достоинства.

— Если это действительно было нужно…

— Нужно, хоть это и не отменяет того факта, что мой любовник — ревнивый придурок. Давай брюки.

Я попятился.

— Ты испачкаешься.

— Неважно. Ты был напуган, я тебя успокаивал.

Его помощь не оказалась лишней. Мне было больно двигаться, ноги и руки плохо слушались. Надев на меня штаны, он не спешил с рубашкой, разглядывая мою кожу. Этот взгляд меня смутил, хотя он и не был полон вожделения.

— Кое-чего не хватает. — Гейл притянул меня к себе, целуя в шею почти болезненно, но я его не оттолкнул. Мне было страшно и плохо. Панем пугал меня не меньше, чем та судьба, которая ждала дома. В моей голове падали камни и уходил под землю Надор. В меня стреляли люди Карваля, на меня смотрела с искаженным от презрения лицом Катарина. Ее молочно-белая кожа темнела на глазах и начинала сползать с лица кровавыми лентами, превращая ее в Энобарию. Я дрожал, новое видение было хуже того, что я видел в столовой. Теперь безобразное лицо Моны начало казаться мне ужасным предупреждением, вот только право отворачиваться от этого кошмара я, кажется, потерял. — Дик… Ты чего.

Я не знал, как объяснить свои чувства. Мне хотелось прижаться к этому человеку и попросить спасти меня от безумия. Он сказал, что не хочет моей смерти, и рядом с ним я ее тоже не хотел.

— Я хочу вернуть свои шрамы. Пока они были, был и я, а что осталось теперь? Кто остался?

— Могу только понаставить тебе новых отметин, Дик. — Подтверждая свои слова, он наклонился, сомкнув зубы на моей ключице, и резко отстранился, словно почувствовав, как неправильно, безумно приятна мне эта сладкая боль, позволявшая чувствовать себя живым. — Но я не могу решить, каким человеком ты станешь с ними, захочешь ли вообще что-то в себе менять. — Он отстранился, застегивая мою рубашку. Я, помимо воли, потянулся следом, но он покачал головой. — Вот страх остаться одному я бы не стал путать с привязанностью. Могу предложить тебе свою защиту, Окделл, ее не требуется заслуживать, можно просто принять. Знаю, что иногда это сложнее всего, но ты попробуй.

— О чем ты говоришь?

— Алва ведь тоже заботился о тебе. Он пошел за тобой, зная, что это путешествие не станет для него приятным.

— Зачем? — Я хотел, чтобы Гейл ответил на мой вопрос, но он только пожал плечами.

— Даже сам человек не всегда до конца понимает, почему совершает те или иные поступки. Ты рассказывал, что предал его, и не один раз. Я бы за такое убил. Симпатия и даже дружба… Все это значит для меня слишком мало, когда я сталкиваюсь с предательством. Он пощадил тебя дважды, Окделл.

— Уже трижды.

— Наверное, это своего рода забота, и, конечно, она неприятна тому, кто считает, что заслуживает кары. Возможно, тебе самому нужно себя простить, чтобы понять, что держит вас вместе. Знаю, что это самое трудное, но я бы на твоем месте рискнул позволить себе еще больше эгоизма. Он не скрасит твое существование, но поможет выжить. Не старайся понять причины чужой заботы или как-то ее оплатить. Просто принимай как данность. Люди сами выбирают, кого им защищать и зачем это делать.

Он застегнул пуговицы на моей рубашке, все, что еще уцелели после приступа удушья в столовой.

— Идем, время выставить Ксандра и поднять шум. На все вопросы отвечай, что смутно помнишь, что произошло, потому что от вида трупа едва не потерял сознание.

— Я воин, а не хрупкая дева.

— Ты больной воин и можешь позволить себе слабость. О том, что произошло между нами, тоже не следует распространяться. Достаточно будет выглядеть смущенным. — Он погладил меня по щеке, и я вспыхнул, вспомнив, чем он занимался в этой комнате, осознав, наконец, что теперь мне придется делать вид, что все это было со мной. Гейл рассмеялся: — Верю, что получится отлично.

***

Я рассказал ему все, что знал, понимая, что своим умом мне эту задачу не решить.

— Брат, ты хоть что-то смыслишь в происходящем?

Мы сидели на крыше. Обычно раттонам нравится тишина ночи, но сейчас она казалась мне гнетущей.

— Нет, но мне кажется, что скоро мы найдем множество ответов на свои вопросы.

— Один из «Тех» — опасный противник.

— Для кого? Мне кажется, он не пытался напасть на нас и отозвал тварь до того, как она причинила вред кому-то, кроме Энобарии.

— Ты называешь это вредом?

— Она знала, на что шла. Давай немного поразмыслим над тем, что мы имеем. Александр Верли, значит? Этот человек кажется мне загадкой.

— Поверь мне, больше я в него даже лапу не суну.

— А зря. Вам было бы о чем поговорить.

— Я не самоубийца. Он знает о существовании раттонов и умеет их убивать. Думаешь, Черный его этому научил?

— Мне кажется, он знал о своем хозяине больше, чем мог поведать.

— Хозяине?

— Я практически уверен, что не этот стылый юнец был в их союзе добычей. Впрочем, вполне возможно, что это была честная сделка: сила чужого отчаянья в обмен на покорность и возможность выжить.

— Но наш брат погиб.

— Он понимал, что знает слишком много и не сможет получить свободу. Он ушел так, как счел нужным.

— Но тот, кто поглотил его, теперь знает все, что было скрыто в его памяти.

Ушастый тихо рассмеялся.

— А были ли у того древнего причины вмешиваться в поединок? Наш брат уже проигрывал. Те жалкие клочки, что от него оставались, трудно счесть достойной добычей, и, тем не менее, он забрал ее. Если верить тому, что ты слышал в поезде, Александр много лет прожил во дворце. Не странно ли, что получить его смогла маленькая трусливая тварь, а поистине сильные раттоны лишь капали на пол слюной при его приближении?

— Что ты хочешь этим сказать? Он бы погиб, если бы ты не вмешался. Тот древний отдал приказ, его разорвали бы на куски.

Ушастый кивнул.

— Хорошая попытка если не освободиться, то разоблачить своего тюремщика. Ты разве не почувствовал в том раттоне родственную душу? — он рассмеялся. — Впрочем, Унд и его братья сработали грубо, а тут мастерство почти ювелирное. Древний скован чужой волей, но это не бросается в глаза даже его братьям. Впрочем, его план почти удался. Почувствовав угрозу, человек защитился.

Я нахмурился.

— Значит, тот щит не был твоим?

— Нет, конечно. Я мог бы разорвать всех в том зале на куски, но то была бы битва, а не дешевые фокусы Ады. Впрочем, большинство обитателей президентского дворца их никогда в жизни не видели, хотя нашего похожего на жабу друга мне провести не удалось.

— Но зачем ты вступился? Я думал, из уважения к Черному.

Ушастый хмыкнул.

— Брат, ты слишком благороден и наивен для раттона. Впрочем, мне эти твои недостатки даже нравятся. На миг, не сдерживая силу своей крови, этот мальчишка сделал нечто немыслимое. Он осмелился меня почувствовать и позвать.

— Я не слышал слов.

— Их не было. В его голове промелькнуло имя, которое он не может знать. Никто не может.

— У тебя есть имя?

Ушастый улыбнулся.

— Еще одна преступная глупость, брат. Мы должны выяснить, что это за «Гидра». Чутье подсказывает: к борьбе за власть эта организация отношения не имеет. Или не имела, пока Александр Верли не имел глупость привязаться к человеку по имени Гейл Хоторн. Девушка, о которой ты мне рассказывал, погибла не из-за своей принадлежности к повстанцам. Она стала свидетелем чего-то. Возможно, не придала этим событиям значения или неправильно их поняла, но стала опасна.

— Меня больше волнует, почему Окделл увидел меня, и ублюдок Унд. — Одно упоминание этого имени заставляло чешуйки на шее встать дыбом. Страх перед «Теми» слишком глубоко въелся в мою плоть.

— Абвении до своего ухода в цитадель на Рубеже, несмотря на свое бессмертие, отчасти оставались людьми. Это давало им силу сражаться с раттонами, убивать и пленять наших братьев, превращать их в своих слуг. Обратив вас в Закатных тварей, они сделали вас видимыми для других. Вы все еще оставались опасными противниками, но теми, с которыми можно было сражаться не только в своей душе, но и на поле брани. Неплохое подспорье для юного и дерзкого человечества, не так ли? Видимых раттонов легче было обуздать и победить. Истинной силой обладали лишь те наши братья, что пришли в Кэртиану после великого исхода провозгласивших себя богами.

— Откуда ты все это знаешь?

Он пожал плечами.

— Хобби у меня такое — обходить засады и попадать в ловушки, а в Кэртиане в те дни происходило много интересного. Я наведывался туда время от времени. Забавные были существа эти Абвении. Могущественные люди, но самой своей природой не предназначенные для свалившейся на них власти. Если кто из Четверых и понимал это, то только Астрап. Повелитель Молний был достаточно зрячим, чтобы понять: сила, украденная им и его братьями, разрушает с той же легкостью, с какой творит. Думаю, это было умение видеть истинную суть вещей. Он оставил своим потомкам не только могущество, о котором велел позабыть до срока, но и этот редкий дар.

— Говоришь так, будто знал его.

— Пару раз мы охотились. Он — на меня, я — на него, но вышло так, будто вместе и на судьбу.

— Ты говоришь загадками.

— Кошки тем и хороши, что не притворяются, будто видят истину. Только шипят на то, что заставляет их злиться или чувствовать себя испуганными. Я говорю как есть, даже если тебе кажется, что в сказанном нет смысла. Впрочем, ты упомянул о двух вещах, которые тебя волнуют. Первая — это способность Окделла видеть закатных тварей. Если честно, то я удивлялся, как тебя другие не замечают. Ты же у нас полноценная закатная тварь. Вспомнить о своей сути раттона не так сложно, как переродиться обратно в него. Но тут тебе помогла связь, что ты установил с Повелителем. Полагаю, он стер чары «Тех», когда вас атаковал зверь. Скорее всего, он сделал это подсознательно. Снял с тебя заклятья, наложенные предками, не понимая, за кем из вас двоих охотится страж пути.

— Но он видит меня теперь. Чувствует.

— Представь, что станет с обычным человеком, не наделенным никакими силами, если он начнет видеть раттонов?

Я невольно улыбнулся.

— Он решит что обезумел?

— Полагаю, кого-то очень устраивало, если генерала Хоторна постигнет такая судьба. Черный жнец, несмотря на свое звучное прозвище, — всего лишь человек, но в нем очень много воли, безразличия и бесстрашия. Александр верит в него, как безумец в свою судьбу. Он отказывается понимать, что существо, которое оказалось способно его пленить, еще может чего-то бояться. Думаю, в глубине души он жаждет, чтобы Хоторн стал частью его собственного мира. Видел четче, слышал больше… поэтому он не пытался остановить Энобарию, даже понимая, какой приказ ей рано или поздно отдадут. Мы можем вести пересчет Абвениям, но они были сильны, пока едины. Мне всегда было жаль Унда. Разве это не странно — сохранить способность любить людей, когда они превращаются для тебя в животных, которых надо выкормить и взрастить? — Ушастый рассмеялся. — Каждый из Абвениев оставил потомков, но лишь про одного из них говорили, что он ушел не только от народа, который породил и поставил на ноги. В нем видели мужчину, который покидает женщину. Странная сказка. Глупая и жестокая.

— Почему?

— Зачем лгать и обрекать на вечное ожидание ту, к кому никогда не вернешься? А если даешь слово, которое ты намерен сдержать, значит ли это, что уже вынашиваешь в сердце предательство собственных братьев? Думаю, потомки Унда до сих пор не знают цену боли, что он завещал им. Она — сомнение, что хранит в себе водная рябь. Уходя, Абвении забрали многое из того, что считали излишним, властью, которая способна погубить смертных. Но каждый из них что-то оставил своим детям и тому, кого он создали, воле чьих потомков вверили великую власть и не менее тяжелую ответственность.

— Ты меня бесишь, брат, — признался я. — С первой минуты нашего знакомства.

— Мы с тобой бродим на рубеже старой истории и стоим у истоков новой. Кто сказал, что это просто? Впрочем, ты знаешь способ многое для себя прояснить.

— Я в него больше не полезу!

— А жаль. Лучшего источника информации для нас я не вижу.

— Вот сам и лезь.

— О нет, мне моя жизнь еще пригодится. Кто-то должен охранять ключ.

— К чему?

— Ко всему, я полагаю.


***

Остаток вечера, проведенного в доме, где произошло убийство, я запомнил довольно смутно. Когда Ксандр ушел, мне пришлось поднять крик. Сбежались люди. Некоторых Гейл даже на порог не пустил, но Морфею и Плутарху позволил осмотреться. Его оруженосец, прекрасно изображавший изумление и ужас, увел меня из комнаты в зал, и даже когда мы остались одни, продолжил изображать заботу, напоив чем-то крепким, напоминавшим на вкус касеру, от чего меня, наконец, перестал бить озноб. Чрез несколько минут в зал спустился растрепанный Алва, и Ксандр тут же переключил свое внимание на него. Герцог даже не посмотрел на меня. Он выглядел как человек, к которому случившееся не имеет никакого отношения. Он даже пожаловался на скуку и испорченный вечер. Ксандр принялся нашептывать ему что-то, игриво посмеиваясь. Я отвернулся. Меня предупредили о том, что посвящать герцога в детали нашего сговора не стоит, ведь в крепости даже у стен есть уши, но мне было неприятно от мысли, что он сочтет меня распущенным. Хотя Алву нельзя было назвать поборником нравственности, своим видениям я верил, а они его во многом оправдывали. Правда, тот герцог был слепым… Ничего, в глаза этого мне всегда было сложно смотреть.

— Дик! — Я удивился, увидев Мартина, входящего в зал. У него в руках была объемная сумка с какими-то железками. — Ужас, просто ужас!

— Ты прав, — я не знал, что сказать, и позаимствовал у моего герцога усмешку. — Не слишком приветливо встречает меня Панем.

— Да ладно тебе. Меня от твоих рассказов об изначальных тварях оторопь берет. — Он пожал плечами. — А тут всего лишь труп. Правда, Энобарии… Ох, чувствую своей задницей, проблем не оберемся. Ладно, пойду соберу образцы на месте преступления. Кстати, рубашку твою можно?

Я только сейчас вспомнил, что стою в окровавленной одежде, и поспешил ее скинуть. Зря! Внимание всех присутствующих тут же было обращено на меня. Вернее, их заинтересовали синяки, наливающиеся на моей коже. Ксандр выглядел так, будто из него весь воздух выбили, даже смеяться перестал. Для человека, совершившего со мной почти кощунственные действия, он оказался слишком щепетилен. Что о моих похождениях думает Алва, я даже знать не хотел и поспешил скрыться в темном углу зала. Одна из девушек принесла мне одежду, которую назвала майкой. Она была мягкой и приятно пахла. Я натянул ее через голову, чтобы прикрыть наготу. Вскоре нам сообщили, что подали машину, которая отвезет нас на станцию. Верли поднялся наверх, но получил приказ остаться. Уехать позволили только мне и Алве. Нас сопровождало несколько молчаливых солдат.

Железного монстра я больше не боялся, со мной произошли вещи и похуже. Едва мы вошли в вагон, охрана села у дверей, а я пошел дальше. Меня отчего-то тянуло в темноту. Герцог зачем-то последовал за мной. Мы заняли мягкие сидения напротив друг друга, но продолжали молчать. Некоторое время я радовался этому, а потом он решил, что пауза затянулась.

— Вы действительно умеете выживать, юноша. Вы что, практически непотопляемы, пока не хватаетесь за нож? — Он был вправе упрекнуть меня, я промолчал и опустил голову, готовый принять обвинения, которые он еще мог бросить мне в лицо. — Не подумайте, что я вас упрекаю. Наоборот, лучше по-прежнему хватайтесь за ту часть генерала Хоторна, которую сжимали этим вечером. Может, в очередной раз выплывете.

Этого я не заслужил! Даже в этом странном изменчивом мире, о котором каждый из нас знал недостаточно, он был вправе обвинить меня в глупости, но не расчетливости, в смятении, но не в ошибках, в порывах, но не безнравственности. Наверное, я устал от того, что всегда и во всем должен ему проигрывать. Покорность? Я хотел стать именно таким? Послушным и покладистым, надеясь, что хоть это во мне примут и полюбят? К Леворукому или к черту, которым так любит ругаться Битти! Не было во мне никогда смирения. Как бы ни старалась матушка своими унылыми проповедями пробудить во мне чувство ответственности за дом Окделлов, я всегда шел туда, куда меня несло собственными порывами. Заносило не туда? Ну так лучше бы меня учили думать своей головой, а не следовать давно проржавевшим традициям. Алва не был безупречен или мудр, он просто умел делать верный выбор, даже если отточил это мастерство чужими предательствами и закалил, как клинок, в собственной крови. Так может, и мне еще повезет?

— Если вы хотели, чтобы я умер, то зачем отправились следом? Осквернить могилу?

— Усыпить того монстра, которого породило бездумное пролитие вашей отравленной крови. Она — единственно ценное, что в вас есть, Окделл. Ее нужно сохранить.

Я резко выпрямился и с удивлением понял, что Алва в бешенстве. Ни расслабленная поза, ни насмешливая улыбка его не выдавали. Руки не были сжаты в кулаки, но глаза… Сейчас он казался мне Повелителем Молний, танцующих в грозовом, потемневшем до дождливой синевы вечернем небе.

— Тогда почему вас злит то, как я выживаю?

— Злит? — Он хорошо сыграл недоумение, но я не поверил.

— Вы слишком уж беситесь для человека, которому я отдал свою жизнь. Ваш вызов будет принят в любой момент, Первый маршал. Можете разрезать меня на то количество кусков, на которое захотите, но оскорблять больше не смейте.

— Или что вы сделаете? Побежите жаловаться своему любовнику и уговаривать его меня наказать? Неужели совершенно не боитесь драться со мной?

По тому, как опустились уголки его губ, я понял, что именно это его больше всего бесит. Мое отношение к Хоторну, даже не столько наша мнимая близость, сколько мои попытки быть кому-то нужным.

— Вы ревнуете? — Едва задав вопрос, я захотел отрезать себе язык. Неужели я не мог предположить ничего более разумного?

— Немного. — Я онемел, глядя, как буря в его взгляде сменяется мертвым, равнодушным ко всему штилем.

— Но… Тогда…

— Что тогда, Окделл? Хотите и мне предложить вашу новую тягу к гайифским страстям? Побойтесь всех богов, если вы в них еще верите. Пробудись во мне снова подобные склонности, я бы нашел в этом не слишком целомудренном обществе кого-то намного красивее и мудрее.

— Ксандра? — Может, и впрямь отрезать себе язык?

— А вот теперь, кажется, ревнуете вы. — Алва рассмеялся. — Людей не делает ближе друг к другу продолжительное знакомство или то, что больше не с кем поговорить на привычном языке. Вы мне не интересны, Окделл. Все, что могли сломать, вы уже разрушили, и удивляться тут нечему. Вас даже ненавидеть не за что, вы слишком предсказуемый и…

«Жалкий». Не знаю, почему я не дал ему возможности договорить. Почему сделал то, что сделал… Разумнее было бы ударить его? Нет, я мог просто уйти, потому что высказал главное — моя жизнь принадлежала ему, даже если Алва не желал больше ею распоряжаться. Ну что еще можно к этому добавить? Только то, что у меня заболели губы. Не знаю, почему я решил, что он все в этой жизни делает хорошо? Герцог растерялся. Он казался застывшим изваянием, о которое я ударился лицом.

Такое уже случалось… В одной из гостевых опочивален Надора, в алькове стояла статуя плачущей девы, молитвенно сложившей руки. Зимой дядя часто давал мне уроки манер в этой спальне, примыкавшей стеною к кухне, потому что комната была просторной и теплой, в ней не приходилось лишний раз разжигать камин, расходуя дрова, которые после гибели отца были для нашей семьи почти роскошью. Маленькие сестры часто приходили наблюдать за уроками и засыпали над своими пяльцами под заунывные речи дядюшки, а я, чтобы не зевать, любовался девой. До встречи с королевой она казалась мне прекраснейшим созданием. Ну и пусть каменным. Разве двенадцатилетнего мальчика, выросшего в окружении стареющих воинов в ржавых латах, запуганных матушкой служанок и набожных святош, это могло остановить от первых порывов страсти? Помню, как, оказавшись в спальне в одиночестве, я, поднявшись на носки, млел и робел от ощущения собственной греховности, мечтая коснуться поцелуем прекрасных каменных губ. Вот только лаванда и полынь, травы, которыми служанки по осени щедро посыпали полы в комнатах, желая избавиться от поселившейся в шерстяных перинах моли, уже высохли и скользили под каблуками сапог. Я пошатнулся, ударившись о камень лицом. Губы отекли и долго синели, я едва себе зуб не выбил. Он после моего первого лобзанья довольно долго шатался, а во рту то и дело появлялся вкус крови. Не помню, что тогда солгал дяде, но к каменной красавице я с тех пор заметно поостыл. Ее нелепые немые слезы с той поры вызывали лишь раздражение. Почему же, встретив королеву, я не почувствовал, что ее сердце из такого же жестокого, фальшиво рыдающего камня? Отчего она казалась мне воплощением жизни и женственности? Была ли причина любить ее? Какой правдой я руководствовался, вонзив в нее кинжал? Той глупой детской жестокостью и обидой, что заставила меня, однажды прокравшись в спальню, отколоть каменной деве нос? Чтобы больше не смущала меня своей красотой, не обманывала…

Так что же я сейчас творю? Почему не способен разозлиться? Холодность и неуступчивость чужих губ не вызывала у меня раздражения. Это не было так возбуждающе и одновременно мерзко, как тогда, когда меня касался Ксандр, мне было больно, но я и не дрожал, как под фальшивыми поцелуями Хоторна. Хотелось быть сильным. Лучше чем я есть. Может быть, даже добрее. Отстранившись, я улыбался. Даже погладил его по щеке с не свойственной мне снисходительностью к собственным неудачам. Где-то глубоко внутри гулко колотилось сердце, колени предательски не гнулись, но я встал, перешел в другую часть вагона и принялся смотреть в окно. Ничего интересного, кроме стен подземного тоннеля, разглядеть было нельзя, но я отчаянно старался.

— Окделл?

Зачем он за мной пошел? Я обернулся все с той же глупой теплой улыбкой на губах.

— Да, эр Рокэ.

Все-таки ему действительно не нравилось это обращение.

— Если вы еще раз это сделаете, я буду с вами драться.

Что ж, по крайней мере, теперь у меня был надежный способ совершить самоубийство.