Вышел месяц из тумана...

Дамблдор встречает нас аплодисментами, и я не знаю, куда девать глаза. После долгого обстоятельного разговора меня отпускают к друзьям, а двое моих бывших директоров остаются наедине в пустом кабинете. Дальнейшего их разговора я уже не слышу.


* * *
— Сейчас то, что я испытываю к мальчишке… Я не могу найти слова для этого чувства, — Снейп прислонился плечом к колонне и опустил голову. — Мне страшно это говорить, Альбус. И если бы не этот разговор, я не хотел бы вообще произносить это вслух. Мои чувства к мальчишке…ярче, сильнее, мудрее, чем чувства, которые я испытывал к его матери.

Дамблдор удивленно крякнул в бороду.

— Ты хочешь сказать, что эта твоя любовь сильнее?

Снейп резко мотнул головой.

— Я не хочу применять это слово к тому, что я ощущаю. Это слишком сложно, и я подчас не могу понять сам себя. Это очень довлеет надо мной, тянет из меня все силы. Но то, что чувства сейчас сильнее, я могу сказать точно. Лили была моей молодостью, моим детством, была надеждой и какой-то чистой мечтой. Во многом я идеализировал ее, ждал от нее безоговорочного принятия и понимания меня самого, моих честолюбивых идей, моего увлечения как учебой вообще, так и темной магией в частности.

— Ты только становился собой тогда.

— Да, я был молод, легко увлекаем, такой юношеский максимализм, когда нет серого, есть только белое и черное. Я не мог представить ее счастливой ни с кем, кроме себя. Никто не был в моем понимании ее достоин. Только спустя годы я смог понять, что не ей я желал счастья, а самому себе. В своем эгоизме не видел ничего дальше своего носа. Я не мог бы отпустить ее, отдать другому и пожелать ей быть счастливой, если она выбрала не меня. В моей голове это просто не укладывалось. Сейчас же я смотрю на все это иначе. Ты знаешь, что я слежу за мальчишкой с самого появления его в школе. Но я не держу его на поводке, не нависаю над ним со своей опекой. Он совсем другой, он независим, своенравен. И это только сослужило мне хорошую службу. Будучи и без того не особо словоохотливым, тактичным и сочувствующим, я смог удержать ту дистанцию, которая позволяла бы мне защищать и спасать его, не приближаясь настолько близко, чтобы он это понял. Я остался для него отвратительным, холодным, язвительным — каким я и собирался быть. Не только для него, для всех. Для него же — вдвое больше. Моя должность как нельзя к этому располагала, а работа на два лагеря — и подавно. Мальчишка меня возненавидел, и я всеми силами поддерживал этот свой статус.

— Да, Гарри совсем по-другому относился к тебе до войны.

— И это было хорошо, это было нужно. Любовь, привязанность — это слабость, Альбус. Знай он мое истинное к нему отношение, он постоянно ощущал бы меня за своей спиной, тянулся бы ко мне, как случилось это позже с Блэком. Я не мог разрешить себе такого, позволить ему ощущать себя слабее, чем он был на самом деле. Только надеясь сам на себя, он мог победить.

— Я всегда говорил тебе, что ты ошибаешься, и скажу это снова. Любовь — это созидающая сила, Северус. Она не может быть проклятием и ношей, какой бы она не была. Она всегда права и всегда прекрасна.

— Я не согласен с этим.

— А зря.

— Любовь погубила Лили. Любовь, так или иначе, погубила Блэка и Поттера. Погубила Тонкс и Люпина. Да и тебя самого. Это любовь, это смерть забрала всех, — он злобно засмеялся. — Только меня она не берет.— Поднял голову и встретился взглядом со взглядом серьезных голубых глаз напротив. Раскинул руки в стороны. Вскинул голову и вновь рассмеялся. — Меня она не берет, Альбус. Потому что ей нечего у меня забрать. У меня ничего нет. И никого. Меня нечего лишить в наказание.

— У тебя есть Гарри.

Он вновь опустил голову.

— Гарри… Он единственный, кто остался из тех, кто был дорог мне. Я боюсь, Альбус. Я впервые за столько лет просто боюсь. Если бы я увлекался дешевыми выступлениями на публику, как тот же Темный Лорд, я бы даже сказал, что я проклят. Хотя это не так. Если меня кто и проклял, то я сам. А мальчишка может сейчас потянуться ко мне, я это вижу. Стоит мне сейчас дать себе поблажку, хоть немного ослабить ту броню, что держит его на расстоянии, и он поверит в то, что я могу быть не только этим мерзким слизеринским ублюдком, ненавидящим его, но и другом ему. Он заиграется в эту игру.

— Но Гарри собирается жениться.

— Да, я знаю. Хотя ни на минуту не верю в искренность этих отношений. Но тут я вновь вмешиваюсь в то, что меня не касается.

— Ты думаешь, что Гарри будет несчастен в браке с Джинни?

— Я не могу говорить об этом. Умом я не позволяю себе думать так, не позволяю себе вмешиваться в чужое личное, считать, будто имею на него какое-то право только потому, что спасал его, потому что он сын любимой мною женщины. Но вот тут, — он приложил руку к груди, — я чувствую иначе.

— Ты думаешь, что Гарри будет лучше рядом с тобой?

Снейп резко развернулся и с размаху влепил кулаком в мрамор колонны. Лицо исказилось гримасой боли, он тяжело дышал.

— Я не позволю себе так думать! Это ложь!

— Северус, ты взрослый мужчина. Я знаю, что ты неплохой психолог. Ты научился читать по лицам людей, наблюдать за их поведением. Тебе не было дано этого с рождения, как бывает дано другим просто так, от природы. Ты не мог взять сердцем, ты взял умом. Если задача интуитивно непонятна, ее можно решить с помощью одной логики. Ты изучил проявления человеческих эмоций, научился распознавать скрытые чувства, ложь и снимать с окружающих хорошо приклеенные маски. Если ты хоть на миг подозреваешь, что в отношениях Гарри и Джинни есть недомолвки, натянутость, и что Гарри не будет счастлив в этом союзе, скажи сейчас. Пока еще не поздно.

— Нет. Я не могу разрушить его жизнь только из собственного эгоизма! Сколько бы я не давил в себе это, сколько бы не считал себя мудрее и выше этого, я не могу отпустить его просто так, с легким сердцем. Я научился отпускать всех, не держать возле себя ничего и ни к кому не привязываться. Это срабатывало всегда. Но только не с ним. Изо дня вдень, глядя на него, говорю себе : «Оставь его в покое. Он не будет счастлив, если ты будешь хотя бы на шаг ближе к нему, чем это положено тебе по статусу. Дай ему построить свое счастье, каким бы оно ни было. Дай ему набить собственные шишки. Это будет его собственная жизнь. И ты не имеешь к ней отношения».

— Но ведь он действительно может оказаться с разбитым сердцем, если твои ощущения верны.

— Это будет его жизнь!

Снейп прижался лбом к холодному мрамору и закрыл глаза. Плотно сжатые кулаки изредка медленно приподнимались над резным бортиком колонны, потом он мягко опускал их вновь.

— Я никогда не жил так, понимаешь? Может тогда, еще давно, когда мои радужные планы, моя гордость от понимания того, что я маг, что я не такой, как дети вокруг меня, в далеком детстве, я был так… я не назвал бы это счастьем. Счастье — это минута. Если ты счастлив уже вторую, от тебя что-то скрывают. Но тогда у меня цель была в жизни, будущее какое-то, что ли. Я видел перед собой дорогу, по которой мог идти к своей мечте. Сейчас я уже не тот мальчик, верящий в идеалы, в то, что волшебник — значит избранный, что стоит мне прочесть еще пару книг, и я обязательно добьюсь всего, что хочу. Ведь я маг, я могу, я способен. Сейчас нет идеалов, нет образцов. Я перестал быть бабочкой, летящей только на свет. После того, как я не раз уже вернулся оттуда, как потерял все, что мне было дорого, я лечу уже, куда мне хочется, куда хочу я сам. Я пытаюсь жить, а не дожить до победы, до понедельника, до нового года. И я никогда не жил так, как сейчас живу рядом с ним. Я пью жизнь взахлеб, понимаешь? Он живой, он настоящий. Он живет так, как будто завтра не будет ничего. Никого из нас не будет. Я всегда считал это блажью и глупостью. В моем четко очерченном пространстве, в моей жизни, среди точных пропорций, десятых долей, решающих все, когда от выражения спокойствия на моем лице день за днем зависела моя жизнь, когда я просто обязан быть сильным, быть собранным, несмотря ни на что, в этой моей жизни не было такого. Есть четкие законы, есть устав школы и внутришкольных отношений. Есть этика преподавателя, есть моя собственная совесть. Есть чувство долга, которое нельзя просто выкинуть, как мусор. Есть данные обещания и обеты, которые я должен чтить и выполнять. В его жизни после этой победы нет ничего. Он исполнил то, ради чего его ждали, ради чего его носили на руках. И он стал пустышкой для всех, он стал никем. Я видел за прошлый год, как он махнул рукой на себя самого, как терзался от одиночества и ненужности. Я ведь не оставлял его одного дольше, чем на день. Я приходил в себя несколько месяцев, я лечился от последствий воздействия той магии, которой был полон яд змеи. Нечто вроде воздействия кольца на твою руку. Не в такой мере, но все же это едва не погубило меня окончательно. Я и сейчас не полностью восстановился. Нужно еще время, чтобы убрать это из меня, вытравить каленым железом.

Я видел, как он мучится тем, что враз стал никому не нужен. Школа позади, в его жизни нет больше цели, нет идеи, за которую он со свойственным ему героизмом, пусть и глупым подчас, но искренним, мог бы сражаться. Нет трудностей, созданных для того, чтобы он их героически преодолел. Жизнь стала пустой. Отсюда и трагедия с зеркалом. Ему дали шанс. Шанс начать все сначала. И он им воспользовался. Знаешь, я даже не думал, что он настолько силен. Настолько стоек и вынослив. Он не ломается, он ни разу не пожалел себя при мне, ни разу не сетовал на жизнь. Он хочет жить. И будет жить, чего бы ему это ни стоило. Меня просто поразило это. Я не мог оставить его в том состоянии, в котором он был к моему появлению. Не могу бросить все на середине и сейчас. Мы сегодня были в городе, в маленьком кафе, были вдвоем. А потом выходим, я иду впереди, а он бежит ко мне по улице и зовет меня. Громко, люди оборачиваются, а ему все равно. Я оглянулся — он летит, раскинув руки, подняв лицо к солнцу, и кричит : «Я живой! Я ЖИВОЙ! Профессор Снейп, я живой!». Подбегает ко мне и кружится вокруг себя, раскинув руки, щурясь от весеннего солнца. Такой глупый, такой настоящий…

— Я понимаю тебя, Северус. В тебе смешалось все — забота, долг, быть может, любовь. И ты не можешь отступить, как бы безвыходна не была ситуация.

— Не могу. Как бы кощунственно это ни звучало, мне все равно, слепой он или зрячий, мой или чужой, здоровый или пораженный страшным проклятием. Мне все равно, какой он. Я всегда приму его любым. И я хочу ему счастья. Он его заслужил. Потому я сделаю все, чтобы он получил свое собственное, личное счастье.

— Ты ведь не сможешь жить без него, Северус. Ты свыкся с мыслью, что тебе охранять его покой до конца, когда бы он не наступил. Ты не сможешь отдать его другим и жить спокойно.

— Я в любом случае не буду жить спокойно. Будет ли он рядом или далеко. Я позволил этому яду постепенно проникать в мою кровь. И теперь его не вытравить никаким антидотом.

— О чем ты? О каком яде ты говоришь?

— Эта… я не знаю… это чувство. Это яд. Очень сильный, очень медленно действующий. Я надышался им, не замечая, за много лет.

— Это любовь, Северус.

— Я не хочу.

— У тебя нет выбора.

Он вскинул голову.

— Выбор есть всегда! Ты загоняешь нас всех в рамки, которые сам строишь, Альбус! Хватит! Выбор всегда есть, ты неправ!

— Тогда вырви сердце из своей груди и живи без него. Ты не сможешь без мальчишки. Я достаточно знаю тебя, чтобы видеть это чувство в тебе сейчас. Ты любишь. Горько, сладко, кривясь от боли и не ожидая радости, как умеешь, но ты любишь.

— Тогда мне конец, — он вздохнул и медленно пошел к двери.

— Нет. Это только начало, мой мальчик. И запомни мои слова — следуй велению своего сердца. Только сердца. Твой ум, твой долг и совесть не скажут тебе ничего стоящего.

Дверь открылась, Снейп на миг замер на пороге и через секунду исчез в коридоре.


* * *
Я встречаю его у ворот, как договаривались, в одиннадцать, и мы возвращаемся в наше пристанище. Не знаю почему, но ощущение того, что сегодняшний вечер — особенный, не покидает меня ни на минуту. Он уже закончился, этот день, но я все не отпускаю его. Остается сеанс лечения, и мы заснем крепким сном после общения и прогулок. Но я не могу избавиться от странного чувства, что все только начинается…