Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Сквозь снег
Автор/-ы, переводчик/-и:	Эгра
Бета:	нет
Рейтинг:	R
Размер:	миди
Пейринг:	Джон Шеппард/Родни МакКей
Жанр:	AU, Angst, Romance
Отказ:	Мой только упорос.
Фандом:	Звездные врата: Атлантида
Аннотация:	Если Шеппард против, значит, выходки и устремления скорее глупые и подчас опасные для всех. И однажды наступает момент, когда потенциально опасная выходка сходится в одной точке времени и пространства с тем, кто раздражает Шеппарда больше всего на свете.
Комментарии:	Написано на спецквест ЗФБ-2015 для команды Звездных Врат (задание - АУ). Действие происходит во вселенной фильма "Сквозь снег" (Snowpiercer).
Каталог:	нет
Предупреждения:	AU, OOC, слэш
Статус:	Закончен
Выложен:	2015.03.21
	открыть весь фик для сохранения в отдельном окне
	просмотреть/оставить комментарии [0]
	фик был просмотрен 2372 раз(-a)

Люди доапокалиптической эры, должно быть, посчитали бы самой большой занозой в заднице человека, обреченного жить в огромном, несущемся сквозь ледяную пустыню поезде, собственно этот самый поезд.

Джон Шеппард, обреченный жить в огромном поезде и проведший в нем добрую половину жизни, разумеется, с ними не согласился бы. Да и любой вечный путешественник непременно найдет что-нибудь, что раздражает его намного больше. В конце концов, поезд — их модус вивенди, с которым ничего не поделаешь, во всяком случае, в обозримом будущем, и под который они давно подстроили свой модус операнди.

А некоторые и вовсе не помнят другой жизни: либо были слишком малы, когда их загрузили в поезд, либо заставили себя забыть, чтобы не мучиться воспоминаниями и сравнениями. А некоторые и вовсе родились в поезде и порой не верят рассказам взрослых о том, как было раньше.

Это в порядке вещей, думает Шеппард. Человек — такая скотина, ко всему привыкает. В первые дни никто не жаловался. Первые дни были полны сковывающей тело, душу и мысли оторопи и недоумения, в постепенно опадающих волнах которых начинали обозначаться верхушки островков ужаса, отрицания, гнева и скорби. Когда верхушки превратились в полноценные острова, начался ропот. Он нарастал, разбухал, вылился в несколько восстаний, жестоко подавленных. Затем пришла пора глухой разъединенности. Каждый с головой погрузился в свое горе, порожденное холодом или пулями солдат из первых вагонов. Этот период завершился дюжиной самоубийств, и это, на взгляд Шеппарда, не такой уж удручающий итог. Мало-помалу прошедшие через апокалипсис, бунты и собственную внутреннюю мясорубку поняли, что что-то изменить не могут, и начали жить. Осторожно ступая по неверной зыбкой почве дрожащими слабыми ногами, падая, ушибаясь, зарабатывая шрамы и увечья, но жить. Мало-помалу депрессии и истерики стали встречаться реже, чем до апокалипсиса.

Они и теперь ворчат, конечно. Но Шеппард думает, что это просто свойство человеческого сознания. Дикие звери не брюзжат, но и, например, читать не умеют, ни буквы, ни ноты, ни смыслы работ художников и режиссеров. Недовольство чем-нибудь, даже когда вокруг тебя все относительно хорошо, — вроде как довесок к способности мыслить сложными конструкциями. На втором этаже койки Шеппарда некоторое время обитал старик русский, заставший Советский Союз. Он рассказывал, что хорошие книги там доставали с огромным трудом, а к тому, что удавалось получить, шла книжка-«нагрузка» — идеологическая дребедень, которую добровольно никто не брал. Так вот ворчливость — это как бы нагрузка к высокоразвитой центральной нервной системе.

И Шеппард, конечно, ворчит, меньше и реже других и только в узком кругу, который не деморализуешь сдержанным нытьем, потому что он что-то вроде лидера, а лидер — одно из понятий, которые почти не претерпели изменений после апокалипсиса, а это конкретное явление даже приобрело гипертрофированный вид. Значит, Шеппард должен быть сильным телом и духом, волевым, решительным и непоколебимым, и еще много каким, но не нытиком. Учитывая все это, Шеппард, как и почти все остальные, считает себя хорошим лидером.

Он может не есть, не пить и не спать дольше всех. Сильнее его, пожалуй, только Декс, а в драке он уступит только Тейле (и то потому, заявляет он про себя каждый раз, оказываясь на полу, что никак не получается отследить эти ее грязные приемчики или выпытать у нее их секрет; ну и она все-таки женщина, а он все-таки нормально воспитанный мужчина). Он может быстро и эффективно организовать обезумевшую от страха и боли толпу. Он может убедить самоубийцу повременить, а то и прямо отказаться от своего замысла — не всегда, но процент спасенных достаточно велик.

Таким образом, никто не обвинит Шеппарда в трусости. А то, что он иногда пресекает некоторые особенно дерзкие выходки и устремления своих попутчиков, говорит только в его пользу: если Шеппард против, значит, выходки и устремления не только и не столько смелые и полезные, сколько глупые и подчас опасные для всех.

И вот однажды наступает момент, когда такая вот потенциально опасная выходка сходится в одной точке времени и пространства с тем, кто раздражает Шеппарда больше всего на свете. Этого человека, способного единственным взглядом или словом вывести обычно флегматичного Шеппарда из себя, зовут Мередит Родни МакКей. Он астрофизик, доктор наук (вроде даже дважды), очень умный, очень нетерпимый и невыносимо, агрессивно самовлюбленный. Как правило, он старается свести к минимуму контакты с людьми, потому что считает их чем-то вроде облысевших питекантропов, не заслуживающих внимания и ни при каких условиях не имеющих права обращаться к МакКею. Такое огораживание не устраивает Шеппарда только своей неполнотой: ему все-таки приходится пересекаться с МакКеем по организационным вопросам, потому что презрение к людям не мешает несносному ученому постоянно требовать материальных и духовных благ. И каждый раз у Шеппарда из ушей со свистом валит пар на тридцать первой секунде разговора с МакКеем.

На этот раз все намного хуже. Непонятно, как, непонятно, зачем и почему, но сестра МакКея вытащила его из раковины и непостижимым образом заставила впрячься в ее революционную затею. До апокалипсиса она успела всего несколько месяцев проработать учительницей младших классов, в поезде периодически выплескивала не нашедший достаточного выхода дар на отдельных детей, а тут наконец не выдержала и организовала что-то вроде школы для всех желающих младше шестнадцати. Она отлично умеет обращаться с детьми, которые обожают ее, все без исключения, и дело идет полным ходом. Шеппард в целом не против, хотя и не уверен, что передние вагоны одобрят школу, если узнают. Однако зачем приплели сюда МакКея, он не знает. Особенно его нервирует то, с какой охотой и рвением МакКей взялся помогать сестре. И самое нелепое — дети, для которых он один из немногих доступных источников захватывающей информации, от него в восторге, даже когда он орет на них.

Шеппард, тем не менее, никак не проявляет своего негодования. До тех пор, пока не натыкается на сгрудившуюся вокруг МакКея мелочь, разинув рты слушающую его рассказ про Сатурн. Если бы у Шеппарда было не такое поганое настроение, эта встреча завершилась бы, не начавшись. Но Шеппард придавлен непонятной хандрой и поэтому останавливается у соседней койки, смотрит на МакКея и растравляет себя.

Когда урок заканчивается и МакКей разгоняет разочарованно хнычущих детей, Шеппард подходит к нему, скрестив руки на груди. Люди вокруг затихают и настораживаются: они в курсе антипатии Шеппарда.

— Наконец нашел себе аудиторию, которая согласна тебя слушать, а, гений?

— А тебе-то что? — тут же ощетинивается МакКей, исподлобья глядя на Шеппарда.

— Да ничего, — пожимает плечами Шеппард. — Просто жаль, что дети тратят время на то, что им не пригодится в жизни, а не учатся чему-то полезному.

— Это не у тебя ли случайно им учиться полезному? — издевательски кривит губы МакКей.

На его обычно бледных щеках горят красные пятна. Шеппард распаляется еще сильнее. Этот выскочка еще и огрызается!

— Чего ты добиваешься, МакКей?

— Нормального будущего для наших детей! — запальчиво выкрикивает МакКей, и у него такое упрямое выражение лица, что Шеппард на долю секунды верит в искренность его заботы о детях.

— Если ты продолжишь в том же духе, их — да и всех нас, может быть — ликвидируют задолго до того, как это будущее наступит! — кричит он, справившись с минутной слабостью.

— Да пусть лучше они не доживут до него, чем станут такими ограниченными дебилами, как ты! — выпаливает МакКей и выскакивает в тамбур прежде, чем Шеппард поднимает руку, чтобы его удержать.

— Трус! — бросает ему вслед Шеппард и морщится: так жалко это прозвучало.

Естественно, все понимают, что МакКей покинул поле идеологического боя не из страха получить от Шеппарда по лицу; наоборот, он ушел, чтобы самому не врезать оппоненту.

Если бы Шеппарду предложили на выбор роскошный дом в теплом мире, где никогда не только не случится искусственной вечной зимы, но и не бывает слишком холодной естественной, с соседом МакКеем или поезд без МакКея, Шеппард выбрал бы поезд еще до того, как предлагающий закончил говорить.

Особенно странно и обидно, что МакКей такой козел, на фоне того, что у него замечательная сестра. У Джинни не менее замечательные муж и дочь, но задние вагоны давно поженили их с Шеппардом. Однако даже если бы она была свободна, тут тот самый случай, когда люди слишком дорожат своей дружбой, чтобы что-то в ней менять. И после каждого косяка, своего или чужого, Шеппард идет к ней виниться или выпускать пар. После оживленной беседы с МакКеем, тем не менее, он некоторое время не решается пожаловаться Джинни на жизнь, потому что придется жаловаться на ее брата. Не то чтобы он никогда раньше этого не делал, но в этот раз его зацепило глубже и больнее обычного. А Джинни очень любит брата, хоть и называет его «Мер», отчего он страшно бесится. Но в конце концов Шеппард накручивает себя до предела и тащится к ней.

— Он же ненавидит детей, — беспомощно говорит Шеппард. — Какого хрена он так с ними носится?

Джинни улыбается.

— Даже в экстремальных условиях дети имеют тенденцию волшебным образом превращаться во взрослых. Мер ненавидит тупых с его точки зрения взрослых еще сильнее, чем детей. Он просто растит себе будущее окружение, настолько комфортное, насколько это возможно в сложившейся ситуации и с нашими преподавательскими способностями.

Шеппард усмехается.

— Вот оно что. А я-то думал, в нем произошел нравственный переворот. Только никак не мог понять, что же его спровоцировало.

Джинни серьезнеет и крепко берет Шеппарда за запястье.

— Он хороший человек, Джон. Ты зря так пренебрежительно относишься к нему.

Как всегда, когда Джинни упрекает его, Шеппарду становится стыдно — и неприятно оттого, что стыдно. Утешает его только то, что миссис Миллер на всех так действует.

— Да я… — мямлит он, хотя сто раз давал себе страшную клятву говорить с ней твердо и безапелляционно. — Я не пренебрежительно… Я просто не понимаю… — Некоторое время он ищет слова, наконец нервно двигает головой и заканчивает: — Его.

Между губ Джинни снова сверкают крепкие зубы — далеко не все могут похвастаться такой улыбкой, даже среди людей из передних вагонов хватает гнилозубых.

— Не ты первый, не ты последний, — говорит она. — Он начал приводить людей в недоумение с наших родителей, а там уж понеслось по накатанной.

— А ты с ним общаешься, как будто он нормальный, — брякает Шеппард и тут же больно прикусывает губу.

Джинни опускает глаза, долго и тщетно расправляет упрямую складку на юбке, потом говорит, не отрывая взгляда от складки:

— Он нормальный, Шеппард, — и Шеппард вздрагивает, его словно прошибает ознобом: Джинни крайне редко называет людей по фамилии, и это всегда очень плохо, хуже, чем быть названным по имени и фамилии, это значит, что Джинни не просто в ярости — она глубоко разочарована. — Мне казалось, что ты способен это понять.

— Джинни, — умоляюще шепчет Шеппард, — я постараюсь. Честное слово.

— Посмотрим, — неумолимо отвечает она и встает. — Мне пора. У нас физика. — Искоса смотрит на него. — Как по-твоему, почему мы ведем физику вдвоем?

— Потому что ты лучше в ней сечешь? — предполагает Шеппард, и это только наполовину лесть.

Джинни фыркает и вздыхает, смотрит Шеппарду в глаза.

— Потому что физика — его любимая мозоль, и когда по ней топчутся, пусть и невольно, невежды любого возраста, он свирепеет. Он иногда — ну ладно, часто — действительно ведет себя как ненормальный. — Она крепко берет его за локоть и строго добавляет: — Но это не значит, что тебе разрешается отказаться от обещания постараться.

— Есть, мэм, — с облегчением козыряет Шеппард.

Она смеется, перелезает через койку и уходит.

Шеппард остается сидеть и уныло думает, что выполнить это конкретное обещание в разы сложнее, чем его дать. Поезд, конечно, велик, даже его хвостовая часть, но совсем не видеться с МакКеем не получится, особенно сейчас, когда он подался в массовики-затейники. С другой стороны, Шеппард всегда ратовал за сохранение максимального количества атрибутов цивилизованного человека, какой бы грязью ни зарос хвост поезда, какой бы дрянью ни кормили его обитателей, какими бы скотами ни считали. И вот ему предоставлена возможность проверить собственные устои на прочность, взять себя в руки и хоть в мелочах оставаться похожим на доапокалиптического хомо сапиенса. Грех ею не воспользоваться.

И Шеппард стискивает зубы и перестает обращать внимание на МакКея. Даже на его вызывающие взгляды не реагирует. И гордится собой.

Джинни, похоже, немного другого ждала, но вынуждена удовольствоваться тем, что есть. На большее Шеппард не способен, по крайней мере, пока.

Периодически передние вагоны устраивают сборы обитателей задних на стыке хвостовой и головной частей поезда. Их привычно пересчитывают, и какая-нибудь разодетая тля толкает вдохновенную речь про то, как все замечательно и как благодарны все должны быть мистеру Кауэну, создателю поезда. Все слова, связанные с мистером Кауэном и поездом, произносятся с благоговейным придыханием, от которого у Шеппарда ломит зубы. Иногда речь как таковая — единственная цель сбора. Иногда им объявляют об увеличении или уменьшении пайка, других благих решениях мистера Кауэна. Иногда наказывают провинившихся: в специальный люк в стене вагона просовывают руку или ногу наказываемого, предварительно рассчитав, сколько времени при заданной скорости потребуется, чтобы конечность промерзла насквозь, и повесив ему на шею таймер.

Как правило, сбор можно предсказать где-то за неделю. Меняется что-то в солдатах, охраняющих лотки с едой, воздух в задних вагонах наполняется странными звуками, все чувствуют, что что-то грядет. На этот раз никто ничего не чувствует, и вой сирены, созывающей задних на сбор, больно бьет по ушам.

Задние торопливо строятся рядами в длинном тамбуре у двери, ведущей в головную часть поезда. Шеппард, повинуясь безотчетному порыву, встает рядом с Джинни. По другую сторону от нее стоит МакКей и подчеркнуто не смотрит на Шеппарда.

Дверь открывается и впускает трех солдат с автоматами. Двоих Шеппард видел пару раз, а третий появляется каждый сбор и иногда охраняет лотки с едой. Его грубое хитрое лицо испещрено оспинами, и Шеппард так и зовет его про себя — рядовой Оспина. Солдаты окриками одергивают кого-то в толпе, заставляют выставить детей вперед, пересчитывают собравшихся, и в дверь вплывает рыжеволосая Сора. На ней ослепительно белый брючный костюм, на плечи небрежно наброшена черная шуба. На нее словно падает луч отдельного светильника, от волос так и брызжут золотые искорки. За ней тенью следует Радим, как всегда подтянутый и корректный; такое ощущение, что его губы заточены исключительно под старомодные любезности.

Шеппард делает глубокий вдох и долгий выдох. Он ненавидит этих двоих очень сильно. Внятно объяснить, почему именно их, а не всех передних, он не смог бы. Но к горлу подкатывает тошнота, когда он видит эти постные рожи.

Соре передают микрофон. Она придирчиво осматривает его, постукивает по нему холеным пальчиком и откашливается.

— Приветствую вас, Пассажиры Поезда Нашего Дорогого Мистера Кауэна, — с доброжелательным презрением провозглашает Сора, и Шеппард тяжело сглатывает, когда эти нарочитые большие буквы таранят его барабанные перепонки. — До нас дошли слухи, что некоторые из вас собрали всех детей и о чем-то с ними говорили. О чем вы с ними говорили?

Шеппард прокусывает себе щеку. Ему кажется, что он оглох — такая тишина воцаряется вокруг. Молчат все, только Калеб, муж Джинни, стоящий за ней, коротко задушенно стонет и снова немеет. Посмотреть вправо Шеппард боится до судорог, но Сора смотрит на МакКея, и Шеппард заставляет себя тоже посмотреть на него. В тусклом свете ламп МакКей фосфоресцирующе бледен; неподвижное лицо, вместо губ — тонкая линия. Шеппарду и в голову не приходит подумать: «А я предупреждал», — но в голове у МакКея наверняка прокручиваются их перепалки, доводя его до исступления. Шеппард понимает, что в таком состоянии он способен на смертельную глупость.

Думай, приказывает себе Шеппард. Собрали и говорили, сказала она; значит, они, похоже, не знают, что это происходит регулярно, или знают, но блефуют. Выбирать, однако, не приходится, как и раздумывать, и Шеппард говорит громко и почтительно:

— Мы рассказывали детям о Священном Двигателе и мистере Кауэне.

Сора резко оборачивается к нему, придерживая на плече шубу. Шеппард отрывает взгляд от МакКея, но успевает заметить, как его голова механически поворачивается на голос.

— А мне донесли, что это были не вы, — говорит Сора, растягивая слова, — и рассказывали не о Двигателе, а о планетах.

— В тот раз была не моя очередь, — отвечает Шеппард. — А мой товарищ немного увлекся и развил тему. Двигатели, кругосветная железная дорога, круглая Земля, вы же понимаете.

Сора явно обескуражена непрошеной информацией. Как будто она сидит в засаде, а дичь вдруг сама выходит из кустов и затягивает на себе силок.

— Так это был не единичный случай? — растерянно спрашивает она.

— Нет. Мы рассказываем понемногу, чтобы не перегружать детей, для лучшего усвоения, — говорит Шеппард, сам удивляясь гладкости своей лжи.

Сора несколько секунд пытливо смотрит ему в глаза, потом переводит взгляд на детей.

— Дети, — сурово обращается она к ним, — это так?

У Шеппарда сосет под ложечкой и леденеют пальцы, словно он высунул их за пределы вагона, но он не успевает вдоволь пообмирать. Дети хором издают утвердительные звуки разной громкости и внятности. Шеппард внимательно следит за лицом Соры, и ее, кажется, реакция детей убеждает. Она обменивается парой реплик с Радимом, возвращается на свое место перед толпой и ясным голосом объявляет:

— Собирать детей в одном месте с какими бы то ни было целями запрещается. За нарушение запрета — наказание на наше усмотрение.

И уходит.

За ней уходит Радим, потом солдаты.

Двери закрываются.

Всё.

Дети торопливо просачиваются сквозь застывшую толпу взрослых, словно ручейки, размачивающие сухую глину, и потихоньку взрослые тоже растворяются в полумраке вагона. Джинни уходит последней, больно пожав Шеппарду руку.

Они с МакКеем остаются одни.

МакКей стоит так неподвижно, что, кажется, никогда больше не шевельнется. На ватных ногах Шеппард начинает двигаться к нему. Он моргает и не успевает заметить, как МакКей оказывается на полу, упершись локтями в колени и спрятав лицо в ладонях. Его бьет крупная дрожь. Шеппард садится рядом, обхватывает МакКея за плечи, заставляет привалиться к нему.

— Все нормально, — успокаивающе говорит он, — все закончилось. Они ушли, никогда с собой не забрали и не убили. Нам просто надо будет соблюдать осторожность. А потом они сами забудут обо всем. Успокойся. Все нормально.

МакКей молчит и трясется.

— Ты был прав, — говорит он, как раз когда Шеппард собирается поднять его на ноги. — Я чуть их всех не убил. Все живы только благодаря тебе.

Шеппард, уже привставший, снова садится на пол и возвращает руку на плечи МакКея. В нем нет ни обоснованной злости на МакКея, ни раздражения (скажи ему кто-нибудь полчаса назад, что МакКей не будет его раздражать, не поверил бы), ни недовольства — и не было бы, даже если бы МакКей не покаялся. У Шеппарда есть его ближний круг, с которым он практически одно целое; остальные пассажиры задних вагонов, конечно, вызывают у него в основном теплые чувства, но свою принадлежность к ним он по-настоящему ощутил только сегодня, когда Сора обвела всех холодным взглядом. Все они его люди, и МакКей тоже. МакКей, может быть, даже чуть лучше других, потому что они просто скользят по жизни, как поезд сквозь снег, а МакКей делает что-то, что важно в доапокалиптическом мире, но для выживания в поезде не требуется. Кто-то скажет, что это глупое, пустое и где-то вредное занятие. Шеппард — пусть и глубоко в душе — так не считает. Наверно, вся эта школьная затея не вызвала бы у него ни слова против, если бы в нее не ввязался МакКей. А теперь и это обстоятельство ликвидировалось.

— Я бы с радостью оказался неправ, — говорит Шеппард и неловко кладет ладонь МакКею на затылок, — даже если бы это лишило меня шанса проявить чудеса героизма.

МакКей издает звук, отдаленно похожий на смешок, и садится прямо. Он все еще очень бледен, но глаза ожили.

— Спасибо тебе, — искренне говорит он, и Шеппард краснеет: ему приятно услышать это от МакКея, и злорадство и прочая дрянь тут ни при чем. — Теперь буду чаще к тебе прислушиваться.

— Отлично, — деловито кивает Шеппард. — Вот моя первая директива. Не сворачивай школу. Продолжай учить детей. Мы обеспечим тебе безопасные условия. Только не бросай дело на полдороге.

МакКей, видимо, не верит ушам своим.

— Ты шутишь? — осторожно спрашивает он.

— Нет.

— Ты же первый был против.

— Потому что ты меня раздражал. Теперь не раздражаешь, и я могу трезво оценить твой проект.

МакКей подпирает подбородок рукой и прищуривается.

— Сколько тебе лет?

Шеппард усмехается.

— Достаточно, чтобы иметь право менять мнение. И вообще, — заявляет он, — если надутые индюки-передние считают, что это плохо, значит, это отличная идея.

МакКей смотрит на него, как на сумасшедшего, и вдруг смеется.

— Как ты не аннигилируешь с такими противоположными взглядами в голове?

Шеппард все-таки встает и протягивает руку МакКею. Тот некоторое время с сомнением смотрит на нее, словно ждет перемены мнения, потом хватается за руку и поднимается на ноги.

— Мы подумаем, как лучше все это организовать, — говорит он, и Шеппард удовлетворенно отмечает отголоски былой самоуверенности в его голосе.

На следующий день они разрабатывают способ обучения безопаснее прежнего. Джинни и МакКей учат дочь Джинни, Мэдисон, она в свою очередь передает знания своим друзьям, те — своим и так далее. Потом Джинни, МакКей и другие, после сбора завербовавшиеся в учителя (и допущенные к этому после дотошной проверки Шеппардом), по одному экзаменуют учеников — не оценок ради, а чтобы разъяснить непонятое, поправить понятое неверно, восполнить почему-либо появившиеся пробелы. Шеппард и его люди бдят неусыпно, стараясь не подпускать подозрительных личностей к детям в моменты обмена информацией и экзаменов.

— С чего это ты воспылал такой любовью к школе? — ехидно, но совершенно беззлобно спрашивает как-то МакКей.

— Не хочу, чтобы дети выросли такими, как я, — в тон ему отвечает Шеппард. — Хочу быть уникальным.

МакКей широко ухмыляется, и Шеппард тоже улыбается, всматриваясь в его лицо. Он не кривит душой — он ничего не имеет против того, чтобы дети знали побольше его; он просто слегка недоговаривает, скрывает часть своей мотивации. Вся правда в том, что МакКей нравится Шеппарду. Осознание этого поразительного факта приходит одновременно с пониманием, что ему совсем не хочется снова видеть, как страх вымораживает МакКея изнутри, и дело тут не родственных отношениях МакКея и Джинни. После того сбора МакКей превратился из небывалой силы раздражителя в человека, по меньшей мере интригующего Шеппарда. Может быть, это оттого, что им с Джинни удалось так вымуштровать детей — нет, не вымуштровать, а внушить им понимание происходящего и всех вытекающих из него рисков, и даже правил поведения в экстренных ситуациях, — что в роковую минуту они повели себя разумнее и собраннее, чем иной взрослый. Или оттого, что сам МакКей, против подсознательного ожидания Шеппарда, не сделал ничего подлого и трусливого. Конечно, он мог просто не успеть сдать сестру и представить себя жертвой обстоятельств и чужой недоброй воли, но сейчас, узнав его получше, Шеппард чувствует, что МакКей скорее сам высунет руку, ногу, голову в окно, чем предаст кого-то — кого угодно, не только Джинни. Как бы там ни было, Шеппард больше не хочет видеть каменное от ужаса лицо и остекленевшие глаза МакКея. И ему все равно, почему; ему важно любыми способами предотвратить это.

МакКей не может не ощущать, как поменялось отношение к нему. Шеппард часто ловит на себе любопытные, задумчивые, но неизменно доброжелательные взгляды. Мало-помалу они начинают разговаривать, сначала неловко, с тягостными паузами, после которых оба начинают говорить одновременно, смущенно улыбаются и долго неуклюже препираются, навязывая друг другу право высказать свою мысль первым. Но такой метод ведения беседы не раздражает их, и они учатся, не сдаются и в конце концов у них получаются вполне приличные длинные диалоги. Джинни смеется, глядя на них, и говорит, что они похожи на школьников — главного задиру школы и ботана-интроверта, неожиданно для всех подружившихся. В общем-то она права: МакКея больше не толкают в очереди за едой, Шеппард чувствует, что его душевное равновесие с каждым днем общения с МакКеем все труднее поколебать, и оба явно становятся чуть счастливее.

Шеппард часто сидит в отсеке, где МакКей принимает экзамены, и наблюдает за ним из глубины койки у стены. МакКей, в свою очередь, то и дело поглядывает в его сторону, что, впрочем, не мешает ему раздраженно распекать очередного нерадивого (в его системе координат) ученика.

— Хорошо, что я не твой студент, — говорит Шеппард, когда малыш облегченно соскакивает с койки, выпаливает: «Спсибо, дсвиданья», — и уносится в голову вагона. — Я бы сдох после первого же урока.

МакКей фыркает, тщательно запрятывая шифрованную ведомость, которую он ведет несмотря на насмешки коллег, под матрас.

— Вообще-то тебе не помешало бы подучиться, — говорит он, подсаживаясь к Шеппарду. — Ты только физкультуру сдал бы, если бы тебе пришлось сейчас пройти выпускные испытания.

— Нет, математику я бы тоже сдал, — заявляет Шеппард.

МакКей снова фыркает, но Шеппард не обижается. МакКей сидит совсем рядом с ним, они соприкасаются плечами, и сердце Шеппарда бьется медленно и гулко, а плечо словно прижато к батарее. Ему хорошо, как давно не было, он не понимает, почему, но разве это имеет какое-то значение? МакКей что-то спрашивает, Шеппард механически отвечает, но слов почти не слышит; кажется, его пытают по поводу логарифмов и интегралов, кажется, МакКей впечатлен, хотя и старается не показать этого. Шеппард поворачивает голову, как робот, и смотрит на МакКея, который, судя по вопросительному взгляду, ждет ответа на ускользнувший от Шеппарда вопрос. Шеппард вдруг подается к нему, скорее отталкивая плечом, чем приближаясь, но все-таки дотягивается губами до губ МакКея.

То ли он слишком давно не целовался, то ли у МакКея действительно какие-то не такие губы, как у других, но Шеппард куда-то падает и приходит в себя, только когда МакКей отталкивает его. Бессвязно взмолиться Шеппард не успевает, потому что МакКей просто разворачивает его к себе лицом и снова подставляет губы, крепко сжимая его плечи. И Шеппард снова проваливается туда, где затянуто пронизанным светом туманом и дрожит певучий высокий звук.

Когда они расцепляются, МакКей долго не открывает глаза. Наконец он поднимает веки, мазнув по Шеппарду взглядом, слезает с койки и уходит, Шеппард не успевает зафиксировать, куда. Он остается сидеть, оглушенный, и не может решиться, поразмыслить об этой паре минут или от греха подальше пресечь любые поползновения к анализу.

В таком подвешенном состоянии он сидит до вечера и освобождает койку, только когда приходит ее обитатель. Не разбирая дороги, Шеппард бредет по вагону, натыкаясь на готовящихся ко сну людей и опоры коек, и в ушах у него все еще поет высокий звук.

Утро застает Шеппарда сидящим у тамбурной стены, между какими вагонами — непонятно, и он не помнит, где и как провел ночь. Так и не решив, что делать, он идет искать МакКея.

Сидя на своей койке, МакКей держит в руках открытую потрепанную книгу и водит глазами по строчкам, но вряд ли видит буквы. На полу лежит несколько листов, видимо, выпавших из книги. Шеппард подходит — МакКей вздрагивает, когда он появляется в его поле зрения, — садится на корточки и подбирает листы, поднимает взгляд и натыкается на широко раскрытые глаза МакКея, следящие за ним с маниакальной цепкостью. Шеппард встает, садится рядом с МакКеем и всовывает листы в книгу. МакКей тут же выхватывает их, низко наклоняется над книгой и начинает копаться в ней в поисках нужного разворота, осторожно вкладывает на место первый лист, снова шуршит страницами. Шеппард ждет, упираясь ладонями в матрас. Матрас у МакКея тонюсенький, под ним — широкая длинная доска; Шеппард раньше не верил вечным жалобам на больную спину, но доска его убедила, спать на ней может либо действительно скорбный позвоночником, либо мазохист. Предположить, что МакКей мазохист, может только клинический идиот.

МакКей заканчивает врачевать книгу, ему снова нечем занять руки и глаза, и он поворачивается к Шеппарду.

— Ну? — спрашивает он.

В воздухе висит атмосфера их первых шагов в разговорном жанре.

— Что? — спрашивает Шеппард в лучших традициях социально неадаптированного полена.

МакКей молчит, потом вздыхает и идет напрямик:

— Ты раскаиваешься в содеянном?

— А надо? — боязливо интересуется Шеппард.

МакКей морщится, и Шеппарда слегка отпускает.

— Ты можешь ответить на простейший вопрос, предполагающий один из двух простейших ответов?

— Для меня этот вопрос не простейший, — возмущается Шеппард. — Слишком много неизвестных.

МакКей, кажется, понимает его правильно. Во всяком случае, не обижается явно.

— Я не жалею, что не дал тебе в морду, — твердо говорит он. — У меня даже мысли такой не возникло. Это убирает какую-нибудь неизвестную?

Шеппард обнаруживает, что до этой минуты дышал как будто половиной одного легкого, а теперь дыхалка заработала на полную.

— Все убирает, — говорит Шеппард и с тяжелым вздохом откидывается на стену.

МакКей смотрит на него через плечо.

— Что ты делал ночью?

Шеппард пожимает плечами.

— Я тоже. — МакКей осторожно опирается спиной о стену, ерзает, усаживаясь поудобнее.

Мимо ходят люди, изредка бросая на них взгляд или приветливо кивая. Больше всего поезд нравится Шеппарду тем, что тут никто не лезет без спросу в чужие дела и никого не осуждает.

— Что читаешь? — спрашивает Шеппард, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Я думал, ты внимательнее, — замечает МакКей.

— Ну извини, — обижается Шеппард, — мне немножко не до того было!

— Ну ладно, ладно, — примирительно бормочет МакКей и протягивает ему книгу. — Только осторожно.

Бережно приняв книгу, Шеппард с трудом разбирает когда-то позолоченные, а теперь непонятного бурого цвета буквы.

— Толстой? — удивляется он, закончив щуриться и морщить лоб.

— Все, что у Вулси осталось, — пожимает плечами МакКей. — Я иногда удивляюсь, какой читающий у нас народ. Даже после апокалипсиса в библиотеку надо очередь занимать.

— Ну и что, — интересуется Шеппард, — нравится?

МакКей кивает. Шеппард молчит, потом говорит, снова не давая паузе стать тяжелой:

— Тут я должен сказать, что предпочитаю Достоевского или Чехова, и мы должны окунуться в увлекательный спор, но я не читал ни того, ни другого, ни третьего, так что давай просто представим, что мы уже вынырнули вполне довольные друг другом.

МакКей смеется, и Шеппард переводит дух: теперь можно не бояться тяжелых пауз и дальнейшего нагнетания неловкости и смущения.

— Все нормально, Джон, — довершает картину МакКей, глядя на Шеппарда блестящими глазами. — Ведь нормально?

— Нормально, — твердо говорит Шеппард и осторожно открывает книгу.

* * *

Слухи расползаются по задним вагонам с поистине экспресс-скоростью. Шеппарду иногда кажется, что не новость порождает слухи, а слухи — новость. Основная линия слухов про их с МакКеем отношения — Шеппарду таки не удалось уйти от семьи МакКеев, не сестра, так брат. Конечно, имеются огорченные ответвления, авторы которых — воздыхательницы Шеппарда, и скабрезные — от его друзей, но в основном люди, удовлетворенно посмеиваясь, обсуждают именно эту забавную особенность. Впрочем, разговоры утихают довольно скоро, не успев надоесть даже МакКею. Шеппард немного опасается, что МакКея достанут его ученики, но дети в который раз и все равно на удивление оказываются тактичнее взрослых. При всех его недостатках поезд идет детям на пользу, думает Шеппард, и МакКей соглашается с ним.

И тем не менее, какими бы деликатными ни были обитатели задних вагонов, МакКей ждет, пока уровень внимания к новообразованной паре не опустится до обычных значений, и только тогда как-то вечером не отпускает Шеппарда со своей койки и решительно задергивает полог, тщательно сшитый из старых разноразмерных лоскутов.

У Шеппарда мгновенно пересыхает горло, он смотрит на МакКея в полумраке и понимает, что чертовски не готов. Сразу начинает казаться, что по ту сторону полога столпились все задние и пара десятков передних и ловят каждый звук, доносящийся из импровизированной спальни. И что он обязательно как-нибудь очень глупо облажается. И что МакКею обязательно не понравится, и все закончится.

МакКей чувствует страх, как собака.

— Ты не расположен сегодня, — спокойно спрашивает он, — или вообще?

— Я не… не расположен, — мямлит Шеппард и торопливо уточняет четче: — Не не расположен. Я просто… всегда торможу, когда сталкиваюсь с чем-то неизвестным и у меня в руке нет пушки.

МакКей улыбается, прищуривает глаза, проводит кончиками пальцев по его щеке, потом убирает руку, и Шеппард непроизвольно подается вперед, тянется за рукой МакКея.

— Ну вот, — тихо говорит МакКей и делает томное лицо. — Просто слушай свое сердце.

— Да, бабушка Ива, — покорно склоняет голову Шеппард, МакКей хрюкает, и дальше все идет куда лучше, чем началось.

МакКей горячо дышит Шеппарду в шею, Шеппард блаженно ежится, и ему кажется, что все это совсем не странно и не непривычно. Он действительно просто слушает и слушается, где-то сердца, где-то тела, где-то полувнятных просьб МакКея, и в общем-то хватает простой логики и элементарных знаний о человеческом теле, чтобы разобраться, что и как. Шеппарда смущает разве что отсутствие смазки: в задних вагонах смазочные вещества вообще в дефиците, а уж таких, которые можно было бы пустить в дело в столь щекотливом вопросе, нет совсем. Чем пользуются другие мужчины, которым не нравятся женщины, Шеппард как-то никогда не интересовался. Но чему только не научишься, столько лет проведя в армии, и Шеппард сплевывает в ладонь и виновато смотрит на МакКея. Тот только закатывает глаза и вздрагивает, когда Шеппард прикасается к нему.

Шеппард делает все очень медленно, и МакКей никак не показывает, что ему больно или чересчур неприятно. Шеппард делает все возможное, чтобы им обоим было хорошо, но не ждет чего-то сверхъестественного ни для МакКея, ни для себя — это ведь первый раз, пробный камень, что уж тут, — поэтому очень удивляется, когда МакКей впивается ногтями ему в плечо и зажимает себе рот рукой, зажмуриваясь. Толком удивиться горячей волне, зародившейся где-то в пальцах ног и стремительно несущейся по телу вверх, у него не получается, потому что волна доходит до головы слишком быстро, и Шеппард отключается.

Его приводят в чувство пальцы МакКея, путающиеся в его волосах. Он слегка смещает голову, лежащую у МакКея на плече, и вздыхает, давая понять, что вернулся в мир мыслящих организмов. МакКей дает ему несколько минут, чтобы прийти в себя окончательно, и тихо говорит:

— Это, наверно, неправильно.

— Почему? — настораживается Шеппард, вытряхивая из головы последние обрывки сладкой одури.

— Ну, — тянет МакКей, — наш союз не принесет никакой практической пользы обществу.

— А мы к обществу не принадлежим? Я лично всем доволен. Мне это очень полезно.

— Практической, — подчеркивает МакКей. — Я лично рожать не умею.

— Я не племенной жеребец, — обижается Шеппард.

МакКей хихикает.

— Не племенной, — подтверждает он, — но жеребец.

Шеппард старается не смеяться, но смеется.

— А ты… — начинает он и прикусывает язык, вспоминая разговор с Джинни про нормальность МакКея.

МакКей и так периодически зовет Шеппарда по фамилии, зато он может посмотреть. Но он действительно оказывается нормальным. Он перекатывает Шеппарда на койку и переворачивается на бок.

— Что? — спрашивает он, подпирая голову рукой и внимательно глядя на Шеппарда. — Я, оказывается, не такой уж и придурок?

Шеппард прячет глаза и тихонько просит:

— Ты извини. Мне очень стыдно. — Бросает осторожный взгляд на МакКея и неуверенно улыбается: — Из-за вашей семейки мне постоянно стыдно.

МакКей ухмыляется не без самодовольства, потом неловко, но ласково проводит рукой по волосам Шеппарда.

— Ничего. Жаль только, что тебе пришлось меня трахнуть, чтобы понять, что со мной можно иметь дело.

— Жаль? — уточняет Шеппард.

Неожиданно для самого себя ему становится неуютно. МакКею, кажется, было хорошо, во всяком случае, Шеппард сделал все от него зависящее, чтобы минимизировать неприятные ощущения. Но кто его знает, как там вышло на самом деле, вне представлений Шеппарда?

МакКей устало вздыхает.

— Не жаль, что трахнул. Жаль, что так долго не желал видеть во мне что-то кроме раздражающего фактора и личного кусочка ада на земле.

Сердце Шеппарда как-то жалобно екает, и он резко тянет голову МакКея вниз, целует его в губы крепко, душа в зародыше удивленный звук. МакКей коротко, щекотно выдыхает ему в щеку и откидывается назад, заставляя Шеппарда навалиться на него, закидывает ногу Шеппарду на поясницу, прогибается.

— Подожди, — задыхается Шеппард, чувствуя бедром его твердеющий член. — Тебе завтра еще пригодится зад.

— Математику я могу вести стоя, — ноет МакКей и трется о Шеппарда.

— Нет, не можешь, — упирается Шеппард и мягко снимает с себя его ногу.

Он приподнимается над МакКеем на руках и смотрит ему в глаза, темно-голубые, как тени в снегу, хотя весь остальной МакКей такой горячий, что этот жар, кажется, вот-вот вырвется за пределы вагона, и ледниковый период закончится. Шеппард прижимается губами к розовеющей скуле МакКея и едва слышно шепчет:

— МакКей.

Тот вздрагивает, а когда Шеппард обхватывает его член, мелко дрожит и дышит тяжело, редко. Шеппард медленно двигает рукой, и МакКей напрягается и расслабляется в такт движениям, покусывает губы, потом резко поднимает бедра — Шеппард сбивается с ритма, — задерживает дыхание и закусывает нижнюю губу так крепко, что кожа белеет. Шеппард целует его в зубы, пытается освободить губу, проводит по соленой коже языком. МакКей разжимает зубы, тихонько стонет, гладит Шеппарда по спине и бокам и вдруг вытягивается в струнку и замирает. Шеппард двигает рукой все медленнее, собирая белесые капли, ждет, пока МакКей не начнет дышать и шевелиться.

Потом они лежат рядом, прислушиваясь к усталому гудению мышц, стуку колес и происходящему за пологом.

— Хорошо, что у нас нет душа, — говорит наконец МакКей, — никуда не надо торопиться.

Шеппард подрывается, под сдавленный смех и полусерьезные протесты МакКея торопливо одевается, то и дело наваливаясь на МакКея и извиняясь, и мчится за водой, не обращая внимания ни на что и на кого вокруг.

После этого Шеппард ходит такой одуревший, что над ним не смеются даже его ребята, а кое-кто смотрит с затаенной завистью.

Жить ему становится, с одной стороны, легче, с другой — тяжелее. Слишком явное происходит расслоение на Шеппарда до МакКея и Шеппарда после него, на Шеппарда, окруженного друзьями, не страдающего от одиночества, но одинокого, и Шеппарда, у которого обжитую индивидуалистскую реальность расколотило на куски теплое ласковое чувство в животе.

И в щели между кусками полезли воспоминания о том, что понималось под нормальной жизнью до апокалипсиса. И жизнь после него стала казаться ненормальной.

— Ты помнишь жизнь до поезда? — спрашивает Шеппард МакКея.

Они стоят в тамбуре, у маленького окна — горизонтальной амбразуры, в которую чаще всего видна только белая размытая пустыня.

— Помню, — отвечает МакКей, — но стараюсь не вспоминать просто так. А что?

— Да ничего, в общем.

Шеппард прикладывает ладонь к стеклу, закрывая половину окошка, чувствует прохладу. Ему было бы легче, если бы стекло обжигало кожу, мгновенно примораживало к себе, как железо. Тогда он, наверно, поверил бы по-настоящему, как раньше, что выход за пределы поезда принесет только смерть.

— К чему ты спросил?

МакКей подошел к Шеппарду и стоит, почти касаясь щекой его плеча. Шеппард смотрит на него: голубые глаза отражают свет, с трудом просачивающийся сквозь грязноватое мутное стекло, потом МакКей несколько раз моргает, словно спросонья, и переводит вопросительный взгляд на Шеппарда.

— Я тоже предпочитаю не думать о прошлом, — говорит Шеппард. — Но в последнее время оно всплывает само. Бытовые всякие мелочи. Занавески у нас на кухне. Дверные ручки. Мои школьные тетради. Ощущение кобуры на поясе и каски на голове. И мне всего этого начинает не хватать. И мне это не нравится. И это я пока еще не вспоминаю людей.

После долгой паузы МакКей спрашивает:

— Это может быть как-то связано со мной? С нами?

— Я думаю, это прямое последствие нас, — отвечает Шеппард; МакКей стискивает зубы и бледнеет, и Шеппард поспешно добавляет: — Мне не нравится следствие, но причиной я по-прежнему доволен. Причина мне очень даже по душе.

Он берет лицо МакКея в ладони, целует в губы. МакКей, кажется, расслабляется, но Шеппард все равно нескоро перестает есть себя за отсутствие фильтра между мозгом и языком.

И снова начинает, когда МакКей заболевает.

Из передних вагонов регулярно приходят люди в желтых униформах и устраивают медосмотры, делают какие-то уколы, заставляют принимать какие-то таблетки, но задние все равно болеют примерно так же часто, как до апокалипсиса. Медосмотры они все равно проходят, впрочем, подставляют предплечья, глотают пилюли; вдруг, думают они, без этого будет еще хуже? И сейчас бывает, что умирают от болезней, да и средний срок жизни сократился: шестидесятилетние считаются относительными долгожителями. Странно, но больные умирают все больше ночью, да и вообще задние редко становятся свидетелями последнего вздоха своих товарищей. А все-таки ухитрившиеся умереть днем лежат на своих койках до ночи и к утру исчезают, и никто не знает, как и куда. Задним это не нравится, но сделать они ничего не могут.

Болезнь МакКея начинается как обычная простуда, но к вечеру он уже не может поднять руку, не поморщившись от боли в мышцах. Бекетт, местный эскулап, укладывает его в постель и тяжело вздыхает: он не может однозначно сказать, что с больным, и все, что в его силах прописать, — покой и обильное питье, с водой, слава богу, все в порядке. Шеппард греет воду, прижимая кружку к светильникам, и поит пунцового МакКея, иногда насильно. В промежутках между вливаниями он сидит рядом с койкой, уронив отяжелевшие руки между колен, и беспомощно смотрит, как затрудненно дышит МакКей, и поправляет одеяло. Джинни тоже постоянно приходит, и Мэдисон жалобно выглядывает из-за нее, но Шеппард старается не давать им сидеть долго. Вдруг это заразно, говорит он им. Но ты же постоянно рядом, возражают они. Я — другое дело, меня не жалко, неубедительно отшучивается он, загоняя поглубже жадное собственническое чувство.

Так проходит день, другой, а вечером МакКею становится хуже, и Бекетт отводит Шеппарда в сторону и испуганно шепчет, что эта ночь станет решающей. Если МакКей доживет до утра, девяносто девять шансов против одного, что он выздоровеет.

Шеппард деревянно кивает, слышит стон МакКея за спиной и думает, сжимаясь, как от холода, что ему бы самому пережить эту ночь. Он просит Бекетта поговорить с Джинни и возвращается к койке МакКея.

Его встречает диковатый взгляд лихорадочно блестящих глаз. Когда Шеппард занимает свое место, МакКей пробует ободряюще улыбнуться, но вместо этого кривится от боли. Шеппард кладет голову на горячую влажную подушку и берет его за руку.

— Потерпи, — шепчет он, дрожа от бессильной жалости. — Потерпи, Родни. Нужно только пережить ночь, и все, потом станет легче.

— Легко… говорить… — выдыхает МакКей, стискивая его руку. — Джон…

— Что? — Шеппард поднимает голову с подушки и наклоняется совсем низко, почти касаясь ухом сухих губ МакКея, и с трудом различает:

— Не… забывай… что бывает… другая жизнь…

Шеппард застывает и не может разогнуться. Он ждет, что горячее дыхание, щекочущее ему скулу, вот-вот иссякнет, но оно только становится чуть легче. В конце концов Шеппард волевым усилием распрямляется и смотрит на МакКея. Тот спит, неспокойно и глубоко. Капельки пота сливаются в капли побольше, скатываются по его лицу и теряются в волосах, испарина подсыхает, и когда Шеппард трогает лоб МакКея губами, кожа не обжигает. Кризис миновал, но это, похоже, ясно только Шеппарду: МакКей явно соскальзывал в целебный сон, как в сон вечный.

Шеппард скачет по койкам, не обращая внимания на недовольные окрики и мычание, расталкивает Бекетта и тащит его к МакКею. С Бекетта как рукой снимает сон, когда он видит МакКея, и врач долго и обстоятельно осматривает его и подтверждает предположение Шеппарда. МакКею предстоит продолжительный период восстановления, но он выживет, а больше Шеппарда ничего не волнует.

Осмотр не потревожил сон МакКея, и Шеппард ложится рядом с ним, осторожно кладет руку ему плечо, стараясь не затруднять дыхание. Усталость наваливается свинцовой подушкой. Шеппард засыпает, как будто его огрели тяжелым по голове.

Утром МакКея нет ни под рукой Шеппарда, ни где бы то ни было еще.

Джинни тихонько плачет, цепляясь за куртку Калеба, а Шеппард не находит себе места от ярости.

— Я был с ним всю ночь! — кричит он, бьет кулаком в стену и не чувствует боли. — Я уснул всего на час под утро, когда ему стало легче! Кризис прошел! Бекетт это подтвердил! Он не мог умереть!

— Джон… — задушенно говорит Джинни, но Шеппард коротко рубит рукой воздух, и она умолкает.

Калеб только бросает на него быстрый укоризненный взгляд и крепче обнимает жену.

Несколько минут Шеппард ходит туда-сюда, заставляя легкие работать, освобождая мозг от красной пелены, потом тихо заявляет:

— Мне нужно узнать, куда деваются мертвые.

— Как, Джон? — устало спрашивает Джинни. — Вряд ли тебе ответят, если ты спросишь. И уж точно на экскурсию по кладбищу не поведут. Я думаю, их просто сбрасывают с поезда. — Она вздрагивает. — Я даже отчасти надеюсь, что их просто сбрасывают.

— Я должен узнать, — упрямо повторяет Шеппард. — Должен.

Еще никогда ему в голову не приходила такая крамольная идея. До апокалипсиса он, конечно, жил лучше, чем сейчас, но он, как и все, верил в неприступность передних вагонов, да и в одном из первых бунтов его изрядно потрепало, больше ему не хочется. Но то, что он замыслил сейчас, не бунт, говорит он себе и не верит. Никто не пострадает — и снова сомнительно. Он даже, возможно, пойдет один — вряд ли.

Но Шеппард не может не пойти. Ему нужно знать наверняка, что МакКея забрали на законных основаниях.

Он собирает своих ребят, рассказывает все, выворачивает перед ними всего себя и говорит:

— Я не имею права требовать пойти со мной, но я прошу.

Декс и Тейла просто кивают, не сговариваясь. Форд и Бейтс переглядываются, тяжело вздыхают и тоже встают, пусть и нехотя. За ними неуверенно поднимаются еще человек пять.

— Достаточно, — говорит Шеппард, чтобы пресечь ненужные терзания оставшихся. — Выдвигаемся завтра в десять утра. Возьмите оружие.

Оружие у них самое примитивное: заточенные куски тонкой внутренней обшивки, отвалившиеся от стен. Пожалуй, можно было бы смастерить что-то вроде пращи и еще что-нибудь, но у Шеппарда сейчас ни на что не хватит терпения.

Ночь он проводит на койке МакКея, пытаясь вызвать в голове и в теле воспоминания о том, как у него из-под бока стащили не самого смирного и послушного человека, пусть и тяжело больного. Но воспоминаний нет никаких.

Маленький отряд выдвигается в десять утра. Электронный умелец, уцелевший после последнего бунта ухищрениями женщин, способных спрятать что угодно, открывает им двери, за которыми начинается территория передних, и с этой минуты Шеппард постоянно думает, какую беду, может быть, навлек на задних. Но он идет вперед, и его люди, наверняка думающие о том же, идут за ним.

Они шагают по вагонам, между которыми уже нет таких сложных преград, как между первым задним и последним передним, и обстановка вокруг становится все ярче и комфортнее. Люди Шеппарда зачарованно оглядываются, во все глаза пялятся на озадаченно шепчущихся передних, но Шеппард только крепче сжимает в руке рукоять прижатой к запястью заточки.

Первая — она же последняя — схватка случается в вагоне-библиотеке. За ним, по всей видимости, начинается специализированная зона, куда простым передним не так просто попасть. Тамбур отделяется от вагона глухой дверью; она не заперта, но за ней стоят двое солдат с автоматами, и на Шеппарда немедленно взглядывают два дула. Однако эффект неожиданности и численное преимущество еще никто не отменял, и скоро в распоряжении отряда оказывается два рабочих заряженных автомата. Один Шеппард берет себе, второй отдает Форду.

Умелец снова берется за дверь, и отряд входит в вагон, в котором эффект неожиданности оказывает воздействие не на тех, на кого должен был, а численное преимущество просто исчезает.

Наверно, в вагоне происходит что-то еще, но Шеппард видит только МакКея в чистой, доапокалиптической одежде, с кипой бумаги в руках, стоящего на возвышении и увлеченно вертящего какие-то ручки на огромном пульте управления. И МакКей единственный, кто подпрыгивает от неожиданности, когда отряд вваливается в вагон. Увидев Шеппарда, МакКей выпускает из рук бумагу. Листы летят на пол вагона.

Вид МакКея, живого, здорового и процветающего, мгновенно топит Шеппарда в вяжущем отчаянном облегчении, — и в то же время от него становится больно, потому что Шеппард не знает, что с ним таким делать. Если бы он нашел МакКея висящим на ржавых цепях в сыром карцере, всего в крови, все было бы ясно, и Шеппард просто пошел бы по передним вагонам, убивая каждого, кого не видел ежедневно в задних. Если бы он нашел его труп или вызывающее доверие свидетельство о его смерти, он, наверно, застрелился бы. А вот как ему реагировать на доброе отношение передних к МакКею?

Впрочем, ему почти сразу помогает тот самый солдат с изъеденным оспинами лицом, который всегда сопровождал передних во время сборов. Он, оказывается, стоит рядом с МакКеем, следя за его работой, и теперь вытаскивает пистолет и, приставив его к голове МакКея, говорит:

— Приношу глубочайшие извинения за неудобство, доктор МакКей, но я вынужден привлечь вас к обезвреживанию ваших друзей.

Побледневший, но не дрогнувший МакКей смотрит на Шеппарда, сжав губы. Шеппард понимает, что МакКей не может решить, взять ответственность за развитие событий на себя или переложить ее на Шеппарда. У этой дилеммы, однако, есть только одно решение, и оно не во власти МакКея, потому что дуло пистолета, ерошащее короткие волосы за ухом, парализует волю Шеппарда сильнее, чем если бы его самого ткнули стволом в голову.

Он медленно опускается на колени, как раньше, в армии, в плену, кладет на пол автомат и отталкивает его от себя, и сцепляет пальцы за головой. Он слышит сзади шуршание и металлический стук, и ни единого слова. Потом к Шеппарду придет жгучий стыд перед ребятами, но сейчас он способен только мысленно умолять убрать от МакКея все, что может причинить ему вред.

Рядовой Оспина учтиво кивает и убирает пистолет от головы МакКея.

Шеппарда и его людей с торжествующими криками снова вздергивают на ноги, втаскивают оставшихся в тамбуре в вагон — не без помощи солдат, словно из воздуха вагона-библиотеки соткавшихся. Отряд тычками гонят к возвышению, и Шеппард, ступая по рассыпанным листам, едва не сворачивает шею, когда его проводят мимо МакКея. В ту же секунду МакКей звонко выпаливает:

— Я отказываюсь работать, если вы тронете их!

Рядовой Оспина удивленно поворачивается к МакКею, заинтересованно хмыкает.

— Всех? Или вы подразумеваете кого-то конкретного?

МакКей не отвечает, но взгляд, молниеносно брошенный на Шеппарда, достаточно красноречив. Оспина удовлетворенно откидывает голову назад, а МакКей страдальчески сводит брови и отворачивается.

— Я понял вас, доктор МакКей, — говорит Оспина, пару мгновений задумчиво покусывает нижнюю губу и приказывает солдатам, указывая на Шеппарда: — Этого вместе с доктором МакКеем отвести в его купе. Что делать с остальными, сами знаете.

МакКей срывается с места, сбегает по лесенке, расталкивает конвой и хватает Шеппарда за руку. Так они и идут дальше, и Шеппард с трудом отрывает от МакКея взгляд уже перед самым тамбуром, пытаясь разглядеть, куда повели ребят. Но сзади только плотный ряд солдат.

Их приводят в просторное купе, красиво и эргономично обставленное. Солдаты уходят; звука запираемого замка Шеппард не слышит, но чувствует, что в коридоре застыли часовые.

МакКей стоит перед ним, все еще держа его за руку, и смотрит на него огромными светлыми глазами. Не ждет объяснений, не просит разрешения оправдаться, просто смотрит. Губы Шеппард двигаются сами собой:

— Ты живой.

МакКей моргает, словно просыпаясь. По его лицу проходят по очереди недоумение, тревога и ужас.

— Тебе не сказали, что я в порядке, — шепотом говорит он. — Тебе должны были сообщить!

— Не сообщили, — отвечает Шеппард и трогает прохладный лоб МакКея. — А ты правда в порядке?

МакКей кивает, все еще под впечатлением от своего открытия.

— За час поставили на ноги.

— Ты и дома поднялся бы, — бормочет Шеппард и вдруг чувствует, как шоковая анестезия подтаивает и сердце начинает трепыхаться жалобно и болезненно. — Почему надо было забирать тебя ночью?

— У нас тут что-то вроде секретной лаборатории, — с ноткой гордости объясняет МакКей. — Мало кто из передних о ней знает.

— У вас? — повторяет Шеппард; он сам не ожидал, что это так глубоко уязвит его. — Это уже называется «у вас»?

МакКей хмурится:

— Прости, я не то имел в виду.

Шеппард сжимает руку МакКея, призывая себя успокоиться.

— Значит, с тобой здесь хорошо обращаются?

МакКею хватило одной ошибки, чтобы впредь следить за языком.

— Хорошо, — сдержанно подтверждает он. — Здесь очень много возможностей для ученого моего уровня. И они нуждаются в таких, как я.

— А что, своих не хватает? — недоверчиво спрашивает Шеппард.

Губы МакКея чуть презрительно кривятся.

— Своих тут, кажется, и нет.

— А мистер Кауэн?

МакКей мнется, как-то конфузливо улыбается.

— Да… — бормочет он, — мистер Кауэн, конечно… А ты, — вдруг вскидывает голову, — новый бунт устроил? Из-за меня?

— Это не бунт, — чуть испуганно говорит Шеппард, — это поисковая экспедиция. Я не поверил, что ты умер. — Он проводит рукой по волосам. — Хотя, наверно, проблем от нее будет не меньше, чем от бунта.

— Среди пунктов нашего с ними уговора были отмена телесных наказаний и повышение уровня жизни в задних вагонах, — сообщает МакКей. — И я скорее верю, чем нет, что они выполнят свою часть.

Шеппарду очень, очень не нравится слово «уговор», особенно в сочетании со словом «пункты». От него веет могильной окончательностью и обреченностью. МакКей, кажется, понимает, о чем думает Шеппард. Лицо его приобретает виноватое выражение.

— Ты не собираешься возвращаться? — наверно, не стоило говорить это, но Шеппард не справляется с собой.

МакКей наконец отпускает его руку и отходит к большому письменному столу.

— МакКей, — говорит Шеппард, проглатывая комок отчаяния. — МакКей. А как же я?

— Ставишь меня перед выбором? — спрашивает МакКей ровным голосом. — Возможность заниматься любимым делом и покой в задних вагонах или ты?

Шеппард молчит. Спазм то схватывает сердце, то отпускает, и Шеппард гримасничает от боли. Он не может смотреть на МакКея в чистой рубашке, с чистой кожей, которая, оказывается, еще белее, чем Шеппард мог представить, с умиротворенностью в глазах. Когда он смотрит на такого МакКея, он чувствует себя свинопасом, нацелившимся на принцессу.

— Нет, — наконец через силу говорит он. — Не ставлю. Кто я такой, чтобы ставить? Что я могу тебе предложить, чего у тебя нет здесь?

Он умолкает, с силой растирая ладонью грудь. МакКей в несколько шагов преодолевает расстояние между ними, встает вплотную, на Шеппарда, впрочем, не глядя.

— Давай-ка притормозим, — сквозь зубы говорит он, — а то мы сейчас друг друга до инфаркта доведем.

Шеппард закрывает глаза, борясь с желанием сделать шаг назад, словно боясь испачкать МакКея. Он чувствует, как ему на плечи ложатся руки, оглаживают, спускаются на талию; МакКей прижимается к нему, упирается лбом в шею.

— Что нам делать, Джон? — устало спрашивает он, и из Шеппарда, как воздух из шарика, тоже выходит все напряжение, копившееся с той минуты, когда он увидел МакКея, и почти достигшее концентрации, достаточной для решительных действий.

— Минуту назад я был готов начать сворачивать шеи и где-нибудь на третьем десятке поймать головой пулю, — хрипло говорит он. — А теперь не знаю. Как по-твоему, что со мной сделают?

— Если я скажу, что ты мне нужен, причем живым и невредимым, возможно, тебя отдадут мне. Насчет остальных… — МакКей не договаривает, и Шеппард благодарен ему и за это.

Шеппард открывает глаза, слегка отталкивает МакКея и заглядывает ему в лицо, измученное и жалобное.

— Что будет, если меня отдадут тебе? — спрашивает он. — Мы будем жить долго и счастливо, словно и не было никакого апокалипсиса, якобы обеспечивая нормальную жизнь задним вагонам, и работать на тех, кто почти двадцать лет превращал нас в дерьмо? — Он чувствует, что снова заводится, и сжимает плечи МакКея, отчаянно желая найти правильные слова, которые и ему самому помогут определиться, что делать дальше. — Мы с тобой иногда говорили, как было бы здорово вернуться в нормальные условия, помнишь? Теперь нам вроде как предоставляют такую возможность, а я понимаю, что не проживу здесь и пяти дней.

МакКей мягко поводит плечами, скидывая руки Шеппарда, и медленно описывает круг по купе. Глубоко задумавшись, он останавливается у стола, перебирает бумаги, катает по светлой столешнице блестящий карандаш.

— Если бы тебя поставили перед выбором: вернуться одному или остаться со мной — что бы ты выбрал? — спрашивает он, не поднимая головы.

Шеппард зажмуривается. Ответ у него готов, и если бы он в нем сомневался, не пришел бы сюда. Но это не значит, что ему легко ответить.

— Тебя, — коротко говорит он и видит, открывая глаза, как МакКей опускает плечи и проводит рукой по лицу.

— Тогда я вынужден просить тебя остаться, Джон.

— Что за день такой, — театрально всплескивает руками Шеппард, — какая-то неведомая сила всех вынуждает что-то делать!

МакКей смотрит на него тяжелым взглядом, но не успевает ничего сказать. Дверь, мягко шурша, отъезжает в сторону. Входят солдаты и выразительными жестами командуют: «На выход!»

Кабинет, куда их приводят, изредка подталкивая Шеппарда стволом в спину, — самое роскошное помещение, что видел Шеппард в своей жизни, а он повидал немало. Везде красное дерево, маркетри, серебро, на дальней стене — гобелен с какой-то батальной сценой. Огромные, кристально чистые окна, тяжелые бархатные портьеры, светлый ковер с длинным ворсом, по которому хочется пройтись босиком. За внушительным письменным столом сидит рядовой Оспина и пишет что-то. Он поднимает голову, только когда Шеппарда и МакКея подводят вплотную к столу.

— Вы, наверно, удивлены, мистер Шеппард, — доброжелательно говорит он, улыбаясь. — Наверно, ломаете голову, почему сам мистер Кауэн присутствовал на самом распоследнем сборе задних и даже иногда выдавал им еду и водил на медосмотры. Дело в том, что мистер Кауэн давно умер. Меня вы можете называть мистер Акастус. Я здесь главный.

Шеппард смотрит на МакКея, МакКей уныло разводит руками, словно говоря: ну вот так.

— Уверен, что вам не нужно объяснять, как вести себя, — продолжает мистер Акастус. — Не буду вас обманывать: вы не гость, вы пленник и живы только потому, что мы очень дорожим доктором МакКеем и готовы потакать некоторым его слабостям. Так что если как-либо спровоцируете моих людей, не обессудьте. — Он снова начинает заполнять какую-то таблицу в большом журнале. — Вопросы, пожелания? В пределах разумного, конечно.

— Где мои люди? — спрашивает Шеппард.

Акастус не отвечает, только мельком взглядывает на него и продолжает писать.

— Они хотя бы живы? — не сдается Шеппард.

— Я же сказал, в пределах разумного. На этот вопрос вам никто не ответит, во всяком случае, правдиво.

— Почему? — спрашивает Шеппард, понимая, что строить дурачка бесполезно.

Акастус отрывается от бумаг и смотрит на него с отеческим упреком во взоре. Шеппард изо всех сил пытается сохранить простодушно-глупую мину.

— Ни за что не поверю, что вы меня боитесь.

— Мистер Шеппард, — вздыхает Акастус, — если вы считаете, что только вы помните доапокалиптические боевики, где злодей рассказывал герою все свои прошлые и будущие планы, обеспечивая его полезной информацией и временем, вы заблуждаетесь. Я тоже отлично их помню. Я считаю задних людьми второго сорта, но не беспомощными детьми. И, доктор МакКей, — глубоко посаженные черные глазки внимательно смотрят на МакКея, — мы пошли навстречу вашим желаниям и оставили мистера Шеппарда в живых и в вашем распоряжении. Тем не менее, рекомендую вам впредь не злоупотреблять нашим расположением. Вы, бесспорно, блестящий ученый, но осторожность никому никогда не вредила. Незаменимых нет, друг мой.

На этом аудиенция заканчивается, и их выпроваживают из кабинета.

Вечер самого безумного дня в постапокалиптической жизни Шеппарда застает его и МакКея сидящими рядом у окна и молчащими. Когда становится совсем темно, МакКей целует Шеппарда, и тот отвечает после почти незаметного колебания.

* * *

Жизнь в этом странном заключении была бы совсем не плоха, если бы Шеппарда не мучили мысли о ребятах и ощущение общей неправильности недалекого прошлого и настоящего. С одной стороны, и ребята знали, на что идут, и сам Шеппард шел сюда за МакКеем, какового и получил на руки в лучшем виде. С другой стороны, стыд и ощущение неправильности никуда не деваются, сколько бы Шеппард ни пытался утишить их.

МакКей испытывает примерно то же самое. Он наслаждается возможностью запустить все шестеренки в мозгу на полную, но ему тяжело смотреть на мучающегося Шеппарда.

Среднее арифметическое получается какое-то серое, гладкое и довольно тоскливое. Хотя скоро оно начинает ползти в сторону минуса.

У МакКея заваривается некое дело с преснорожим Радимом, и дело это требует тесного взаимодействия, часто в нерабочее время. Как минимум четыре вечера в неделю нахохлившийся мрачный Шеппард враждебно смотрит из глубокого кресла, как на другом конце комнаты МакКей и Радим шушукаются, ругаются, размахивают бумагами и тычут пальцами в какие-то чертежи. Относительно радует Шеппарда только довольный вид МакКея и приподнятое настроение, в котором его почти всегда оставляет Радим. Шеппард даже не особенно ревнует.

Так продолжается около месяца.

От нечего делать Шеппард много смотрит в огромное окно (не то что мутные задние бойницы) и много думает. Теперь он позволяет мыслям забредать туда, куда раньше решительно закрывал им путь. Все равно хуже уже не станет, они с МакКеем в капкане, который неспособны открыть без посторонней помощи, а ее ждать неоткуда. Всех, кто был достаточно смел для похода на передние вагоны, Шеппард забрал с собой, и их уже, скорее всего, нет в живых.

И Шеппард строит гипотезы и проистекающие из них диспозиции. Например, допускает, что ледниковый период когда-нибудь кончится, причем на их с МакКеем веку. Особенно развернуться в своем воображении ему не удается, все-таки слишком редко он пользовался им в последние годы, и оно утратило былую гибкость. Но все равно кое-что получается. Шеппард видит, как они идут по белому ковру (даже вспоминает, как скрипит снег под ботинками), как находят укрытие, разжигают первый костер нового мира. За ними шагают люди, растаскивают угли от их костра по другим убежищам, и земной шар постепенно освещается и согревается. Дальше перед мысленным взглядом Шеппарда начинают плыть разрозненные образы заново развивающихся ремесел, строящиеся дома, постепенно отступающий снег. Иногда он пытается разработать свод правил, которые не дадут апокалипсису повториться, но на это его не хватает, слишком многое нужно объять. Однако думать о будущем вне поезда он не перестает.

Вполне возможно, что подобные мысли полностью подчинили себе сознание Шеппарда и белое пятно на снегу, чуть-чуть отличающееся от него оттенком, удаляющееся от поезда тяжелыми прыжками, ему пригрезилось. Он встает со стула, с которого созерцал девственный пейзаж за окном, и прижимается щекой к стеклу. Поезд огибает высокий снежный бархан и мчится к скособочившемуся скелету высокого здания. За несколько секунд перед тем, как бархан скроется за скелетом, Шеппард видит, как белое пятно появляется на вершине бархана, теперь уже четко выделяясь на фоне набрякшего снежной бурей неба.

— Я, похоже, сошел с ума, — говорит Шеппард скорее себе, чем МакКею, но тот отрывается от работы и быстро подходит к Шеппарду.

— Что случилось?

— Я видел какое-то животное, — объясняет Шеппард, старательно сохраняя спокойствие. — Большое, белое. Вроде белого медведя. Живое. Бегущее.

МакКей несколько секунд смотрит в окно, потом чуть дольше на Шеппарда, странно улыбается и уходит, похлопав Шеппарда по плечу.

Возвращается он минут через пятнадцать, и не один, а с Радимом. Шеппард демонстративно отворачивается, но внимательно прислушивается к происходящему у него за спиной.

— Он видел медведя, — говорит МакКей.

— Ну и что? — спрашивает Радим, и Шеппард отчетливо представляет, как он пожимает плечами и складывает руки на груди.

— Ну и то, — раздраженно отвечает МакКей. — Долго ты еще будешь его томить? Скоро будет поздно, он весь пропитается воздухом передних вагонов и не захочет уходить отсюда.

— Не дождетесь, — громко замечает Шеппард, по-прежнему глядя в окно.

МакКей подходит к нему, берет за локоть.

— Мы сейчас расскажем тебе кое-что. Постарайся отнестись к этому серьезно, потому что это очень важно и может изменить жизнь всего поезда. Но нам нужна твоя помощь. Все, на что ты способен.

Шеппард хмурит брови. С одной стороны, хотел перемен — получай. С другой — к Радиму он и притерпелся-то с трудом, а тут, похоже, придется работать с ним вплотную. После минутного колебания желание вырваться из золотой клетки перевешивает, и Шеппард говорит:

— Выкладывайте.

МакКей тянет его к дивану. Они садятся рядом, Радим удобно усаживается в кресло напротив.

— Готовится переворот, — торжественно объявляет МакКей, — в котором мы с тобой примем деятельное участие.

— Ладно, — осторожно говорит Шеппард, ожидавший чего-то вроде этого. — А поподробнее?

МакКей открывает рот, чтобы ответить, но Радим поднимает руку, прося дать ему слово, и МакКей кивает.

— В наших лабораториях, — не торопясь начинает Радим, — сейчас идет бурная работа, частью которой в свое время стал и доктор МакКей. Ученые трудятся каждый над своим сектором. Они думают, что работают во имя улучшения двигателя, — он произносит слово «двигатель» не так, как другие передние: в его устах это просто слово, просто механизм, а не Великий Священный Податель Жизни и Процветания. — Кое-какие штуки действительно могут слегка оптимизировать его работу, но это не более, чем побочный эффект. Когда все будет готово, вагоны подвергнутся небольшой модификации. Соединенные в единую цепь, разработки ученых не позволят поезду остановиться. Если двигатель прекратит работу, по поезду пройдет волна взрывов, от головы до хвоста, в каждом вагоне.

— Если поезд остановится, нам и без взрывов крышка, — фыркает Шеппард.

— Не спеши с выводами, — оживленно отвечает МакКей и лукаво улыбается. — И — знаю, поздновато просить об этом, но не спеши навешивать на Радима ярлык «бесполезный передний». Он знает, как остановить поезд, чтобы все вагоны не взорвались разом.

— Ладно, допустим, тебе это зачем-то надо. А что ему за корысть тебе помогать? — сварливо спрашивает Шеппард, по-прежнему игнорируя Радима.

— Моя сестра умерла от лучевой болезни, поработав над «усовершенствованиями» для двигателя, — невозмутимо отвечает Радим. — Не волнуйтесь, мистер Шеппард, доктору МакКею ничто не угрожает, его квалификация позволяет ему работать с более тонкими и менее опасными механизмами. В конце концов наши машинисты спохватились, но к тому времени многие из нас умерли. Теперь они загребают жар руками задних. Вы, мистер Шеппард, думаете, что ваши больные и старики, исчезающие по ночам, умирают, пока вы спите, и их оперативно устраняют передние, чтобы разлагающиеся трупы не отравляли воздух? Это правда лишь отчасти. Если вы заглянете в наши лаборатории, вы увидите, что в них работают одни покойники-задние. Возможно, вы, мистер Шеппард, также думаете, что все больные заболели сами собой. Но и это не так. Иммунитет людей из задних вагонов уже много лет непробиваем для когда-то опасных внешних воздействий вроде вирусов и болезнетворных бактерий, и все хвори спровоцированы передними вагонами через еду или инъекции при медосмотрах. Конечно, нам не нужны все, кого мы заражаем, и люди, не представляющие для нас ценности, чаще всего выздоравливают. Иногда выздоравливают некоторые из тех, кто нам нужен, чтобы не вызывать подозрений, но им суждено заболеть еще раз и вынырнуть из лихорадочного бреда уже в передних вагонах. — Губы Радима трогает тонкая улыбка. — Хотя, по всей видимости, в мерах предосторожности нужды не было, никакой закономерности вы не вывели. А может, именно благодаря им и не вывели.

Шеппард все еще не смотрит на Радима, но и нарочито не замечать его перестает. Теперь он уставился в пол, выложенный кремовым паркетом, и спрашивает сам себя, почему откровенность врага не вызывает ощущения опасности. Ему очень хочется допустить мысль, что этому конкретному врагу можно довериться, вот и МакКей явно к нему расположен. Но Шеппард не привык так быстро открывать объятия кому бы то ни было, особенно врагам.

— Вам что, сладкая жизнь надоела? — угрюмо интересуется он, обращаясь к паркетине.

— Мне надоел поезд, — с сердцем говорит Радим, и Шеппард от удивления поднимает голову и смотрит на него. — Мне надоела эта замкнутая экосистема, которой мои товарищи так восхищаются. Я задыхаюсь здесь. — Лицо его заливает яркий румянец, он закусывает губу и встряхивает волосами, беря себя в руки. — Кроме того, — продолжает он уже прежним доброжелательно-отстраненным тоном, — вы действительно видели живое животное, и именно белого медведя. Ледниковый период подходит к концу. Снег тает, ледяные шапки на рельсах становятся все рыхлее, лавины сходят чаще. Все больше времени требуется, чтобы замороженная человеческая конечность разбилась от удара кувалдой. Акастус знает об этом; именно потепление и заставило его придумать способ не дать поезду остановиться, потому что рано или поздно обязательно появятся те, кто захочет сойти. А он фанатик, сумасшедший, он не может позволить кому-то выйти из-под его контроля, то есть покинуть поезд; это здесь он царь и бог, за пределами поезда его быстро поставят на место, причем совсем не выдающееся. Остальные посвященные, кроме меня и моих людей, не хотят верить в потепление. Всех пугает перспектива оставить поезд и строить мир заново. Они и правда не справятся с этим.

— А вы? — спрашивает Шеппард и кашляет: в горле пересохло — он слушал с открытым ртом.

Радим улыбается.

— А мы справимся. И вы, задние, справитесь. Поэтому вы нам нужны. Вот какая у меня корысть.

В глазах у Шеппарда начинают роиться черные и белые мушки, и он закрывает лицо руками, не хочет, чтобы кто-то видел, как подергивается его лицо. Странно, так долго и часто представлял себе практически эту самую ситуацию, а когда оказалось, что она возможна, пал духом.

Он слышит шорох и шаги: видимо, МакКей знаком попросил Радима уйти. Когда дверь за передним закрывается, МакКей кладет руку Шеппарду на плечо. Шеппард чувствует, что МакКей улыбается.

— Слишком много информации за последнее время, — бормочет Шеппард, сжимая голову ладонями, неспособный хоть чуть-чуть разозлиться. — Мистер Кауэн не главный, главный на самом деле солдат, которого каждый из нас знает в лицо, как себя самого, и единства в передних вагонах нет, и конец света был не окончательный. Перегрузка. Перегрузка. Отключение системы через три минуты.

— Мне этого хватит, — говорит МакКей и тянет Шеппарда на себя.

— Подожди, — просит Шеппард. — Я сейчас ни на что не способен, только недоумевать и метаться.

МакКей отпускает его, заглядывает ему в лицо.

— Ты недоволен? — спрашивает он, ставя брови домиком. — Неужели правда прикипел к вольготной жизни?

— Господи, нет, конечно! — Шеппард встает и начинает мерить шагами комнату. — Просто я так часто думал об этом... о том, что, может быть, мы доживем до конца зимы... И тут приходит этот и заявляет, что птицы возвращаются в гнезда и он вчера нашел первый подснежник. Ты бы сразу во все поверил на моем месте?

— Наверно, нет, — задумчиво говорит МакКей. — Но мне ты сразу поверить можешь?

Шеппард останавливается и поворачивается к нему. МакКей смотрит на него со спокойной уверенностью — в нем, в себе, в будущем, какое бы оно ни было. И Шеппард думает, а почему бы ему, собственно, не поверить сразу? Он ведь уже решил, что хуже не будет. Значит, вполне можно просто положиться на МакКея и делать, что он скажет. Исполнитель приказов из Шеппарда не очень хороший, но для МакКея он постарается.

— Тебе могу, — отвечает он.

МакКей улыбается.

— Тогда иди сюда, — требует он, и тут уж Шеппарду не отвертеться.

* * *

Судя по всему, подготовка к перевороту идет полным ходом, но Шеппарду пока ничего не поручают и даже в планы не посвящают.

Как-то вечером Радим приводит с собой мрачного типа, с которым МакКей деловито обменивается рукопожатием.

— Это Тайрус, — говорит Радим Шеппарду. — С его дочерью Сорой вы очень хорошо знакомы. Из-за нее он и присоединился к нам.

— Что, его она тоже периодически высовывает на улицу? — не удерживается Шеппард.

Тайрус хмурится и отворачивается, а МакКей мягко просит:

— Не надо, Джон. Мы с одной стороны баррикад.

— Мы начинаем действовать, мистер Шеппард, — говорит Радим, — так что настройтесь на серьезный лад, пожалуйста.

Шеппард неохотно кивает. Радим начинает рассказывать, обращаясь преимущественно к Шеппарду:

— На данный момент в цепи готовы первые три звена. Схема действий на случай, если цепь Акастуса все-таки охватит весь поезд, нами детально проработана, так что мы можем не торопиться. С другой стороны, до момента включения цепи у нас есть довольно много времени, и можно попробовать остановить поезд, пока нет необходимости размыкать цепь. Но я слабо представляю себе, как это сделать, если не брать в расчет кровавую бойню, для которой у нас не хватит человеческих ресурсов. Думаю, мистер Шеппард, пора вам включаться в процесс. Попробуйте придумать, как нам овладеть поездом.

Отлично, думает Шеппард, поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Но в голове уже клубятся неясные черновики мыслей, сливаются, обмениваются фрагментами, растворяются за несостоятельностью, оформляются, проясняются.

— Вы очень дорожите своими товарищами? — рассеянно спрашивает Шеппард.

Радим и Тайрус переглядываются.

— Теми, кто не с нами, не слишком, — отвечает Радим. — Но, мистер Шеппард, я ведь говорил…

— Да-да, — отмахивается Шеппард, — на бойню не хватает людей, я помню. Подождите.

Он упирается локтями в колени, трет лоб, сосредоточенно жует губу, ловя за хвост ускользающую мысль.

— Овладеть поездом вы хотите, только чтобы его остановить? — уточняет он. — И гибель Акастуса весьма желательна?

— Да и да, — подозрительно щурясь, отвечает Тайрус.

— А нельзя, — медленно говорит Шеппард, — отцепить задние вагоны? Подождать, пока они остановятся, и взорвать передние? МакКей говорил, что у вас там все на спутнике завязано. Значит, вам неважно, где будет локомотив? Там, конечно, еда и все такое… Но какое-то количество необходимых вещей, которого хватит на первое время, можно постепенно переправить в задние вагоны…

Он поднимает голову и спотыкается на полуслове. Все смотрят на него так, будто он вытащил из кармана голову Акастуса.

— Это можно сделать не из кабины? — не дыша спрашивает МакКей.

— Это стоит как минимум пристального внимания, — так же бездыханно отвечает Радим. — Тайрус, пойдем.

Они уходят не попрощавшись. Шеппард осторожно тычет пальцем в неподвижного МакКея, не сводящего с него огромных глаз.

— Я правильно понял, что эпидемия паралича вызвана восхищением моим планом? — тихо интересуется он.

— Правильно, — хрипло говорит МакКей. — Как тебе это в голову пришло?

Шеппард пожимает плечами.

— Просто вы еще в поезде и он продолжает казаться вам единым и неделимым, а я уже снаружи и поезд для меня — пройденный этап. Его остатки могут пригодиться в будущем, но и только.

Во взгляде МакКея появляется тот странный оттенок, который Шеппарду никогда не удается толком расшифровать.

— Пройденный этап? — спрашивает он. — Уже снаружи?

— Не понял, чего ты не понял, — признается Шеппард.

— Я не понял, как тебе удалось так быстро перестроиться, — объясняет МакКей. — Я думаю над этим планом больше месяца, Радим и его люди — гораздо дольше. Ни он, ни я не можем отделаться от приступов ужаса перед тем, что хотим сделать. А ты здесь без году неделю, и поезд для тебя — пройденный этап. Как?

Шеппард пожимает плечами.

— Наверно, это оттого, что я не знаю деталей и технических подробностей. К тому же меня сейчас волнует, как уберечь тебя от гнева мистера Акастуса, если не выгорит, и не дать тебе замерзнуть и оголодать насмерть, если все получится.

МакКей качает головой, не сводя с Шеппарда глаз.

— Потрясающе, — говорит он. — Это просто потрясающе. Ты знаешь… я давно хотел тебе сказать… Наверно, сейчас это прозвучит немного… Ну, как реакция на твою заботу обо мне. Но поверь, что это не только и не столько реакция. Не обмен любезностями. Это все ты и твои… В общем, я…

Он силится сказать что-то, но не может, и Шеппард сглатывает.

— Да, — тихо говорит он. — Я понял. И я тебя.

МакКей стесненно кивает, как будто у него болит шея, и к этой теме они больше не возвращаются. К тому же приходят Радим и Тайрус с планами и чертежами поезда и рассказывают, что расцепить вагоны хоть и трудно, но можно. Между ними имеются герметичные переборки, но в передних вагонах они так давно не использовались, что неясно, сработают ли.

— Вы все-таки решили сохранить передние вагоны? — спрашивает Шеппард. — Будь я главным, я бы не стал брать с собой в новый мир их обитателей.

— Я рад, что вы так оптимистично смотрите вперед, мистер Шеппард, — говорит Радим («Но вы не главный», — додумывает Шеппард), — но людям в нашем положении не стоит пренебрегать ничем, что может облегчить наше существование в первые дни снаружи. В передних вагонах есть вещи и оборудование, которые не перетащишь в задние, не возбудив подозрений, или в принципе немобильные. В идеале было бы отлично сохранить весь поезд, но не думаю, что нам это удастся. Придется пожертвовать как минимум первыми шестью вагонами, не считая локомотива.

— Почему шестью? — уточняет Шеппард.

— Мы планируем собрать всех, якобы для прослушивания обращения Акастуса, и отцепиться от них. Передние вполне уместятся в трех вагонах, но отцепка, скорее всего, будет шумной, и нам нужны буферные вагоны. Двух сзади и одного, чтобы отгородить собрание от локомотива, должно хватить.

Шеппард решает, что им виднее, да и правы они, в общем-то.

— Что буду делать я? — спрашивает он, и Радим одобрительно кивает.

— Мы хотим, чтобы вы — не в одиночестве, разумеется — осуществили зачистку передних вагонов, которые останутся в нашем распоряжении, в случае необходимости и собственно расцепку.

МакКей дергается и садится прямо.

— Разве твои люди не могут сделать это сами? — тревожно спрашивает он. — Они лучше знают передние вагоны, посвящены во все технические тонкости…

Радим и Тайрус искоса переглядываются и мнутся. Они же мне не доверяют, вдруг понимает Шеппард. Что ж, имеют полное право. Он говорит, кладя руку на локоть МакКея:

— Я все сделаю. Только покажите, как, и не перед самой операцией, а загодя, чтобы я смог отработать свои действия.

— Конечно, — любезно улыбается Радим, и Шеппард тоже корчит вежливую рожицу.

— Вот еще что, — спохватывается он, — надо предупредить задних. По-хорошему надо бы спросить их, хотят ли они участвовать в вашем плане, но мне почему-то кажется, что вы не станете откладывать операцию, чтобы провести референдум.

— Вам правильно кажется, — кивает Радим. — Мы предупредим их, не волнуйтесь.

Он встает, но Шеппард ловит его за рукав и вопросительно поднимает брови. Радим устало вздыхает, с него на мгновение слетает налет официоза, и он обещает так, что Шеппард верит:

— Мы предупредим, проведем разъяснительную беседу и убедим сомневающихся. Я же сказал: вы нам нужны, вы все.

— Расслабься, — говорит Шеппард МакКею, когда передние уходят. — Ничего со мной не случится.

Не обращая внимания на его слова, МакКей ходит по купе, щелкая суставами пальцев и кусая губы. Шеппард встает, ловит его за руки.

— Перестань, — мягко приказывает он. — У тебя что, без этого не за что попереживать?

— Есть, — кисло отвечает МакКей. — Именно поэтому мне совсем не нужен еще один повод для волнений.

— А ты какую роль мне отводил? Своего личного телохранителя?

МакКей вздыхает, сдаваясь.

— Что-то вроде, — вяло говорит он. — Ладно. Будем решать проблемы по мере их поступления.

— Вот это правильно, — соглашается Шеппард. — Расскажи-ка мне по-человечески, что там поначеркано в этих планах.

Поначеркано там много и путано для Шеппарда, но МакКей быстро вычленяет важное, отложив анализ остального на потом. Чтобы расцепить вагоны, нужно набрать код на наборном устройстве в тамбуре и одновременно повернуть два ключа в пазах на противоположных стенах.

— И ключи эти… — без особой надежды начинает Шеппард.

— У Акастуса, разумеется, — пожимает плечами МакКей.

— Ну, я предложил, — говорит Шеппард, — мне и добывать.

МакКей поджимает губы.

— Посмотрим.

Следующим вечером МакКей возвращается из своей лаборатории вместе с Радимом и Тайрусом. Вид у него мрачный, и Шеппард заключает, что посмотреть-то он посмотрел, но ничего утешительного не увидел. Однако Шеппард рад уже тому, что у них, похоже, есть план.

— Через три дня Сора докладывает Акастусу о результатах осмотра задних вагонов. Это всегда происходит за закрытыми дверями, никого туда не впускают, но если сделать вид, что на кону целость поезда, могут и пропустить. — МакКей задумчиво закусывает губу и добавляет: — А могут и не пропустить.

— Ну, попытка не пытка, — замечает Шеппард.

МакКей и передние невесело усмехаются.

— В нашем случае как раз наоборот, — отвечает МакКей, — но выбора у нас, разумеется, нет.

Передние переглядываются, но ничего не говорят. Тайрус протягивает Шеппарду браслет с маленьким пистолетиком-шприцем.

— Здесь наркотик, условно говоря, лишающий воли, но сохраняющий дееспособность. Уколете Сору и выведете ее оттуда. С Акастусом можете делать что угодно, по ситуации. Ключи у него на шее, под кителем.

— За разрешение делать что угодно, конечно, спасибо, — говорит Шеппард, — но мне кажется, вы переоцениваете мои способности. Может, дадите какое-нибудь средство не только против хрупкой девушки, но и против огромного мужика?

Радим смотрит на него, как на слабоумного ребенка.

— Боюсь, охрана вас неправильно поймет, заметив оружие, а она его заметит непременно.

— А если кранол? — не слишком уверенно предлагает Тайрус.

— Не думаю, что засунуть ему в рот наркоту будет проще, чем, скажем, задушить голыми руками, — кисло замечает Шеппард.

Тайрус слегка раздраженно улыбается.

— Наркотическое действие кранола вторично, — сообщает он. — В первую очередь это взрывчатое вещество.

— Ого, — только и может сказать Шеппард.

Радим задумчиво потирает подбородок.

— Если слегка доработать, добавить немножко спецэффектов, — размышляет он вслух, — и тщательно отмерить массу, может получиться хорошая отвлекалка.

— Как раз то, что мне нужно, — вкрадчиво говорит Шеппард.

Передние переглядываются.

— Мы посмотрим, что можно сделать, — говорит Радим. — Завтра доложим.

Они уходят. Шеппард смотрит на МакКея.

— Ты знал, что обдолбыши едят динамит?

— Понятия не имел, — тонким голосом отвечает МакКей.

На следующий день Тайрус приносит маленький бирюзовый кубик с темными вкраплениями.

— Сожмете его в руке, — инструктирует он Шеппарда, — и, когда он согреется, бросите в Акастуса, сдетонирует от удара. Мы добавили немножко дыма для красоты. Он не слишком полезный для дыхательной системы, тем более в сочетании с кранолом, так что…

— Не особенно дышите, я понял, — перебивает Шеппард.

Тайрус вздыхает и кладет кубик в ящик стола МакКея.

— Я с вами прощаюсь, — говорит он, — до самой расцепки, если она состоится. Если нет — мы больше не встретимся. Удачи вам… — Он колеблется пару секунд и протягивает Шеппарду руку. — И в любом случае спасибо.

— И вам спасибо… наверно, — бормочет Шеппард, пожимает руку и отворачивается.

— Да, Шеппард, — окликает его Тайрус уже от двери. — Про зачистку забудьте. Достаньте ключи и расцепите нас, остальное мы сделаем сами.

— Вот за это точно спасибо, — говорит Шеппард только самую малость язвительно, а МакКей вообще расплывается в радостной улыбке.

Когда за передним закрывается дверь, Шеппард подходит к столу, заглядывает в ящик, бесцельно перебирает бумаги и мысленно корректирует расписание операции. Хорошо, что не придется взаимодействовать с группой зачистки, отвлекаясь и теряя концентрацию. Одному все-таки проще.

МакКей вертит в руках браслет со шприцем, и Шеппард поспешно тянется к нему.

— А ну дай сюда. Иголки детям не игрушки.

МакКей отступает на шаг и защелкивает браслет на запястье. Взгляд его не предвещает ничего хорошего.

— Я иду с тобой. И за ключами, и на расцепку.

— Нет, не идешь, — мгновенно отвечает Шеппард.

— Нет, иду, — упирается МакКей. — Если тебе будет проще, представь, что я не могу доверить тебе одному такие тонкие материи и должен контролировать каждое твое движение.

Шеппард сводит брови к переносице и собирается как следует наорать на него, но МакКей обезвреживает его, положив руку ему на шею и заглядывая в глаза. В глазах у него Шеппард читает, что даже кандалы с пушечным ядром в виде брелока не удержат МакКея.

— Ты пришел за мной сюда, — тихо напоминает МакКей. — С моей стороны элементарная вежливость пойти с тобой теперь. Тебе не придется меня опекать. Время от времени я могу вести себя, как мужчина.

— А с Радимом ты согласовал свое участие? — уже понимая тщетность возражений, уныло спрашивает Шеппард.

— Согласовал, — отвечает МакКей, и Шеппард тяжело вздыхает. — Я возьму на себя Сору, а ты спокойно поиграешь с Акастусом в кости.

— Ладно, — ворчит Шеппард, — но только умоляю тебя…

— Давай договоримся, — обрывает его МакКей. — Я буду так же осторожен, как ты. Идет?

Шеппард закатывает глаза.

— Послал же черт гения.

МакКей фыркает.

Время до дня икс пролетает быстро, и Шеппард не смог бы внятно рассказать, чем они занимались в эти дни. Об операции они почти не думают, решив, что перед смертью не надышишься. В любом случае, они знают друг друга достаточно хорошо, чтобы сориентироваться и скоординировать свои действия по обстоятельствам.

— Я рад, что этот вагон уцелеет, — говорит Шеппард в ночь перед операцией. — Привык к этой кровати.

— А я привык к тебе, — бормочет МакКей ему в ключицу, — и тоже буду рад, если ты уцелеешь.

— Взаимно, — усмехается Шеппард.

Он думает, что заснуть не удастся, но наутро будильник с трудом поднимает их.

Люди Тайруса и Радима с зачисткой справились, хотя Шеппард сомневается, что было кого зачищать. Через вагоны, набитые весело галдящими в предвкушении передними, они идут спокойно, даже чуть улыбаясь. Через пустой буферный вагон они бегут, чтобы запыхаться, и репетируют людей, убитых угрозой ужасной катастрофы. Солдаты, стоящие у дверей кабинета Акастуса, напрягаются, завидя их: видимо, лица у них действительно жуткие.

— Рядовые, — высоким нервным голосом говорит МакКей, — я знаю, что вам велено не пускать никого, но мне срочно нужно видеть мистера Акастуса. Это вопрос жизни и смерти. Только он может помочь, — у него срывается голос, — спасти нас!

Солдаты переглядываются, явно нервничая. МакКей чуть не плачет.

— Умоляю вас, пожалуйста, пропустите!

— Не положено, — выдавливает один из солдат совершенно не убедительно.

Алебастрово-белый МакКей в ужасе смотрит на него, а потом бросает, в терминальной стадии отчаяния хватая себя за волосы:

— Ладно, рядовой, я непременно передам мистеру Акастусу, кто помешал мне доложить ему о неполадках в его системе. Если, конечно, мы не взлетим на воздух до того, как закончится его совещание.

Он разворачивается и делает несколько решительных шагов от двери. Солдат переминается с ноги на ногу, но в конце концов все-таки ведется.

— Подождите, доктор МакКей, — шепчет он. — Вы можете пройти, но только вы.

От такой наглости МакКей втягивает воздух сквозь зубы, как от боли.

— Рядовой, — говорит он каким-то ультразвуковым голосом, — вы что, еще какие-то условия ставите?

Солдат съеживается, открывает рот и отползает в сторону. МакКей рывком отдергивает дверь в сторону и шагает в проем. Шеппард идет за ним, стараясь сохранить озабоченно-встревоженное выражение лица.

Переступив порог, он быстро окидывает кабинет взглядом, впитывая подробности, которые потом могут спасти ему жизнь. Он закрывает за собой дверь, и дальше счет идет на секунды.

МакКей уже стоит рядом с Сорой, оттеснив ее от стола словно в порыве рабочего рвения — настолько, чтобы не мешать Шеппарду и не попасть в зону поражения. Гневно хмурясь, Акастус начинает подниматься из-за стола.

Шеппард швыряет в него теплый кубик, теперь больше похожий на шарик.

Кранол взрывается не слишком громко, при желании можно подумать, что разбилась ваза или колесо поезда сокрушило твердый кусок наледи на рельсе. Зато дыма достаточно, Акастуса, едва успевшего прикрыть лицо локтем, целиком затягивает зеленоватой пеленой.

Сора бросается к Шеппарду, но МакКей молниеносно — Шеппард на бегу восхищенно удивляется его скорости — хватает ее за руку и протыкает кожу иглой. Сора застывает на месте, ее глаза сначала широко распахиваются, потом сонно прикрываются веками, и МакКей оттаскивает ее за выступ стены, где их не достанет даже шальная пуля.

Перепрыгивая через стол, Шеппард слышит почтительный, но отчетливый стук в дверь и голос охранника. Через секунду Сора довольно сердито отвечает, что все в порядке. Работает, отмечает Шеппард и ныряет в дым, задержав дыхание.

Кулак Акастуса находит его живот первым и сразу вышибает из легких воздух, но Шеппард успевает вцепиться в толстую шею. Железные пальцы, невидимые во все еще довольно плотном дыму, тут же принимаются отрывать от нее руки Шеппарда, и Шеппард плюет на все и с размаху погружает колено Акастусу в пах. Зловещая тишина, не нарушаемая даже сопением, наконец оглашается сдавленным стоном, и Шеппарду удается повалить Акастуса на пол. Стараясь не дышать глубоко, он изо всех сдавливает пальцами его горло. Акастус извивается под ним, обрушивает еще один мощный удар на его ребра, но Шеппард, шипя от боли, изворачивается и наступает на левую руку Акастуса, а правую тот так и не убрал от ширинки. Дым немного рассеялся, но успел разъесть глаза, и Шеппард почти ничего не видит сквозь пелену слез, да и голову противно ведет. Из-за головокружения он не может верно оценить, слабеет ли Акастус, и продолжает вжимать пальцы в бычью шею.

Шеппард теряет ощущение времени, когда его хватают за пояс и оттаскивают от Акастуса. Он вяло отбивается, и его укладывают на пол и отпускают, но не дают встать, когда он пытается снова ринуться в бой. Через некоторое время гул в ушах оформляется в слова, еще немного погодя Шеппард узнает голос и идентифицирует смысл слов.

— Он мертв, Джон, — повторяет МакКей, — все, хватит, он мертв.

Шеппард садится, трясет головой, вытирает глаза и щурится на МакКея. Тот выглядит вполне невредимым, но Шеппард на всякий случай спрашивает:

— Ты в порядке?

— В полном, — отвечает МакКей. — А ты?

— Сейчас очухаюсь.

Шеппард встает, слегка опираясь на МакКея, проходится туда-сюда. Подвижность быстро возвращается, только чуть-чуть подташнивает, но это ерунда. Шеппард встает на колени над распростертым Акастусом, безрезультатно ищет пульс, расстегивает ворот кителя и осторожно вытягивает цепочку с двумя прозрачными стержнями, набрасывает ее себе на шею и заталкивает тело под стол. Отдуваясь, подходит к МакКею.

— Готов?

МакКей тихонько говорит Соре:

— Иди к двери, — и она идет, покачивая бедрами; со спины никак нельзя догадаться, что она одурманена наркотиком.

МакКей смотрит на Шеппарда и заправляет ключи ему под футболку, поправляет воротник, от чего Шеппард смешливо морщит нос и ежится.

— Готов.

У двери МакКей приказывает Соре:

— Доброжелательно скажешь охране, что мистер Акастус ими доволен. Поняла?

Сора медленно опускает и поднимает голову.

— Не слишком ли? — с сомнением спрашивает Шеппард.

— В самый раз, — сосредоточенно отвечает МакКей.

Он открывает дверь и выпускает Сору первой, незаметно придерживая ее за запястье, выходит за ней. Шеппард плотно закрывает за собой дверь и слышит, как Сора хвалит охранников. Получается вполне живенько, но Шеппард не расслабляется. Солидно кивает охранникам, проходя мимо и пристально вглядываясь в их лица. Похоже, сработало: парни подобрались, задрали подбородки и стараются не лыбиться во все лицо.

В тамбуре перед вторым вагоном МакКей что-то шепчет Соре, и она вплывает в полный передних вагон любезной хозяйкой, солнечно улыбаясь, кивая, по-королевски помахивая рукой, серебряным голоском обещая, что вот-вот начнется. Впрочем, никто особенного нетерпения не проявляет: столы ломятся, музыка звучит приятная, есть чем себя занять.

Они почти у тамбура между третьим и четвертым вагоном, когда Шеппард слышит что-то выбивающееся из монотонного гула музыки и болтовни. Он не знает, что это, но выяснять нет ни времени, ни желания.

— Надо бежать, МакКей, — сквозь зубы говорит он, догоняя идущих впереди.

МакКей бросает на него предостерегающий взгляд, но тихо приказывает Соре идти быстрее.

— Надо закрыть переборку после четвертого, — бормочет Шеппард, прислушиваясь: ему кажется, что он слышит звон бьющегося тонкого стекла. — Иначе не успеем отцепиться, нас пристрелят.

— Заметят и остановят, — отвечает МакКей, подталкивая Сору.

— Тогда после пятого, — не отстает Шеппард. — Родни, мы не отобьемся от них.

МакКей болезненно кривится, не в силах решиться на что-нибудь, но тут сзади уже явственно доносится шум, свидетельствующих о погоне, и МакКей коротко бросает Соре:

— Беги.

Они бегут между удивленно оглядывающимися передними, так же удивленно переводящими взгляды в другую сторону, привстающими, чтобы разглядеть, что творится ближе к голове поезда. В третьем вагоне что-то с грохотом падает, отчаянно визжит женщина.

Шеппард вырывается вперед, пролетает пятый вагон и, собрав остаток спокойствия, аккуратно набирает код закрытия переборки. Теперь остается только молиться, чтобы Акастус действительно фанатически любил свой поезд и держал все его составные части в порядке. В стенах тамбура рождается скрежет и дрожь, и Шеппард видит, как из противоположной стены на него выползает пластинчатая металлическая переборка толщиной с его предплечье. Если она успеет закрыться, солдаты им не страшны. МакКей и Сора добегают до Шеппарда, тоже смотрят на переборку, и в тот же момент Шеппард слышит, что солдаты ворвались в четвертый вагон.

Он отталкивает МакКея за выдвинувшуюся на треть переборку, МакКей тащит за собой Сору. Шеппард срывает с шеи цепочку и сует ее МакКею, как-то отвлеченно вслушиваясь в звуки приближения солдат. Передние замедляют их, но не серьезно.

— Идите, — быстро говорит Шеппард МакКею, — закрывайте переборку и отцепляйтесь.

До МакКея не сразу доходит, а когда он понимает, чего требует от него Шеппард, он бледнеет, краснеет и шепотом орет:

— Да ты сдурел?! Я все это делал ради тебя! Нахрена мне это, если тебя убьют?!

Шеппард в отчаянии смотрит на переборку: две трети — и топот солдат почти в середине пятого вагона.

— Бежим! — кричит он и дергает МакКея за собой.

Они бегут, каждую секунду ожидая очереди в спину, но вместо нее слышат истошный вопль. Как по команде МакКей и Шеппард останавливаются, только Сора продолжает бежать, не получив приказа остановиться. Они смотрят назад, на переборку, которой остался дюйм до паза, и на руку с растопыренными пальцами, которую переборка неумолимо вминает в паз. МакКей отводит взгляд и тяжело сглатывает, потом кричит Соре:

— Стой!

Она уже в конце следующего вагона, но резко останавливается и замирает. МакКей садится на пол и вытирает лоб рукавом. За переборкой орут и стреляют; звуки глухие и нездешние.

Шеппард опускается рядом с МакКеем и обхватывает его за плечи, как после того памятного сбора. МакКей утыкается ему в шею лбом.

— Ты правда готов был прикрыть собой амбразуру? — бесцветным голосом спрашивает он.

Шеппард виновато угукает, хотя, в общем-то, ему не за что чувствовать себя виноватым.

— А ты правда… — неуверенно начинает он, но МакКеем зло перебивает его:

— Правда, правда. Но ты, похоже, ни черта это не ценишь.

— МакКей… — ошарашенно тянет Шеппард.

МакКей вдруг садится ровно, с силой встряхивает головой и смотрит на Шеппарда прояснившимися глазами.

— Не слушай меня, — приказывает он. — Я идиот. Пойдем.

Он встает и протягивает Шеппарду руку. Шеппард хватается за нее без вопросов и колебаний.

Они подбирают Сору и двигаются дальше, с удовольствием вслушиваясь в отдаляющиеся вопли за переборкой.

Отцепка проходит чисто. МакКей и Шеппард стоят у переборки и пытаются уловить изменения в ритме стука колес, но скорость, очевидно, заметно упадет нескоро. Сора вдруг оседает на пол и закрывает глаза. МакКей подходит, щупает пульс, улыбается.

— Уснула. Наркотик выветривается.

Шеппард тоже ухмыляется и садится рядом с ними. Минут через десять к ним присоединяются Радим, Тайрус, немедленно вцепившийся в дочь, — и Декс. Шеппард впивается в него вопросительным взглядом, получает в ответ утвердительное движение головы и чувствует, как в груди со щелчком развязывается последний узел. Декс коротко рассказывает, как Радим спрятал их в одном из бесчисленных помещений передних вагонов, а когда пришла пора посвятить в его планы задних, взял с собой в качестве тяжелой артиллерии против особенно упрямых. Таких, впрочем, почти не оказалось.

Подходит несколько передних. Шеппард смотрит на их лица, на которых написано то же тревожное ожидание, что и на его собственном, и думает, что пора отучаться называть их передними, даже мысленно.

Когда потеря скорости начинает ощущаться, они проходят по уцелевшим пустынным передним вагонам и выбирают себе теплые вещи. Радим вытаскивает из кармана пульт, ждет, пока скорость упадет настолько, что получается различить остовы зданий, стоящих совсем рядом с путями, и заносит палец над кнопкой. Все смотрят на него, затаив дыхание, но он вдруг поворачивается к Шеппарду и МакКею и протягивает пульт им.

— Кровью хочешь повязать? — усмехается Шеппард, но к пульту все же тянется, однако МакКей останавливает его.

— Спасибо, — серьезно говорит он, — но сделай это сам.

Радим кивает, и Шеппард, наверно, впервые видит его искреннюю улыбку.

Шеппард не знает, действительно ли слышит звук взрыва, но ему, по большому счету, все равно. Даже если головные вагоны не остановятся и через год влепятся в зад остальному составу, никого из присутствующих здесь уже не будет.

— Ну хоть дверь открыть ты своему питомцу разрешишь? — насмешливо, но не зло спрашивает Радим.

— Охотно, — чуть нервно улыбается МакКей, и Шеппард видит, что ему страшно.

Они утепляются и подходят к двери. Шеппард задерживается и тянет МакКея за рукав серебристой шубы.

— Все нормально, Родни, — говорит он. — Ведь нормально?

МакКей тяжело вздыхает, но кивает.

— Нормально.

Шеппард подходит к двери, ощущая затылком близкое присутствие МакКея, и набирает код.

В двери что-то щелкает, шипит, и Шеппард чувствует, как сжимается за его спиной МакКей. Но сам он не ощущает никакого страха, только нетерпение. Он заводит руку за спину, находит и стискивает пальцы МакКея — под варежкой они наверняка ледяные — и делает глубокий вдох, когда в открывшуюся дверь врывается морозный сияющий воздух.