Гарри на перроне обнимает Гермиону, долго целует "взасос", снова обнимает и кружит на руках. За пять минут до отхода поезда Гермиона запрыгивает в купе. Там сидит старушка. Она видит заплаканную Гермиону и говорит: "Деточка, не плачь - я знаю, тяжело расставаться с мужем". Гермиона в ответ: "Да нет, я плачу потому что к мужу возвращаюсь!"
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
– Я от Марселя.
– От кого?
Взгляд наркомана выражал недоумение. Карим понял, что Донато не помнит человека, которого замучил насмерть. В его одурманенной памяти не существовало никакого Марселя, его просто никогда не было.
– Проси у него прощения.
– Че...чего?
Солнечные лучи осветили взмокшее от пота лицо Донато. Карим наставил на него пистолет в пакете.
– Проси прощения у Марселя! – выдохнул он.
Тот понял, что ему грозит смерть, и взвыл не своим голосом:
– Прости! Прости, Марсель! Прости... мать твою! Я извиняюсь, Марсель! Я...
Карим дважды выстрелил ему в лицо.
- Человек всегда ждет справедливости*, - бормотал Карим, пряча еще теплый пистолет в карман кожаной куртки.
«…которой, малыш, не существует»
Будто наяву прошелестел над ухом сиплый голос с лениво-вкрадчивыми интонациями; будто не был обладатель голоса найден в грязном подвале на задворках Нантера – скрюченный, окровавленный кусок изуродованной плоти, бывший когда-то человеком.
***
Пережженные перекисью короткие волосы, обманчиво-медлительные движения…
Карим помнил, как эта медлительность уступила место воистину змеиной ловкости, когда вконец спятивший наркоман, сверкая выпученными своими безумными глазищами, ворвался в кафе, на ходу выхватывая из-за пояса нож.
Марсель, кажется, даже головы не повернул в ту сторону – однако через несколько секунд наркоман корчился на плохо вымытом паркете, держась за живот, а на искривленных судорогой губах, будто в замедленной, съемке вздувались и лопались кровавые пузыри.
- Идем, Абдуф, - бросил Марсель, словно ничего не случилось.
В те времена Марсель еще не дошел до того состояния, в котором позволял себе красть героин из предназначенных для продажи партий; тогда о нем еще ходили жуткие даже для нантерских предместий легенды.
Тогда Карим еще…
Впрочем, к чему врать – разве стал бы он, сирота без роду и племени, выбившийся из шпаны в полицейские, искать убийцу опустившегося наркомана, спеша свершить свое правосудие до того, как Донато попадет в руки его коллег?
Ведь, по большому счету, отличие Донато от его жертвы состояло лишь в том, что Марсель не просто имел дружка-полицейского - он ухитрился сделать так, чтобы полицейский этот помнил о нем до самой своей смерти.
***
Пустующий дом, заброшенный жильцами и не нужный никому, потихоньку разваливающийся, проигрывая схватку с неумолимым временем – а Марсель не боялся совершенно, что в один прекрасный день обшарпанный потолок просто-напросто рухнет на его крашенную голову.
Карим невольно представлял пузатого хозяина с внушительными усами, важно читающего длинную и нудную мораль своей супруге – тучной даме с кислым выражением лица; их детишек, поутру покорно надевающих опостылевшую школьную форму и уныло прощающихся с родителями до вечера…
Впрочем, воображаемое семейство унылых обывателей не имело никакого отношения к текущей реальности; а нынче в ней царил Марсель – вездесущий и безжалостный; с изрытым оспой лицом и синим кружочком татуировки между бровями, на индийский манер; любитель меховых курток и рапсодий Листа; и «логово» свое он не считал нужным загромождать мебелью и прочим «хламом».
Хватало старого, но вполне еще крепкого дивана с потертой кожаной обивкой и современного музыкального центра.
Валяющиеся прямо на полу компакт-диски – сплошная классика, никакого рэпа или, упаси боже, попсы; аккуратная стопка книг Сандрара…
***
- Слушайте, слушайте все мышиное пение: оно печально, и не раз вам случится взгрустнуть**, - почти ворковал Марсель, проводя пальцем по корешку самой верхней книги. – Только, малыш Абдуф, никому нет дела до тоски маленьких мышек; да и живы ли еще они? Нет, нет – спрут-Нантер пожрал их в числе первых, что неудивительно – ведь они такие маленькие и беззащитные…
Карим сидел на диване, сжимая в руке железную банку с пивом, и внимал странным речам, восхищаясь и скрывая изо всех сил это восхищение.
- …всех, всех задушит этот спрут своими склизкими щупальцами – и меня, и тебя… Если только ты не извернешься, не выскользнешь из его смертельных объятий, малыш Карим.
- А ты, Марсель?
- Я? Не-ет, мой юный арабский друг, я давно уже сроднился с этой тварью, хоть и знаю, чем все это в итоге закончится – но не могу, не могу. Нет мне места в другом мире – кстати, сколько несчастных буржуа не досчитались своих сверкающих, взятых в кредит машин этим утром?
- Пять, - ответил Карим равнодушно.
- Пя-ать…? Лакомый, лакомый кусочек, малыш…
- Знаю, уже договорился с…
- Оставь – я не о деньгах; «спрут» с радостью сожмет тебя с своих смертельных объятиях, когда придет время… Примешь? Ах да, ты ведь не по этим делам…
Пока Марсель заправлял шприц очередной дозой зелья, Карим бездумно пялился в пыльный угол, клянясь мысленно, что никакому «спруту» его не заполучить. Ни за что.
***
- Марсель, что ты…
- Ах-ха, неужели Грозный Карим еще способен чего-то бояться?
- Ты «под кайфом».
- Я всегда «под кайфом», всегда…
- Я пойду.
- Иди. Что стоишь? Иди-иди. Маленькая волшебная птичка….***
- Марсель, ты… Приляг лучше; я помогу.
- Прилечь? Хорошая мысль, да, да.
- Марсель! Ты в своем уме?
- Будь уверен – не в чужом. Не нужно вырываться, малыш Карим, от «спрута» так не убежишь.
- При чем здесь...? Марсель, руки!
- Ну давай же, грозный малыш Абдуф. Сверни нос тупому наркоману – ты ведь можешь.
- Не могу. Тебя не… Прекрати!
- Чш-ш-ш… Доверься мне, и я покажу…
Пока длилась их возня на том самом диване, Марсель не умолкал ни на минуту, то цитируя лихорадочным шепотом обожаемого своего Блеза, то вещая о любимом своем чудовище-Нантере, от которого не уйти, не спрятаться и не скрыться.
***
Ни разу после Марсель не вспоминал о том, как совратил семнадцатилетнего араба; ни разу больше не пытался проделать подобное снова…
Как будто Карим сумел бы забыть лихорадочный шепот, горящие полубезумные глаза, скользящие по смуглой коже ладони и собственные крики, отраженные многократно молчаливыми стенами давно заброшенного дома.
***
- Прости, Марсель, - шепотом сказал молодой полицейский, прикрыв на секунду глаза.
Достав пули из опаленной ваты тюфяка, он сунул их в карман вместе с горячими гильзами и вышел, не оборачиваясь.
Так Карим распрощался с Нантером, городом, который научил его жить.
