Однажды в день рождения Гарри Поттеру прилетело письмо. Оно сбросило сову и скрылось в неизвестности. Затем сова сказала:
- Гарри, с этого момента ты должен знать: черное - это белое, а белое - это черное, и все всегда наоборот!
- Какое счастье! - воскликнул Ирраг Реттоп, весело улыбаясь.
Потом пришел Тромедналов и сказал: Арвадек адава! - и Ирраг Реттоп ожил...
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Родни не говорит ничего. Он просто собирает вещи. Он не говорит: «Без тебя мне свет не мил», – или: «Это все из-за меня», – или: «Мы справимся». Он не отвечает на мольбы Элизабет, на истерики научного отдела; он не огрызается, не делает страдальческое лицо, он просто не обращает ни на кого внимания.
Джон внимательно следит за Родни – боится, что тот убьет лейтенанта Симмонса, из-за которого все случилось. Несколько дней назад он сам посмеялся бы над собой за такие мысли, но сейчас он не представляет, что происходит у Родни в голове. Родни и с Джоном почти не разговаривает. Других же он полностью игнорирует. Зеленка часто приходит к Джону, иногда один, иногда с Мико, душераздирающе жалобно просит повлиять на Родни, который молча, ни на кого не глядя, доделывает свои дела, не обращая внимания на чужие проекты, этого внимания требующие. Джон беспомощно разводит руками: он ничего не может сделать. Он пытался попробовать взять Родни за шиворот и поставить его перед фактом, что ученый остается, но не смог. И не столько потому, что у Родни совершенно зверское лицо, пугающее Джона до дрожи. В большей мере оттого, что он рад, что Родни уходит с ним, хоть и ненавидит себя за это.
Накануне их последнего дня на Атлантиде Джон внимательно смотрит на Родни. Родни говорит:
- Поделом, - и у Джона не поворачивается язык сказать, что никто не виноват, что Джона пытались отвоевать все, чье имя имело вес.
У Джона не получается сказать, что виноват он один, ведь это его давние косяки перед высоким армейским начальством аукаются сейчас так больно. И это ведь он год назад не смог удержаться и не дал Родни уйти к себе однажды вечером. Для Родни эти аргументы все равно не имеют никакой силы. Для него важно только то, что Джона выгоняют из армии и с Атлантиды за то, что он спит с мужчиной.
Когда для них открываются Врата, Джон оборачивается и поднимает руку; Родни просто входит в голубые волны. Джон никогда не видел его таким злым.
В Шайеннском комплексе Родни ведет себе точно так же, даже на Сэм Картер не реагирует. Сэм пытается поговорить с Джоном, но Джон мало что может сказать ей, и она просто протягивает ему руку, болезненно морща лоб, а потом говорит: «Да дьявол же вас всех раздери», - и порывисто обнимает его.
Джон думает, что это ее стараниями их отпускают на поверхность через рекордно короткое время после прибытия.
Они улетают в Торонто, и Родни продолжает оделять Джона разговорами и взглядами в терапевтических дозах. В день прилета они в почти полном молчании отдраивают квартиру Родни. Процесс превращения холостяцкой берлоги в любовное гнездышко должен, по идее, приносить самые положительные ощущения, но холодная склизкая змея ворочается у Джона в животе, даже когда они забираются под одеяло поздней ночью. Даже то, что происходит под одеялом, происходит зло и раздраженно, просто потому, что они теперь могут, у них есть нормальная кровать и завтра на рассвете не нужно вешать на шею автомат, и Джону так и не удается заснуть, хотя он делает вид, что спит и не замечает, что Родни тоже притворяется спящим.
Родни дают кафедру в университете, едва он всходит на порог; хотят сделать его деканом, но он отказывается: ему и так будут платить больше, чем нынешнему декану. Джон не очень хорошо представляет себе, как Родни собирается общаться с толпами детей, но судя по тому, что Родни возвращается домой не окровавленный и даже иногда относительно веселый, все не так плохо.
Мало-помалу они начинают нормально разговаривать друг с другом, а бытовые хлопоты совсем не тяготят. И все-таки Джон чувствует постоянное напряжение, царящее в доме, потихоньку, исподволь выматывающее, вытягивающее силы. Они не говорят на острые темы, не вспоминают Атлантиду, просто живут, как миллионы людей, но определение «жизнь» пришло бы Джону на ум последним, если бы его попросили описать происходящее с ним сейчас. Впрочем, ему вряд ли хоть что-нибудь пришло бы на ум.
- Может, хватит? – не сдержавшись, спрашивает Джон однажды вечером, когда воздух начинает тихонько позванивать.
Родни долго смотрит на него, потом говорит:
- Что хватит?
Джон не знает, что сказать. У них вроде бы все хорошо, только Джону кажется, что чего-то очень важного не хватает, как будто они забыли что-то на Атлантиде. Странно, здесь, на спокойной безопасной (если не считать коварных цитрусовых, клоунов и опасности задохнуться под завалом бумаг, громоздящихся на столе Родни) Земле они ведут себя степенно и серьезно, как взрослые, не болтают чепухи, не гогочут, как больные, ни к чему не относятся легкомысленно, как делали на Атлантиде, в прямом смысле со всех сторон окруженной угрозами жизни и здоровью. Им с трудом удается угадывать мысли друг друга. У Джона такое ощущение, что их души развели по углам, и Джона это пугает еще сильнее, чем зверское лицо Родни в последние дни на Атлантиде. Казалось бы, оба живы, физически здоровы, они вместе и в кои-то веки могут не прятаться и ничего не скрывать. Но счастья нет. Возможно, думает Джон, потому, что эту идиллию им навязали. Они ее не выбирали и, наверно, никогда не выбрали бы добровольно.
- Что хватит? – повторяет Родни, и Джон впервые за долгое время слышит такую настойчивость в его голосе.
- Я не знаю, - отвечает Джон.
Нет, кое-что он может сформулировать относительно четко. Например, ему кажется, что Родни раскаивается в своем благородном, но поспешном и необдуманном поступке. Он раскаивается, разумеется, и потому, что ему самому плохо без Атлантиды, но в первую очередь из-за людей, которых он оставил один на один с вещами, понять которые у них нет ни малейшего шанса, а он может запросто. И еще так легко сделать вывод из их текущего состояния, что вся их неземная любовь – порождение не их собственного сознания, а нечто навязанное Атлантидой. Получается, Родни отказался от самой большой, самой многообещающей точки приложения своих сил ради чувства, которое без подпитки извне грозит расползтись и раствориться в воздухе. Джон знает, что у него не так, но не знает, как у Родни.
Черт возьми, разве он когда-нибудь сможет сказать Родни об этом? Он ведь даже не может прямо сказать: «Ты сделал это ради меня, но мне сейчас хуже, чем если бы я ушел, а ты остался», - потому что уже слабо представляет, как Родни отреагирует. На первый взгляд Родни стал куда спокойнее, чем был на Атлантиде и – по словам людей, которые знали его до их с Джоном знакомства – до нее, но не так уж трудно заметить, что под спокойной поверхностью бродят темные течения.
Родни еще несколько мгновений смотрит на него, потом опускает глаза.
Джон думает, что если бы у него было какое-нибудь занятие, возможно, стало бы легче. Конечно, может оказаться, что он разучился делать что-то земное, а из-за душевного раздрая вообще не осилит долгую концентрацию на чем-то конкретном. И все-таки он хочет попробовать. Джон дожидается вечера, когда Родни кажется не таким внутренне взвинченным, как обычно, и решается.
- Я подумал, не попробовать ли мне свои силы в гражданской авиации.
Родни отрывает взгляд от тарелки.
- Зачем?
Джон теряется на несколько секунд.
- Родни, я целыми днями сижу дома, и пользы от меня никакой.
Родни сегодня удивительно благодушный: вместо того, чтобы немедленно ощетиниться или уйти в себя и свернуть щепетильную тему, пока она не встала слишком остро, пытается отшутиться:
- Для меня польза от тебя огромная.
Джон нервно улыбается, чувствуя, что сдастся и прекратит этот разговор, если Родни снова уткнется в тарелку. Но Родни продолжает смотреть на него, пусть и как-то неуверенно, словно вот-вот отведет глаза, и Джон говорит:
- Я не могу сидеть у тебя на шее всю жизнь.
- Почему? – удивляется Родни. – Боишься, что соседи осудят?
Джон опять не знает, что ответить. К его облегчению, Родни кладет вилку и говорит со вздохом:
- Если ты станешь водить самолеты, тебя ведь неделями не будет дома? Так какой смысл тогда был уходить на Землю вместе? Жили бы себе – я там, ты тут, ездили бы друг к другу в отпуск. Я так не смогу.
Джон чувствует боль в кистях рук и обнаруживает, что побелевшими пальцами стискивает под столом салфетку. Траектория разговора пролегает в опасной близости от того, что так мучает Джона.
Он набирает в грудь воздуха и выдавливает:
- Как мы… Значит, и дальше будем жить так? Долго и счастливо?
Родни выпрямляет спину и напряженно отвечает:
- Судя по твоему настрою, не так уж счастливо, - покусывает губу, кладет локти на стол и подается к Джону. – Что тебя тяготит больше всего? Сорванные погоны, потеря Атлантиды или я, не совпавший с твоим представлением обо мне?
Джон сглатывает.
- Не ты.
Родни пристально смотрит ему в глаза, потом откидывается на спинку стула – и улыбается.
- Ах, черт. Понял. Просто перемена блюд. Давно, кстати, хочу спросить, каково на вкус нутро не-подполковника Шеппарда? Есть отличия от подполковничьего? И когда уже десерт? А то мне начинает надоедать.
Джон вспыхивает.
- Ну нет, на сей раз грызешь себя ты! – почти выкрикивает он с детской интонацией «сам дурак».
- Это тебе так кажется, - невозмутимо парирует Родни. – И ты грызешь себя не только из-за того, что стащил меня с небес на Землю, но и из-за того, что я якобы грызу себя.
- То есть ты все это время ходишь неживой не из-за этого?
Родни длинно выдыхает, словно переводя дух.
- Нет, - терпеливо говорит он. – Я хожу не неживой. Я хожу вполне нормальный и жду, пока ты придешь в себя. Но я, похоже, ошибся со стратегией, недооценил твое воображение и серо-буро-малиновые очки, которые ты надеваешь каждый раз, когда что-то выходит из-под твоего контроля. Надо было плясать вокруг тебя с помпонами, а я просто старался не мешать твоим саморефлексиям. Извини. Я слишком привык, что крутость и стойкость – твоя прерогатива, а плясать надо вокруг меня. – Он берет небольшую паузу, а потом обиженно продолжает: - А ты вообще-то мог бы проявить побольше веры в меня. Ты решил, что я поддался душевному порыву и бросился в омут, не подумав, а мне просто понадобилось исчезающе мало времени на размышления, – и ворчливо добавляет: – Мои приоритеты уже давно расставлены в надлежащем порядке, в отличие от наших с тобой бывших коллег.
Джон сидит как пыльным мешком стукнутый. Во-первых, это их первый разговор такой длины и содержательности за все их земное совместное бытие. Во-вторых, как-то резковато с места в карьер. В-третьих, он очень не любит, когда ощущение, что ты дебил, становится острым до жжения в глазах.
- Когда ты спросил, не хватит ли, я ужасно обрадовался, знаешь ли, - говорит Родни. – Решил, что вот оно, ты наконец вдоволь наигрался с розгами и веригами и готов жить нормально. Но ты позорно слился.
- Да, - тупо говорит Джон.
Родни встает, ставит свой стул рядом со стулом Джона и заглядывает ему в глаза.
- Я больше не могу так существовать, Родни, - выдавливает Джон. – Мне становится плохо от одной мысли, что я состарюсь и умру на Земле, прожив обычную земную жизнь.
Родни фыркает, потом хмурится и озадаченно смотрит на Джона.
- Ты правда думаешь, что мы тут навсегда?
Джон только деревянно кивает. Родни прикрывает глаза рукой, потом смотрит на Джона с жалостливой нежностью.
- Вот дурак, - говорит он. – Меня волнует только одно: чтобы они успели позвать нас обратно, когда их серьезно припрет, прежде чем их тонким слоем размажет по поверхности океана.
Джон вздыхает. Он не хочет сдаваться слишком быстро, чтобы не раскиснуть совсем.
- Родни…
- Нет, - отрезает ученый, - я не допускаю иных вариантов развития событий. Тебя не отстояли только потому, что в тот конкретный момент над Городом в кои-то веки не висел дамоклов меч. А ты сам понимаешь, во сколько сотен раз благодаря нашему отсутствию увеличиваются их шансы влипнуть в неприятную историю.
Джон, кажется, все-таки сдается и усмехается:
- Ну, мы тоже внесли свою достойную лепту.
- И тем не менее, - упрямо мотает головой Родни. – И я жду, что что-нибудь большое и противное свалится на них со дня на день. – Подмигивает: - Это я к тому, чтобы ты пока нашел себе какое-нибудь занятие, не требующее надолго отлучаться из дому.
