Джон полз по коридору Атлантиды, и над ним свистели пули и гудели лучи рейфовского оружия. Джон не знал, куда ползет, но знал, откуда – вернее, от чего. За ним по пятам – вот-вот навалится и раздавит – перекатывалось бугристой грудой видение прожженной, пропитанной кровью куртки и измазанных красным рук Родни, и от него надо было убраться как можно скорее. Но ползти становилось все тяжелее, пол раскалялся, как будто под ним бушевало адское пламя, и Джон глох от звуков битвы и все время силился потереть уши руками, и наконец упал лицом в пол, и начал задыхаться от запаха – то ли крови, то ли горячего железа.
- Только не вздумай умирать, пожалуйста, - сказал голос, внешне спокойный и немного сердитый, но на самом деле переполненный паническими и умоляющими нотками. – Слышишь меня? Знаю, что слышишь. Не смей сдаваться.
Тут Джон провалился сквозь пол, но там не было огня, которого ждал Джон, а была только теплая, живая и нестрашная темнота. Джон попытался плыть в ней и почувствовал, что движется куда быстрее, чем раньше, и скоро растворился в темноте.
- Открывай давай глаза, - сказал тот же голос некоторое время спустя, и Джон, вынырнув из темноты, не смог понять, где этот голос находится – внутри его головы и снаружи. Раздался смешок. – У меня уже все затекло тут сидеть, хотя не должно по определению.
Внутри его головы все еще звучали выстрелы, человеческие крики и рычание рейфов, но снаружи воздух был спокойный и прохладный, и, кажется, не надо было никуда бежать и даже ползти, оставляя за собой рваную кровавую полосу. Тело ломило, но Джон сто раз переживал это состояние, переживет и в сто первый.
Джон открыл глаза и увидел Родни, сидящего на краю его койки. На Родни была какая-то блестящая хламида; в остальном это был самый обычный Родни, скромный глава научного отдела межгалактической экспедиции и всего лишь дважды доктор наук. Обладающий, кроме того, самым важным для Джона качеством – он был живой.
Некоторое время Джон, занятый приведением тела в сидячее положение, не замечал ничего вокруг себя, а когда он наконец сел и черные точки перестали мельтешить перед глазами, лицо у Родни было затрудненное.
- Не совсем, - сказал Родни, - не совсем… То есть живой, но не в обычном смысле.
- Что? – захрипел Джон.
Родни ухмыльнулся и сел поудобнее.
- Я вознесся, - довольно сообщил он. – Было вполне понятно, что никому из нас не добраться до панели управления, а без помощи Атлантиды нас всех перебьют, и когда я понял, что… - Он прижал руки к животу, запнулся и побледнел, и Джон почувствовал, как внутри разливается ледяная вода, поднимается вверх, выстуживая сердце, и опускается вниз, замораживая желудок. – Ну, в общем, у меня возникло точно такое же ощущение, как когда я должен был вознестись. Я и вознесся. А дальше уже было дело техники: то ли я слился с Атлантидой, то ли она всосала меня в себя – так или иначе, я получил доступ ко всем системам напрямую, и через десять минут никаких рейфов в Городе не стало.
Он сложил руки на груди, путаясь в длинных широких рукавах, и торжествующе уставился на Джона, очевидно, ожидая восторженных ахов и похвал. Джон с трудом выдохнул – внутри все еще было холодно – и осторожно спросил:
- И что теперь?
Самодовольная улыбка Родни слегка потеряла в яркости, а на лице появились первые признаки упрямого выражения, которое оно принимало, когда ученый намеревался переупрямить всех и каждого в радиусе трех километров.
- В каком смысле? Для начала мог бы поблагодарить спасителя Атлантиды и всех ее обитателей.
«Не всех», - пришла Джону в голову мысль, омерзительная в своей непреложности.
Он встряхнул головой и протянул руку к руке Родни.
- Можно?..
Родни нахмурил брови и немного настороженно положил руку Джону на ладонь. Руке чуть-чуть не хватало плотности, и держать ее в своей было страшно: Джону казалось, что его пальцы вот-вот провалятся сквозь плоть. Джон только сейчас заметил, что кожа Родни, всегда бледная, теперь слегка отсвечивает и переливается белым, как светоотражающая ткань, если на нее смотреть под определенным углом.
- Ты умер? – глупо спросил Джон.
Слова гулко отдавались у него в голове, и реальность стала такой же зыбкой, как рука Родни. Джон отпустил ее, и совсем погасший Родни стыдливо спрятал ее в рукав.
- Я вознесся, - угрюмо повторил он. – Это не одно и то же.
- А в чем разница?
Родни ткнул пальцем в бинт на плече Джона, и Джон вскрикнул: боль была самая настоящая.
- Я теперь понимаю все, над чем мы без толку бились с самого прихода сюда, и не только это. Скоро я окончательно освоюсь здесь и покажусь Радеку, и мы начнем работать – не ползать, как слепые котята в темноте, а широко шагать и смотреть во все глаза. Мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы не считаться мертвым, - объяснил Родни и снова заулыбался почти так же триумфально.
- Почему ты был так уверен, что ничего нельзя сделать, ничем нельзя тебе помочь? – спросил Джон, словно не слыша его слов. – Неужели Бекетт…
- Бекетт ничего не смог бы сделать, - твердо перебил его Родни. – От дыры в животе не откажешься, как от Вознесения, навязанного машинкой Древних. А если бы я не воспользовался этим шансом, и Бекетта никакого уже могло бы не быть. Если ты забыл, мы там не в шахматы играли, у нас там бродили толпы рейфов.
- Кто-то еще знает? – спросил Джон после паузы, во время которой Родни буравил его вопросительным взглядом.
Родни покачал головой.
- Если они узнают, что все до такой степени под контролем, совсем разболтаются. И без того полон Город раздолбаев.
Он попытался улыбнуться, но Джон не поддержал его в этом начинании, и Родни снова опустил уголки губ. Джон знал, что должен сейчас крепко выругаться, улыбнуться, рассмеяться, хлопнуть Родни по плечу, пошутить что-нибудь про вес Родни и грузоподъемность аппарата, отвечающего за Вознесение. Он знал, что Родни ждет этой шутки и даже не станет делать вид, что обиделся, – так он будет ей рад. Но Джон ничего не мог сказать. Даже ноющее от тычка плечо было не в силах заставить его выказать хоть сколько-нибудь радости. И Родни встал и сердито расправил складки своей хламиды, и Джон заметил, что у него дрожат руки.
- Лучше бы я пришел к Карсону, - горько сказал Родни, и Джон до боли стиснул зубы. – Я-то ждал, что ты обрадуешься, а для тебя, оказывается, нет тела – нет дела. Думаешь, мне было легко принять это решение? Не было страшно? Думаешь, я это сделал из научного любопытства, оттого, что мне стало лениво нажимать на кнопки и я решил упростить себе жизнь? Или мне захотелось повластвовать уж совсем безраздельно? Ну так вот ты ошибаешься. Я это сделал ради вас всех – и ради тебя особенно, потому что ты столько раз был на моем месте и каждый раз был готов применить последнее средство. Если я после этого умер для тебя, хотя я все еще здесь и вполне способен общаться, – извини, ничем не могу помочь. Прощай.
Он исчез в ослепительной вспышке. Наверняка в этом не было никакой необходимости, но это была очень эффектная точка, да и Джон при желании мог бы притвориться, что слезы у него текут именно из-за этой атаки на глаза.
- Родни, - хрипло позвал он. – Родни…
Занавеска отдернулась, и Джон увидел размытое, окруженное радужным ореолом лицо Бекетта. Врач торопливо сказал что-то кому-то в зале и сел на койку Джона, положил руку ему на плечо.
- Мне бесконечно жаль, Джон, - очень мягко сказал Бекетт.
И вот теперь на вспышку уже ничего нельзя было списать.
* * *
Когда Джон вышел из медотсека, Город приветствовал его молчанием. Люди молчали, потому что не знали, что такого можно сказать человеку, который меньше всех на свете заслужил потерю лучшего друга, и только тоскливо смотрели потемневшими глазами. Атлантида молчала обиженно, как умел молчать Родни, жирно подчеркивая отсутствие очень важного для всех звука.
Джон знал, что за свою неспособность адаптироваться к новым обстоятельствам ему придется заплатить. Приборы Древних откликались на его прикосновение через раз, прыгуны вели себя непредсказуемо, Джон физически чувствовал глухое неудовольствие Города. Впрочем, надо было отдать Родни должное: коленца он выкидывал исключительно тогда, когда это не доставляло неудобств никому, кроме Джона. В другое время Атлантида была безупречна, лантийцы нарадоваться не могли, хоть и не понимали, отчего так. А Джон терпеливо сносил все.
Терпения хватило на месяц, а потом оно исподволь начало трансформироваться в обиду, а обида – в злость. Джон не мог не думать, что Родни прекрасно понимает, что на нем все равно лежит огромная ответственность, даже если он знает, что Город под надежным присмотром. Добавьте сюда осторожное отношение соболезнующих окружающих, которое Джон всегда ненавидел, необходимость опекать научный отдел, который после гибели своего начальника лип к Джону, как испуганный ребенок, да и банальные физические нагрузки на ослабленный ранением организм… Напряжение периодически почти добиралось до отметки «Критическая перегрузка»: еще одно самое незначительное плохое событие, и Джон развалится на куски. Иногда ему становилось жаль, что никто этого не видит. Иногда ему хотелось, чтобы все это увидели и испугались так, как еще ни разу в жизни не пугались. О да, они будут просто в ужасе, потому что он Джон Шеппард, который принял на свои плечи груз Города и сотен жизней и даже не покачнулся. Если он сломается, они покойники. Легче от этой мысли не становилось.
Джон заметил, что атмосфера в Городе изменилась, только когда в один из самых плохих его дней его планшет открыл окно текстового документа и написал: «Перестань думать такие ужасные вещи : ( Мне страшно : ( ».
Джон долго смотрел на экран и ощущал, как теплеет и начинает пахнуть сахарной ватой воздух вокруг него, и думал, что если сейчас допустит какую-то реакцию, отличную от агрессивного отпора, случится что-нибудь плохое. Поэтому он сказал сквозь зубы:
- Убирайся.
«Атлантида тоже не в восторге, - написал планшет. – Держи себя в руках».
Джон выключил планшет, но в воздухе все равно остался чуть заметный сладкий аромат. На следующий день Джону пришлось снова включить планшет, и тот немедленно написал: «Жадюга :С ».
- Не мешай мне работать, - внятно сказал Джон, закрывая окно, которое тут же выскочило снова.
«Жлоб >: - (, - написал планшет. – Тебе можно жертвовать собой направо-налево, а другим нет? Покажи документ, в котором это написано! И так уже весь в шрамах, как елка в иголках, а все мало!»
Выключая планшет, Джон поежился: во-первых, слишком отчетливо прозвучал в ушах капризный голос Родни, во-вторых, после слов о шрамах ему начало казаться, что за ним постоянно наблюдают.
Вряд ли это случилось оттого, что Джон и Родни снова стали общаться, пусть и несколько странно, но лантийцы повеселели. С Джоном перестали обращаться, как с бесценной стеклянной статуэткой, научный отдел слегка успокоился и глубже ушел в работу, Ронон отказался от своей привычки практиковать на Джоне искусство художественного расставления синяков.
Атлантида бросила попытки довести Джона до срыва мелкими неурядицами и не возобновила их, даже когда Джон прекратил отвечать на жалобы, упреки и вопросы планшета.
Однажды экран лежащего перед ним планшета вдруг осветился посреди совещания, на котором рассматривалась одна из самых неудачных миссий команды Джона. Ребят распекали так, что Джон даже немного пожалел, что попросил относиться к ним как раньше, как будто ничего не случилось. Джон испуганно дернулся, стащил планшет со стола и прижал к животу, а потом, побежденный любопытством, осторожно посмотрел на экран, держа его так, чтобы не было видно соседям.
«Торжественно, не сняв корон, клялись быть заодно три короля, пока жив Джон Ячменное Зерно. Взяв плуг, над свежей бороздой клялись: «Здесь сгинет Джон! Землей укрытый с головой, вовек не встанет он!» :Ь », - написал планшет.
Джон не удостоил остряка даже мысленным ответом.
Остряк, однако, оказался провидцем. На следующей же миссии Джон с размаху впечатался в силовое поле и несколько дней проторчал в медотсеке. Бекетт не давал Джону пользоваться даже письменными принадлежностями, не то что электроникой, и когда Джон наконец вернулся к себе, его, конечно, уже ждало сообщение. «С восходом солнца, бросив в тень, дубасили цепом; едва живого целый день терзали сквозняком», - написал планшет.
Джон скрипнул зубами и сделал мысленную зарубку спросить у кого-нибудь, что это за стих и что еще ждет лирического героя. О чем, разумеется, забыл и вспомнил только после того, как Атлантида пережила двухдневную бурю с огромными волнами и грозой, слегка потрепавшей проводку Города. «Канаву темною водой залив по самый край, кунали Джона с головой: тони иль выплывай», - написал планшет.
Джон вздохнул и взъерошил влажные волосы: по всему Городу все поверхности были затуманены мельчайшими капельками воды и пахло морем, а на пирсах сохли водоросли, которые предстояло убирать военным.
В довершение всего Тейла притащила на Атлантиду делегацию вождей племен с нескольких планет, и Джон, целый день вынужденный улыбаться и издавать заинтересованные и информативные звуки, покосился на осветившийся наконец экран с некоторым любопытством. «Лишь выплыл, взяли в оборот, и вновь, и вновь страдал, когда бросали взад-вперед, бедняга чуть дышал >_< », - написал планшет. Джон фыркнул, а потом долго отбивался от вождей, жаждавших узнать, что смешного и где он нашел.
После этого волна треволнений наконец отступила, и пришли на редкость спокойные дни – словно удивительно четко очерченная белая полоса сменила черную. Джон с некоторым злорадством ждал, как стихоплет выкрутится теперь.
«В венке лучей пришла весна, ушла вода с полей, встал Джон, как воин, после сна, пугая королей. Под солнцем креп и с головой так копьями оброс, что враг обходит стороной, боится сунуть нос : ) », - написал планшет воскресным вечером, и Джон почти услышал, как Родни удовлетворенно крякает.
Ответ на так и не высказанный вопрос Джона пришел неожиданно.
- Лишь выплыл, взяли в оборот, и вновь, и вновь страдал… - пробормотал Джон, выходя с совещания, на котором его команду снова загрузили до макушек.
Шедший впереди Бекетт притормозил и с интересом оглянулся:
- Не знал, что ты любишь Бернса.
Джон смущенно ухмыльнулся.
- Да это… так, всплыло откуда-то. Я даже не знал, что это Бернс.
- Зря, - наставительно сказал Бекетт и вечером принес Джону томик стихов.
Джон быстро просмотрел оглавление, нашел нужную страницу, прочел, мстительно сообщил в пространство:
- Порядок четверостиший перепутал, - и покосился на планшет.
«Дурак ты», - написал планшет после долгого обиженного молчания и выключился сам.
И Джон снова замкнулся в себе. Так серьезно, что на этот раз Родни, устав дуться, оставил электронные методы коммуникации и перешел к более решительным действиям. Время от времени Джон видел краем глаза робкое свечение в боковом коридоре, мимо которого проходил, или на балконе, на котором стоял, или даже у себя в комнате, но демонстративно не замечал его, и свечение огорченно рассеивалось в воздухе, а планшет ставил на рабочий стол очередную грустную картинку.
Так продолжалось до тех пор, пока на лантийском горизонте вновь не показались рейфы.
Не то чтобы Джон думал, что рейфы больше не сунутся к ним после того, как Атлантида выжала их из своих коридоров, как зубную пасту из тюбика, и расплющила между щитами их тела и стрелы. Но ему, видимо, казалось, что жертва, которую они принесли, чтобы отразить предыдущее нашествие, была достаточно велика, чтобы оградить их от рейфов по меньшей мере на несколько лет. А бледным тварям понадобилось всего несколько месяцев.
Когда взвыл радар, предупреждая о нескольких ульях на подлете к Лантии, Родни, по всей видимости, сделал что-то такое, из-за чего никто не развел панику. Никто из лантийцев даже и не начал как-то особенно готовиться к вторжению, зато Атлантида явно набиралась сил для достойного отпора. Свет немного потускнел, мягко загудели щиты, глухо лязгнули люки снарядохранилищ. Город встряхнулся и приготовился.
Первого удара как такового не было, зато было ощущение, что на всю надводную поверхность щита Атлантиды обрушился огненный дождь. Свет мигнул и переключился в аварийный режим, но в Городе по-прежнему царило спокойствие, один Джон вздрогнул, как будто удар продавил щит и задел его. Он вдруг вспомнил слова Родни о том, что то ли он слился с Атлантидой, то ли она вобрала его в себя. И представил, что сейчас чувствует Родни.
Ужас продрался даже сквозь наведенное Родни беспечное спокойствие, но Джон только стиснул край консоли. Родни завел дело так далеко, что распутать его и довести до конца мог он один.
Радар пискнул, актуализируя данные: ульи висели низко над Атлантидой, стрелы деловито сновали туда-сюда в поисках слабого места в щите, сквозь которое можно будет забросить десант.
- Близко подобрались. Надо стрелять, - умиротворенно сказал Чак, и Амелия согласно кивнула, откидываясь на спинку стула.
Джон понял, что Родни не хватает то ли сил, то ли умения направить часть энергии на выпуск снарядов.
«ДЖОН», - вдруг загорелись на экране красные буквы, и Джон выскочил из Зала Врат и побежал по коридорам. Он бежал долго, не зная, куда, зная только, что пока еще не добежал до цели, и наконец споткнулся, упал и вытянул руки перед собой, словно прося милостыню, – и почувствовал, как в его руки ткнулись холодные пальцы. Сквозь мельтешение огненных кругов в глазах Джон попытался различить светящийся силуэт, но коридор был пуст, и Джон опустил голову.
Вой сирены терзал уши так, что огромного труда стоило не отрубиться; на щиты продолжали сыпаться снаряды; лантийцы оцепенели, придавленные непонятно откуда взявшейся мыслью, что от них ничего не зависит. А Джон лежал у стены в коридоре, прижавшись щекой к полу, и обеими руками сжимал воображаемую руку. А Родни продолжал тратить силы на то, чтобы Джон не захлебнулся животным ужасом, сейчас сведенным к простому неясному беспокойству.
Свист выпущенных снарядов Джон узнал не сразу, зато мгновенно понял, что громкое шипение и плеск вызваны падением в океан горящих кусков ульев.
Тишину, последовавшую за этим, Джон долго не решался нарушить: боялся, что это он оглох, а не атака кончилась. Он шумно вздохнул, только поняв, что не чувствует руки Родни в своих.
Джон встал, держась за стену. Свет мигнул и снова зажегся в полную силу, а вместе с ним пришла и паника.
- МакКей!!! – закричал Джон во всю силу легких, вцепляясь в стену. – МакКей!!!
Краем глаза он заметил слабое свечение слева и развернулся в ту сторону так резко, что чуть не упал. Когда в воздухе начал оформляться светящийся силуэт, Джон резво заковылял к нему, но свечение плавно перетекло подальше, и в нем четче выделились очертания головы.
- Подожди, подожди! - сказал приглушенный голос Родни. – Дай в себя прийти. Что это ты вдруг так воспылал?
- Ты же… - забормотал Джон, заикаясь. – В тебя же… Это же ты… Снарядами…
Родни проявился сразу до пояса и заулыбался.
- А, - сказал он, - это да. Неприятно было. Понял теперь, что у меня тут не курорт? А еще ты со своим эгоизмом!
Джон запутался в ногах и мешком рухнул на пол. Родни встревоженно приоткрыл рот, проявился до конца, перестал светиться и опустился на колени перед Джоном.
- А ты не мог не выпендриться, да? – устало спросил Джон. – Обязательно надо было со спецэффектами, да? Чтобы люди, не дай бог, не разволновались? К чему это все было? – Родни виновато смотрел на него исподлобья, и Джон закрыл лицо руками. – Господи, я так ничему тебя и не научил.
- Джон, меня нельзя убить, - забормотал Родни. – То есть можно, но рейфы не осилят точно.
- Зато меня можно, - глухо сказал Джон. – Еще одна такая выходка с твоей стороны, и мое сердце совершит самоубийство.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на Родни. Тот выглядел совсем как раньше, до той роковой атаки рейфов, и даже дурацкая блестящая хламида не мешала этому впечатлению. Родни смотрел на Джона так умоляюще, что Джон понял: что бы он ни сделал и ни сказал сейчас, ему все простится, как прощалось уже очень много раз. Но Джон больше не хотел жертвовать другом ради своего самолюбия, самоуважения и чего угодно другого. И одного-то раза было слишком много.
- Ладно, - пробормотал Джон. – Ну и… как оно… там? Где бы оно ни было.
Родни пожал плечами, немного опасливо, но уже приободряясь.
- Нормально. Я как будто везде сразу. И у меня забавная одежда.
Джон фыркнул, помолчал и признался:
- Я скучал по тебе.
Родни застенчиво улыбнулся.
- Я знаю, я тоже. Жаль, что ты так долго дулся.
Джон опустил голову, а Родни неловко, утешающе похлопал его по плечу.
- Хорошо, что ты вернулся, - сказал Джон после паузы, наполненной дружелюбным молчанием. – Даже вот так.
- Ага, - усмехнулся Родни и заговорщически подмигнул. – А знаешь, почему это особенно хорошо? Я больше никуда не денусь.
