Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Хуже нет ждать и догонять – это Феденька Басманов выучил твердо.
Пожалуй, ждать поганей всего – сидишь, что дурак, ни туда, ни сюда, и ничегошеньки то от тебя не зависит, а единственно от воли иных прочих. Впору волком завыть.
И царь еще…
Глядит исподлобья, говорит коротко, неласково, кубок, вон, сжимает так, что персты побелели. Не ругается, и то хлеб, но видно же всякому – неспокойно на сердце его. Не верит, чем дальше, тем больше, тому, что выдет по их с Алексеем, что явятся в Слободу Александрову гонцы, что возвращаться на Москву предстоит – победителем.
Не верит царь – и Феденьку сомненье берет: а ну как и вправду не выдет, а ну как и впрямь не будет ни гонцов, ни прошенья униженного от ненавистных бояр?
И сердится Феденька, и хмурится – как же можно, в батюшке-то родном усомниться, как можно разувериться в умище его да в хитрости?
Будут, будут гонцы, не может не быть.
А все одно трапеза выходит премрачная. И кусок-то в горло не лезет, и хочется взять ладонь государеву в руки свои, огладить каждый палец, успокоить – да неможно никак, ибо тут и батюшка, и рыжий этот, Скуратов, и прочие верные, и слуги, и Темрюковна с обоими царевичами…
От скуки можно бы и по терему здешнему побродить, да царь-то не отпускает от себя ни на шаг, ни днем, ни ночью.
Оно-то и ладно, когда б был ночью толк – так нет же, все разговоры да разговоры тоскливые, а после – засыпает некрепким сном, обнявши Феденьку прекрепко, носом в затылок его ткнувшись.
Истомил всего – да теперь и страшно первым начать, утешить по-своему. Вот и приходится…
Поднялся вдруг государь, кубка не допивши, поднялся резко, плечи распрямивши. Зашевелились и сотрапезники, да махнул Иоанн рукою – сидите, мол.
Развернулся, на посох свой опираясь, пошел прочь из залы. У двери лишь остановился на секундочку, через плечо рыкнул:
- Федя!
Что ж, Федя так Федя.
Еще поймал ревнивый взор Темрюковны – ну и пусть тебя, глупая женщина, толку от ревности твоей, коли утешить не умеешь.
А может… Может, сподобится государь в спаленку, может, и ему надоели разговоры пустопорожние, волненья бесконечные – а таким-то способом утешиться верней всего.
Выскочил Феденька за дверь, оглянулся дико - а царь тут как тут, в закутке тесном у оконца. За руку – цап, чуть не вышиб спиной Фединой оконце то, изукрашенное узором морозным.
- Ах! – обхватывает Феденька царя за шею, подставляет уста поцелую неласковому, стонет невольно, когда кусает Иоанн губы его, больно кусает.
Тянется Феденька до груди царевой, под кафтан – пусть так, пусть прямо тут, какая, к черту, разница, - да Иоанн, от губ его оторвавшись, бровью дергает: не смей.
Ну-у, не смей так не смей.
Дрожит Феденька, чувствуя касания полюбовника грубые: на плечах, на бедрах, на…
Ох, царю мой, хоть бы дозволил порты-то снять, ведь непотребство сущее выйдет!
А-а-а, пусть его, под кафтаном-то видно не будет, а что прилипнет – так потом отклеимся как-нибудь; лишь бы тебе, первый мой, единственный мой, радостно было…
- Ах! - кружится головушка, ноет тело сладостно, а взор государев пронзителен, серьезен.
Опять убедиться хочешь, что весь твой? Что ж, убедись, убедись, царю мой, крепко убедись! Хочешь – прямо здесь на колени паду, докажу со всем старанием, со всей страстью; хочешь – прямо сейчас возьми, в стену холодную лицом вжавши.
Твой, твой – но и ты-то, ты тоже мой, чего б не думал там, чего б не…
- Ах! – рассеивается туман сладкий, и ноет, ноет внизу, и в животе тянет, а рядом, в приоткрытой щели дверной – осуждающая рожа Скуратовская.
Чего тебе, пес рыжий, чего ж вылез-то, дурачина, неужто непоня…
Неужто дождались?!
Так, так, дождались: теперь-то, когда утих гул в ушах, когда успокоилось немного сердце – теперь-то слышно ржание лошадиное, и голоса людские, и заветное «Вернись, Иване!»
- Дождались, - выдыхает Феденька, с улыбкою глядя на царя и только на царя.
Даже явление неурочное Малюты уже не вызывает досады.
- Дождались, - повторяет Феденька громче, и, рыжего не смущаясь, целует царя своего прямо в губы.
- Нашел тоже время, - отведя ошалевший откровенно взор, бормочет Скуратов. – Лучше б шубу царю принес, бесстыдник…
