Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Кориолан Сноу и без подслушивающих устройств знает, что о нем до сих пор шепчутся по углам, но только старшее поколение капитолийцев, только свидетели его восхождения. Сияющая красками, драгоценностями и улыбками молодежь Капитолия никогда не сплетничает о нем – не из страха, им просто неинтересно. Нет ничего скучнее чудаковатого старика, готового сутками не вылезать из своего розария. Когда-то давно – сияющих сплетников тогда еще и на свете не было или они только-только учились держать голову – он был грозен, страшен, его имя гремело над Капитолием и всеми Дистриктами и повергало людей на колени. А теперь он даже от пчел, кружащих над его розами, наверняка держится подальше. Сноу нет нужды бояться их. Разумеется, никаких мыслей о мятеже, о возможности свергнуть пережившего самого себя старика в их напомаженных, начесанных головах не возникает – а зачем? Они всем довольны. Их жизнь прекрасна, и самое сильное из возможных огорчений – смазавшаяся на людях помада или выбившаяся из прически прядь.
Впрочем, Сенека Крейн чуть лучше, чем все остальные. Он получает удовольствие от своей работы, хотя его знакомые и приятели полагают, что изнанка подготовки Голодных Игр едва ли не грязнее, чем сами Игры, и Сенека загоняет себя еще беспощаднее, чем трибуты; и разве можно носить эти строгие костюмы, не чувствуя себя невозможно уныло? Его жалеют, им восхищаются; конечно, ему это льстит, конечно, он никогда не признается, как трудно ему сдержать счастливую, донельзя самодовольную улыбку, когда пожар гонит трибута туда, куда нужно, или удается особенно изящно натравить трибутов друг на друга, или стреляет пушка. Он грустно, но сдержанно кивает в ответ хвалебному хору, а ночами грезит о том, как снова будет стоять над залом, где под его руководством десятки рук ткут Арену.
Сноу нравится его преданность делу. Он вносит в Игры изящество, которое не заметят жители Дистриктов, а капитолийцы только смутно и одобрительно почувствуют, каждому блестящему проявлению которого понимающе улыбнется Президент Панема. Сам Сенека – один из самых изящных людей, когда-либо виденных Сноу, и все, к чему он прикасается, стремится соответствовать ему.
Сноу нравится и то, что Сенека чувствует, что Сноу вовсе не так безобиден, как о нем думают юные капитолийцы. Это чувство едва заметное, оно как неприятный зуд где-то в глубине мозга, когда пытаешься вспомнить забытое слово, как противная дрожь в животе, когда ты сделал что-то плохое и изо всех сил надеешься, что никто этого не заметит. Но оно есть, и оно – страх. Неосознанный страх перед бархатной тихой темнотой, перед неизвестностью, перед стариком с белыми, как его розы, волосами и змеиными глазами.
Хотя смятение, отражающееся на лице Сенеки, пьянит и приятно кружит голову, Сноу не очень часто зовет его к себе. Крейн гордый, норовистый, может, пожалуй, и взбунтоваться, если на него слишком сильно давить, а Сноу пока не хочется терять такого замечательного Распорядителя – и куда менее замечательного, но все-таки любопытного собеседника. Среди тех, с кем Сноу приходилось разделить отравленный кубок, встречались очень интересные люди, умные, проницательные, и Сноу получал искреннее удовольствие не только от того, что завтра они уже не будут стоять у него на пути, но и от последнего разговора с ними. Сравнивать с ними Сенеку, конечно, смешно, но Сноу все равно задает ему вопросы, которые задал бы им. Он интересуется точкой зрения Сенеки на вопросы государственного устройства Панема, искусства их далеких предков, морали и этики, зная, что у Сенеки нет никакой точки зрения на это, потому что он понятия не имеет, что такое деспотия или импрессионизм. Сноу довольствуется тем, что Сенека испытывает некоторое смущение оттого, что почти не способен поддержать разговор. Сноу не может не улыбнуться, глядя, как подергивается легкими морщинами гладкий лоб, когда Сенека силится ответить на очередной вопрос Президента или проникнуть чуть глубже, чем самое поверхностное понимание его действий. Сенека редко пытается докопаться до мотиваций Сноу – все-таки это не под силу его неповоротливому разнеженному мозгу и очень утомляет, – но Сноу нравится, что такое случается.
Сенека неизменно уходит от него расстроенным, почти больным. Со временем слова Сноу выветриваются и забываются, но это происходит нескоро, а произведенный ими эффект – Сноу уверен – Сенека продолжает помнить, хотя бы на уровне чувств. Доказательством этому то, как старательно Сенека собирается с духом, силами и мыслями перед тем, как в очередной раз встретиться с Президентом.
В одну из их встреч Сноу вдруг охватывает непреодолимое желание пойти дальше и показать Сенеке, насколько неправы его друзья, считающие неинтересным обсуждать старого Кориолана. Это крайне глупое желание, детское и в то же время опасное, но Сноу не может удержать его в себе. Ему хочется понять, можно ли заставить Сенеку захотеть подчиниться Сноу – не так, как сейчас, по привычке или традиции, а понимая, что от полного подчинения зависит жизнь и благоденствие не абстрактных жителей Дистриктов, а самого Сенеки Крейна.
Они стоят в комнате президентского дворца, где Сноу выращивает свои модифицированные розы. Сенека чуть бледнее, чем обычно, но это от наполняющих воздух, смешивающихся ароматов – нежных и сильных, острых, сладких, горьковатых. Пока Сноу аккуратно рыхлит землю в одном из горшков и добавляет несколько капель удобрения, Сенека украдкой осматривается: когда еще доведется побывать в святая святых Президента. Однако когда Сноу, вымыв руки в дальнем конце комнаты, возвращается к своему гостю, Сенека стоит почти по стойке «смирно» и смотрит прямо перед собой, переводя взгляд на Сноу, лишь когда тот встает чуть сбоку от него. Несколько секунд Сноу держит взгляд Сенеки, ясный и пустой, а потом медленно поднимает руку. Ладонь Сноу ложится на шею Сенеки, сминая жесткий воротничок рубашки; большой, указательный и средний пальцы вжимаются в гладкую похолодевшую кожу, безымянный и мизинец вдавливают в нее ткань.
Это очень простой жест; почти каждый житель каждого Дистрикта хоть раз в жизни хватал кого-то за горло этим инстинктивным движением. Этот жест очень хорошо подходит для показательной демонстрации силы; он многозначен и символичен.
Глаза Сенеки распахиваются и становятся совсем прозрачными. Он приоткрывает тонкие губы и дергается, и Сноу думает, что он сейчас вырвется, но Сенека только умоляюще ставит брови домиком и замирает. Его бьет крупная дрожь, и Сноу чувствует, что он понимает четко и ясно, до боли, до слепоты и животного ужаса, какая мощь заключена в узловатых старческих руках. Сноу взял и держит Панем за горло, как держит за горло Сенеку Крейна. Он не побоялся пройти весь путь до президентского дворца, как не побоялся презрения и насмешек человека, который считал Сноу бессильным, бесплотным символом, – и вот теперь ему достаточно одного резкого движения, чтобы переломить позвоночник напуганному, но надеющемуся человеку, как и напуганным, но надеющимся Дистриктам.
– Все время забываю спросить: вам нравятся розы, Сенека? – спрашивает Сноу, опуская руку и отворачиваясь к своим горшкам.
– Да, сэр, – едва слышно отвечает Сенека, судорожно вздыхает и повторяет громче: – Да, сэр. Особенно красные.
Сноу смотрит на него через плечо и улыбается. Сенека улыбается в ответ, но губы у него белые и дрожат.
Сноу вспоминает об этом случае каждый раз, когда Сенека допускает очередной промах на семьдесят четвертых Голодных Играх. Он следит за девочкой из Двенадцатого дистрикта, и ему грустно, что Сенека не видит, что в этом году надо действовать тоньше. Он говорит Сенеке о надежде, сам надеясь, что он вспомнит, поймет, испугается, придумает выход, пока не поздно. Не помогает. Сенека продолжает делать шоу для Капитолия, не думая о Дистриктах. Хотя как можно ждать этого от человека, для которого Дистрикты – туманная даль, откуда каждый год прибывают двенадцать мальчиков и двенадцать девочек, благодаря которым Сенеку снова будут превозносить как талантливейшего организатора?
Чрезвычайно неприятно понимать, что человек, которого ты приблизил к себе, оказывается неудачником, да еще и неудачником, который даже после пережитого ужаса успокаивается и начинает считать себя неуязвимым только потому, что рука власть имущего приласкала его. Сноу ждал, что у Крейна хватит ума понять, что теперь ему надо быть вдвойне осторожнее, что доверие налагает намного большую ответственность, чем тщательно выдерживаемая дистанция, оно еще опаснее, чем подозрительность. Очень неприятно, когда даже после прямого предупреждения ничего не меняется. Очень неприятно понимать, что становишься сентиментальным.
Сноу чувствует только усталость и раздражение, глядя на экран, на котором страх искажает лицо Сенеки, увидевшего ягоды в чаше.
Однако ничего не поделаешь. Президент Сноу не любит неудачников и ошибаться. Правда, морник, говорят, убивает мгновенно и безболезненно, но Сноу готов сделать последнее одолжение тому, кто когда-то ему нравился.
