Как-то мадам Помфри уехала, и замещать её в больничном крыле оставили профессора Снейпа.
Снейп ставит диагноз Лонгботтому:
-Смерть наступила в результате амфибионной асфиксии. Жаба задавила.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
По удочке в ноосферу: "Лет десять спустя после событий на острове. Школа Ксавьера успешно развивается, процесс преподавания налажен. Детишки-мутанты учатся не бояться себя и своих способностей. Ученики радуют Профессора. Для них он - почти всемогущ. На этом фоне разворачивается взаимодействие Чарльза с каким-либо женским персонажем. Влюбленность со стороны этого персонажа. Чего особенно хочется: очень давно Чарльза не воспринимали как просто человека, не Профессора, давно никто не говорил с ним о чувствах, о личном, о том, что у него на душе и чего бы хотелось Чарльзу Ксавьеру для самого себя. Разговоры, затаенная боль и... случайное появление Эрика в итоге, реакция на которое Чарльза не оставляет у влюбленной в него женщины вопросов о его желаниях" by Dirty Inspector.
And the tears come streaming down your face
When you lose something you can't replace
When you love someone but it goes to waste
Could it be worse?
Только когда буйство зелени за окном начало перемежаться домиками с разноцветными крышами, Бетти полностью осознала, что не просто едет, а уже подъезжает, и ее переполнило детское счастье. Золотой июльский свет сеялся сквозь рыхлое кружево грязноватой занавески, автобус весело потряхивало, и Бетти начала тихонько насвистывать, пока не проснулся ее сосед и не посмотрел на нее осуждающе.
Все началось теплым сентябрьским утром, когда Бетти сидела на траве перед своим корпусом и с некоторым сожалением предвкушала последний учебный год. Когда Генри встал между ней и солнцем, она не поняла, что пошел отсчет последних секунд ее нормальной жизни.
- Вот, - брат бросил книгу на траву и плюхнулся рядом. - Для такого ученого сухаря, как я, слишком много чувства, а тебе, нежная и трепетная, должно понравиться.
Бетти демонстративно отряхнула книгу.
- Чарльз Завьер, «Генетические мутации: причины и следствия», - вслух прочитала она и покосилась на Генри. - Что в твоем понимании «слишком много чувства»?
- Ты прочти хотя бы введение, сразу станет понятно, - ответил он и лег, подложив под голову ее сумку. - Ты жаловалась, что даже оксфордские генетики не умеют складно выражать мысли и не в силах вылезти из... как ты сказала... клетки Пеннета? Если прочитаешь это и не изменишь своего мнения о нас, я умываю руки.
Бетти вежливо улыбнулась и выдернула из-под брата сумку. Не то чтобы ей очень хотелось развенчать уверенность Генри или начать лучше думать о генетиках, просто она привыкла хотя бы заглядывать в любую книгу, с которой почему-либо сталкивалась. В итоге Бетти читала всю ночь и впервые в жизни пропустила первую пару: к утру у нее оставалось еще десять страниц, от которых пришлось бы оторваться, чтобы хотя бы умыться. Бетти была хоть и будущий ученый, но девушка приличная и без утреннего туалета предпочитала не выходить на люди. У Генри даже мысли не возникло позлорадствовать, когда она тихо и серьезно попросила оставить ей книгу в счет подарков какого угодно количества дней рождения.
Бетти перечитала все книги Завьера, до каких смогла дотянуться (их вообще оказалось не так много, как она надеялась), еще осенью, но набралась духу написать ему письмо только в конце весны. Ее научный руководитель прозрачно намекнул, что профессорско-преподавательский состав будет рад видеть ее в университете и в следующем году, а она знала, что это значит: если пытаться завязать переписку, то сейчас, последним блаженно свободным летом, – потом ее так завалит делами, что времени не будет хватать даже на переписку деловую.
Бисерным почерком она исписала четыре листа с двух сторон и следующие две недели кляла себя за это ребячество, вспоминая особенно удачные пассажи и мучительно краснея, и всерьез подумывала послать вдогонку первому второе письмо с извинениями и доказательствами своей невменяемости. Однако прежде, чем она решилась на что-то, пришел ответ.
Профессор Завьер выражал удивление и радость, что у него появился такой заинтересованный и смелый читатель, полагал, что им есть, что обсудить, но считал переписку не самым эффективным способом обмена мыслями и приглашал ее в июле-августе посетить его школу, надеясь, что эта поездка будет полезна ей и как будущему преподавателю. Бетти долго, задыхаясь, сочиняла ответ, который не покажется ему счастливым визгом маленькой девочки, которой подарили вожделенную куклу, и, получив в начале июля официальное приглашение, крепко обняла ошеломленного Генри, почти налегке помчалась в аэропорт и очнулась только в автобусе, вот уже много часов тарахтевшем по дороге из Нью-Йорка в Уайт-Плейнс.
На автобусной станции ее встретил невозможно рыжий парень: казалось, что он вобрал в себя весь солнечный свет, все теплые тона, оставив миру только слабые воспоминания о том, что до прихода парня он был цветным.
- Мисс Дизраэли? - чопорно осведомился он, изгибая бровь. - Шон Кэссиди. Простите, что не смогли встретить вас в Нью-Йорке: мы редко принимаем гостей, и наше транспортное хозяйство оставляет желать лучшего.
Бетти протянула ему руку, попросила звать ее просто Бетти, и он вспыхнул еще ярче, каждой веснушкой, ухмыльнулся, отобрал у нее чемодан, схватил за руку, потряс, но не отпустил, а потащил Бетти за собой, взметнув кудрями.
К маленькой машинке, припаркованной в тени, прислонялся сумрачный молодой мужчина; едва завидев Шона, он нахмурился еще сильнее.
- Это Бетти, - закричал Шон издалека, ухмыляясь так, что все зубы были видны, и посмотрел на нее через плечо. - Вы, наверно, удивлены, что я притащил с собой бревно, да еще и представляю вас ему. Однако вы удивитесь еще сильнее, узнав, что это не бревно, а Алекс.
Бетти не смогла не улыбнуться Шону, а когда тот почти весь залез в багажник, пристраивая ее чемодан, притворно испуганно посмотрела на Алекса. Алекс покусал губу и благосклонно улыбнулся. Контакт был налажен.
Всю дорогу Шон без умолку болтал, Алекс упрямо молчал на заднем сидении, а Бетти потихоньку начинало трясти. Они прибыли на место раньше, чем она успела совладать с собой, и слишком поздно, чтобы одной твердой почвы под ногами хватило для восстановления равновесия, поэтому ей показалось, что огромный готический особняк угрожающе навис над ней и вот-вот раздавит. Шон, чуть ли не на ходу выскочивший из машины, удивленно посмотрел на нее, держа открытой входную дверь, когда она остановилась на пороге, отчаянно пытаясь заставить двигаться ставшие свинцовыми ноги. Сделать шаг вперед ее побудил не мнущийся сзади Алекс и не рука Шона на плече, а голос из холла, негромкий, мягкий и очень добрый.
Ранние работы Завьера были суховаты, сугубо научны, зато более поздние были такими живыми, что подобное редко встречалось Бетти даже в книгах ее любимых писателей – как будто то, о чем он писал, пронизывало все его существо, было жизненно важно для него самого и он был готов на все, чтобы донести это до всех. Надо ли уточнять, что Бетти заочно была немного влюблена в него, а войдя в высокую дверь и впервые поймав на себе приветливый взгляд теплых голубых глаз, влюбилась и очно, и совсем не немного?
Он был почти такой же, как на фотографиях в книгах, только волосы – чуть длиннее и седины в них – больше и, может быть, чуть глубже стали складки у полногубого рта и меж четко очерченных подвижных бровей, как будто он часто думал о чем-то невеселом. И он сидел в инвалидном кресле, каком-то чудном, вроде обычного, но на колесиках; оно ехало, когда он нажимал кнопки на маленькой панели под правым подлокотником. Почему-то ни в одной книге не было написано, что он не может ходить. Бетти с трудом сглотнула и слабо улыбнулась.
- Мисс Дизраэли, - сказал Завьер, подъезжая к ней; он смотрел на нее снизу вверх, но ей казалось, что все наоборот, он высоченный, а она – маленькая незаметная тень у его ног. - Добро пожаловать. Я профессор Чарльз Завьер. Как добрались?
- Хорошо, спасибо, - слава Богу, что нормы этикета так крепко вбили ей в голову еще в детстве, что сейчас для их воспроизведения не нужно было задействовать мозг. - Большое спасибо за приглашение, профессор.
Он улыбнулся, и Бетти вдруг отпустило. Профессор улыбнулся шире, словно ощутив, как она расслабилась, и вытянул руку в сторону широкой лестницы с пандусами по обе стороны.
- Позвольте показать вам вашу комнату.
Удивление Бетти тем, что он сам провожает ее, сменилось изумлением, переходящим в ужас, когда она увидела, что за комнату ей отвели. Она видела много картин, читала много описаний королевских покоев, наконец, бывала в шикарных отелях, но никогда не жила в окружении такого богатства дизайнерской мысли подолгу.
- Нет, ничего попроще у нас нет, - сказал профессор, останавливаясь на пороге; Бетти испуганно воззрилась на него, и он рассмеялся, откинув голову. - Не думаю, что условия жизни студентов очень изменились с тех пор, как я выпустился. Я прав, мисс Дизраэли?
- Бетти, - выдавила Бетти, несколько затравленно оглядываясь, - пожалуйста, просто Бетти.
Профессор поднял бровь и предположил:
- Вряд ли вы согласитесь звать меня Чарльзом в качестве ответной любезности.
- Ох, нет, - вырвалось у Бетти раньше, чем она успела подумать об этом.
Он улыбнулся, но в улыбке было многовато усилия казаться веселой.
- Что ж, меня давно уже никто не называет по-другому. Располагайтесь, Бетти. Ужин у нас в восемь, а после него, я надеюсь, мы с вами поговорим по-человечески.
Где-то час Бетти просидела на широкой кровати, глядя в пол и периодически проверяя, трясутся ли пальцы так же сильно или уже можно попробовать встать, а потом, приведя себя в порядок, все оставшееся до ужина время заставляла себя ходить по комнате, трогать вещи и осознавать, что все происходит по-настоящему. Когда в дверь постучали и Шон сунул голову внутрь, ей почти удалось убедить себя в этом.
Каким-то образом профессор понял, что для окончательного коллапса Бетти не хватало только огромного помещения, полного людей разного возраста с одинаково любопытными взглядами, поэтому пустынными коридорами Шон привел ее на балкон с видом на реку, на котором ждали профессор и накрытый столик. Придержав стул для Бетти и получив одобрительную улыбку от профессора, Шон с довольным видом испарился. Профессор некоторое время разглядывал Бетти, с трудом заставляющую себя посмотреть на него и тут же опускающую глаза, а потом сказал:
- Своим поведением вы ломаете мое представление о себе самом как о добром, любимом всеми учителе, и если вы немедленно не расслабитесь, я невольно начну стараться соответствовать новому образу.
Бетти против воли рассмеялась, а он улыбнулся и подтолкнул к ней тарелку.
- Ешьте и вспоминайте, о чем было ваше письмо. Не хочу, чтобы вы зря потратили столько времени и сил на бесполезную поездку.
Оказалось, что Бетти ужасно голодна, поэтому на припоминание у нее было не очень много времени, и где-то через полчаса она обнаружила, что уже вовсю болтает о том, почему пошла на факультет английского языка и литературы и решила специализироваться именно на двадцатом веке, а профессор внимательно смотрит на нее и кивает.
- Выбрать период было очень трудно, но на современные тебе события реагировать легче, к тому же двадцатый век хоть и не закончен, но уже обеспечил мировую литературу свежей кровью – увы, во всех смыслах: литература не может не реагировать на историю, - ей показалось, что профессор вздрогнул; она вгляделась в его лицо, но увидела только искреннюю заинтересованность, и улыбнулась. - К тому же легче достать рукопись Голсуорси, чем, скажем, Вийона.
Профессор подпер кулаком подбородок и посмотрел на темнеющий невдалеке лес. Прядь волос упала ему на лоб, и Бетти тихонько вздохнула.
- При прочих равных нужно выбирать то, что несет в себе больший потенциал, - сказал он, улыбнулся ей, и Бетти поймала себя на том, что уже почти привыкла к его улыбке. - Ваш выбор вполне понятен, Бетти. Пейте чай, рассказывайте о своих любимых писателях, а потом я покажу вам школу.
Школа показалась Бетти огромнее ее университетского корпуса даже без западного крыла, в котором, как объяснил профессор, ремонт, грязь и бездорожье, но больше всего ее поразило взаимодействие профессора с учениками. Дети, кстати, были самого разного возраста, от дошкольного до студенческого, их было много, но не было ни одного, кто постарался бы свернуть в боковой коридор, завидев профессора, или не поздоровался бы с ним с таким обожанием в глазах, что Бетти невольно шмыгала носом и быстро-быстро моргала. Его авторитет был так велик, что легко перекинулся и на Бетти: с ней тоже приветливо здоровались, не выказывая ни тени настороженности или недоверия, которого можно было ожидать от воспитанников закрытого заведения по отношению к пришельцу извне.
По окончании экскурсии профессор снова проводил ее до самой комнаты.
- Не загоняйте себя, Бетти, хорошо? - он просительно изогнул брови, трогая ее за запястье, и она покраснела до слез. - Выспитесь завтра, найдите Шона или Алекса, погуляйте по окрестностям, а потом приходите ко мне – чаще всего я либо в кабинете, либо в библиотеке. Дорогу запомнили? - Бетти молча кивнула. - В крайнем случае спросите у ребят, вы им понравились.
- Спасибо, профессор, - пробормотала она, чувствуя, как снова не хватает слов и воздуха.
Он мягко прищурился.
- Отдыхайте.
Бетти закрыла дверь и повалилась на кровать, как будто ее ударили под колени.
Объять профессора мыслью за один подход никак не получалось. Бетти уткнулась лицом в огромную мягкую подушку, крепко зажмурившись и прокручивая в голове ключевые моменты дня. Удивительное дружелюбие и общительность сочетались в Завьере с чем-то еще, чего Бетти не могла определить, но что казалось ей прямо противоположным первым двум качествам. То ли вежливая отстраненность, то ли природная суровость, с которой он сам борется и которую особенно тщательно скрывает от нового человека, то ли это сверх меры обостренные чувства Бетти так воспринимали нормальное нежелание навязываться только что прибывшей гостье.
Бетти прикрыла глаза, подумала, что ни за что не уснет сегодня, и через минуту уже спала, обняв подушку.
Проснулась Бетти, разумеется, рано, как всегда, когда можно было спать хоть полдня. Вчерашняя путаница в голове поулеглась, более-менее всплыли вопросы, которые ей так хотелось обсудить с профессором, однако тревожить его прямо сейчас она не решилась и очень удачно наткнулась в коридоре на Шона, который потащил ее на реку так же радостно, как со станции к машине.
День пролетел быстро, весело, и к вечеру Бетти почти спокойно выдержала пристальный взгляд профессора, потребовавшего ее к себе на вечерний чай. Он так благосклонно смотрел на нее поверх чашки, что она выдохнула и первая начала разговор.
- Почему вы решили создать школу?
Профессор улыбнулся и поерзал, словно устраиваясь поудобнее для длинного рассказа.
- Я не совсем нормальный человек, они не совсем нормальные люди.
Бетти шутливо поежилась.
- Как вы ласково о себе.
Профессор покачал головой, мелодично позвякивая ложечкой в чашке.
- Я имел в виду мнение большинства людей о таких, как мы.
- Не думала, что вам есть дело до мнений большинства.
Профессор прищурился и неслышно вздохнул.
- Есть. Мне – есть.
Бетти притихла. Это прозвучало так, как будто за короткими словами стояла долгая запутанная история, и Бетти стало интересно, знает ли ее кто-то еще – Алекс или Шон, например, или она произошла в том прошлом профессора, которое он ни с кем из них не делил, если таковое было.
Профессор, наблюдавший за ней исподлобья, негромко хлопнул в ладоши и потер руки.
- Скажите, Бетти, вам никогда не встречалась теория, согласно которой человек вовсе не вершина эволюции, а случайное отклонение от нормы, которое не должно было выжить, но выжило – может быть, именно благодаря своей мутации?
Бетти поежилась уже по-настоящему.
- Жутковато, - она пару секунд покрутила эту мысль так и эдак и призналась: - Но не лишено смысла.
Профессор посмотрел в окно.
- Жутковато, говорите, - медленно повторил он и снова перевел задумчивый взгляд на Бетти, словно прикидывая что-то или собираясь что-то ей предложить, но в конечном счете только улыбнулся. - Знаете, Бетти, поразмыслите над этим на досуге, если он у вас, конечно, есть.
- Вы же знаете, что его у меня предостаточно, - пробормотала Бетти.
- Вот и славно, - профессор перегнулся через стол и похлопал ее по руке. - Мне интересно, к чему вы придете. Поделитесь потом?
Бетти пожала плечами.
- Если к чему-то приду – конечно.
- Придете, не сомневайтесь, - профессор по-кошачьи, с ленцой усмехнулся, отчего у Бетти уже привычно начало подтаивать сердце. - Вы ведь всегда докапываетесь до сути, правда? Сидите в своей норке и ворочаете сложносочиненные мысли, пока не рассмотрите все за и против.
У Бетти снова появилось ощущение, что он читает ее сложносочиненные мысли, как она – надписи на рекламных щитах вдоль дорог: от нечего делать, едва касаясь взглядом букв.
Бетти честно думала несколько дней и пришла к тому, что, во-первых, эта теория если не вытекала из собственных завьеровских идей, которые он отстаивал в своих книгах, то была их предпосылкой, а во-вторых, она ей нравится, как и все, о чем он писал, хотя бы своей стройностью и наличием физических и метафизических доказательств. Действительно, человек удивительно несовершенен, действительно, вряд ли он сможет выжить в экстремальных условиях без помощи своих хитроумных приспособлений, и с этой точки зрения разного рода мутации – по сути, просто очередная ступень продолжительного процесса отклонения от нормы – окажутся вполне полезными. Следовательно, можно ли считать их ненормальными? Не считается же ненормальным ходить в дождевике или пользоваться косметикой, потому что это упрощает жизнь. Единственное, что Бетти не очень нравилось, – это немного походило на сверхчеловеческую доктрину, за которую радостно ухватились нацисты, но почему-то ощущения, что профессор считает, что за мутантами – будущее, не было. Он просто пытался побороть склонность людей враждебно относиться к отличному от них, и от этого Бетти на глаза упрямо наворачивались слезы: думать о том, что дело жизни такого человека фактически полностью обречено на провал, было просто больно.
Когда она рассказала ему обо всем, что надумала, он долго молчал, постукивая пальцами по подлокотнику, а она кусала губы, с непонятным страхом ожидая его реакции. Солнце садилось, зубчатая тень особняка медленно наползала на аккуратный газон под балконом, а профессор все молчал, щурясь, когда легкий ветер настойчиво сдувал челку ему на глаза.
Мимо балкона прошли Шон и Алекс, посмотрели в их сторону; Шон что-то сказал Алексу, тот рассмеялся неожиданно весело и подмигнул Бетти. Она вопросительно посмотрела на профессора.
- Шон сказал: у профессора новая игрушка, - улыбнулся он. - Когда мне что-то интересно, я вцепляюсь в это так, что меня за уши не оттащишь, если только обстоятельства не восстанут против меня.
И часто ли такое бывает, чуть не спросила Бетти, но вовремя прикусила язык: профессор снова словно ушел в себя, чтобы загнать назад воспоминание, не приличествующее моменту.
- Знаете, Бетти, - наконец сказал он и посмотрел на нее, склонив голову к плечу, - я очень рад, что вы подумали, додумались до этого и рассказали мне. Из-за таких, как вы, я так крепко верю в людей.
Бетти очень удивилась, что не взорвалась от счастья.
День, когда все перевернулось с ног на голову и обратно, ничем не выдал себя, разве что Шон свалился за борт, когда он, Бетти и Алекс катались на лодке, но он так импульсивно доказывал, что «Битлз» не имели права распадаться, что Бетти удивилась только, как это они все не оказались в воде. Доверив Алексу проследить, чтобы Шон без дальнейших приключений добрался до горячего душа, Бетти отправилась в библиотеку: профессор хотел показать ей какую-то книгу. Они сидели, склонившись над самым красивым изданием Чосера, какое приходилось видеть Бетти, Бетти привычно млела от присутствия профессора, когда на грани слуха раздался странный шелест.
- Профе... - одновременно с шелестом начал у Бетти за спиной звонкий голос и осекся, сконфуженно ойкнув.
Бетти обернулась, сильно вздрогнув. Она могла бы поклясться, что дверь не открывалась, и тем не менее перед ней стоял мальчик, кажется, его звали Джордж, и нерешительно улыбался, переводя взгляд с нее на профессора и обратно.
- Джордж, - укоризненно сказал ничуть не удивившийся профессор, - я же просил: если уж вламываешься, вламывайся через дверь, по крайней мере, пока у нас гости. Выйди, пожалуйста, только не уходи, я тебе позову.
Джордж кивнул, опасливо покосился на Бетти и вышел – через дверь, очень тщательно закрыв ее за собой. Профессор повернулся к Бетти и успокаивающе улыбнулся.
- Жаль, что все получилось так, но раз уж получилось, я хочу кое-что вам показать, Бетти, - сказал он.
То есть ей показалось, что сказал: его губы не двигались, но голос, который она узнала бы везде и всегда, был слышен вполне отчетливо. Она вжалась в кресло, а голос продолжал звучать у нее в голове:
- Скорее рано, чем поздно мне пришлось бы все вам рассказать, поэтому в какой-то мере я рад, что не пришлось думать, как начать разговор. Вам не случайно показалось, что мои книги чуть ли не автобиографичны: мы мутанты, Бетти. Эти дети действительно одаренные, только не в том смысле, в каком все это воспринимают. И я очень надеюсь, что вы не просто так говорили о нормальности мутаций и не пойдете на попятную, столкнувшись с ними лицом к лицу.
С ума сойти, подумала Бетти, мучительно пытаясь найти какие-то другие слова, с ума сойти. С ума сойти.
- Они все? - наконец выдавила она.
- Все, - теперь он говорил вслух, но вместо облегчения Бетти ощутила разочарование.
- И...
- Я телепат, как вы уже, наверно, догадались, - профессор поднял руку, посмотрел на Бетти, попросил: - Только не пугайтесь, хорошо? - и прижал пальцы к виску, глядя на дверь.
Джордж просочился сквозь стену, как будто с него ссыпался слой песка, театрально поклонился, махнул рукой и снова исчез в камне. Бетти вскочила и зашагала по комнате. Голова ощутимо раздувалась, ноги покалывало, и было непонятно, чего хотелось больше: догнать Джорджа и целый день смотреть, как он медленно появляется и исчезает в стене, или бегать по всей школе, ловить учеников и расспрашивать, и заставлять показывать – и в первую очередь Шона и Алекса...
Построение планов было приостановлено вежливым покашливанием.
- Заказать вам билет?
- Что? - Бетти ошалело уставилась на профессора. - Куда?
Профессор поднял бровь.
- Вы ведь, наверно, захотите как можно скорее убраться отсюда?
- Что? - да неужто он правда ждал, что она сейчас сможет обработать такой сложный запрос? - Они все так могут? А что еще? А на каком расстоянии...
Профессор расхохотался так, что Бетти даже замолчала.
- Вот что, моя дорогая, приглашаю вас на вторую часть экскурсии по школе.
Весь путь до западного крыла Бетти с трудом сдерживалась, чтобы не начать бегать вокруг неторопливо катящегося кресла, пританцовывая; профессор эффективно пресекал все ее попытки завалить его вопросами, но ему повезло, что западное крыло было так близко.
Оказалось, что вторая половина дома была занята вовсе не ремонтом.
- Бетти, я хочу вас предупредить, - серьезно сказал профессор, останавливаясь перед высокой двустворчатой дверью и беря Бетти за руку, - ничего не бойтесь, как бы странно и, может быть, страшно это ни выглядело.
Бетти только нетерпеливо затрясла головой.
В западном крыле стояла тишина, которая после непрекращающегося гула голосов в крыле восточном казалась особенно торжественной и чуть-чуть гнетущей. Профессор подъехал к одной из дверей и постучал.
- Элис?
- Да, профессор? - ответил тонкий голосок, приглушенный толстой дверью.
- Я не один. Можно?
- Д-да, - неуверенно ответил голосок пару секунд спустя.
Профессор внимательно посмотрел на Бетти, словно говоря: я рядом, все хорошо – и нажал на ручку.
Поспешно вставшая с кровати девочка напряженно посмотрела на Бетти переливающимися фасеточными глазами.
- Привет, - выпалила Бетти, не задумавшись ни на миг. - Я Бетти. Я приехала в гости к профессору.
Голова девочки не шевельнулась, но Бетти почувствовала, что теперь она смотрит на профессора. Тот кивнул, и Элис улыбнулась – одними губами, но и это было хорошо.
- Дальше? - спросил профессор, когда они вышли в коридор. - Или все-таки билет?
Бетти окинула взглядом коридор – длинный, много комнат по обе стороны, – снова посмотрела на профессора, и сердце у нее забилось часто-часто. Она подавила желание встать перед ним на колени и просто сказала:
- Дальше.
Это было самое незабываемое путешествие в жизни Бетти. Девушка с волосами, как иглы юного дикобраза («С возрастом они затвердеют», - авторитетно заявила она; судя по всему, особенного дискомфорта от своей внешности она не испытывала); юноша с перепонками между пальцами и кожными клапанами, закрывающими ноздри; мальчишка, висящий под потолком на толстых подушечках пальцев, высунув раздвоенный язык; в специально оборудованных комнатах в цокольном этаже – мальчик-рыба, с интересом расплющивший нос о стекло огромного аквариума; парнишка, взволнованно заискривший, когда они заглянули к нему; девочка, светящаяся в темноте... Было совсем не страшно, потому что, во-первых, рядом был профессор, а во-вторых, эти странные создания, даже самые пугающие, похоже, боялись ее больше, чем она их. Когда они вошли в необъятную, сияющую чистотой и никелем лабораторию, огромная синяя зверюга в очках и белом халате выронила колбу и смутилась так, что скулы, не заросшие шерстью, стали почти черными. Зверюгу звали Хэнк, и она с готовностью трясла руку Бетти, долго сипловато извинялась за вонищу от разбитой колбы и пыталась улыбнуться так, чтобы не напугать гостью острыми белыми зубами.
- Что это? - спросила Бетти, услышав глухие удары где-то за пределами дома.
- Это Алекс, - пробормотал Хэнк и вызывающе посмотрел на профессора. Профессор закатил глаза. Хэнк взорвался: - Я не стану ему помогать, пока он не научится себя вести! Вот, - он показал профессору лапу со слегка подпаленной шерстью, - концентраторы горят на нем, как... просто горят, и я же виноват, и мне же достается!
- Дети, - устало вздохнул профессор, глядя на Бетти смеющимися глазами. - Пойдемте, покажу вам наш полигон.
Бетти помедлила, еще раз на всякий случай оглядывая лабораторию и хозяина.
- Было очень приятно познакомиться, Хэнк.
Хэнк снова стал похож на лохматую ежевику.
- Да, - забормотал он, комкая рукав, - спасибо, то есть мне тоже... Очень рад...
Весть о том, что от гостьи можно больше не скрываться, облетела школу прежде, чем профессор и Бетти вышли на улицу. Дети прилипли к окнам, провожая их взглядами, но никаких кульбитов, к сожалению Бетти, не выделывая. Впрочем, когда они шли к бомбоубежищу, над ними пролетел Шон на полосатых крыльях-перепонках, ухмыльнулся Бетти и спланировал на крышу флигеля, уселся между башенками и свесил ноги. Это немного утешило Бетти.
Профессор то и дело поглядывал на нее и улыбался, когда она отвечала ему счастливым взглядом. Это было, как в сказке, нет, лучше – как в детстве. Впервые прочитав «Хоббита», Бетти ждала, что из-под каждого куста вот-вот полезут волшебные создания. Теперь же оказалось, что она живет среди них вот уже почти месяц и близок тот миг, когда они покажутся ей во всей красе.
Между тем они забрались в ту часть владений Завьера, куда Бетти еще не водили. Удары стали слышнее, земля ощутимо вздрагивала под ногами. Профессор остановился у внушительного металлического сооружения и нажал на кнопку рядом с динамиком на стене.
- Алекс, прервись на минутку, пожалуйста.
Внутри еще раз глухо бухнуло, и тяжелая панель отъехала в сторону. Мрачный потный Алекс вывалился наружу, замер, увидев Бетти, хмыкнул и повернулся к профессору.
- Скажите Хэнку, что я благодарен за себя и за брата, но он мне не мать и его нотации всегда будут приводить к одному и тому же.
Он коротко кивнул Бетти и скрылся за загрохотавшей дверью.
- Вот так и живем, - сокрушенно сказал профессор, смеясь глазами.
Они вернулись в библиотеку по коридорам, в которых обычные с виду дети уже смешались с удивительными существами. Бетти молчала так долго, что профессор наконец не выдержал:
- Ну?
Больше всего Бетти сейчас хотелось сказать, что он самый потрясающий человек в мире, но был вопрос, который она должна была задать, хоть и не сомневалась в ответе.
- Вы отправляете их туда каждый раз, когда к вам кто-то приезжает?
Профессор, казалось, ждал этого вопроса.
- Во-первых, к нам почти не приезжают посторонние, не осведомленные о наших делах, во-вторых, это с их согласия, в-третьих, вы – отдельный разговор, я решил рассказать вам о них, как только прочитал ваше письмо, но не хотел пугать: даже самого стойкого человека, как показывает практика, нужно очень хорошо к такому подготовить.
Бетти недоверчиво посмотрела на него.
- Значит, вы не сотрете мне память и не отправите домой, уверенную, что вы и ваша школа не представляете никакой угрозы, то есть интереса для науки?
Профессор покачал головой.
- Если бы это было у меня в планах, я бы сделал это, как только Джордж ушел. - Он наклонился к ней, упираясь локтями в колени. - Я хочу сделать вам предложение, от которого вы, надеюсь, не сможете отказаться.
Сердце Бетти ухнуло куда-то в желудок.
- Какое?
- Я очень доволен нашими учителями, скажу без ложной скромности, однако есть кое-что, что мне совсем не нравится. У нас охвачены почти все области знания, - он мягко, жалобно улыбнулся, - а вот преподавателя литературы нет.
Бетти долго смотрела на него, прежде чем слова отложились в сознании.
- И вы, - осторожно начала она, - предлагаете мне... - профессор выжидательно поднял брови, принуждая ее договорить, - преподавать у вас?
- Именно, - он наклонился к ней, и она инстинктивно подалась вперед. - Бетти, такой человек, как вы, очень нужен нам сейчас. С вашим отношением к нам и к людям вам удастся заложить в детях понимание того, что войны между видами надо избежать любой ценой – а это, на мой взгляд, сейчас самое важное. Я не требую немедленного ответа, как и только положительного, но вы не представляете, как я был бы рад, если бы вы согласились.
Бетти внимательно посмотрела на него, попросила лист бумаги и ручку и прямо при профессоре написала своему руководителю, что отказывается от продолжения обучения.
Последний месяц лета пролетел, как один день. Бетти и дети – теперь уже все – заново привыкали друг к другу и своим новым статусам, и Бетти все чаще ловила себя на том, что почти не нервничает, глядя в будущее. К середине августа немногочисленные питомцы профессора, навещавшие родных, вернулись в школу, и профессор начал потихоньку готовить Бетти к началу учебного года.
- Ничего не замалчивайте, - говорил он накануне ее первого дня, когда они сидели на своем балконе и пили чай. - Просто покажите им, что вы искренне верите в возможность сосуществования, они сами сделают выводы. - Он немного помолчал, глядя на сложенные на коленях руки. - И даже если они захотят уйти – не старайтесь их переубедить, но помните: ничто не проходит бесследно. Они должны понять, что свобода налагает еще большую ответственность, чем жизнь по строгим правилам: ты можешь сделать любой выбор, но если поймешь, что ошибся, винить можно будет только себя.
Бетти опять показалось, что за этими словами стоит что-то большое и болезненное. Лицо профессора было спокойным, голос – ровным, но, договорив, он стиснул зубы, а подушечки пальцев чуть сильнее вжались в бедра. Впрочем, он тут же встряхнулся, повернулся к ней и бодро улыбнулся.
- Можно поприсутствовать на вашем первом уроке или лучше не смущать?
Бетти растерялась.
- Я не знаю, - она подумала и решила быть честной до конца: - С одной стороны, я хочу, чтобы вы меня одобрили, с другой – боюсь, что забракуете.
- Я вас ни за что не забракую, Бетти, - профессор прижал руку к груди, - клянусь честью.
Стараясь не улыбаться, Бетти сделала вид, что раздумывает.
- В таком случае, я думаю, вы можете тихонько посидеть за шкафом.
Разумеется, ни за каким шкафом он не сидел, потому что в школе Завьера не было классов в обычном понимании. Дети собирались в обычных комнатах, оборудованных только необходимыми школьными предметами вроде досок, больших или маленьких в зависимости от количества учеников; малыши сидели на полу с игрушками в обнимку, старшие чинно рассаживались по стульям, пуфикам и креслам с тетрадками и ручками, окружая преподавателя. После краткого знакомства профессор спрятался в тени огромного фикуса, подперев щеку кулаком, а Бетти некоторое время разглядывала своих терпеливо ждущих начала учеников.
- Так уж получилось, - начала она вполне, как ей показалось, уверенно, и краем глаза заметила, как профессор удовлетворенно кивнул, - что в литературе двадцатого века наиболее популярны темы войны и любви в разных их проявлениях. Двадцатый век в этом смысле очень богат на события. Даже наследие писателей, не участвовавших в военных действиях непосредственно, является ценным источником, так как они были свидетелями кризиса, который последовал за войной, и отразили в своих произведениях крушение христианских идеалов и гуманистических традиций, крах старого времени и потерю надежд на прогресс. Художественная литература не описывает конкретные боевые действия, а анализирует состояние общества, исследует психологию человека, оказавшегося во враждебной обстановке невиданных до того битв тотальной войны. В художественных произведениях отражается поиск новых твердых основ человеческого бытия, писатели пытаются донести до читателя ужас войны не только как физического уничтожения миллионов людей, но и как причины страшных социально-психологических разрушений, которые не кончаются с подписанием мирного договора. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже понимали это и умели видеть, что в большинстве своем люди не хотят войны, потому что хотеть ее – все равно что хотеть добровольно идти на бойню. Люди слабее вас, они не знают вас, поэтому боятся вас; в ваших силах сделать так, чтобы этот страх исчез, но для этого вы должны постараться понять их.
Скотт, младший брат Алекса, поднял руку. Мальчик был вынужден носить очки, которые сделал для него Хэнк: если Алекс мог с трудом, но сам контролировать свои разрушительные способности, то энергетические лучи, бьющие из глаз Скотта, удерживала только искусственная преграда. Бетти очень жалела Скотта, но за Алекса переживала еще сильнее: он почему-то винил во всем себя, хотя старался этого не показывать.
- Да, Скотт?
- А как же «хочешь мира – готовься к войне»?
Фикус зашуршал листьями. Даже не глядя в ту сторону, Бетти знала, что профессор улыбается: младшего Саммерса он очень любил именно за его пытливость. Бетти немного подумала и ответила:
- Зависит от того, какого мира ты хочешь. Нельзя построить здоровое новое общество на окровавленных обломках старого.
Скотт помолчал, сосредоточенно жуя губу, и задал следующий вопрос, которого Бетти, пожалуй, ожидала и немного боялась:
- А на чьей стороне были бы вы, если бы началась война?
Бетти задержала дыхание, вспомнила давешний разговор с профессором и не стала пытаться что-то придумать.
- Я верю, что мирное сосуществование может быть достигнуто в обозримом будущем, - она обвела детей взглядом, - и что вы сможете не допустить войны.
Если бы дети начали шептаться, Бетти уехала бы тем же вечером, однако кто-то задумчиво поджал губы и нахмурился, кто-то кивнул, кто-то посмотрел на соседа и с облегчением улыбнулся, а профессор откинулся на спинку кресла и оторвал от фикуса сухой лист.
После трех уроков у разных групп усталая, но счастливая Бетти впервые сидела за преподавательским столом в столовой – по левую руку от сидящего во главе стола профессора – и слушала веселый гомон теперь и ее учеников. Профессор был явно ею доволен, даже предложил тост за нее, а потом увел ее с собой и долго слушал сбивчивый рассказа о впечатлениях, восторгах и неудачах первого дня. Бетти казалось, что ничто не сблизило бы их сильнее, и, уходя, она с трудом подавила желание обнять профессора, ограничившись очень крепким и чуть более долгим, чем следовало, рукопожатием.
Этой ночью Бетти долго не могла заснуть: голова была так полна мыслями о профессоре, что было трудно даже держать глаза закрытыми. Она понимала, что значит быть инвалидом, да и про войну не только читала: дяде Стивену крепко досталось на Ипре, а со второй войны, на которую он пошел несмотря ни на что, он вернулся без ноги. Бетти сумела бы позаботиться о профессоре, если бы он позволил... то есть если бы захотел... Ох, что-то она слишком много думает сегодня.
Бетти встала, пошла в ванную и долго смотрела на себя в огромное зеркало. Красавицей она себя не считала, особенно от этого не страдала, но сейчас все недостатки словно высветил прицельный луч: слишком светлые глаза, тонкие губы, улыбка – как глубокий след резца в глине. И веснушки, ее вечное проклятие, хотя сейчас они уже не казались ей такими безобразными – у профессора тоже были веснушки. Сидя как-то за чаем, они синхронно потянулись к противоположным концам стола, он – за сахарницей, она – за сливочником, чуть не стукнувшись головами. Бетти густо покраснела, а профессор смешливо наморщил нос, и Бетти заметила на нем несколько веснушек почти такого же оттенка, как у нее.
Ни теплая вода, ни хождение босиком по полу Морфея не приманили, и Бетти сдалась, позволив мыслям двигаться, куда и как пожелают. Вдруг вспомнился обед – первый случай, когда она увидела всех обитателей особняка одновременно. Профессор отнюдь не сидел на золотом троне небожителя, жестко отмежевавшись от всех своим положением, однако было заметно, что дистанцию держали все. Сейчас Бетти казалось, что пару раз он и сам был бы рад ее хотя бы сократить, но не хотел рушить установившийся порядок, и она широко распахнула глаза в темноту, остро осознавая, что даже после двух месяцев довольно близкого знакомства профессор так и остался для нее загадкой, разгадать которую, может быть, не получится никогда. Возможно, так было потому, что Бетти ничего, кроме основных, ни о чем не говорящих вех, не знала о его прошлом: ни когда он познакомился с нынешними преподавателями школы, ни как это случилось, ни почему он прикован к креслу.
Это открытие и пришедшее следом решение хотя бы попытаться изменить положение вещей никак не сказалось ни на участии Бетти в жизни школы, ни на ее поведении. Она просто стала внимательнее смотреть и слушать, стараться задавать осторожные вопросы, вытягивать из ответов как можно больше информации, при этом привлекая к себе как можно меньше внимания. Бетти слышала неприкрытое уважение и обожание в словах детей и затаенное сдержанное сострадание в голосах преподавателей, говоривших о профессоре. Бетти видела, как самое большее через неделю расцветали даже самые забитые и дикие новенькие дети, как будто наконец возвращались домой. Каждому профессор говорил примерно одно и то же, но звучало это так, как будто это были слова, вообще никогда раньше не использовавшиеся. Отвечая на совершенно невинный вопрос Бетти, Хэнк проговорился, что они с Шоном и Алексом оказались у профессора примерно так же. Сказав это, Хэнк стушевался, неловко кашлянул и резко увел разговор в другую сторону. Бетти долго думала, что за драматическая история из этого смущения вытекает, но так ни к чему и не пришла.
Когда профессора не было в столовой, о нем почти не говорили, а если и говорили, то именно как о профессоре: об очередном решении, касающемся школы или кого-то из учеников, правильное оно или нет. Правда, критиковали его очень редко и больше для того, как показалось Бетти, чтобы радостно похвастаться друг другу, что у них тут полная свобода слова. Так что даже критика на поверку оборачивалась похвалой. Бетти была уже достаточно своей, чтобы при ней не стеснялись поднимать любые темы, но за рамки профессиональной деятельности профессора беседа не выходила никогда.
На одном из уроков, когда они обсуждали Ремарка, Бетти говорила:
- Довоенная пропаганда создавала образ врага, который не совпал с реальностью, что стало сильной моральной травмой для солдат. Психологическое состояние солдат изменялось в несколько стадий: условно воодушевление, шок, активное или пассивное неприятие или самоубийство. Если бы зрение солдат не было затуманено искусственно созданной моделью, вряд ли война вообще состоялась бы: солдаты просто не пошли бы против таких же людей, как они сами. Однако работа пропагандистов была отлично организована, и к страшным телесным увечьям добавились незаживающие психологические язвы.
Скотт – «В-Каждой-Бочке-Затычка Саммерс», как с притворным ужасом называл его Шон, когда Алекс не слышал – усмехнулся.
- Вы говорите так, что мне иногда кажется, будто вы сами воевали.
Бетти вздохнула. Ей иногда казалось, что Скотт говорит что-то, просто чтобы сказать, на самом деле не веря в собственные слова.
- Нет, но последняя война кончилась не так давно, как вам кажется. Для вас это большой срок, а профессору Завьеру в конце войны было ненамного меньше, чем вам сейчас.
По удивленно вскинутым головам она поняла, что не ошиблась: они об этом не подумали. Бетти вдруг стало жутко. Ей трудно было представить, что они совсем не воспринимали профессора как человека, но, похоже, так оно и было.
Когда Бетти вышла из класса, закончив последний на сегодня урок, непривычно серьезный профессор ждал ее в коридоре. Путь до их балкона они проделали в молчании.
- Зачем вы сказали им про меня? - без обиняков спросил профессор, когда Бетти села напротив него.
Бетти сделала глубокий вдох, чтобы не начать вопить и заламывать руки.
- Ни за что не поверю, что вы подслушивали под дверью или... - она коснулась пальцами виска.
Профессор слабо улыбнулся.
- Скотт.
- Я так и думала. - Бетти на секунду прикрыла глаза и заговорила как можно спокойнее: - Вы для них абстракция. Всемогущая, непоколебимая, бессмертная абстракция. Разве это нормально? - она запнулась. - В смысле, разве так должно быть? Вы ведь столько для них делаете.
Он помолчал, разглаживая брючину, а потом тихо сказал, не поднимая глаз:
- Им не нужно этого знать. Хорошо, что для них я чуть больше, чем просто человек, по крайней мере, пока это неопасно.
Бетти показалось, что между «это» и «неопасно» было еще одно невысказанное слово – «заблуждение», но она ничего не сказала. Профессор продолжил:
- Шон, Алекс и Хэнк знают это, вы знаете это, и этого пока вполне достаточно. - Он посмотрел на нее и улыбнулся. - Я вам благодарен, Бетти. Вы очень хороший человек, и надеюсь, что таких, как вы, к нам примкнет еще много.
Видимо, она дернулась так сильно, что он перестал улыбаться и просительно протянул к ней руку.
- Не ревнуйте, Бетти. Первые соратники для меня все равно дороже, как бы ни старался я не делать различий.
- Я не... - Бетти вздохнула. Давно пора отделаться от привычки пытаться оспорить очевидное в разговоре с ним. - Я буду очень рада, если за мной придут другие. Честно.
Профессор улыбчиво прищурился.
- Я верю.
Еще немножко, думала Бетти, глядя, как он откидывает голову и прикрывает глаза, подставляя лицо закатным лучам, еще немножко, и можно будет попробовать поговорить по-настоящему.
Бетти и Хэнк стояли у парапета широкой террасы и смотрели, как колонна детей с Алексом во главе бодро трусит по дорожке вокруг школы. Солнце припекало не по-осеннему, тепло серого камня пропитывало прислонявшуюся к нему Бетти, Хэнк давился смехом, рассказывая про последний запоротый его новыми учениками эксперимент, а Бетти думала, что профессор никогда не выезжает на эту террасу, он даже в окна, выходящие на эту сторону, не смотрит.
- Хэнк, можно личный вопрос? - он резко замолчал и осторожно кивнул. - Тебе было тяжело в детстве с такой внешностью?
Хэнк замер, потом медленно отвернулся от огибающей угол особняка колонны и уставился на зеленый склон под террасой.
- Я не всегда был таким, - ответил он, растягивая слова, словно проверяя их на прочность. - Раньше у меня был только феноменальный интеллект и обезьяньи ступни. Я создал сыворотку, которая должна была сделать меня нормальным, но она только усилила мутацию.
Бетти легонько ткнула его локтем в бок.
- И ты стал еще умнее?
- Я стал синим и мохнатым, - без улыбки ответил Хэнк. - Сейчас я уже привык. Тогда мне было очень паршиво. - Он переступил с ноги на ногу и выдохнул. - Особенно когда мне говорили что-нибудь вроде «Я мутант и горжусь этим».
Хэнк сказал это с горькой иронией, даже с презрением, а Бетти пожала плечами.
- Но вам ведь и правда есть, чем гордиться.
- Чем? - Хэнк пошевелил когтистыми пальцами и подергал себя за бакенбарды. - Этим?
- Этим, - Бетти постучала его по голове и пощупала каменный даже в расслабленном состоянии бицепс, - и этим. Кто этого не понимает – близорукий идиот или завистник. Вами восхищаться надо, а не бояться и уж точно не презирать.
- Теперь я совсем ясно вижу, почему Завьер тебя завербовал, - Хэнк усмехнулся и отвел глаза. - Такая же восторженная и прекраснодушная, как он. Смотри, не кончи так же.
Даже Бетти видела, что Хэнк неравнодушен к ней, и то, что она собиралась сделать, было не очень хорошо по отношению к нему («Подло», - честно подумала Бетти), но остановиться она не смогла.
- Кстати, - совсем небрежно спросить не получилось, но и так сойдет, - а как это случилось?
Хэнк долго молчал, потом крепко, как-то конвульсивно сжал край парапета и тихо, нехотя сказал:
- Не все мутанты такие, как мы. Ему следовало тебе об этом рассказать.
- Что ты...
Совсем помрачневший Хэнк поднял лапу, останавливая ее.
- Спроси у него. Я свою часть истории рассказал.
Дернув плечом, он развернулся на пятках и закосолапил к дому.
- Хэнк, прости! - крикнула красная, как рак, Бетти, но он только махнул лапой.
Бетти навалилась животом на парапет и свесила голову вниз, прижав пальцы к глазам. Вряд ли подобный разговор мог закончиться как-то еще, но от этого было не легче. Особенно плохо было то, что разговор, собственно, еще далеко не закончился, потому что она сейчас пойдет в библиотеку, где сидит с книгой профессор, и попросит его рассказать, какие еще бывают мутанты, и может быть, даже выдаст свой источник, которому потом наверняка влетит за праздную болтовню. В принципе можно было пойти к себе в комнату, запереть дверь и постараться пересидеть приступ болезненного желания знать, но ноги сами собой пронесли Бетти мимо ее двери и хорошо, что хоть притормозили у библиотеки, дав время постучать.
Кресло профессора стояло у окна. Он обернулся на звук открывающейся двери, и Бетти вздрогнула: такого усталого лица на ее памяти у него еще не было.
- Можно? - робко спросила она, останавливаясь на пороге.
Профессор улыбнулся, но не слишком радостно.
- Если вам нужна компания хандрящего старика – милости прошу.
Бетти улыбнулась, садясь и глядя, как он подъезжает к ней.
- Что-то случилось, профессор?
- Ничего особенного. Хотите чаю?
- Нет, спасибо.
Некоторое время они посидели молча, он – рассеянно перебирая стопку рукописей на столике, она – разглядывая его. Косой желтый солнечный луч зажигал в его волосах золотые и серебряные искорки, окрашивал глаза с пролегшими под ними тенями в такой яркий синий цвет, что было больно смотреть, и светло-серый свитер крупной вязки, и неподвижно лежащая на подлокотнике небольшая рука, и чуть приоткрытые в задумчивости губы почему-то делали его таким беззащитным, что Бетти чуть не разорвало от одновременно охвативших ее желаний – оставить его в покое и заставить рассказать о том, что с ним случилось, чтобы знать, чем она может помочь.
- Профессор, - позвала она. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. - Чего вам хочется больше всего на свете?
Профессор мягко улыбнулся.
- Мира во всем мире.
- Нет, - Бетти покачала головой, - чего хочет профессор Завьер, знают все. А чего хочет, - она помедлила, чувствуя, как имя медом растекается по языку, - Чарльз?
Профессор опустил глаза, пожевал губу, поправил манжету.
- Того же, чего и профессор Завьер, - наконец сказал он. - Только, может быть, по несколько другим причинам.
Он замолчал как будто решительно, но Бетти смутно чувствовала в его молчании какую-то неуверенность, словно он сам не знал, хочется ли ему продолжить самому или чтобы Бетти задала наводящий вопрос, или вовсе ничего не рассказывать и вообще прогнать ее.
Проверить, достаточно ли он ручной, не представлялось никакой возможности, кроме как сунув голову ему в пасть.
- Мне иногда кажется, - начала Бетти, внимательно следя за его лицом, - что за вашими словами скрывается какой-то подтекст, о котором знают ваши преподаватели, но не говорят об этом, потому что вы не говорите.
Он поморщился и устало потер лоб рукой.
- Не уверен, что вам будет интересно.
- Скорее, не уверены, что хотите рассказывать?
- Нет, Бетти, - он посмотрел на нее в упор, - просто я никогда ни с кем об этом не говорил и не знаю, как говорить и чем это обернется.
Не сказал, что не хочет, пискнул внутренний голос, и Бетти наклонилась к нему.
- Вы выскажетесь, и вам станет легче. Я увижу все вашими глазами и не смогу вас осудить. - Он молчал, и Бетти прошептала: - Я вообще никогда не смогу вас осудить.
Профессор тяжело посмотрел на нее, как будто предупреждая, что ответственность за то, что всем станет еще хуже, ляжет на нее. Она выдержала его взгляд, и он опустил голову.
- Вот это, - он положил руки на колени, - сделал человек, который до сих пор мне очень дорог. Это был несчастный случай, я никогда по-настоящему не винил его, но тогда я совершил страшную ошибку: сказал ему, что он виноват. Акела промахнулся, - он улыбнулся своей чуть растерянной улыбкой, так, что верилось – действительно так просто получилось, он правда никого не винит, просто жалеет, что получилось именно так. - Я знал, что, говоря это, обрекаю его на вечные муки совести, усиливаю его скорбь, которая и без меня была такой глубокой, что я так и не смог добраться до дна, и все равно сказал это, и теперь мы по разные стороны баррикад, мы враги. Я многое приобрел за эти годы, очень многое, почти все мои мечты сбылись, но иногда я спрашиваю себя, не потерял ли я больше, чем приобрел. Я думаю, если бы у меня тогда достало сил хотя бы добавить, что он нужен мне даже после того, что сделал, может быть, не было бы этой заметной только мне щербинки в моей жизни.
Он говорил тихо, но с таким неподвижным лицом, что Бетти вздрагивала от каждого слова. Когда он замолчал, она сползла на пол и прижалась лбом к его колену. Он машинально положил руку ей на голову, едва ощутимо гладя по волосам, и продолжил:
- И знаете, Бетти, что самое плохое? Я живу тем, что жду возможности все исправить, хотя знаю, что она представится, только когда случится что-то ужасное. И все равно надеюсь, что она представится. - Он наклонился к ней, взял за подбородок и заставил поднять голову. - Вот чего хочет Чарльз. На вашем месте я бы себя осудил.
Его взгляд был мягок, но на этот раз Бетти не смогла его выдержать. По щекам потекли слезы, но перед глазами все равно все плыло, и она дернула головой, отталкивая его пальцы, и снова уткнулась лицом ему в колени, а он снова начал гладить ее по голове.
- Но знаете, что хорошо? - его голос звучал, как эхо, и Бетти поняла, что он говорит не вслух. - С некоторых пор – примерно с начала лета, когда мне пришло одно любопытное письмо из Англии – у меня появилось подозрение, что все случилось не напрасно. - Его руки легли ей на плечи. - Вставайте, Бетти, я провожу вас до комнаты.
Бетти смутно помнила, как оказалась в кровати. Вполне возможно, что профессору пришлось слегка нажать на ее сознание, чтобы она не свалилась где-нибудь в коридоре, и когда к ней вернулась способность мыслить, ей стало так стыдно, что она вцепилась зубами в подушку. Чудесно закончился сеанс психотерапии, просто прекрасно. Может быть, профессор с присущим ему тактом и не думал сейчас с неприязнью, что вот, мол, нашел себе на голову истеричную дуру, но так определенно думала Бетти.
- Оставьте подушку и себя в покое, - сказал профессор у нее в голове, и она вздрогнула так, что кровать недовольно скрипнула. - Простите за вторжение, Бетти, но я должен был удостовериться, что вы не сделаете какую-нибудь глупость. - Он помолчал и смущенно добавил: - Не то чтобы я считал вас способной на это. Спите, Бетти. Сеанс удался. Спасибо.
Прежде чем Бетти успела что-нибудь подумать в ответ, звенящая тишина в ушах оповестила, что он ее все равно не услышит, и Бетти почувствовала, как слипаются глаза: волна адреналина отхлынула, оставив только вяжущую усталость. Из серого тумана упрямо вынырнула мысль: значит, дело в человеке, значит, можно попробовать хоть чуть-чуть его заменить, но в конце концов и ее затянуло в сонный водоворот.
На следующий день профессор никак не напомнил об этом вечере, ни словом, ни взглядом, ни мыслью. Усталого, беспомощного лица у него тоже больше не было, и Бетти потихоньку начала успокаиваться под его неизменно ласковыми взглядами. Хэнк, похоже, тоже не сердился на нее; Бетти все-таки хотелось поговорить с ним, но теперь она откровенно боялась разговоров и решила отложить до лучших времен, тем более, что дня через два преподаватели и старшие дети вдруг стали беспокойными, лихорадочно возбужденными, при этом стараясь не пугать Бетти и малышей. Малыши правда ничего не заметили, а Бетти сделала вид, хотя, как потом выяснилось, можно было не притворяться.
Бетти сидела у профессора в кабинете, обсуждая с ним следующую часть учебной программы, когда он вдруг поднял руку, прерывая ее, и выпрямился.
- Что-то случилось.
Испуганная его напряженным тоном, Бетти встала; в ту же секунду дверь распахнулась, врезавшись в стену, и в кабинет ворвался Хэнк. Бетти тревожно посмотрела на него в ожидании объяснений, но профессор только прижал пальцы к виску и несколько секунд смотрел на Хэнка, бледнея и все шире распахивая глаза.
- Бетти, - очень серьезно сказал он, отпуская мысли Хэнка, - пожалуйста, извините меня, мы закончим в следующий раз. Мне срочно нужно уехать.
- Куда? - одновременно, но с разными интонациями спросили Бетти и Хэнк и уставились друг на друга.
Первым опомнился Хэнк:
- К нему нельзя, профессор! Его человека убили, он сейчас наверняка рвет и мечет...
Профессор так резко развернул кресло, выезжая из-за стола, что Бетти инстинктивно дернулась вперед: ей показалось, что оно сейчас перевернется.
- Нет, Хэнк, - глаза профессора блестели так, что Бетти поняла: случилось то самое ужасное, которое должно дать профессору долгожданную возможность. - У него впервые за десять лет убили человека, и если ты забыл, она одна из первых его людей, а это дорогого стоит. Он ошибся – впервые за десять лет, и для него это огромный скачок к пределу прочности.
- Профессор... - Бетти знала, что он уже все решил, но ей было так страшно, что слова сами рвались наружу.
- А вы, значит, хотите дожать? Не очень хорошо звучит.
- Профессор!
- Я хочу его вернуть, Хэнк.
Хэнк замолчал, крепко закусив губу, но Бетти молчать не могла. В любви и на войне все средства хороши – и то, и другое имелось в изобилии: ее любовь и его война.
- Чарльз!
По его отсутствующему искрящемуся взгляду Бетти поняла, что он нашел свою старую любимую игрушку, которую у него отняли и которая куда интереснее ее.
- Бетти, - тихо сказал он, - пожалуйста. Вы ведь еще не успели забыть, о чем я вам говорил? Вот это – оно. Пожалуйста, не вставайте у меня на пути.
- Я пойду с вами, - прошептала она. - Возьмите меня с собой или заставьте остаться.
Профессор стукнул кулаком по подлокотнику и отвернулся, несколько секунд молчал, потом жестко сказал:
- Будете сидеть в самолете. Понятно?
- Да, - выдохнула Бетти, и профессор, кивнув Хэнку и не глядя на нее, выехал из кабинета.
Бетти двинулась за ним, но Хэнк схватил ее за локоть.
- Зачем тебе это? - хрипло спросил он. - Там опасно. Останься, я тебя прошу.
Бетти только покачала головой: губы будто склеились. Хэнк зажмурился, тряхнул головой и потянул ее за собой. Они спустились на первый этаж, потом на лифте за неприметной дверью – еще ниже и оказались в ярко освещенном ангаре. Хэнк подтащил Бетти к странного вида самолету, залез внутрь, чем-то погремел и протянул ей лапу, высунувшись из люка. Профессор, уже сидящий на месте второго пилота, обернулся и сказал:
- Бетти, я никогда больше ни о чем не попрошу вас, но сейчас, пожалуйста, вернитесь в дом.
Бетти помотала головой, чувствуя, как начинает щипать глаза от его счастливого взгляда. Он отвернулся.
Хэнк заставил ее надеть бронежилет, который вытащил откуда-то из-под сиденья.
- Когда прибудем на место, не высовывайся, - буркнул он, пристегивая ее. Бетти не ответила, и он взял ее лицо в ладони, щекоча щеки шерстью. - Бетти. Сиди в самолете. Слышишь?
- Слышу, - одними губами ответила она; он с сомнением покачал головой и ушел в кабину.
Они летели довольно долго, хотя скорость была головокружительная: у Бетти постоянно закладывало уши. Думать Бетти не могла, мучительно яркое мельтешение в голове скоро стало почти невыносимым, поэтому она неестественно бурно обрадовалась, когда самолет тряхнуло и ощущение движения исчезло. Она выглянула в иллюминатор, натянув ремень до предела, и увидела темно-зеленую еловую стену. Хэнк спустил трап и помог бледному, кусающему губы профессору добраться до него, выразительно посмотрел на Бетти и тоже вышел из самолета. Бетти немедленно расстегнула ремень, подобралась к люку и выглянула наружу.
Посреди широкой просеки стоял высокий тонкий человек в блестящем темно-красном шлеме и коротко взмахивал руками. Нижние ветки и кора одного из стволов перед ним лежали на земле кучкой измочаленной древесины, а из свежих порезов на светлом дереве сочилась влага. Бетти сначала не поняла, что происходит, а потом заметила, как блестит что-то металлическое, повторяющее движения рук высокого человека и снова и снова рассекающее ствол. Кресло профессора остановилось в нескольких метрах от него, но только когда движения длинных рук стали беспорядочными, рваными и человек сдавленно застонал, все глубже вгоняя металл в ствол, профессор тихо окликнул его:
- Эрик.
Человек в шлеме развернулся всем телом, и Бетти, под шумок осторожно спустившаяся по трапу, замерла у Хэнка за спиной. Все в человеке было острое: острый клюв шлема, острый взгляд светлых глаз, острые зубы, показавшиеся меж раздвинувшихся губ.
- А я уж устал тебя ждать, - сипло сказал Эрик и ухмыльнулся так широко, что шлем скрыл углы губ: казалось, что он скалится.
- Я прилетел, как только узнал, - профессор протянул к нему руку. - Мне очень жаль, Эрик.
- Чего? - огрызнулся тот. - Что она погибла? Или что ушла от тебя? Кстати, это не твои молодцы постарались? Они ведь там были, я видел.
- Нет, мой друг, - ярость Эрика разбивалась о спокойствие профессора, как осколки стекла об асфальт. - Не виноват никто, кроме нее. Она сама сунулась под огонь. В этом не было необходимости, ты знаешь это, ты ведь приказал отступить, а те люди просто защищали себя.
Эрик зло рассмеялся.
- Как хорошо, что ты пришел, Чарльз! - он крутанулся на каблуках и отрубил еще одну ветку, осыпав их обоих хвоей. - Пришел и объяснил мне, как все было на самом деле. Теперь я смогу уснуть.
- Эрик... - начал профессор, но Эрик не дал ему продолжить, взмахом руки притянув кресло к себе.
Хэнк зарычал, но профессор даже не вздрогнул. Эрик ухватился за подлокотники и почти прижался лицом к лицу профессора.
- Где ты был десять лет, Чарльз? - прошипел он. - Знаешь, сколько у меня было хитрых планов, которые ты мог бы разрушить? Знаешь, скольких рекрутов ты мог бы переманить? Знаешь, как я... - он уронил голову на грудь и глухо спросил: - Школа отнимает все твое время, да, Чарльз? Некогда навестить старого друга?
Чарльз положил руки ему на плечи, и Эрик вздрогнул всем телом.
- До сегодняшнего дня я был тебе не нужен, - мягко сказал профессор, пытаясь заглянуть Эрику в лицо. - По крайней мере, тебе хватало этой поляны и несчастных елок.
Эрик резко оттолкнул кресло и выпрямился – напряженная черная плеть, готовая хлестнуть наотмашь.
- Почему же ты пораньше не разделался с кем-нибудь из моих? Послал бы кого-то из своих лохматых друзей, раньше понадобился бы мне.
Хэнк глухо заворчал, но профессор спокойно ответил:
- Ты же знаешь, что я никогда бы так не поступил.
Эрик горько хмыкнул, дернул головой и вдруг заметил Бетти. Несколько мгновений он смотрел на нее, и ей очень захотелось спрятаться за Хэнка, но когда тот, проследив за взглядом Эрика, попытался, ругаясь, затолкать ее в самолет, она воспротивилась так решительно, что он даже опустил лапы от удивления.
- Значит, правда, - медленно сказал Эрик. - У вас теперь есть человек.
Профессор резко повернулся к ней и досадливо поморщился. «Бетти», - его разочарованный голос больно отдался у нее в голове; продолжать он не стал и снова посмотрел на Эрика.
- Да, Эрик, и это только начало, - сказал он. - За Бетти придут другие, это вопрос времени. Ты сам знаешь, что так будет. И ты сам знаешь, что никогда не поздно вернуться.
Даже у слез Эрика был стальной блеск. На секунду Бетти показалось, что он шагнет к профессору, но он только сухо щелкнул длинными пальцами. Краем глаза Бетти заметила что-то красно-черное, появившееся из воздуха, ее обхватили за талию, крепко прижали спиной к чему-то твердому, а ледяные пальцы сжали горло, едва оставив возможность дышать. Профессор резко подался к ней, опираясь ладонями о подлокотники, а Эрик оскалился теперь уже по-настоящему.
- Не придут, если не за кем будет приходить, - прошептал он. - Некуда возвращаться, Чарльз. И никогда ничто не изменится к лучшему, пока они будут стрелять, не глядя.
Хэнк взвыл и рванулся к Бетти. Пальцы на ее горле сжались на сотую долю секунды, но она чуть не потеряла сознание, и Хэнк замер, словно наткнувшись на колючую проволоку.
- Эрик, - прерывающимся голосом сказал профессор, - отпусти ее. Отпусти их обоих. Давай поговорим, с глазу на глаз, только мы. - Эрик молчал, и профессор на мгновение сжал губы и опустил глаза, ощутимо собираясь с силами. - Один раз так уже было, помнишь? Помнишь, чем это закончилось? Видишь, к чему привело?
Эрик издал странный звук, словно холодная ладонь лежала на его горле. Профессор не двигался, впиваясь ногтями в подлокотники. Бетти казалось, что между ними искрит и потрескивает воздух, но может быть, это были слезы и черные точки в глазах и звон в ушах. Точки мельтешили все быстрее, звон становился все громче, и она из последних сил цеплялась за сознание, когда профессор вдруг всхлипнул, прижал ладони к глазам и сбивчиво зашептал:
- Эрик, пожалуйста. Ты мне нужен, Эрик, пожалуйста, ты нужен мне, не заставляй меня отталкивать тебя снова...
Давление на горло исчезло так же внезапно, как появилось. Хэнк успел подхватить Бетти до того, как она упала, но даже силясь сделать нормальный вдох, она не отрывала глаз от медленно опускающегося на землю Эрика. Она смотрела на него, ссутулившегося и уронившего руки в траву, и понимала, что первые соратники всегда будут важнее для профессора, потому что один конкретный первый соратник всегда будет для него важнее всех бывших, настоящих и будущих. Он потерял больше, чем приобрел: он потерял часть себя, и теперь он чувствовал, что может вернуть ее, и больше всего на свете боялся, что не сможет. И лучше пусть для всех он будет профессор Завьер, чтобы не забыть, что Чарльзом он был тогда, когда эта часть была при нем.
- Поклянись, что я об этом не пожалею, - едва слышно, но твердо сказал Эрик. - Чарльз, поклянись, что все получится.
Профессор отнял руки от лица и улыбнулся дрожащими губами.
- Все получится, Эрик. У нас все получится.
Бетти на секунду прижалась щекой к плечу Хэнка, крепко зажмурившись, пережидая острую боль в груди, потом неуверенно, почти весь вес перенеся на Хэнка, поднялась и заставила себя посмотреть в светло-синее лицо.
- Полетели домой, Хэнк.
Хэнк хотел что-то сказать, но голос сорвался; он закашлялся, вздохнул и все-таки спросил:
- А он?
Бетти стиснула зубы и вонзила ногти в ладони, чтобы не оглянуться.
- А он уже дома.
Хэнк посмотрел на нее, прищурившись, отчего стал похож на недовольного кота, сжал ее запястье, чуть царапнув когтями, и осторожно повел к трапу.
Когда машина зависла над лесом, готовясь заложить крутой вираж, Бетти не удержалась и все-таки выглянула в иллюминатор. Эрик сидел на земле, обхватив колени руками, растеряв все свои острые углы; профессор, не двигаясь, сидел в кресле, но даже с высоты Бетти казалось, что кресло больше не держит его.
