Почему все не так? Вроде все как всегда:
То же небо опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал:
Он всегда говорил про другое.
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
То что пусто теперь - не про то разговор,
Вдруг заметил я: нас было двое.
Для меня будто ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, будто из плена весна-
По ошибке окликнул его я:
"Друг, оставь покурить" - А в ответ тишина...
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мертвые нас не оставят в беде:
Наши мертвые как часовые.
Отражается небо в лесу как в воде,
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время - текло для обоих.
Все теперь одному, только кажется мне:
Это я не вернулся из боя
В.Высоцкий
Все думали, он такой же, как его отец. Все думали, он проживет такую же жизнь, как его отец. Все видели в нем только маленькую копию его отца и всерьез думали, что придет время – и он примет метку, это уродство, как должное, как несомненный факт, как благо, и станет верным слугой Господина – так же, как его отец. Но удивлению всех не было предела, когда Драко Малфой отказался от метки, в один солнечный день поднялся в кабинет директора в одной из высоких башен Хогвартса и, предложив свою помощь, присоединился к немногочисленным Светлым. Никто не знал причин этого поступка, так поразившего всех. Но это стоило Драко очень дорого – три недели он провалялся в бессознательном состоянии в больнице, еще две отлеживался в реабилитационном отделении. И все из-за того, что он имел смелость выжить после нескольких Круцио, пыточных проклятий, которым Люциус научился на службе у Вольдеморта, и просто применения грубой физической силы. Люциус не гнушался даже этим. Ах да, мы еще забыли изнасилование страшной жестокости, свойственной только Упивающимся Смертью и, конечно, самому Люциусу. Но Драко выжил. Выжил, чтобы затем так…
Всхлип – и я хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Мне не хватает воздуха, когда я гляжу на его лицо, и при жизни такое бледное, а сейчас словно припудренное и покрытое тонким слоем льда. Я не могу сдержать слезы, щекочущие щеки и нос, и пару слезинок капает на бледные губы, потому что я слишком низко наклонился к его лицу. Я смотрю на его веки – белые ресницы плотно прилегают к щеке, и я не вижу его глаз. Они не устремлены на меня своей серебристой глубиной, больше не глядят на меня с малфоевским презрением, не смеются и не сверкают страстью или гневом. Кто сказал, что они были холодные – нет, они были живые. Просто в них никто не зажег огня. Просто в них под ледяной корочкой теплилась слабеньким пламенем жизнь. Но никто не пробудил его. И захлестывающая горечь заставляет течь слезы по моим щекам и чувствовать резкую боль в сердце, потому что ч чувствую вину. Потому что нет жизни в сомкнутых веках, в крыльях прямого носа, в платиновых прядях, безжизненно опавших, обрамляя узкое лицо поблекшим золотом, в тонких чертах губ, которые больше не раскроются, подобно бутону розы, и не заалеют от прикосновения других губ.
Вдруг мне показалось, что Драко просто спит.
Я медленно наклонился еще ниже и коснулся его губ и, ощутив холод, поцеловал его в сомкнутые уста, стараясь найти хоть капельку тепла, которую еще не похитила смерть, изо всех сил желал выпить его последний вздох. Но это невозможно, и я целую только холодные, нет, ледяные мертвые губы. Я знаю, что это невозможно, потому что видел его последний вздох. Я помню это последнее мгновение, для меня растянувшееся на вечность.
Как странно, в этот момент я вспомнил, как умер Сириус. Я помню, как ярко-зеленый луч ударил Драко в грудь, и он подался назад, так, что взлетели и опали, трепыхнувшись, платиновые пряди и полы черной мантии. Повернувшись, он посмотрел на меня, и его взгляд… О, его взгляд я буду помнить всегда. Как сейчас я вижу его перед глазами, и невыносимо жжет глаза от слез. Больно. Не он, а я содрогнулся от боли в тот момент, не физической, а…
Просто его взгляд. Он не падал, а просто смотрел на меня, удивленно-вопросительно. Он спрашивал: «за что?», и брови чуть сморщились тоскливо. Он спрашивал: «и это все?», и я увидел тот самый последний вздох, который не смог выпить с его губ. Наконец, не вопрос, а что-то недосказанное, невысказанное, что-то очень важное. Он не закрыл глаза, а так и упал на землю, мягко опустился, прижав руку к груди, когда я, опомнившись, подбежал и подхватил его, медленно опустившись на землю вместе с ним. Нет, слез не было. Слезы были потом. Но была адская боль, нестерпимая боль утраты, потому что…
Потому что сейчас, глядя на твое мертво-красивое тело, лежащее в этом зале, где я совершенно один, где меня любезно оставили одного попрощаться с тобой, я совершенно…
Не потому ли я плачу, что не смог сказать тебе что-то очень важное?
Не могу не коснуться твоих волос. Как долго я мечтал прикоснуться к ним, узнать, каково это – ласкать их. Они холодным ручейком протекают у меня меж пальцев, лаская нежностью шелка. Радуйся, Драко, даже смерть не исказила твои прекрасные черты, не омрачила их уродством.
Но, Боже, как холодны твои пальцы под моими ладонями, и я не могу согреть их своим дыханием. И губы твои не оживить поцелуями, не растопить их лед, и они уже совсем мокрые от моих слез.
Драко, ты умер, а я даже не успел сказать, что я тебя люблю.
