Сидит Гарри на берегу Хогвартского Озера, ножками в водичке
бултыхает, расслабился на солнышке. Вдруг, мимо него Хагрид
в тулупе проплывает - туда-сюда. Гарри удивлённо спрашивает:
- Хагрид, ты что же это в одежде плаваешь?
- Да,
вот, энто... э... тулуп стираю.
- А в стиральной машине
не пробовал?
- Пробовал, Гарри, только ...того...
голова очень кружится.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Джеймс находит его на пороге в три утра – насквозь промокшего под ледяным ливнем – настоящим английским ливнем, пробирающим до костей – тем самым, который едва не убил одну из героинь Остен* и может сбить с ног даже сильного здорового мужика.
На секунду Джеймсу кажется, что Сириус вдрызг пьян, потому что тот почти истерически смеется, привалившись к дверному косяку, его трясет. Но потом Джеймс понимает: это не опьянение, это горечь, страх и изнеможение. Он молча придерживает для друга дверь.
– Надеюсь, ты не против, если я останусь ненадолго? – как-то неуверенно спрашивает Сириус.
– Конечно, нет, – отвечает Джеймс.
Ничего нового, казалось бы. Начиная со второго курса, каждый год в середине лета наступает момент, когда Сириус появляется на пороге и заявляет, что больше не может. Отец Джеймса достает с чердака еще один матрац, а мать ставит на стол еще один прибор, но все это неважно, ведь это Сириус, в конце концов.
Но в этот раз все иначе.
– Я ушел, – запинаясь, сообщает Сириус.
– Ну и хорошо, – бормочет Джеймс. Знакомая песня, каждый раз одно и то же.
– Нет, – Сириус качает головой. – Я совсем ушел. Навсегда. Я не могу вернуться. И не вернусь.
– Что? – восклицает Джеймс. – Господи, Сириус!
Он делает шаг к нему и затягивает в дом. Отец Джеймса, в банном халате и чудовищных тапочках с голубыми кроликами, которые Джеймс в шутку купил ему сто лет назад, выглядывает из родительской спальни и интересуется:
– Джеймс? Что-то случилось?
– Ничего, пап. Это Сириус, – отзывается Джеймс.
– А, понятно, – отец успокаивается. – Постарайтесь не шуметь, мальчики, мама уже спит. Запасные одеяла в шкафу – ну, ты знаешь.
– Мы тихо, – обещает Джеймс, бросая взгляд на Сириуса.
В этот раз уж точно.
Сириус стоит, опустив голову, и изучает узор на ковре. Джеймс предпочел бы видеть на его лице радость или счастье. Или даже злость. Лишь бы не это воплощение скорби.
– Идем, – мягко говорит Джеймс. – Выглядишь хреново.
– И чувствую себя так же, – отвечает Сириус.
Он идет за Джеймсом на кухню. Чайник включается, повинуясь сказанному шепотом заклинанию. Сириус падает в кресло, а Джеймс достает кухонные полотенца, но потом понимает, что они не помогут – только чудо способно высушить его друга. Он крадется через коридор в ванную на первом этаже, находит в тумбе под раковиной нормальное полотенце. На ступеньках стоит корзина с выстиранной одеждой, и Джеймс выуживает оттуда рубашку и отцовскую пижаму (его собственные все равно не налезут на Сириуса).
Кухонная дверь со щелчком закрывается. Сириус сидит, опустив голову на сложенные руки. На какое-то мгновение Джеймсу кажется, что он плачет. Но нет, Сириус дышит глубоко и ровно. Спит.
Джеймс выключает огонь под чайником и, помедлив, мягко трясет Сириуса за плечо. Тело друга напрягается, но Джеймс замирает, и Сириус неожиданно расслабляется, поднимает голову и смотрит на него покрасневшими глазами.
– Я тут полотенца принес, – бормочет Джеймс. – И сухую одежду. Вытирайся и идем спать.
– Не знаю, смогу ли я вообще заснуть, – с неловкостью признается Сириус.
– Не переживай, – успокаивает его Джеймс с хулиганской улыбкой. – Залезем под одеяла и будем читать комиксы. У меня фонарик есть!
И сейчас Сириус должен сказать: "Какие к черту комиксы, чувак? Для чтения с фонариком есть кое-что получше". Но он молчит. Его единственный ответ – слабая измученная улыбка, и Джеймс с трудом подавляет гнев – багровую, опасную эмоцию, которая вот-вот разорвет грудь; гнев на того, кто посмел так вести себя с его Сириусом, посмел довести его до такого состояния.
Джеймс берет полотенца и одежду, пропускает Сириуса вперед на лестницу, а сам по пути заглядывает в отцовский бар, чтобы прихватить бутылку огневиски. На всякий случай, вдруг понадобится.
Сириус стоит у окна, рубашка мокрым комом валяется на полу. Джеймс смотрит на него: Сириус прижимает ладони к глазам. И Джеймсу, который знает Сириуса Блэка почти семь лет, все понятно и без слов. Этот жест говорит: Я устал. Мне страшно. Мне больно.
Джеймс прокашливается, и Сириус роняет руки, оборачивается и смотрит через плечо, у него нет сил даже для виноватой полуулыбки.
– Давно там стоишь? – тихо спрашивает он.
– Эй... все нормально, – говорит Джеймс, смущаясь, – не потому, что застал Сириуса плачущим, а потому, что невольно стал свидетелем чего-то очень личного, неприкосновенного.
Парни не должны видеть слезы других парней. Это правило номер один.
– Ничего не нормально, – бормочет Сириус, снова порываясь прижать ладони к лицу. Я не буду плакать. Не буду.
– Значит, будет, – Джеймс говорит с уверенностью, которой совершенно не чувствует.
И сейчас не имеет значения, что он капитан квиддичной команды, парень самой красивой девчонки в школе и вообще весельчак, который может рассмешить кого угодно – он просто мальчик, который видит, как другому больно. И не знает, чем помочь.
– Можешь принести воды? – вдруг просит Сириус.
Джеймс рад сделать хоть что-нибудь.
– Конечно.
Когда он возвращается, Сириусу удается выдавить улыбку.
Джеймс пытается всунуть стакан в его дрожащие руки, но безуспешно – стакан падает и разбивается.
Сириус долго смотрит на Джеймса, а потом переводит взгляд на пол – будто можно склеить разбитый стакан одним лишь усилием воли. А потом... он плачет, всхлипы переходят в судорожные рыдания, он прячет лицо в ладонях, плечи вздрагивают. Джеймс, оттаскивая его от осколков, уговаривает, бормочет: "это всего лишь стакан..." и "мы утром все склеим...", и "Сириус, ну все, перестань, Сириус", но Сириус плачет над разбитым стаканом, плачет над разбитой жизнью, разрушенной семьей, разбитым сердцем, и сейчас Джеймс не может найти нужных слов, чтобы его утешить.
– Я не могу, – твердит Сириус, – не могу, не могу, не могу.
– Ш-ш-ш, Бродяга, – шепчет Джеймс, обнимая друга, притягивая его ближе... Два черноволосых долговязых парня сливаются в одну тень. – Все в порядке, никто тебя не заставляет туда возвращаться...
– Я не могу, – повторяет Сириус.
– Ну все, все... – настаивает Джеймс. – Все нормально, все прошло.
Сириус понемногу успокаивается, рыдания переходят в тихие всхлипы, а потом он совсем затихает, лишь дышит тяжело. Джеймс, продолжая обнимать друга, тянется к огневиски, упавшему полотенцу и сухой одежде. Сириус подается следом, не желая прерывать успокаивающее объятие даже на секунду. Они падают на кровать.
– Все хорошо, – бормочет Джеймс, укутывая полотенцем плечи Сириуса.
Он помогает Сириусу расстегнуть пояс и стянуть мокрые джинсы, облепившие бедра. Сириус скидывает их на пол. И в этом нет ничего стыдного – в конце концов, им неоднократно приходилось друг друга одевать и раздевать: квиддичные травмы, общая спальня, слишком много выпивки... и Ремус, благодаря которому они приучились не смущаться, когда нужна помощь.
Сириус тихо вздыхает и приваливается к Джеймсу, уткнувшись носом ему в шею. Джеймс бережно выпутывает его из мокрой одежды, ни на секунду не отнимая рук – то кончиками пальцев поглаживает плечи Сириуса, то поддерживает его за поясницу, когда тот пытается попасть в слишком просторные пижамные штаны. И Джеймс не убирает руку с его колена, пока тот стягивает рубашку через голову.
Сириусу холодно, Джеймс снова обнимает его и сует в руки бутылку огневиски.
– Пей, – просто говорит он. – Сразу согреешься.
Сириус аккуратно, даже как-то нерешительно открывает бутылку, делает глоток, кашляет и снова пьет. Джеймс практически видит, как алкоголь проносится по его венам, делая свое дело. Огневиски, как известно, больше чем наполовину состоит из магии. Джеймс чувствует, как напряжение отпускает плечи Сириуса, он согревается и наваливается на Джеймса всем телом.
– Неплохо, – выдыхает Сириус, прикрывая глаза.
Джеймс забирает бутылку из расслабленных пальцев и делает глоток. Огневиски обжигает язык и горло, но результат того стоит. Ему становится тепло, тело расслабляется, все острые очертания сглаживаются, расплываются до тех пор, пока не остается единственное, что он видет совершенно ясно – лицо Сириуса.
Во рту остается странное послевкусие... словно после поцелуя – и горькое, и сладкое одновременно. Мимолетная мысль – а Сириус такой же на вкус?
Он быстро закупоривает бутылку, роняет ее рядом на пол – пальцы внезапно отказываются слушаться. Бутылка закатывается под кровать. Если она, бутылка, навевает такие мысли – низменные, неожиданные, искушающие, то пусть лучше валяется там.
Сириус все также лежит, привалившись к нему, с закрытыми глазами, такой невинный, и даже не подозревает, какие мысли одолевают сейчас его друга. А Джеймс не знает, что предпринять. Ему хочется высушить слезы Сириуса, заставить его улыбнуться, зацеловать до потери пульса, но как именно все это сделать, он тоже не знает. Так что он решается на кое-что знакомое и привычное.
Щекотка.
Сириус ахает от неожиданной нехватки воздуха, а потом заливается смехом, катается с Джеймсом по кровати, пытаясь столкнуть его с себя, но без особого энтузиазма. Джеймс щекочет его до тех пор, пока задыхающийся Сириус не начинает просить пощады, но Джеймс не останавливается, и Сириус выгибается отчаянно, молчаливо признавая поражение.
Джеймс понимает, что попытка отвлечься таким способом была не лучшей идеей, точнее даже Очень Плохой Идеей – именно так, заглавными буквами, потому что тепло прижатого к нему тела вызывает неожиданное и болезненное возбуждение. Ему хотелось бы впасть в панику, ведь они Джеймс и Сириус, а такое не должно случаться с Джеймсом и Сириусом, такое бывает с Джеймсом и Лили, или с Сириусом и с-кем-он-там-встречается-на-этой-неделе. Но паника не наступает, так что он просто лежит неподвижно, одна рука застыла возле плеча Сириуса, а другая – на его животе. И кожа под пальцами такая теплая.
Сириус постепенно расслабляется и обмякает, и уже не смеется, глаза полуприкрыты, дыхание глубокое. Он тянется к Джеймсу и роняет его рядом с собой, а потом резко втягивает воздух и медленно открывает глаза. Они смотрят друг на друга, долго, и Джеймс чувствует, как неровно бьется пульс Сириуса под пальцами.
Такое ощущение возникает, когда сжимаешь быстрый верткий снитч в ладони. И где-то на задворках разума появляется мысль – а что, если его можно поймать? Что, если нужно просто протянуть руку и взять?..
Сириус медленно выдыхает, закрывает глаза, и вид у него при этом такой покорный, что Джеймсу становится трудно дышать от неожиданной боли.
– Ничего, – говорит Сириус. – С кем не бывает...
И Джеймс вдруг с убийственной ясностью понимает, что румянец на щеках Сириуса – вовсе не от стыда, а такой, каким он обычно заливается, когда очередная девчонка сидит у него на коленях слишком долго, или после медленного и тягучего поцелуя. Джеймс прижимается к нему бедрами, и Сириус, не сдержавшись, приоткрывает рот. Честное слово, думает Джеймс, можно было и раньше догадаться.
– Не глупи, – тихо говорит он. – Это бывает со мной, когда рядом ты.
Он наклоняется к другу и целует его, нерешительно – лишь слегка касаясь губами. Сириус мычит что-то похожее на "Господи, Джеймс!", и Джеймс смеется и целует его так, как уже давно хотел – глубоко и жадно. Сириус снова выдыхает и размыкает губы, а потом, на каком-то новом уровне ощущений, Джеймс чувствует его язык, теплый и подвижный, острые края зубов, ощущает его вкус – такой резкий и неожиданный.
Вроде бы все должно быть знакомо – ведь он знает, как ощущается кожа Сириуса под пальцами, знает его запах – смесь одеколона, мыла и чистого тела, даже знает, как тот целуется, ведь им уже доводилось напиваться.
Но сейчас все не так. Ощущения чересчур яркие, чтобы быть привычными: прикосновение пальцев Сириуса к его плечу кажется слишком намеренным, язык Сириуса, сплетенный с его языком, слишком сильно действует на нервные окончания… И Джеймса слишком волнуют темные тени от ресниц Сириуса на его резко обозначенных скулах – и это опасно, но ему уже на все плевать, и он сомневается, что когда-нибудь все снова станет таким, как прежде.
Он никогда не пробовал с парнями – вот так, прижимаясь своим разгоряченным телом к другому, но он знает, что нужно делать – он же сам парень, в конце концов, – он знает, где касаться, чтобы тело под его руками начало плавиться. Этого достаточно, чтобы неловкость сменилась безрассудством, а паника – возбуждением.
Он медленно стягивает пижамные штаны с бедер Сириуса, слушая его резкое и участившееся дыхание.
– Пожалуйста, – шепчет тот так тихо, что Джеймс почти не слышит. – Пожалуйста...
Джеймс снова его целует, обхватывая пальцами напрягшийся член Сириуса, горячий и твердый. Он знает что делать, но не уверен в том, как– поэтому прикасается нерешительно, кончиками пальцев, как он обычно прикасается к Лили, потому что это уже не детские игры. Это что-то священное, что остается за дверями спален, это отношения, и это, неожиданно понимает Джеймс, любовь. Он не должен бояться трогать Сириуса – это же Сириус, в конце концов, – но почему-то страшно.
– Джеймс, – умоляет Сириус, – Ох, Джеймс, о Боже, пожалуйста, не дразни меня, я же не сломаюсь…
"Ты – нет", – думает Джеймс. – Но я могу и сломаться". Он усиливает хватку, слегка придвигается, чтобы удобней было ласкать его – да, вот так, и смотрит на Сириуса, на его полузакрытые глаза и пылающие щеки.
– О... – Сириус дышит тяжело и глубоко, грудь вздымается и опадает. – Боже...
У него при этом такое выражение лица, что Джеймсу хочется зацеловать его до потери пульса, и еще немного, пока весь мир не замрет. Он не уверен, что способен на подобное, так что просто продолжает хотеть. Он никогда никого не хотел так сильно, как сейчас Сириуса.
Он скользит большим пальцем по головке члена, прямо по расщелинке, наслаждаясь тем, как рот Сириуса раскрывается в беззвучном крике, медленно двигает рукой, наблюдая, как Сириус запрокидывает голову. Под второй его ладонью бьется пульс Сириуса – так быстро, что сложно уловить промежутки между ударами, а потом он наклоняется и впивается зубами в плечо друга. Соленый вкус во рту отрезвляет, и ощущение теплой кожи под пальцами заставляет его прийти в себя, когда Сириус кончает, выплескиваясь в его ладонь.
Равномерное давление тела Сириуса, плотно прижатого к его телу, становится последней каплей – и он кончает вслед за ним спустя секунду, дышит, как загнанная лошадь – кажется, он слышит стук собственного сердца и не может думать ни о чем, кроме широко распахнутых синих глаз, наполненных сейчас собственническим удивлением. Джеймс знает, о чем думает Сириус, потому что сам думает об этом же: "Я сделал это. Это я виноват. Это из-за меня он выглядит так".
Он пытается перевести дух, но вдруг становится нечем дышать, потому что Сириус целует его, грубо, жадно и требовательно, прижимаясь так тесно, как только возможно, но это длится всего лишь мгновение. Его сердце колотится с такой силой, что Джеймс его почти не чувствует. Кожа Сириуса неожиданно кажется такой холодной, и Джеймс понимает, что его другу страшно.
Джеймс не винит его, он и сам боялся совсем недавно, но как выразить свои чувства словами? Тут дело не в преданности, и, кажется, даже не в любви, они ведь просто Сириус и Джеймс. Ему хочется сказать "Я не знал", или "Я такой дурак", или может "Кажется, я люблю тебя", но все равно, несмотря ни на что, он остается Джеймсом Поттером. А Джеймс Поттер никогда не признает, что чего-то не знал, или ошибся. И не будет настолько ошеломлен, чтобы признаться кому-нибудь в любви. Даже если этот кто-то – Сириус. Особенно если это Сириус.
– Все хорошо, – тихо говорит он, надеясь, что друг поймет. – Я здесь.
И этого, кажется, достаточно, потому что напряжение отпускает Сириуса, его уже не трясет.
– Джеймс, – бормочет он, вжимаясь в него всем телом, утыкаясь лицом ему в шею.
– Ш-ш-ш, – повторяет Джеймс, обнимая его и натягивая на его плечи одеяло, потому что Сириус все еще дрожит.
Он шепотом накладывает очищающие чары, они холодят кожу. Сириус, вопреки опасениям, уже спит, свернувшись рядом с Джеймсом, крепко вцепившись в его рубашку. Теплое и влажное дыхание друга щекочет шею, и Джеймс нерешительно протягивает руку, чтобы погладить его по волосам.
Он смотрит, как Сириус спит, и от одной этой мысли в груди зарождается приятное волнение. Джеймсу хочется разбудить его, просто чтобы заглянуть в глаза, чтобы целовать, запоминая каждый дюйм его тела, чтобы найти, наконец, слова и признаться в любви.
Но он ничего этого не делает – ведь Сириус, должно быть, совсем вымотался. Некуда спешить. В конце концов, у них вся жизнь впереди.
_________________
* похоже, речь идет о Джейн Беннет из "Гордости и предубеждения"?
