Невилл прочитал в книге Локонса фразу: «Побеждай врага его же оружием!» Решил попробовать и вызвал на поединок Вольдеморта.
Назначили место поединка в чистом поле, а там в это время был густой туман.
Вольдеморт: (а в тумане очень плохо видно)
- Авада Кедавра! (промазал)
Невилл: (а в тумане еще и очень плохо слышно)
- Трава для кентавра! (у Вольдеморта выросли лошадиные ноги)
Вольдеморт:
- Круцио! (опять промазал)
Невилл:
- Крючио! (Вольдеморт скрючило)
А Невилл думает: «Что б такое ему еще наколдовать?»
Вольдеморт:
- Империо!
Невилл:
- Правильно! И перья!
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Стены гриффиндорской гостиной, как и всегда, полыхают яростным багрянцем, приглушая, кажется, даже отсветы горящего в камине огня. О стоящей же в углу комнаты рождественской елке и вовсе речи не идет: бедняжка почти полностью потерялась в обилии красного. И яркие блики игрушек на ней, покачивающихся от сквозняка, не спасают положения – невезучее дерево выглядит черным, убогим и безжизненным.
Но судьба злополучной ели мало волнует присутствующих в комнате (ведь они уже слишком взрослые, слишком обыденно воспринимают привычные детские забавы, подарки свои извлекли еще утром, а фейерверки не могут запустить по причине непогоды), уютно устроившихся перед камином на здоровенном диване. Этот грандиозный предмет мебели по теории способен принять в свои пухлые объятия пол-Гриффиндора сразу, и в обычные дни студенты не жалеют сил и времени, стараясь реализовать этот замысел, однако... Сегодня просто некому осуществлять эксперименты: почти все разъехались по домам на каникулы, а оставшиеся ничуть о том не жалеют, с максимальным комфортом разместившись в тепле.
В темноте за окном исступленно завывает ветер, ворошит не успевший еще слежаться снег, тучами вздувает его выше крыш хогвартских башен, целыми ворохами швыряет в окна гостиной – и лишь сильнее подчеркивает царящие внутри мир и покой. Единственные звуки, нарушающие умиротворенное безмолвие… или нет, наоборот, предельно его акцентирующие – это потрескивание горящих в камине дров, басовитое кошачье мурлыканье и мальчишеский голос, нараспев излагающий:
– Краси-ивый… Хоро-о-ший… Просто прекрасный, замечательный, великоле-е-епный!.. Да? Да-а. Давай еще здесь поглажу. И тут почесать?.. Ну, коне-е-ечно, мой дорогой, с удово-о-льствием!..
Бандитского вида черный кот огромен: чтобы уместиться на коленях у субтильного подростка, он свернулся в предельно тугой клубок, но все равно свисает всеми боками с краев, как подошедшее тесто – из кастрюли. Размеры зверя тем более впечатляют, если учесть, что мех нисколько не добавляет им своей длиной – нет, смоляная шерсть коротка и блестит, лоснится под ласковой ладонью парнишки. Тот преданно раз за разом утюжит разомлевшее животное, с неподдельным восхищением, готовностью и радостью почесывает подставляемый подбородок, ощутимо вибрирующую грудку и бархатные уши, с придыханием повествует о несомненных достоинствах своего нового друга.
И кот поет, поет о своем незамысловатом счастье, рокочет, словно среднегабаритный трактор, время от времени протягивая лапу с внушающими почтение когтями и словно бы благодарно поглаживая мальчика в свою очередь – необычайно легко и нежно, ни разу не зацепив даже одежды. Если раньше в ответ на «хорошего» и «красавца» («Это я, что ли, красавец?! Очки пр-р-отри получше, обор-рм-м-от! Приятно, конечно, но непр-р-едвзя-а-тость прежде всего…») он с изрядной долей скепсиса щурил на своего неожиданного почитателя темно-желтые щелочки глаз, то теперь явно решил поверить тому на слово и без затей наслаждаться лаской и певуче-льстивым монологом.
«Кр-р-расавец? Хм-м, ну… наверное… Ем-му виднее. Хор-р-роший? Да-а, я очень хороший. Вр-р-рем-м-енам-ми. Говори, гово-р-ри еще! Мр-р-ру!..»
– Гарри, да оставь ты зверя в покое! – Эта реплика раздается с другого конца дивана, где кудрявая девочка задумчиво накручивает на палец локон, читая толстенный фолиант, а ее рыжеволосый дружок, воспользовавшись моментом, примостил голову у нее на бедре. Откуда только что и приподнял, чтобы высказаться. – У него и так уже сейчас оргазм будет… Ай! – Это он незамедлительно получает от подруги по губам. – Ну, что такое, Миона?! Можно подумать, ты этого слова раньше никогда не слышала!
– В самом деле, Гарри, – укоризненно замечает та, игнорируя возмущенное пыхтение рыжика: – Рон прав. Ты приручаешь чужое животное, а сам при этом понятия не имеешь: чей это кот, нет ли у него паразитов, и… – Какое-то время она подыскивает эффектную концовку своей фразы и наконец торжествующе заканчивает: – …и вообще – кот ли он?! Ты забыл историю с Коростой?.. Гарри Джеймс Поттер, я с тобой разговариваю!!
– А? – выныривает из блаженного транса продолжающий свое увлекательное занятие Гарри. – Не слушай Гермиону, мой хороший, она говорит глупости. Если бы ты мне чем-то угрожал, мой шрам давно бы об этом сообщил, правда? А то, что твой хозяин, скорее всего, кто-то из разъехавшихся на каникулы слизеринцев, меня совершенно не волнует… Их потеря – мое приобретение.
Довольный кот ехидно поглядывает на девушку – мол, что, съела? – и мурлычет еще более страстно. Оригинальная колыбельная постепенно убаюкивает всех троих подростков, даже пессимистка-Гермиона не может сопротивляться решительно настроенному пособнику Морфея. И никто из остающихся в гостиной уже не видит, как их «гость», со вкусом потянувшись, спрыгивает на пол и шествует к выходу, как запирающий дверной проем портрет Полной дамы безмолвно выпускает его наружу. И уж тем более никому не дано возможности лицезреть, как по пути в подземелья кот, осмотревшись по сторонам и сосредоточенно прислушавшись к звукам ночного замка, прячется за огромной статуей тролля.
Вышедший же оттуда через несколько секунд высокий мужчина в строгой черной мантии по определению не привлекает внимания, ведь профессорский состав имеет право свободно передвигаться по школе в любое время суток. А профессор Снейп и вовсе отдает предпочтение именно ночному променаду – это известно всем заинтересованным лицам.
Вот и сейчас он неспешно шагает коридорами к себе, в подземелья… правда, выражение его лица при этом разительно отличается от привычной сердитой гримасы: профессор печально улыбается, о чем-то думая.
Что поделать, такой уж горьковатый привкус у сделанного им самому себе рождественского подарка – дня, проведенного рядом с любимым человеком…
