О том, как Винсент Крэбб НА САМОМ ДЕЛЕ научился заклятию Адского Пламени...
УПСячий Новый Год в Малфой-Мэноре. Гости вокруг елки:
- Елочка, зажгись!
Нет эффекта.
- Елочка, зажгись!
Нет эффекта.
- Дети, попросим Деда Мороза нам помочь!
Волдеморт, зловеще ухмыляясь в бороду из ваты:
- ИНФЕРФЛАМЕО!
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
мои глаза в тебя не влюблены, они твои пороки видят ясно, а сердце ни одной твоей вины не видит и с глазами не согласно… Короче, изредка не вредно взглянуть на себя со стороны.
Комментарии:
Экстра-эпизод, между 4 и 5. Хаотичное скопище аллюзий. Потому слегка сумбурно.
Listen…
All I want is someone I can't resist
I know all I need to know by the way
that I got kissed…
I was cryin' when I met you
Now I'm tryin' to forget you
Love is sweet misery
I was cryin' just to get you
Now I'm dyin' 'cause I let you
Do what you do down on me…
Aerosmith
С самого начала все пошло не так.
Меня вызвали на срочную операцию, но когда я ступил на землю в аэропорту Кансай Осака, пациент уже минут пять как отправился в мир иной. Так что у меня было два варианта – ждать самолета, чтобы вернуться в Токио, - или же сесть в лимузин, присланный Орией, поехать в Киото и получить весь ассортимент товаров и услуг от ванны на травах до колыбельной на ночь. Не самый мучительный выбор в моей жизни.
Знай я, какой квест меня ждет… вопрос выбора не стоял бы вообще.
* * *
Мы как раз проезжаем через центр города, когда я чувствую… что-то. Странное ощущение – не запах, не вкус. Не цвет. Хотя вру – цвет присутствует, легкая до почти полной прозрачности лиловая дымка.
- Останови, - велю я шоферу и выхожу. Это не исчезает – висит в воздухе наподобие следа от пролетевшего самолета и так же медленно тает. Я отпускаю лимузин и иду по этому следу - почти на автопилоте и мало задумываясь, как странно это выглядит со стороны.
Первое за что цепляется взгляд – отметка на дереве. Будто полоснули когтями.
Скоро к цвету прибавляется запах… но это просто кофейня. От нее за версту разит кофе и ванилью, и аромат этот сам по себе кажется лиловым.
Вхожу, беру чашку эспрессо – стул теплый, будто кто-то ушел отсюда секунду назад. Человек за прилавком говорит без остановки, но я слышу его лишь с какого-то момента.
- …диабет заработать.
- Что?
- Я говорю – так недолго и диабет заработать. Тот молодой человек, что был здесь недавно, заказал по куску от всех наших тортов. Никогда не видел, чтобы кто-то столько ел.
А я видел.
Гляжу на витрину – кусок величиной с учебник по органической химии трудно переоценить.
- А сколько у вас видов тортов? – спрашиваю.
- Одиннадцать.
Неплохо… но не рекорд.
«Интересно, что он здесь забыл? – бездумно произношу про себя, пока след ведет меня в какой-то заброшенный дворик бывшей часовни. – Киото вроде территория Ватари…» - и тут же фыркаю с досады. Цузуки и впрямь слишком много болтает. Это как телевизор - включаешь его для фона, а потом обнаруживаешь, что знаешь по именам всех героев идиотского сериала, и кто с кем спит к тому же. За то время, что мы… м-м… общаемся, я узнал о его конторе несравнимо больше, чем хотел бы в самых страшных кошмарах. «Чего вы не знали об Энма-чо, но боялись спросить…» На мое счастье, есть немало способов заткнуть ему рот, и на его счастье, пара из них вполне устраивает нас обоих.
В следующую секунду я буквально натыкаюсь на Тацуми.
Он явно не меня ожидал увидеть, так что выражение лица более чем забавное. И вид какой-то… встрепанный, что ли.
- Вы что здесь делаете?! – спрашивает он наконец так, будто застал меня с окровавленным мачете в руках. Я пожимаю плечами.
- Гуляю. Это запрещено?
Ответить он не успевает.
- Тацуми-сан, я же ВНЯТНО попросил оставить меня в покое… Ну что мне сделать, чтобы до вас ДОШЛО?
Голос за моей спиной.
Не знаю, почему я медлю, прежде чем повернуться. Я знаю этот голос – но слышу его впервые, потому что никогда прежде он ТАК не звучал.
Цузуки делает пару шагов и останавливается. Глаза его светятся – натуральное лиловое сияние, которое раньше проявлялось только в темноте. А сейчас они горят при свете дня, и даже длинные ресницы не спасают. Охренеть можно.
Он делает еще один шаг, и я ловлю себя на мысли, что не свожу с него глаз. Куда и девалась его неуклюжесть. Цузуки двигается так, что хочется смотреть не моргая, чтобы не упустить ни секунды. Это продолжается, даже когда он замирает на месте.
Что здесь, черт возьми, происходит?
- Цузуки-сан! - говорит Тацуми, и его голос тоже звучит непривычно. Где ж наш лед и спокойствие, а, господин секретарь? – Ты должен вернуться!
- Я Ничего Вам Не Должен, - от каждого слова у меня просто мурашки по коже. - У меня выходной. Вы понимаете, Тацуми-сан? Вы-ход-ной. Имею я право провести его по собственному усмотрению?
- Но, Цузуки-сан…
Он не договаривает. Цузуки опускает на мгновенье веки, а потом просто смотрит на него.
Просто бросает взгляд.
Тацуми отлетает к стене, сбитый неслабым ударом, – тени ловят его, удерживают, ставят на ноги, и скорее инстинктивно он выбрасывает руку, защищаясь. Цузуки вздрагивает – на его ладони появляется порез, который он тут же зажимает и с почти обиженным лицом делает в сторону Тацуми легкий жест пальцами – будто избавляясь от назойливого насекомого.
Оглушительный грохот – и тот пропадает в кольце своих теней.
- Надоел… блин… - говорит Цузуки скорее сам себе и рассматривает ладонь. Кровь на ней – темно-лиловая, почти цвета чернил. Потом вдруг поворачивается ко мне, и я чувствую всплеск адреналина, как удар.
- Тебя я встретить не ожидал, - он берет меня окровавленной рукой за галстук, глаза светятся ленцой и азартом одновременно. – Хочешь трахнуться?
Я молча делаю шаг назад, и галстук выскальзывает из его пальцев.
- Зря, - поводит он плечом, - ну не хочешь – как хочешь.
И исчезает.
Через секунду из стены выходит Тацуми, поправляя очки и стряхивая пыль с костюма.
- Что это было? – спрашиваю я.
- Цузуки-сан.
- Вижу, не слепой. Что в него вселилось?
- Ничего в него не вселилось, - бросает Тацуми с досадой. – Это Цузуки-сан. Собственной персоной, которой он не слишком гордится. Черт… не думал, что такое может повториться снова.
- А что, это не впервые?
- Было однажды, давным-давно и без видимой причины... как и сейчас. Но тогда я справился с ним в два счета, а сейчас… он сильный. Сильнее меня. Сильнее любого из нас… Не знаю, что я могу сделать. Она своевольная, его кровь, дикая, так что неизвестно, когда его попустит. И попустит ли вообще…
- Ну и зачем нужно что-то делать?
- Затем, что если начальство узнает – его изолируют, а это не надо ни нам, ни… - Тацуми вдруг бросает внимательный взгляд, и мне это совсем не нравится. - Вы же видите след, да?
Не отвечаю, но ему достаточно. Он обдумывает пару секунд, а потом говорит:
- Присмотрите за ним, если вас не затруднит. Пока гуляете.
- С какой стати… - начинаю я, но он просто молча смотрит на меня, и я затыкаюсь тоже. Я вдруг понимаю, что он ЗНАЕТ. О нас с Цузуки. Сильно сомневаюсь, что Цузуки сам ему рассказал - он скорей язык себе откусит - но это факт, Тацуми знает. Или догадывается. Потому так и смотрит.
- Не дайте ему кого-нибудь убить, - произносит он просто, - он себе не простит. И нам. Да и вам тоже.
Испаряется, уходит в свою тень.
Он что, сказал «убить»?
Превосходно. Вот, значит, какой эффект дает часть демонической крови в теле шинигами. Интересно только, что ее всколыхнуло… След стал совсем четкий, и я иду по нему дальше, попутно думая о словах Тацуми. Это слишком завлекательно, чтобы бросать, так что можно было меня и не упрашивать.
Как Цузуки ему врезал…
Просто здорово.
И все же меня не оставляет какой-то холодок поверх всего этого, смутное желание вернуться в Токио первым же рейсом, которое я раздраженно отгоняю. Нет, надо посмотреть, что из этого выйдет.
Иначе я сам себе не прощу.
* * *
На улице совсем безлюдно, потому я отчетливо слышу звук сдавленных рыданий. Какая-то девица, крашенная в блондинку, забилась вглубь остановки, обхватив руками голову. Я останавливаюсь, и она вскидывает на меня перепуганные глаза. Розовато-лиловая дымка неспешно колышется над ее макушкой.
- Он… ушел?
На ее предплечье синие, почти черные следы от пальцев, будто кто-то обошелся с ней не слишком любезно. Я лишь склоняюсь, чтобы разглядеть их, и внезапно она бросается мне на грудь.
- Я так испугалась! так испугалась…
Дожились. Мир сошел с ума – девушки видят во мне защитника. Только трогать меня не надо, пожалуйста… отцепляю ее с усилием, и она продолжает рыдать, закрывая лицо.
Да… этот след уже более материальный. Цузуки, к которому я привык, не обижает девушек – он их боится до икоты. Начинаю думать, что Тацуми беспокоится не зря, когда метров через сто Цузуки возникает прямо передо мной - я практически на него налетаю.
Обнимает за шею и вжимается бедром так, что понуждает сделать шаг назад.
- О, да ты все же рад меня видеть… приятно… - говорит он тихо, но с какой-то пугающей интонацией. Руки расслабленно ползут по груди и вниз. - Передумал? Впрочем, не имеет значения. Раз ты здесь, я хочу развлечься, и ты мне полностью подходишь.
Подхожу, значит? Возбуждение начинает разбавляться солидным куском льда, и это состояние меня пока устраивает.
- Будь добр, убери от меня руки, Цузуки-сан.
Выдох неудовольствия – и пальцы замирают, цепляясь за карманы пиджака.
- Казу, - нежно говорит он, - ты единственный, с кем мне никогда не бывало скучно. Не разочаровывай меня, а то… я могу стать неприятным.
Это угроза или мне мерещится? То, как он произносит мое имя, окончательно выводит себя. Не понимаю, как это существо может одновременно быть Цузуки – и не быть им, но определенно одно – это мне нравится все меньше. То же я изредка испытываю, когда гляжу в зеркало и вижу, что меняюсь – при этом на сто процентов оставаясь самим собой.
- У тебя есть планы на вечер? – продолжает он, приблизившись настолько, что от сияния глаз даже больно. – Не важно, отмени их. Мы займемся кое-чем поинтереснее.
- С каких пор мои планы не имеют значения? – спрашиваю холодно, и в его голосе появляются нотки нетерпения.
- Считай, что с этих самых. У меня есть два билета в театр, и ты идешь со мной.
Вот оно что. Я делаю глубокий вдох и отстраняю его – может, слишком уверенно, отчего он разочарованно шипит, а в глазах на мгновение вспыхивает гнев.
- Не иду, Цузуки-сан. По крайней мере, пока ты невменяем.
- О, я невменяем? Гляди-ка, котелок обзывает чайник…
Он берет себя в руки очень быстро и улыбается мне – как ребенку. Это улыбка моментально встает во главе списка вещей, которые я никогда не хотел бы увидеть еще раз.
- Ты идешь со мной, Казу, и знаешь это. Потому как если откажешься – я убью одного нашего общего знакомого. Убедил?
Я смотрю в его лицо и вдруг вспоминаю, что чувствовал к нему еще несколько лет назад… со стороны это выглядело как одержимость, но на самом деле мне всегда больше хотелось обидеть его, чем приручить, и даже трахнуть. Обижать его было настоящим творчеством, а он обеспечивал полноценную отдачу. Когда я совершал что-то особенно жестоко-бессмысленное, он так смотрел – растерянно, непонимающе, с глубокой болью в глазах. Без ненависти, но с единственным вопросом: ну зачем? ну ЗАЧЕМ кому-то нужно делать подобное?... Это выражение лица просто сводило меня с ума, хотелось творить все больше и изощреннее, только чтобы снова им насладиться… Зато сейчас я, похоже, имею удовольствие наблюдать, какое лицо в те моменты было у меня. Неужели такое?
И то правда: я не могу вспомнить причин большинства моих действий, а затея с братом теперь кажется кромешно тупой и деструктивной к тому же. Нет, с точки зрения науки это было шедеврально – только о науке я тогда думал в последнюю очередь. Я даже Ории до-олго не рассказывал, наверное, предчувствовал реакцию. Он из тех хороших друзей, кто обычно воздерживается от комментариев, но когда наконец я сподобился, не выдержал. И заранее извинившись, сказал, что я совсем рехнулся и такого грандиозного идиотизма он в жизни не слыхал. После чего мы не разговаривали два месяца, почти до Тоды… чертов Ория – ну хоть бы раз оказался не прав!
Мысли о нем вдруг неприятно выдернули меня… собственно, к теме нашего разговора.
- Я Убью Его, - повторил Цузуки тем же ласковым голосом, - напою его катану его же кровью… уверен, он это оценит. А тебе подарю его красивую голову на тарелочке – уверен, это оценишь ТЫ. С твоей-то страстью к головам. Не веришь? Думаешь, эти глаза могут лгать?
Самое странное, что я верил. И самое неприятное – верил он сам.
- С чего ты взял, что это меня проймет? – спрашиваю самым индифферентным из своих голосов. Но это вызывает у него лишь искренний смешок, и он качает головой.
- Казу, я тебя умоляю. Еще как проймет. Разве не ты мне говорил, что любишь его?
Что, правда говорил?
- Не беспокойся, я в это не верю… – Он приближается почти к моему уху змеиным скольжением. – А хочешь, расскажу тебе кое-что про Орию, которого, как тебе кажется, ты знаешь?
Я почему-то молчу, и он продолжает:
- Когда я впервые увидел твоего кои, то подумал, что это лишь очередная красивая игрушка Мураки… Но я ошибался – у него слишком много воли и слишком цельная личность, чтобы быть просто чьей-то подстилкой… хоть бы и твоей. Да еще слишком опасная жизнь, чтобы позволить себе бесхребетность. А когда я присмотрелся поближе, все стало ясно как божий день. – Цузуки касается горячим дыханием, и меня передергивает. - Похоже, ты уверен на сто процентов, что он тебя любит, правда? Так вот – ты себе льстишь, Казу. Твой кои не любит никого, кроме себя - ты же догадывался об этом, просто считал свою персону исключением, но… увы и ах… Просто по какой-то одним богам (да и то не всем) известной причине он не может без тебя жить, и будь Ория чуть-чуть тупее, он бы тебя возненавидел. Но он чересчур ценит свой комфорт, чтобы тратить нервные клетки на вещи, над которыми не властен. В самом деле – какой смысл ненавидеть, скажем, кардиостимулятор? Однако ЛЮБИТЬ эту штучку, что заставляет биться сердце, - еще абсурднее. Соображаешь, Казу? Как-то он сказал мне, что для него важен сам факт твоего существования – и пусть даже оно будет бесконечной агонией, его это устроит… Ты же, в свою очередь, нуждаешься в нем как в воплощении дома - места, куда всегда можно вернуться и где тебя примут в любом виде. Так что это симбиоз, и не будем бросаться словами на букву Л.
Я позволяю Цузуки говорить – пусть. Сейчас он непредсказуем, как тарантул за пазухой, а это всего лишь слова. Всего лишь слова… они не ранят.
Он вдруг отступает на шаг, вглядываясь в мое лицо.
- Хотя… судя по вот этой реакции, я могу чуть ошибаться. Возможно, твой кои значит для тебя больше, чем тебе самому кажется. Так что… ты все же заплачешь, верно? – Пальцем Цузуки снимает с моей щеки воображаемую слезинку. – Боюсь, я и сам заплачу, так что лучше избавь нас от этих слез. Встретимся через полчаса сам знаешь где – у меня есть еще пара дел. – Его улыбка на миг становится почти совсем прежней. – И не опаздывай, я этого не люблю.
* * *
Я не опоздал. Кажется, выкурил целую пачку на ступеньках, прежде чем услышал за спиной:
- Смотри под ноги, Казу. Если упадешь с лестницы в Киото – умрешь в течение трех лет.
Его голос звучит зловеще, будто он едва сдерживается, чтобы меня не столкнуть. И еще… обольстительно, что ли. Твою мать. «Обольстительный» – последнее слово, которое я применил бы к Цузуки.
Туда же и «грациозный» – особенно когда он задевает четыре из пяти предметов, проходя по комнате…
Оборачиваюсь. На нем совершенно потрясающий костюм – не чета барахлу, что он предпочитал обычно. Интересно, откуда? хотя нет – не интересно. Он подходит ко мне – плавно, с расслабленной улыбкой – и я чувствую тонкий и дорогой аромат. Живанши? Не люблю, но ему идет.
- Какой-то ты неласковый, даже не обнимешь, - Цузуки невесомо касается губами моей щеки, – слова доброго не скажешь…
- Ты ПРЕКРАСНО выглядишь, - улыбаюсь в ответ, но мой тон способен в момент превратить Австралию в Гренландию.
Он тянется к моему галстуку, и лишь сейчас я замечаю на нем засохшие пятна чернильной крови. Цузуки развязывает его и небрежно швыряет в урну, а потом достает из кармана другой – должен признать, сам не подобрал бы лучше, даже будь это вопрос жизни и смерти. Вот сюрприз. Прежде мне казалось, что единственное проявление его хорошего вкуса – я.
- Теперь могу сказать то же и о тебе.
- Цузуки-сан, твои глаза привлекают внимание.
Он пожимает плечами и надевает темные очки. За ними полыхает пламя - как солнечное затмение через закопченное стекло.
- Мои глаза всегда привлекали ТВОЕ внимание. Это не секрет.
Когда мы приходим, спектакль уже идет. Цузуки садится рядом и кладет руку мне на колено. Через секунду она начинает ползти вверх.
- Здесь потрясающее хаяши-ката, - шепчет он, - тебе нравится?
- Что ты делаешь? – я не отрываю взгляда от сцены, но мало что вижу.
- Следую сценарию… Или ты забыл?
Я перехватываю его руку, и Цузуки на некоторое время оставляет меня в покое.
- Мы пропустили начало, но я тебе расскажу. – От его шепота у меня мурашки по коже, и как будто этого мало, он начинает медленно рисовать пальцем восьмерку на моей ладони. – Это история про девушку, в которой текла кровь демона. В деревне ее ненавидели и боялись… и в конце концов она решила покончить с собой и пришла на берег реки. И там она встретила юношу, который полюбил ее и был готов полностью принять ее сущность.
Я, наверное, слишком внимательно смотрю, потому что не замечаю, как он расстегнул одну из пуговиц на моей рубашке. Прикосновение холодных пальцев заставляет меня вздрогнуть.
- Прекрати это.
- Помню, когда-то на этом самом месте я просил тебя о том же… Сказано же – все по сценарию… причем по твоему. Казу, ты ведь так хотел, чтобы я принял свою грязную кровь, а теперь, похоже, и не рад.
- Я рад. Только если она не говорит за тебя.
Желание вдруг накатывает на меня, удушливо, резко – я поднимаюсь и выхожу, пока ноги держат. Четко по сценарию – только в прошлый раз на моем месте был он.
Цузуки догоняет меня, идет рядом, не пытаясь остановить.
- Тебе не интересно, чем все закончилось?
- Дай угадаю, - бросаю раздраженно. – Они жили долго и счастливо.
- Не угадал.
Внезапно Цузуки дергает меня за руку с приличной силой, и я чуть ли не с размаху впечатываюсь в стену.
Прижимается ко мне сзади, и без особого удивления я чувствую, что он тоже рад меня видеть, и даже очень.
- Счастливо, но не долго. В первую брачную ночь она съела его сердце.
Уже помалу темнеет, но я все же узнаю местность – парк, фонтан, и ни души вокруг. Мы здесь уже были, несколько лет назад. Поэтому я знаю, что, согласно сценарию, он сделает в следующий момент.
Его руки скользят по мне, проворно ослабляют ремень, расстегивают пуговицу. Не успеваю и дух перевести, как он меня сжимает – так, что я еле выигрываю вдох.
- Представь - мы проведем ночь в древней столице Японии, - каждое слово отпечатывается на шее, будто тиснение, - как в старые добрые времена…
Я испытываю жестокое двойственное желание – то ли толкнуться ему в руку, то ли двинуть локтем так, чтобы как минимум сломать ребро. В результате остаюсь на месте, едва контролируя дыхание. Аура шинигами – не то, с чем можно спорить, она упала сверху, будто невесомая сеть, окутав почти без возможности шевелиться – настойчивая, агрессивная, цепляющая за каждый нерв до единого. Она и в мирное время пленных не брала, а сейчас и подавно. Ни одно защитное заклинание не работает – сгорает, будто в атмосфере. Это было здесь? Здесь я впервые ощутил ее силу, когда вот так же целовал его и гладил, прижимая к стене?
- У нас… не было… старых добрых времен… - говорю наконец, но он слишком увлечен, чтобы реагировать. А я - чтобы НЕ реагировать, хотя признаю, шансы у меня не ахти.
- Я тоже не хотел стонать, - шелестящий голос звучит удивительно четко на фоне того, чем заняты его руки, - так не хотел, но ты был слишком хорош. Хотя ничего особенного и не делал… подумаешь, забавки для малолеток… даже не пытался меня трахнуть. Почему, кстати? – Движение приостановилось, и я чувствительно стукнулся лбом о стену, чтобы хоть чуть прийти в себя. – Ты так меня завел, что я дал бы тебе без особого сопротивления.
- Может… потому, что мне хотелось… не трахать тебя… а трахаться с тобой?
Он коротко смеется – почти истерично.
- Глупо, Казу. Глупо и сентиментально, ведь ты даже не знаешь, есть ли разница. Но если б ты тогда сделал это – кто знает, может, передумал бы убивать меня. А я бы в свою очередь не пытался убить тебя. И все жили бы долго и счастливо…
Да уж – тогда его трахнуть у меня в помыслах не было. То есть в помыслах было, конечно, но это означало бы конец игры, а иметь дело с тем, кто настолько отдается игре, одно удовольствие. Реакция же Цузуки была и без того самая благодарная – я думал, он вот-вот или потеряет сознание, или разревется… но сопротивляться он не мог. Да и не хотел. Что было потом, не знаю – я оставил его сразу как он кончил – но на его месте я бы напился. В хлам. Чтобы хоть ненадолго забыть, что позволил – не мне – себе.
Такую мелочь, забавки для малолеток… Он уже давным-давно позволил мне больше некуда. Что ж никак не забудет?
Однако Цузуки явно не по душе мое молчание. Внезапно он разворачивает меня к себе и опускается на колени, сильно вжимаясь лицом мне под ребра. Я вонзаю ногти в стену – больно. Интересно, насколько реально сломать шею шинигами?
- Какого черта?..
- Ты же не хочешь испачкаться, верно?
Он забирает меня в рот одним длинным движением, и я кончаю. МОЛЧА. Учитывая оглушительный напор его ауры, это стоило мне прокушенной губы, сломанных ногтей и разрывающего жжения в легких – легко отделался.
Через пару секунд начинаю чувствовать – как по подбородку течет струйка крови, как Цузуки методично заправляет мне рубашку, застегивает ремень. Наконец гляжу вниз и встречаюсь с ним глазами – в них плещется что-то незнакомое и злое, он вытирает рот тыльной стороной ладони.
- Упрямый ты, Казу, - в голосе звенящая нежность, а под ней – чистая жгучая злость. – Но я упрямый тоже. Ты заставил меня кричать тогда… и я тебя заставлю. Пусть даже и не от наслаждения.
Аура шинигами чуть схлынула с меня, сосредоточившись на нем, и я наконец могу ударить. Скорее оттолкнуть, чисто рефлекторно, не физически – потому как едва стою на ногах.
От неожиданности Цузуки откатывается кубарем почти до фонтана, застывает, сжавшись, припав к земле, как перед прыжком - и только сейчас я осознаю, какой изнуряющий был этот оргазм и как мало у меня сил.
А он еще возбужден. Неуправляем. И силен, очень силен.
Цузуки упирается коленями о землю, отряхивая руки, на лице изумление, в глазах – без преувеличения адское пламя. В другом месте в другое время я мог бы думать лишь о том, как это красиво… хотя я, кажется, все-таки об этом думаю.
- А может, мне трахнуть тебя? – говорит он задумчиво. – Как считаешь?
Я держу этот взгляд не моргая.
- Прости за банальность, но… только через мой труп, Цузуки-сан.
Разъяренная улыбка-вспышка, под стать глазам.
- Прости и ты за банальность, но… это можно, милый. Это запросто.
Не замечаю даже, что он делает, прежде чем что-то лупит в стену совсем рядом – я едва успеваю отступить. В штукатурке зияет внушительная дыра. Есть у меня одно из защитных заклинаний, примитивное и не требующее больших затрат, но с мощным эффектом – им я и пользуюсь. Однако уже в процессе осознаю, что поздно.
Сгусток силы Цузуки летит в меня, слишком быстро, я буквально ощущаю ее жар и просто закрываюсь рукой. С таким же успехом можно открыть зонтик под фугасным снарядом.
* * *
Грохот такой, будто взорвалась вселенная.
Ничего не чувствую – ни боли, ни страха. Руки не чувствую вообще.
Когда открываю глаза – понимаю почему. Она – одна сплошная рана. Пальцы раздроблены, сухожилия вспороты, а кости запястья сломаны так, что кисть висит под прямым углом практически на обрывках кожи.
Странно, я не думаю сейчас о многих важных вещах.
О том, что попади Цузуки туда, куда метил – и я попрощался бы со вторым глазом.
О том, что теперь я палочки не смогу держать, не то что скальпель.
Я думаю лишь о том, что он не бил насмерть. Хотел этого, был взведен до предела, и ничто не могло помешать ему оставить от меня одно воспоминание. Но это не был по-настоящему смертельный удар…
Боли все еще нет, у меня шок.
И не у одного меня.
Цузуки смотрит ошалелыми горящими глазами, то открывая, то закрывая рот, будто не способен ни на один внятный звук. Наконец подползает ко мне, не поднимаясь на ноги, протягивает руки – пальцы крупно дрожат, как после сильного перенапряжения.
- Подожди… - шепчет он. – Мураки, я… сейчас…
Не знаю, какая сила все еще держит меня вертикально. На щеке Цузуки – глубокий порез, истекающий лиловой кровью, - похоже я все-таки его достал. Стараясь всеми силами контролировать дрожь, он как можно бережнее берет мою руку – то, что от нее осталось, - и прижимает к своей ране.
Вот тут я чувствую боль в полной мере так, что чуть не ору, благо у меня даже на это нет сил. Цузуки на секунду отнимает руку, размазывая по ней свою кровь, а потом снова прижимает к щеке.
Святые угодники, никогда не думал, что бывает так больно.
От этого почти невозможно абстрагироваться, как я привык делать, однако под поверхностью этой вопящей агонии, я чувствую, как тянутся друг к другу и безошибочно срастаются сухожилия и кости, восстанавливаются ткани, закрываются раны. Его собственный порез быстро затягивается, тогда Цузуки торопливо и безжалостно кусает губы до крови, и они снова скользят по моему запястью.
Это настолько невыносимо, что даже изысканно. Когда дыхание дается мне уж совсем тяжело, ноги подгибаются, и я наконец сползаю на землю.
Цузуки приближает бледное до синевы лицо, перепачканное подсохшей кровью, в сверкании глаз – отголоски боли, моей ли, его – не знаю. Слезы рисуют на лиловом светлые дорожки.
Ни слова не говоря, тыкается мне в плечо, обхватывает шею. Я и не жду, что он что-то скажет.
Минут через десять достаю из кармана телефон – пальцы двигаются, запястье гнется, только ноет немного. Чудо потусторонней медицины. Перезваниваю Ории, чтобы вернул нам машину, и лишь на заднем сидении лимузина наконец осознаю, чем это все могло закончиться.
Меня ненадолго охватывает запоздалая отдача, во главе которой - безысходность. Чем стала бы моя жизнь, если бы…
Ненадолго. Что толку заморачиваться над «если бы», когда все уже произошло?
Цузуки забился в противоположную сторону салона, отвернувшись, только в стекле отражаются тусклые лиловые отблески.
* * *
Иногда мне кажется, что умение Ории сохранять лицо в любой ситуации просто не имеет аналогов. Он встречает нас так, будто мы и не заляпаны по уши грязью и кровью, и остается невозмутим, даже когда Цузуки бросает на него скорбно-ослепительный взгляд. Лишь отправив одну из девиц проводить Цузуки в ванную, все же тихо спрашивает:
- Это, конечно, не мое дело… но где вы валялись, скажи на милость? И что у нас такое с глазками?..
Останавливаюсь и заставляю его задержаться почти на пороге.
- Я обещаю тебе все грязные подробности… только сначала ответь на один вопрос. О чем ты думаешь всякий раз, как видишь меня?
Ну клянусь, у меня и в мыслях не было ляпать ничего подобного. Такое впечатление, что вообще не я говорю… ладно, спишем все на последствия болевого шока. У Ории, кажется, впечатление то же – он усмехается и кладет ладонь мне на лоб.
- Казу, ты здоров? Могу я спросить…
- Не можешь. То есть можешь, конечно, но не надо.
Бесстрастность лица чуть всколыхнулась – совсем чуть. В его глазах какая-то незнакомая глубь – нет, я всегда знал, что глубоко там, но был уверен – стоит мне захотеть, и увижу дно... Ори, неужели все именно так? Я для тебя – лишь кардиостимулятор?
- Так о чем ты думаешь, когда видишь меня?
«Я рад, что у меня есть еще один день…»
Надо же, так был настроен на этот ответ, что почти его услышал. Однако на самом деле он прозвучал как-то… иначе.
- Что?
- Я рад, что у ТЕБЯ есть еще один день, - терпеливо повторяет Ория. – Доволен, или мне написать по этому поводу хайку в трех экземплярах?
Вроде да. Это мало что меняет, но я почему-то чувствую облегчение. Не, обниматься не полезу – хватит с меня объятий на сегодня – однако на моем лице, наверное, что-то такое отражается, отчего Ория качает головой:
- Ты меня пугаешь.
- Не так-то легко тебя напугать, Мибу-сан.
- Вот именно.
Я медленно выдыхаю. Зачерпываю прядь его волос и несильно дергаю.
- Смотри – заморишь голодом.
- Да-да, прости, пожалуйста, - спохватывается он, - идем. Готово все.
Но первым делом – душ, там, смывая кровь, я рассказываю ему… то, что считаю нужным. Почти все. Он, как обычно, не комментирует и только в конце говорит:
- Твою ж мать, Казу. Ну почему со мной такой бред никогда не происходит?
- Наверное, потому что ты не спишь с шинигами...
- Достаточно того, что я сплю с тобой. А ты, дорогой мой, тоже далеко не образец.
На это мне сказать нечего, я одеваюсь, и мы идем в комнату. Там уже все готово, включая отмытого Цузуки, мрачно разглядывающего тарелку. В хакаме он выглядит просто бесподобно. Лишь на секунду поднимает на нас пылающие глаза и снова опускает их, вполне прилично освещая порцию рыбного рагу. Запросто можно экономить на свечах.
Чувствую себя неважно. Отвлекаюсь пространными мыслями о том, что вино слишком терпкое для своего региона, и о том, какая у Ории в этом вырезе красивая шея.
Получается так себе. Хотя шея бесспорно красивая.
Мы ужинаем в гробовом молчании, пока Ория не спрашивает:
- Цузуки-сан, ты почти не ешь. Тебе не нравится еда?
Слова действуют на него как подзатыльник, он вздрагивает – и палочки ломаются у него в руке с резким хрустом. ОБЕ.
- Ой, простите…
- Ничего страшного, - одна из девушек моментально приносит другую пару, а Ория бросает на меня выразительный взгляд. Ну хоть кого-то происходящее развлекает. В нем всегда удивительным способом сочетался дипломат и интриган – может, поэтому он и жив до сих пор…
Персонал здесь вышколенный, но все-таки глазищи Цузуки произвели на служанку впечатление – чуть не навернулась вместе с подносом. Тут немало разной швали околачивается, но демоны, видно, захаживают редко.
- Ночевать останешься, Цузуки-сан? – снова спрашивает Ория, абсолютно нейтральным голосом, и в этот раз палочки не пострадали. Лишь замерла рука, и мигнули лиловые фары.
- А можно?
- Разумеется. Чего здесь хватает, так это свободных комнат.
Позднее, после десерта – Цузуки едва притронулся и к нему, - Ория разводит нас по спальням. Спать я хочу безумно, однако заранее чувствую, что пытаться уснуть – бесполезная трата времени. Проходит где-то около часа, прежде чем я плюю на все попытки и выхожу. Комната Цузуки – направо, Ории – налево, и я, поколебавшись секунду, выбираю левую. Благо он всегда так спит, что хоть препарируй – очень странная для самурая особенность. Разве они не должны просыпаться от взмаха крыльев ночной бабочки и все такое?
Знакомое дыхание действует как колыбельная. Я ложусь с другой стороны футона, даже не погасив светильник, и вырубаюсь, что называется, на раз.
* * *
Просыпаюсь от ощущения какой-то тяжести.
Зрелище не для нервных. Цузуки дрыхнет сном мертвого младенца поперек постели, часть – на мне, часть – на Ории. Поднимаюсь на локтях, чтобы оценить постановочку.
- За-ши-бись, - говорю шепотом.
- Согласен, - отвечает Ория. Открывает глаза и поворачивает ко мне голову. – Что вы оба здесь потеряли? Ты его искал?
- Я первый пришел! - почти огрызаюсь, и голос Ории смягчается.
- Значит, он тебя искал.
- Он спит? - уточняю на всякий случай.
- Спит, спит, – он отводит пальцем прядку с лица Цузуки. - Умаялся, бедный…
Нет, еще одна такая интонация – и, ей-богу, расскажу, как кто-то собирался отрезать кому-то голову и принести мне на тарелке.
- Меня пожалей лучше.
- Я тебя и так всегда жалею, больше же некому. – Ория очень осторожно перекладывает Цузуки на постель и поднимается. – Пойду-ка я от греха – с вами, ребята, особо не поспишь, а у меня завтра дел по горло.
- И оставишь меня наедине с монстром?
- Легко, - фыркает он, - ворон ворону глаз не выклюет. К тому же бедное дитя от вины аж загибается, смотри все не испорти. А не хочешь проблем – не надо будить.
- Ори, не уходи! кому сказал!
Хочу поймать его за шелковый рукав, но промахиваюсь. Ладно. Он не большой любитель менаж-а-труа, и надо сказать, я тоже. По крайней мере, не в таком составе.
Следующим делом пытаюсь сдвинуть с себя ноги Цузуки.
И тут… вдруг начинаю понимать, отчего так быстро смылся Ория… - вернее, ощущать. Эмпатия дала ему солидную фору.
Аура шинигами проснулась раньше самого Цузуки и теперь неумолимо ползет вверх от пальцев рук и ног, обволакивая горячо и липко. И я чувствую, что… ХОЧУ ПРОБЛЕМ. Прямо сейчас. И больше, чем когда бы то ни было.
Вот же не вовремя.
Цузуки полулежит на боку, прикрывая лицо. Медленно провожу ладонями по его телу, касаюсь губами там и сям – частое дыхание с оттенком стона, но не просыпается. А я не могу больше медленно, не я здесь вообще рулю. Ох, что я делаю, а? Что он сделает, когда проснется – разорвет меня пополам? С него станется – сломать пару палочек двумя пальцами это вам не хрен собачий… Хотя… мне, кажется, уже безразлично.
После всего-то.
По крайней мере, Цузуки пока все нравится - эрекция у него дай бог каждому. Отвожу его ногу – все плавно и гладко, он расслаблен, и вряд ли ему больно. Но после первого же поступательного движения вдруг сжимает меня, сильно, как рукой, и распахивает горящие глаза.
У меня перехватывает дыхание. Цузуки все еще закрывается - лиловое сияние брызжет из-под пальцев, - хочет что-то сказать... но я не-мо-гу… двигаюсь снова… и снова, обрывая его на полуслове, заставляя захлебнуться воздухом.
Мне так не очень удобно, но я, видно, попадаю четко куда надо, потому что Цузуки даже стонать не может, не то что говорить, – только задыхается и гнется. У меня состояние чуть более вменяемое - но ненамного. Он по-прежнему упрямо пытается отвернуться, так, что, боюсь, потянет себе шею… ну хорошо, понял. Перемещаюсь – обтекаю его сзади, и он с видимым облегчением зарывается лицом в простыни.
Ох, ни хрена себе… Окончательно слетевшая с катушек аура теперь вибрирует и гладит-гладит-гладит по всему телу будто шелковыми кисточками – черт, как она может быть все время разной? Ее бы в баночки разлить – виагра курит в углу… Меня начинает трясти, кусаю его за загривок, и Цузуки выгибает спину навстречу с таким воплем, будто его убивают как минимум. Моя рука на его члене, но я ею даже не двигаю – просто конвульсивно нажимаю на головку в такт собственным движениям. И как только мне кажется, что больше ни секунды не смогу терпеть эти полузадушенные всхлипы, он кончает – зажимая рот обеими руками, хотя и безуспешно.
Мой оргазм больше похож на приятное во всех отношениях кровоизлияние в мозг. На секунду я даже, кажется, теряю сознание.
Нет, это краш-тест какой-то… Так никакого здоровья не хватит.
Все еще обнимаю Цузуки, уткнувшись ему в затылок, а в голове лениво перекатывается одна-единственная мысль: чтобы отказаться от этого, надо иметь немыслимую силу воли. Которой у меня нет и близко.
- Я ведь чуть тебя не убил, - вдруг говорит он глухо.
Вот новости. Можно подумать, впервые…
- Сегодня, в парке. Я чуть тебя не убил!
- Я расслышал с первого раза, Цузуки-сан. – отвечаю наконец. – Ты чуть меня не убил. Но не убил же.
По крайней мере, теперь я лучше понимаю, почему он не судит меня за прошлое.
Цузуки высвобождается из моих рук, садится, обняв колени. Я тоже поднимаюсь – тяжело, голова идет кругом.
- Ты не понимаешь, – голос его сумрачный, а в глазах еще огонь. – В меня ничего не вселилось, это был Я! Это и есть Я! Я хотел говорить то, что говорил, и делать то, что делал!
- А сейчас хочешь?
- Нет… но могу захотеть завтра! Мураки, ты же видел, на что я способен, и не боишься быть со мной?
Ох, как быстро ты забыл, на что способен Я… а ведь я не демон, и у меня нет такого удобного оправдания. Ненавязчиво пытаюсь развернуть его, удается лишь отчасти. Он закрывается от меня упавшими на лицо волосами.
- Вообще-то ты запросто мог меня убить уже сегодня, если бы действительно хотел. Подумай, что тебя остановило, и кончай эти сопли, ладно?
Цузуки наконец поднимает глаза. Уже непонятно, сияют ли они от полумрака или от брожения его экзотической крови.
- Ты мог УМЕРЕТЬ, - говорит он почти шепотом. – Ну почему это тебя не волнует?
Я начинаю потихоньку раздражаться.
- Цузуки-сан, мне как никому известно, что жизнь человеческая гроша ломаного не стоит, и моя в том числе. К тому же я смертный и век мой недолог в принципе – ты об этом думал?
И внезапно его глаза стекленеют. Он моргает несколько раз, а потом неестественно застывает, глядя на меня, и на глазах заливается бледностью – видно даже в полумраке.
- Ты что, - спрашиваю подозрительно, - никогда об этом не думал?..
Цузуки молчит в ступоре, но этот распахнутый взгляд и зрачки с блюдечко достаточно красноречивы. Нет, не думал.
У меня сдавливает горло. Наверное, в эту секунду я как-то особенно остро ощущаю собственную смертность, потому что мне очень хочется стереть с его лица это потерянное выражение и как можно скорее. Способов тоже немало, но сейчас я почему-то не выбираю самый легкий. И самый логичный.
Я бью. Сначала несильно, потом наотмашь, до крови. На третий раз он мягко перехватывает кисть, без усилий – мог бы сделать так и раньше.
- Ну что ты делаешь… - говорит почти неслышно, - нельзя же так с руками, им цены нет... А тебе еще работать.
От этой искренней заботы желание отметелить его как следует только усиливается. Но тут я замечаю, что кровь на его разбитых губах – красная, и это вдруг осаждает меня. Не лиловая, кризис миновал. Тацуми может мной гордиться…
- Ты прав, Цузуки-сан, мне еще работать. Не возражаешь, если мы отложим рефлексии на потом и я лягу спать? Недосып хирурга может кому-то дорого стоить.
Откидываюсь на подушки, закрываю глаза.
Через пару секунд осторожное скольжение рядом, прикосновение влажных губ – растрепанная голова ложится мне на грудь.
…В чем минус сверхъестественного секса – дважды подряд не светит… выжимает досуха.
Ну, или плюс…
Пальцы рассеянно рисуют на моем животе нечто вроде каллиграфии «бессмертие». И уже на грани сна его голос:
- Ты не умрешь. Я что-нибудь придумаю.
Мне бы насторожиться, но я засыпаю неожиданно спокойно и легко, с привкусом крови на губах. Словно плыву по воле волн, и впервые в жизни мне безразлично все, включая пункт назначения.
И хорошо, по-настоящему хорошо.
…По крайней мере, за театр мы стопроцентно квиты…
Я не умру? он что, серьезно?..
…М-да. Этот – он такой, стену башкой проломит, а своего добьется...
Не удивлюсь, если и правда что-нибудь придумает.
* * *
It's Amazing…
With the blink of an eye you finally see the light!
It's Amazing…
When the moment arrives that you know you'll be alright!
Oh… IT'S AMAZING!
And I'm sayin' a prayer for the desperate hearts tonight…
