…Кроули действительно появляется в книжном магазине в октябре, когда выпадает первый снег.
Комментарии:
В фике упоминается фильм Андрэ Вёрнея с Жаном Габеном и Жан-Полем Бельмондо «Обезьяна зимой» (1963), снятый по одноименному роману Антуана Блондена.
Пост!канон
Je suis rentré d\'Indochine hier matin
J\'ai rapporté des dahlias et du jasmin
J\'y ai laissé ma jeunesse et ma moto
Je suis rentré d\\\'Indochine
Sur la piste Ho-Chi-Minh j\'aurais dansé
En l\'honneur du Vietminh j\'aurais fumé
Je suis rentré d\'Indochine hier matin
J\'ai rapporté des dahlias et du jasmin1
Indochine, “Un singe en hiver”
В июле Азирафаэль всё так же печёт торты и напряжённо прислушивается, не звонит ли телефон. Старинный аппарат упрямо молчит. Азирафаэль листает кулинарную книгу (торт «Шварцвальд» он делал уже тридцать шесть раз, «Оперу» тоже, а вот «Медовик» можно попробовать, хотя, судя по рецепту, этот торт — прямая дорога к диабету) и раз за разом набирает номер Кроули.
Он пытается дозвониться не каждый день — в конце концов, у него есть гордость — но неизменно натыкается на автоответчик. Сообщений Азирафаэль не оставляет. Какой в этом смысл, раз Кроули спит?
Возможно, в октябре… Кажется, Кроули говорил, что переставит будильник на октябрь, если в июле ничего не изменится.
…Кроули действительно появляется в книжном магазине в октябре, когда выпадает первый снег.
На нём узкие чёрные джинсы, такого же цвета свитер и кашемировое пальто, которое не мешало бы застегнуть: холодно. На шее белый шарф с вышитыми маленькими змейками. Единственное, что напоминает о прежнем образе, — ботинки из змеиной кожи. Хоть что-то знакомое. Азирафаэль надеется, что у Кроули не мёрзнут ноги.
— Привет, — говорит он.
— Привет.
Кроули приходит не с пустыми руками. В корзинке из виноградной лозы вишня, крупная, сладкая, словно только что сорванная с дерева.
— Это для твоих тортов, — объясняет Кроули. — Замороженные ягоды — совсем не то.
Он ставит корзинку на стол. Кладёт рядом георгины и жасмин. Он не в первый раз дарит Азирафаэлю цветы. Когда писать письма было рискованно, они разговаривали на языке цветов. Георгины белые, как и жасмин. Это что-то значит. Азирафаэль морщит лоб. Открывает рот, чтобы спросить…
— Прогуляемся, ангел? — опережает его Кроули, и вопрос застревает где-то в горле.
Азирафаэль кивает. Кроули поднимает руку, накладывает на цветы чары сохранности, и они выходят на улицу. Редкие прохожие, кутаясь в куртки, пряча носы в воротниках и шерстяных шарфах, торопятся домой, стремясь как можно скорее попасть в тепло, стряхнуть мокрый снег с плеч и сапог. Маски в такую погоды бессмысленны, поэтому Азирафаэль молчит, поправляет шапку, чтобы ветер не дул в уши, и смотрит, как снежинки миниатюрными звёздами блестят в волосах Кроули. Он чувствует: происходит что-то важное, но он упускает, что.
Свет в окнах кофейни за углом выглядит немного потусторонним: сказочным, как на картинке в одной из детских книг; он приглашает и манит, а фонарь над крыльцом отбрасывает причудливые тени. Они танцуют, держась за тонкие палочки-руки, что лишь усиливает ощущение нереальности мира, будто всё это — сон, видение, морок.
Кроули толкает тяжёлую деревянную дверь, и в голову закрадывается мысль: вдруг кофейня оказалась здесь, потому один демон пожелал, чтобы она возникла из небытия на пути сквозь вечер и метель.
Азирафаэль помнит другой снежный день.
Они с Кроули и Уорлоком целый день бродили по Лондону: побывали в зоопарке, покормили голубей у Тауэра, заглянули в антикварную лавочку, где Кроули купил для Уорлока волшебный фонарь: ночник с абажуром из цветного стекла. Таддеуш и Харриет Даулинги уехали на приём во французском посольстве. Кроули решил, что целый день в поместье — скучней некуда, и погода ни капли его не смутила.
— Хорошо бы сейчас какао и плюшек с сахаром и корицей, — мечтательно протянул он, когда они спешили к вокзалу Виктория, чтобы перехватить чаю в буфете и успеть на последний поезд в пригород. Бентли Кроули оставил в гараже, пожалев свою винтажную любимицу. Кроме того, поезд стал для Уорлока настоящим приключением. Азирафаэль показал ему, как покупать билеты, а Кроули усадил его на место у окна, и они шумно комментировали всё, что видели, и пели детские песни, заменяя симпатичных зверушек и милых мальчиков и девочек на монстров и демонов. Если остальные пассажиры и были недовольны, они не выражали недовольство вслух. Слава Небесам. Кроули мстил обидчикам весьма изобретательно и обходился без летальных исходов: «Я шутник, а не палач, дорогуша».
Через несколько минут до Азирафаэля донёсся аромат кофе и выпечки с корицей. Он мог поклясться, что кофейни на этой улице отродясь не было и что она исчезнет, как только Кроули утолит тягу к сладкому. Иногда у богатого воображения наблюдались странные побочные эффекты.
Какао и плюшки в форме сердца не ощущались искусственными, сотворёнными по щелчку пальцев: тесто с восхитительной сахарной корочкой, щедро сдобренное корицей, таяло на языке, какао сварили по всем правилам, не пожалев молока и ванили. Уорлок был в восторге и, конечно, перемазался с ног до головы. Кроули мягко улыбался, и Азирафаэль на секунду забыл о грядущем Армагеддоне и перспективе слушать «Звуки музыки» остаток вечности.
Ангел качает головой и поднимается по ступеням вслед за Кроули.
Кофейня на удивление маленькая: пять столиков, камин, в котором уютно трещат дрова, стойка, за которой миловидная девушка-кореянка делает холодный американо. Удивительно, но даже в метель некоторые люди предпочитают напитки со льдом. В ассортименте у кофейни не только кофе. Девушка за стойкой готовит клубничный латте (на самом деле это клубника с молоком), нечто под названием «грейпфрутовый лимонад» (пюре грейпфрута с газированной минеральной водой), коктейли с матча, двойным шоколадом и шоколадом с печеньем (в виде разноцветных порошков), йогуртовые смузи с черничным джемом и более привычный для Азирафаэля персиковый чай.
— Два клубничных латте, один капучино и один американо, пожалуйста, — просит Кроули. — И медовые булочки.
Столик в углу свободен. Он ближе всего к камину. Кроули вешает пальто на спинку стула. Шарф он не снимает. В тёмных очках отражается пламя. Азирафаэль возится с пуговицами собственного пальто: руки почему-то дрожат. Кроули помогает стянуть светлый тартан с окаменевших плеч, материализует из воздуха вешалку. Потом отодвигает для Азирафаэля стул, и в голове звучат очередные тревожные звоночки.
Медовые булочки размером с небольшое куриное яйцо. Они чем-то напоминают пончики. Внутри паста из красных бобов. Кроули выпивает американо одним глотком. Клубничное молоко он, наоборот, смакует. Осторожно откусывает от булочки и вопросительно изгибает бровь.
Азирафаэль торопливо проглатывает булочку.
— Очень вкусно, — сипит он и начинает кашлять.
Кроули тянет к нему руку, чтобы похлопать по спине. Однако отдёргивает её в последний момент и просто ждёт, когда у Азирафаэля закончится приступ.
— Прости. Не следовало торопиться.
Кроули пожимает плечами. И произносит без паузы, словно продолжая незаконченный разговор:
— Ты знаешь, я люблю тепло. Спать на камнях, согретых солнцем — одно из самых больших удовольствий в мире.
Азирафаэль мысленно соглашается. Он боится перебивать Кроули. Тот и так необычно молчалив сегодня.
— Не секрет, что я ненавижу холод, — продолжает Кроули. — Тем не менее, мне нравится снег. Каждая снежинка — как произведение искусства. Они такие же сложные, как звёзды, пусть и существуют только мгновение.
«Ты знаешь, о чем говоришь, мой дорогой», — думает Азирафаэль.
Естественно, Кроули никогда прямо не утверждал, что творил звёзды, когда был ангелом, но… Они всегда много значили для него, особенно Альфа Центавра. Пьяный, Кроули мог рассуждать о галактиках и чёрных дырах часами. Жаль, что в эти моменты Азирафаэль сам был слишком пьян, чтобы запомнить всё, от первого до последнего слова.
— Однажды я нашёл одно место… Высоко в горах. Ты ведь слышал по параллельные миры, теорию струн и всё такое?
Азирафаэль кивает.
— Не уверен, что поляна находится непосредственно в наше мире. Скорее — на стыке реальностей. Снег там идёт вверх, ангел. Я танцевал на вершине и вдыхал мороз. В ледяном воздухе больше свободы, веришь? Я был собой, не был никому и ничего должен и мог сам принимать решения. Потрясающее ощущение. Хотелось бы испытать его ещё раз.
— Разве сейчас мы не свободны? — не выдерживает Азирафаэль.
— Я? Возможно. А ты, ангел? — отвечает Кроули вопросом на вопрос.
Азирафаэль желает воскликнуть: «Разумеется!» И… останавливается. Потому что, если честно, он не знает. Какая глупость. Как можно не знать, свободен ты или нет? Азирафаэля и Кроули уволили. Ну, сначала попытались убить: Рай и Ад не прощают унижений, а Кроули с Азирафаэлем считай, над ними посмеялись — шесть тысяч лет тайно дружили и нечаянно помешали Большому плану, просто не сделав ничего. Они скромно постояли в сторонке, пока Адам и его друзья боролись со Всадниками, и этого было достаточно, чтобы Армагеддон отложили на неопределённый срок. Попытка казни провалилась, Гавриил и Вельзевул притворились, что так и задумывалось с самого начала, и выгнали опостылевших сотрудников задним числом, силясь сохранить лицо. Азирафаэль по привычке старался «не отсвечивать» (ведь так выражается современная молодёжь или по части лексики он опять опоздал лет на пятьдесят?) и оглядывался через плечо.
Так что пока сказать ему нечего.
Кроули заказывает грейпфрутовый лимонад. Азирафаэль допивает клубничное молоко. После тщательно вытирает лицо накрахмаленным носовым платком с изображением ангельских крыльев в уголке. Раньше Кроули не преминул бы усмехнуться и добродушно поддразнить насчёт любви Азирафаэля к ангельской символике: «Крылья изображены анатомически неправильно. Люди столетиями изучают птиц. Невероятно».
Кроули смотрит, как в лимонаде преломляется свет, кубики льда сталкиваются друг с другом и громко звенят. Азирафаэлю не терпится уйти из кофейни, несмотря на тепло и уют.
Кроули подаёт ему пальто. Своё он опять не застегивает. Метель утихла, но снег всё идёт, и дует ветер, колючий, как лёд в стакане, который держит Кроули. Азирафаэль собирается предложить ему вернуться в книжный магазин, у него осталась половина дьявольского торта и есть вино урожая 1926 года.
— Тут неподалёку кинотеатр. Сегодня — ретроспектива французского кино.
Тон Кроули намекает: это не то предложение, от которого можно отказаться.
II
Bob Morane est étendu
Brigitte Béjot entendue
Oh oh oh voilà un singe en hiver
Oh oh oh j\'entends plus les hélicoptères2
Кинотеатр почти такой же маленький, как и кофейня. Азирафаэль не удивится, если завтра не обнаружит его на тихой старой улочке, где торгуют рогаликами и антикварными столиками с незапамятных времён.
В зале они одни. Кроули покупает пепси и попкорн со вкусом карамели и ведёт их в пятый ряд: не очень далеко, чтобы видеть происходящее на экране во всех подробностях, но и не настолько близко, чтобы оглохнуть — почему-то в кинотеатрах всегда очень громкий звук.
Азирафаэль ожидает фильм с множеством погонь, перестрелок и любовных сцен. И к собственному изумлению, сильно ошибается.
Фильм чёрно-белый, меланхолично-спокойный, с Жаном Габеном и молодым Жан-Полем Бельмондо. Название странное: «Обезьяна зимой». Главные герои — отставной офицер Альбер и остановившийся в его отеле Габриэль тяготятся жизнью без тревог и забот, заливают тоску вином и говорят, говорят, говорят… Одного не отпускает прошлое, второго — будущее. Причём здесь обезьяны?
Кроули шикает на него, указывает на экран. Мол, смотри и всё поймёшь. По логике, должно быть наоборот. Кроули никогда не отличался терпением. Он постоянно ёрзал на месте, менял позу, и возникало впечатление, что его тело живёт отдельной от хозяина жизнью.
Признаться, его практически полная неподвижность Азирафаэля пугает.
Ближе к концу фильма герой Жана Габена рассказывает маленькой дочери героя Бельмондо китайскую легенду: зимой обезьяны стекаются в города в поисках еды и тепла, и когда их становится много, люди сажают их на специальный поезд, и тот везёт обезьян в родные леса.
Всё равно, это не объясняет, почему фильм так называется. Азирафаэль представляет обезьян в снегу. Красивое и грустное зрелище.
От финальных кадров, когда поезд набирает ход, а Жан Габен с чемоданом остаётся на лавочке, щемит сердце. И жаркой волной поднимается раздражение. Что Кроули хочет сказать? Зачем метафоры? Сейчас их никто не накажет за неосторожно вырвавшееся слово.
Или… Кроули планирует поехать в Нормандию? Ему не нужен паспорт и билет на самолёт. И всё же… границы закрыты. Без «pass sanitaire» не попадёшь даже в продуктовый магазин. По крайней мере, так слышал Азирафаэль.
Кроули выбрасывает в урну нетронутую газировку и попкорн, хлопает в ладоши.
— Суши? — предлагает он.
Азирафаэль вздыхает. Возможно, суши отвлекут его и повысят настроение. Кроули явно не настроен делиться причинами своего необычного поведения.
— Я знаю ресторан в десяти минутах ходьбы отсюда. Правда, из-за пандемии они работают исключительно на вынос….
— Полагаю, нам не составит труда их переубедить?
Впервые за день Кроули усмехается краем рта, и Азирафаэль не находит в себе сил напомнить ему об ответственности за людей в непростые времена и что кто-то должен подать им благой пример. Однако… есть суши дома и в ресторане — разные вещи. Несравнимые. Атмосфера имеет значение. Особенно когда дело касается суши. Это не та еда, которую будешь есть каждый день или на бегу. Суши — целый ритуал.
— Шеф Ван — мой друг. Он с удовольствием накроет нам стол.
Кроули едва заметно дёргается. Кажется, Азирафаэль опять сказал что-то не то.
Шеф Ван радостно их приветствует и ведёт в VIP-зал, в котором всего три столика. Азирафаэль выбирает тот, который в центре. Кроули, как и в корейском кафе, помогает ему снять пальто. Меню им не выдают — шеф Фан достаточно изучил вкусы Азирафаэля, чтобы приготовленные им блюда неизменно вызывали восторг.
Сашими из лосося и тунца, цукемоно (маринованные огурцы, дайкон и корень лотоса), тонкие ломтики говядины, которые нужно поджарить на небольшой жаровне, а потом съесть, обмакнув в крупную соль или соус понзу, стейк и, конечно, суши. С креветками, угрём и рыбой, названия которой Азирафаэль не помнит, только знает, что она очень вкусная. В ведёрке со льдом охлаждается саке.
Официанты похожи на призраков: расставив тарелки и мисочки, они исчезают.
Кроули держит палочки как дирижёр. У него музыкальные пальцы. Пальцы творца. Азирафаэль иногда думает, что в прошлой — ангельской — жизни Кроули создавал галактики с помощью песен. Звёзды послушно зажигались и начинали танцевать, точно следуя заданным орбитам.
Кроули подцепляет кусочек лосося, задумчиво жуёт, глядя куда-то сквозь Азирафаэля. Безмолвие давит на уши, и соевый соус неожиданно обжигает Азирафаэлю горло, и суши с угрём застревает в нём комком риса. Он торопливо глотает саке. И тянется за новой порцией суши. Кажется, сашими сегодня ему не достанется. Это не страшно. Главное — найти тему для разговора, разбить тишину на мелкие осколки и постараться о неё не пораниться.
Ситуацию спасают устрицы. Водрузив блюдо, полное льда и раковин на стол, официант бесшумно удаляется. Кроули переводит взгляд на устриц и оживляется:
— Помнишь Рим, ангел?
— Ещё бы не помнить. Петроний был гениальным поваром.
Хотя, если быть кристально честным, встреча в Риме в сороковом году до нашей эры запомнилась ангелу не только устрицами.
… Азирафаэль заглянул в ту таверну лишь потому, что Гавриил поручил ему избавить одного пекаря от пристрастия к красному вину. Пьянство мешало ему выпекать лучший в мире хлеб и содержать семью: за десять лет он умудрился обзавестись восемью детьми.
После ангельского благословения пекарь вылетел за дверь со скоростью ветра… или словно за ним гналась стая бешеных собак. Раздался грохот. Азирафаэль повернулся…
На полу высилась груда черепков, а вокруг неё растекалась лужа цвета вина и похлёбки из ячменя и бобов: видно, бегающие туда-сюда с подносами девушки столкнулись и не удержались на ногах.
Азирафаэль щёлкнул пальцами и замер, заметив сгорбившуюся фигуру за одним из столов. Кроули явно был не в духе. Скривив в отвращении губы, он смотрел на содержимое своей кружки, и морщился, когда окружающие бросали на него недоумённые взгляды.
Азирафаэль вздохнул. Кроули выделялся на фоне толпы, как одинокое дерево в пустыне. Чёрные одежды с непонятным то ли плащом, то ли шалью сверху могли остаться незамеченными. Мало ли, у патриция траур. Или он таким образом протестует против чего-либо. Очки с непрозрачными стёклами? Возможно, у бедняги что-то с глазами. Однако крупные завитки медно-рыжих волос и лавровый венок не оставляли Кроули ни малейшего шанса на анонимность. Наверняка завтра на форуме будут обсуждать гостя с Островов, не имеющего представления о римской моде или слышавшего о ней в утрированном пересказе заезжих купцов.
Брошь Кроули выбрал красивую и с тематикой угадал: в Риме любили змей. Кроме того, украшение отражало его внутреннюю суть. Но броши в виде колец тут не носили.
Азирафаэль гордился тем, что ему удалось вписаться в местные модные стандарты. Даже фибула в виде крыльев навевала у окружающих мысли не о сверхъестественных созданиях, а об императорских орлах.
Впрочем, он не собирался говорить Кроули о том, насколько дик и неуместен его наряд. У демона и так выдался плохой день, и Азирафаэль не планировал делать его ещё хуже.
— Привет! Не ожидал тебя увидеть.
Кроули не улыбнулся. Однако вокруг определённо стало светлее.
— Я здесь проездом. Так, искусить кое-кого. Неважно. Вот, пытаюсь скоротать время до следующего задания.
Азирафаэль задумался на мгновение. Они оба были свободны. Кому какое дело, чем один ангел и один демон займутся в законный выходной?..
— Ну, это заведение имеет свои плюсы, я уверен… Но! Мне говорили, что Петронию недавно привезли отличное греческое вино и свежих устриц.
— Я никогда не пробовал устриц, — признался Кроули.
Азирафаэль просиял:
— Мы должны это исправить! Немедленно!
III
Je suis rentré d\'Indochine et j\'ai trouvé
Une vie bien trop facile bête à crever
J\'ai déposé mes dahlias et mon jasmin
Je suis reparti j\'ai dit salut j\'vais voir plus loin3
На устрицу Кроули глядел с подозрением. И, кажется, зажмурился, прежде чем её проглотить. А затем схватил кувшин с красным вином и залпом выпил чуть ли не половину.
Азирафаэль покачал головой. Дар моря следовало смаковать, наслаждаться его вкусом.
— Попробуй с гарумом, Кроули.
Тот от души налил соуса на устрицу, поднёс раковину ко рту. Азирафаэль наблюдал за этим действом почти с ужасом — как можно настолько варварски обращаться с деликатесом?!
— М-м-м, так намного лучше.
— Наверное, правы те, кто говорит: гарум всё делает лучше.
Римляне обожали этот соус и добавляли его практически во все блюда. Правда, был один существенный минус в его производстве: так как он готовился из крови и внутренностей рыбы в ваннах из камня под палящим солнцем (сейчас процесс называется ферментацией) в течение двух-трёх месяцев, пах он специфически. В смысле, вонь из каменных ванн доносилась невыносимая, и соус запрещали делать в городах.
Кроули не забывал заказывать вино, и на улицу они вывалились, переплетясь руками и ногами, пьяные до миниатюрных галактик перед глазами. Азирафаэль не знал, кому из них показалось, что искупаться в фонтане — хорошая идея. Всё же холодная вода освежила их разгорячённую кожу, а Кроули вслух пожалел, что они не у моря.
— Не проблема, — заплетающимся языком пробормотал Азирафаэль и поднял руку.
Рим исчез в цветном водовороте, и скоро они стояли на берегу и слушали плеск волн.
— Где мы?
— Где-то в Бате. Вероятно. Это имеет значение?
— Никакого, — ответил Кроули и засмеялся.
Звёзды светили ярко, были невероятно близко, и казалось, что возможно всё, даже самое невероятное и несбыточное.
Кроули заснул прямо на песке, свернувшись кольцом, как змея. Азирафаэль сел рядом и дал шуму волн убаюкать себя.
...Проснулся он в одиночестве, лишь чёрное перо, обнаружившееся в складках тоги, намекало, что встреча ему не почудилась.
IV
Plus loin c\'est toujours l\'Indo que j\'ai trouvé
Partout c\'est l\'Indo ma vie ça on le sait
Et depuis je pars toutes les nuits
Je dépose un dahlia au pied de nos vies4
Говоря о Риме, они вспоминают устрицы, Азирафаэль выражает сожаление, что в истории остался единственный Петроний, который Арбитр изящества, ведь Петроний-повар тоже в каком-то смысле являлся культурным экспертом.
— Еда — тоже искусство, и не возражай, Кроули.
Тот не возражает. Наливает себе ещё саке, отрывает голову креветке в темпуре.
О купании в фонтане и том, что за ним последовало, они не упоминают ни словом.
Беседа обо всём и ни о чём одновременно затягивается до полуночи. Кроули снова мрачнеет, и Азирафаэль доедает суши, не поднимая глаз от деревянной дощечки. Если бы Кроули начал рассуждать о мозгах дельфинов или современных бананах, это значило бы, что всё в порядке. Но он замолкает на середине фразы, что смешно сравнивать Петрониев из разных весовых категорий.
Чувство тревоги поселяется в области сердца, сжимает его железной рукой.
— Кроули…
— Точно. Нам пора. Уже поздно. Я оплачу счёт.
Азирафаэлю очень хочется швырнуть в стену чашечки для скаке. Всё же он спокойно встаёт и молчит, когда Кроули подаёт ему пальто.
Так же молча они идут к магазину. Снег перестал идти, ветер затих. Азирафаэль раздумывает, не взять ли Кроули за руку. Он желает этого, мечтает об этом. Прикосновение, несущее утешение, а не боль. Представляет тёплую и сухую ладонь Кроули, вены на запястье и частый пульс.
Кроули греет пальцы в карманах, почти не глядит под ноги. На небе ни звёзд, ни луны. Оно хмурое, затянуто тучами.
Магазин словно выскакивает из подворотни, преграждая им путь. Окна тёмные, неприветливые. Азирафаэль щёлкает пальцами. Загорается неяркий свет. Окна пыльные, и стопок книг на полу практически не видно.
Кроули словно чего-то ждёт.
Азирафаэль переминается с ноги на ногу.
— Зайдёшь? У меня осталась половина дьявольского торта. Есть две бутылки урожая 1926 года.
Фраза звучит немного неестественно. Будто произносит её кто-то другой, причём говорит совсем не то, что нужно Кроули. И самому Азирафаэлю тоже не нужно.
Кроули пожимает плечами. Кивает на дверь и уходит в темноту, разбавленную тусклыми фонарями. Без привычных «Скоро увидимся, ангел», «Я позвоню» или «Доброй ночи».
Азирафаэль не окликает его, так как с обречённостью сознаёт: это бесполезно. Кроули не обернётся, не вернётся в его магазин, чтобы выпить винтажного вина, обязательно сухого и красного, и порассуждать о дельфинах и Альфе Центавра.
Азирафаэль не оправдал его ожиданий. Но…
Кто сказал, что он обязан оправдывать чьи-то ожидания теперь, когда он свободен в поступках и мыслях?
Тем не менее Азирафаэль чувствует себя Жаном Габеном из того фильма с непонятным названием.
Перед глазами стоит картина, как сгорбившийся Жан сидит на лавочке в обнимку с разваливающимся от старости чемоданом, а поезд уносит вдаль его друга, нечаянно найденного и сейчас навсегда потерянного, потому что они больше никогда не увидятся. Жизнь свела их, и она же развела в разные стороны, прежде чем кто-то из них был к этому готов.
Шесть тысяч лет тяжестью обрушиваются на плечи. Азирафаэль усилием воли выпрямляет спину. Включает свой древний компьютер, подсоединяется к Интернету, который не подключен и по этой причине не может работать, однако работает, причём довольно шустро.
Азирафаэль с трудом дожидается, когда загрузится страница поиска. Должен же он выяснить, кто такие обезьяны зимой.
_______________________________________________________________
1 Сегодня утром я Индокитай покинул
Привёз оттуда георгины и жасмин
А молодость и мотоцикл остались там
Вернулся я из Индокитая
Я на тропе Хо Ши Мина танцевал
И курил трубку в честь твою, Вьетнам
Сегодня утром я Индокитай покинул
Привёз оттуда георгины и жасмин (вольный перевод с фр.)
2 Боб Моран издал вдруг тихий вздох
Бриджит Бежо услышала его
О-о-о, ты видишь обезьян зимой
О-о-о, не слышу больше вертолёт
3 Индокитай покинул я и понял
Что жизнь легка, а смерть того не стоит
И георгины, и жасмин легли у ног
Ушёл, сказал пока, хочу увидеть всё
4 Увы, вокруг меня один Индокитай
И знают все, что он — судьба моя
И до того, как вечером уйти
Я георгины нашей жизни посвятил
