Каждый раз, когда Сэм глядел на него с тающей надеждой, Дин ощущал, как уменьшается его собственная. У него нет сил смотреть на улыбку брата, смешанную со слезами, и вместо этого Дин переводит взгляд с неподвижных рук Бобби, лежащего с чертовым умиротворенным выражением на лице, словно он готов уйти, на гудящий монитор на стене.
Полдень до обидного солнечный. Ветер вызывает в нем желание поплотнее закутаться в куртку, но Дин прислоняется к оконной раме и думает, что Бобби оценил бы свежий воздух.
— Третий день беготни, и ни одного признака Доктора Секси.
Дин наблюдает за тем, как медсестры группками бродят по двору, держа в руках свой ланч и смеясь. Мысль, что состояние Бобби — единственное, что удерживает его на месте, когда Дин выдает подобные комментарии, кажется ему забавной. Дину нравится думать, что втайне Бобби наслаждался бы ими. А он не отказал бы старику в такой простой радости.
— Тут сплошные кроссовки, теннисные туфли, гладкое бритье и косички, — Дин кривится при виде растрепанного интерна номер четыре, идущего через двор следующим и уставившегося в свой пейджер. — Разве они не в курсе, что должны развлекать свою аудиторию?
Он снова смотрит на Бобби, на тугие бинты вокруг его головы.
От этого зрелища его желудок продолжает скручиваться в узел.
Дин проверяет свой телефон, но там нет ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. Он вздыхает и отворачивается обратно к окну. По крайней мере, Сэму вроде бы не нужна его помощь, чтобы выбрать в продуктовом магазине правильный пирог.
— Ты должен очнуться, Бобби. Пожалуйста. Чем скорее, тем лучше; если мне придется убить одну из медсестер, потому что ее захватил демон, мое сердце разобьется, если она не окажется красоткой.
— Дин.
Дин замирает; из комнаты исчезает весь свет и звук, и единственное, что ощущает Дин — как сжимается сердце, как будто его стиснула железная ледяная рука. От подступающих слез горячо глазам, и двор внизу расплывается, а на металлической оконной раме остаются следы от пальцев — так сильно он в нее вцепился.
Этот голос – последнее, что Дин ожидал когда-либо услышать. Он закрывает глаза, готовясь к боли, зарождающейся где-то в легких, потому что он не собирается поддаваться собственному воображению-садисту, что проигрывает слова Кастиэля, про которые он знает, что никогда не услышит их вновь…
— Дин, — повторяет голос со вздохом, он звучит грубо и устало, и Дин, которого начинает мутить от чувства вины, не в силах сопротивляться ему.
Он не рассчитывает увидеть хоть что-нибудь, когда оборачивается, но от нелогичной, безрассудной надежды (страстного желания) у него перехватывает дыхание. Судьба предоставила им с Кастиэлем множество шансов, и они не воспользовались ни одним из них. А вселенная доказала, что ее терпение безгранично, но прощать их она не намерена.
Когда Дин поворачивается и видит Кастиэля у кровати Бобби, от накатившего облегчения его чуть не сшибает с ног. Мимолетного взгляда достаточно, чтобы ему опять стало не хватать воздуха от нового приступа вины и осознания, что все это время Кастиэль был у левиафанов. Кас был в плену у левиафанов и снова с боем прорвался к своим друзьям, о чем свидетельствует уродливое черное пятно на одолженном у кого-то костюме, и сейчас он с трудом удерживает себя в вертикальном положении, стоя у кровати.
— Кас? — в конце концов, задыхаясь, хрипит Дин.
Кастиэль отрывает взгляд от лица Бобби. Его ладонь покоится на бинтах вокруг головы спящего, как благословение. По его вискам стекает пот. Дину кажется, что глаза Кастиэля никогда не были настолько синими.
Но потом эти глаза закрываются, Кастиэль шатается, и Дин, ругаясь, в один прыжок огибает кровать — как раз вовремя, чтобы подхватить Каса, когда у него подгибаются колени. С пересохших губ Кастиэля слетает продолжительный вздох, и Дин опускается на пол, заключив ангела в свои крепкие объятия.
— Кас? — умоляет Дин, сжимая его плечо. Он откидывает спутанные волосы с лица Кастиэля, и, Господи, его кожа такая холодная и влажная, и Дин старается не думать о том, какой Кастиэль бледный, потому что он наконец-то к ним вернулся. — Скажи что-нибудь, приятель. Кас, поговори со мной.
Кастиэль открывает глаза, и то, что его взгляд, прищуренный и несфокусированный, направлен не на него, а на люминесцентные лампы на потолке, разбивает Дину сердце.
— Теперь с ним все будет в порядке. С ним все будет в порядке, — бормочет Кастиэль, роняя голову ему на плечо.
У Дина холодеет внутри, и он смотрит на кровать Бобби.
— Что ты сделал? Кас, что ты натворил?
Секунду Дин ждет ответа, которого не получает, а затем начинает осторожно трясти ангела. Кастиэль в его объятиях лежит неподвижно, как кукла. Господи, нет. Нет, нет, нет, нет.
— Останься со мной. Кас? Кас, пожалуйста, останься со мной, останься со мной…
Сердце Дина бьется в его груди, как кулак, проходящий сквозь новый рубец, и эта рана еще слишком свежа — Дин лишился стольких близких ему людей, но он не может потерять Каса снова. Только не так. Только не сейчас.
Лоб Кастиэля мокрый от пота, а его волосы, когда Дин запускает в них пальцы, влажные на ощупь. Глаза Дина жжет, в горле застрял огромный ком, и он сильнее прижимает к себе неподвижное тело ангела.
Над ними равномерно и спокойно продолжает гудеть сердечный монитор Бобби.
Плечи Кастиэля вздрагивают, и Дин чувствует, как раздраженное ворчание щекочет ему шею:
— Перестань… меня трясти… или я потребую у Ада компенсацию.
Дин замирает. Он отодвигается, чтобы заглянуть ангелу в лицо, и, хотя глаза Кастиэля по-прежнему закрыты, Дин видит, как он пытается сглотнуть. Он озирается вокруг и, наконец, тянется к подставке у кровати Бобби; у Кастиэля перехватывает дыхание, когда Дин поддерживает его голову, чтобы он мог отпить из пластиковой чашки. Кастиэль делает всего несколько глотков, после откидывается назад, тяжело дыша, и Дин отставляет чашку в сторону. Он гладит Кастиэля по руке, жадно впитывая его тихие, неровные вдохи и выдохи.
— Глупый ты сукин сын, — уголки губ Дина приподнимаются в улыбке.
— Придурок, — голос Кастиэля ломается, и Дин чувствует, что его сердце готово взорваться, когда синие глаза распахиваются вновь и Кастиэль смотрит на него, улыбаясь нерешительно и изумленно.
Дин смеется, у него болят щеки от силы собственной улыбки, и он не может удержаться от того, чтобы не поцеловать прекрасную улыбку Кастиэля.
— Я рядом. Не смей умирать у меня на руках, — шепчет Дин, прижимаясь своим лбом ко лбу ангела, и прислушивается к его затрудненному дыханию.
Они сидят на полу палаты Бобби, и Дин еще раз сжимает своего ангела в объятиях.
«Пожалуйста, — думает он, — просто не переставай дышать, и я никогда больше не оставлю тебя одного».
Кастиэль сглатывает, и Дин слышит, скольких усилий ему это стоит.
— Ладно, — говорит Кастиэль. — Ладно.
