Дама заходит в магазинчик "Зелья на все случаи жизни". Хозяйка ей:
- Ну что, помогло вам моё новое зелье?
- Да! Просто ужас! Муж вернулся!
- Так почему ужас?
- Так не нынешний муж, а первый, умерший!
— Не надо, – сказал Митос, отступая прочь, вытянув одну руку в предупреждающем жесте, а другой слегка сжав рукоять своего меча. – Дункан, пожалуйста. Не делай этого.
— И позволить этому продолжаться? – с болью и гневом выдохнул Дункан. – Позволить продолжаться этой бойне? Чтобы мой… мой предполагаемый друг… – он остановился, сдерживая рвущееся из груди рычание и взмахнул катаной. На его лице отразились страдание и боль от предательства.
Митос поморщился и не стал извиняться, искать умные и проверенные слова. Нет. Не здесь. Не сейчас. Теперь если и говорить, то правду.
— Этого следовало ожидать, Мак – сказал он тихо и так мягко, как только мог. – Количество бессмертных увеличивается и уменьшается. Когда их становится слишком много, наступает Сбор. Всегда так было. Смысл… он в том, чтобы выжить, Дункан. Переждать шторм, пока вновь не настанут спокойные времена. Ты просто должен…
— Игнорировать всё это? – спросил Дункан горьким шёпотом. – Всё это. Все эти смерти. Ты можешь не обращать на них внимания, Митос? – он презрительно усмехнулся. – Ты можешь способствовать им?
Митос покачал головой, спрятал свои эмоции.
— Я делаю то, что должен, – ответил он, пожимая плечами.
В его голосе не было ни намёка на извинения или стыд. Он не испытывал стыда. Никогда его не чувствовал.
— Да, – согласился Дункан, негромко, ядовито. – Ты делаешь то, что должен. Но знаешь что, Митос? – и он почти нежно занёс катану. – Я тоже.
Митос проглотил боль. Загнал внутрь отчаяние, не обращая внимания на бешено колотящееся от страха сердце. Открыл рот для последней попытки, всё ещё отступая с поднятой рукой.
— Не делай этого, Мак. Я хочу жить. Я хочу жить, а ты готов умереть, чтобы это остановить, и ты знаешь, чем всё закончится.
Его лицо исказило отчаяние.
— Дункан Маклауд из клана Маклаудов. Я умоляю тебя. Не вызывай меня на поединок.
Напрасно. Он знал, даже когда произносил эти слова, что всё было напрасно. Дункан Маклауд, воин, защищающий свой клан, всё, что осталось от его клана, с ярким и грозным мечом в руках, не склонит головы перед врагом и не прислушается к мольбам о мире. Не тогда, когда он вступил в битву.
Несмотря на всю ту боль, которую ему причиняло это решение, Дункан не собирался идти на уступки.
А Митос… хотел жить. Всегда, вечно. Этого требовала его суть, все пять тысяч лет. Он хотел жить, ему это было необходимо.
Когда их мечи встретились, его сердце превратилось в камень. Чёрный и тяжелый, спокойный и неподвижный. Бесстрастным аватаром, будущей смертью, и победить его было невозможно. Не в этой битве. Никогда. Все мечи в мире ничего не значили , когда стоял выбор между жизнью и смертью, и выбирал Митос.
Дункан был хорош. Вероятно, он был лучшим. Митос не мог с ним сравниться в том, что касалось техники и чистого мастерства. Катана двигалась, словно продолжение руки, словно живое существо, такая же яркая и чистая, как и душа, стоящая за ней.
Но дело было именно в этом. Неизменно, всегда. Меч являлся продолжением руки, рука – воли, воля – сердца, и Дункан, нанося ему удар за ударом, всё ещё сражался со своим другом. Он бился с мукой в глазах и тяжёлым сердцем, и сердце его было разбито. Он бился не для того, чтобы причинить боль, а для того, чтобы покончить с ней. Он бился не для нанесения вреда, а для разрешения ситуации.
Митос стремился к единственной цели и сражался, чтобы выиграть.
Он поймал опускающуюся на него катану. Не мечом, а своей собственной рукой, за рукоять, полностью открываясь для атаки. Поймал Дункана за запястье, изменил направление удара. Не от себя, а внутрь. В себя, в то место, которое он сам выбрал. Отточенное лезвие задело его плечо, рассекло грудь. Обрушившаяся на него невыносимая боль была несущественна. Дункан с криком удивления и дикого ужаса попытался задержать удар и отвести лезвие в сторону. Но катана, которая должна была разить насмерть, застряла в рёбрах Митоса и не двигалась.
Митос же пришёл в движение. Держа оружие врага в плену своего тела, он переложил собственный меч из правой, висящей плетью окровавленной руки, в левую руку и занёс его. Быстро и чисто. Безжалостно, когда Дункан, всё ещё охваченный ужасом, споткнулся и упал перед ним на колени.
Меч поднялся и опустился без задержки. Ни одного мгновения единения, немой мольбы или понимания. Всё это было лишь красивой ложью. Был только свист лезвия, секундное сопротивление, не означающее ничего, кроме прервавшейся жизни и глухого, гулкого стука головы, падающей с шеи. И рук, выпускающих рукоять плененной катаны.
Была пустота, когда Дункан повалился на землю.
Митос рухнул на колени, выронив меч, чтобы нащупать катану в бессмысленном порыве, сжать вокруг её бледной рукояти пальцы с побелевшими костяшками. Его грудная клетка была рассечена на две половины, но сердце осталось спокойным и неразбитым даже теперь. Оно было равнодушным. Чёрным камнем среди текущей крови.
— Так будут первые последними, – прошептал Митос, трясясь от бурлящего в нем чёрного веселья, пока к нему подкрадывались молнии. – Будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.
Он рассмеялся надтреснутым, кровоточащим смехом, встречая набирающий силу шторм Передачи.
— О, Мак. Шотландский ты идиот. Бедный, глупый ты сукин сын.
Смерть-Митос сидел неподвижно среди крови и молний, и мокрые дорожки на его щеках могли быть слезами.
