Что такое клинит на поттериане? Это когда находишь в латинском словаре "reducto", и тобой овладевает священный трепет - ты владеешь книгой заклинаний!!
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
они отвыкли полагаться друг на друга, отвыкли слушать, оба слишком упрямы. Придется привыкать, что Гай уже не тот мальчишка, который баловал младшего товарища, уступал ему. Но сначала нужно поговорить, объясниться... опять. Робин надеялся, что это будет проще, чем в предыдущий раз.
Комментарии:
Сиквел к макси «Сердце ангела»
Написано на ФБ-2016 для команды fandom Robin Hood 2016
Робин приподнял тяжелые, будто свинцом налитые веки. В комнате царил полумрак — за окном стемнело, а наполовину задернутые тяжелые занавеси плохо пропускали лунный свет. В канделябре горели две свечи. Серые каменные стены, гобелены...
Мысли путались, во рту ощущался горько-терпкий привкус макового молока, но Робин все же сообразил, что он не в Локсли... в Ноттингеме. Последнее, что он помнил — совет лордов. Робин настоял, что должен присутствовать, ведь его слово много значило. Сэр Эдвард восстановил его в правах, понадеявшись, что этого хватит, пока не вернется с подтверждением отправленный к королеве Алиеноре гонец. Ее вердикт стоил любого вердикта принца Джона.
Из-за этой поездки они с Гаем проспорили до вечера. Тот был против, говорил, что одно дело Робину шагом проехать на смирной лошади от Найтона до Локсли, и совсем другое — отправляться в Ноттингем через семь дней после того, как получил стрелу в спину. Рана оказалась не из легких: наконечник вошел наискось, зацепил ребро и застрял в доле дюйма от легкого, а потом еще и сместился, пропоров мышцу выше. Матильде пришлось повозиться, вырезая его, и Робина до сих пор сильно лихорадило. В иное время он признал бы правоту Гая, но сейчас, когда над ними висела угроза столкнуться с войском принца Джона, и на кону стояли жизни сотен людей, не мог позволить себе бездействовать.
В конце концов Гай сдался, но позже они поругались всерьез. Робин наотрез отказался ехать на телеге, обложенный подушками. На робкие попытки Мача возражать он вообще не обратил внимания. Переупрямить его не удалось даже Матильде. Алан же на время «военных действий» куда-то исчез и появился, когда уже все закончилось.
Гай грохнул дверью спальни так, что свалился щит, висевший над притолокой со времен Вальтеофа. Данкан с перепугу чуть не упал с лестницы — знал не понаслышке, каким Гисборн бывает в гневе. Мач, выглянув в окно, сообщил Робину, что Гай окунул голову в бочку с дождевой водой, поймал за шиворот своего оруженосца и поволок на задний двор. Вернулись оба через треть свечи,1 мокрые, взлохмаченные и со сбитыми в кровь кулаками.
В результате Робин отправился в Ноттингем верхом на Демоне, чья плавная иноходь не растрясла бы и женщину на сносях. Если, конечно, нашлась бы безумная, рискнувшая сесть на «сатану». Гай, мрачный, как туча, придержал ему стремя, сам подсадил в седло, чтобы конь принял другого наездника, и всю дорогу до замка держался рядом, но молчал. И потом тоже — кроме как на совете.
В Ноттингем с ними приехали Матильда, Алан и Мач. Уилл остался с Джак в Найтон-холле, а Маленький Джон помогал отстраивать дома погорельцам. Гай распорядился подготовить покои «для его светлости графа Хантингтона», проверил все ли сделано, как нужно, и больше не заглядывал. На совете Робин то и дело ловил на себе хмурый взгляд синих глаз, но ни одного слова Гай не оспорил, поддержав его и сэра Эдварда во всем. И, судя по опасливым переглядываниям лордов, с мнением помощника шерифа считались. Впрочем, неудивительно: дождавшись прибытия членов совета, он устроил гарнизону показательный смотр. Отправил «подумать» в подземелье сотника и дюжину стражников, решивших поднять бунт против сэра Эдварда, а одному, пытавшемуся улизнуть, всадил под колено арбалетный болт. Выяснив, что тот намеревался сообщить принцу Джону о смерти Вейзи, Гай прикончил его ударом меча, велел отрубить голову и выставить на копье перед воротами замка, сказав, что так будет с каждым предателем. Ну а за кнутом настала очередь пряника — повышения жалованья и обещания незамедлительно выплатить из казны виру семьям погибших. Одним выстрелом получилось убить двух зайцев: обойтись без многочисленных казней для устрашения и показать лордам, что стража подчиняется сэру Эдварду и Гаю.
Совет затянулся допоздна, и Робину дважды пришлось использовать родство с королем. Один раз он надавил на тех, кто хотел отправить принцу Джону письмо с просьбой прислать нового шерифа. А во второй заставил каждого лорда прислать в Ноттингем хотя бы пять воинов на случай появления отряда принца. Сразу согласились лишь трое, но когда Робин якобы из-за жары распахнул камзол, и с обратной стороны ворота блеснула фибула, какие носили только приближенные Ричарда, никто больше не возражал.
Под конец Робин держался на одном упрямстве. Голова у него кружилась, к горлу подступала тошнота, а под лопаткой болело так, что перехватывало дыхание. Он дождался, пока лорды покинут зал, и вместе с ними выйдут сэр Эдвард с Гаем. Оперся на подлокотники, толкнул непослушное тело вверх, сделал несколько шагов, ухватился за выступ около огромного камина... и пол ушел у него из-под ног.
Время повернулось вспять: Робин был в шатре под Акрой, ассасин-франк подхватывал его на руки, бережно нес и говорил, что все будет хорошо. Но мокрой от крови почему-то была спина, не бок... Потом ассасин превратился в Гая, который ругался хуже Леграна и Мэриан вместе взятых, грозился привязать его к кровати, отделать до полусмерти, когда он поправится, и просил потерпеть. Робин то проваливался в беспамятство, то приходил в себя. Глаза застилал туман, густой и плотный, как самум, а внутри словно развели костер. Рядом он слышал голоса Мача, Матильды и еще кого-то. Гай о чем-то спорил со знахаркой, и Робин хотел предупредить, что лучше не надо, что у нее тяжелая рука и бьет она, чем попало, но, судя по звуку удара — как будто медным подносом по голове — тот уже и сам все понял.
Робина положили лицом вниз на что-то твердое, разрезали на нем одежду. Спину жгло, как раскаленным железом — или это оно и было? Неужели лагерь взят сарацинами, а сам он в плену и в руках палача? Ушел ли Ричард?.. Должен был уйти, Легран не позволил бы захватить короля, даже если видел, что Робин попался... А Мач? Где Мач?..
— Хозяин Робин, я с вами!
Голос пробился сквозь песок в ушах. Мач тоже в плену?
— Так и знал, что швы разойдутся. Надо было его привязать к кровати еще в Локсли! И рот заткнуть!
Гай? Откуда он появился?
— Сэр Гай, у меня тут кувшин. Молчите и держите, чтобы не дернулся, нужно прочистить рану и снова зашить. Как я это упустила, дьявол!..
Женщина... Не сарацинка... Матильда. И она здесь?
— Мач, Алан, еще свет. Альгер, прокали второй нож.
Под правую лопатку вонзился тонкий клинок, горячий, как адское пламя, провернулся, еще, и еще, и Робин закричал... Точнее, попытался — из горла вырвался сиплый стон.
— Потерпи, немного осталось.
Кто-то взъерошил ему волосы, так привычно... и хорошо. Дышать стало легче, и Робин даже начал что-то различать перед глазами. Вблизи маячило черное пятно... Кожаные штаны, пояс с пряжкой в виде волчьей головы, совсем как у Гая. Но Гая нет в Святой земле, он где-то в Англии, и они больше никогда не увидятся. Это просто мираж, какой бывает в пустыне, когда воздух дрожит от невыносимого зноя. Мираж переплел пальцы с пальцами Робина, и он прижался щекой к широкой ладони.
— Придется вскрывать глубже.
Адский клинок вновь ударил его под лопатку. Робин вцепился во что-то зубами, услышал сдавленное ругательство, и в рот попала теплая вода с привкусом соли и железа. Клинок проникал все глубже, норовя достать до самого нутра. Робин еще сильнее сжал челюсти, а дальше стало темно.
***
Когда Робин снова открыл глаза, все еще стоял вечер. Или это уже другой вечер? Он лежал на сбитых простынях, весь взмокший. Грудь и торс стягивала повязка. Спина болела, но терпимо. Привкус макового молока ослаб, и сонный дурман постепенно рассеивался.
Робин попробовал перевернуться на спину, но не смог — мешали подушки, позволявшие лежать только на боку. Кожа зудела от едкого пота. Чертово маковое молоко! Робин вытер лицо рукавом камизы, приподнялся на локте... Под правой лопаткой резануло. Он выругался и сел, стараясь не кривиться от боли.
— Хозяин!
Робин повернул голову. Рядом стоял встревоженный Мач с кубком в руке. Он и не слышал, как тот вошел... или подошел.
— Я зову, зову. А вы стонете и не отвечаете. Хотел уже за ведьм... за госпожой Матильдой бежать. Она велела, если что не так, сразу к ней.
— Сколько я тебе говорил, чтобы не звал меня хозяином? — проворчал Робин.
— А я сколько отвечал, что привык и отвыкать не хочу? — Мач улыбнулся и протянул ему кубок. — Пейте вот.
Робин принюхался и уловил за травяным запахом знакомый терпкий оттенок.
— Нет уж, — он оттолкнул кубок и спустил ноги с кровати. — Больше никакого макового молока. Вина принеси. И вымыться хочу.
— Госпожа Матильда сказала, вам пока нельзя мочить рану.
Мач смотрел на Робина так, словно прикидывал, не влить ли снадобье силой. Робин в ответ уставился на него самым мрачным взглядом, на какой был способен.
— Могу помочь обтереться... — Мач поспешно отошел и поставил кубок на стол.
Робин предпочел бы справиться сам, но понимал, что пока не сможет, и кивнул.
— Помоги.
Смоченное в прохладной воде полотенце неплохо освежало, и вскоре он почувствовал себя если не лучше, то хотя бы чище.
— Может, выпьете лекарство? — робко спросил Мач, явно не надеясь на согласие.
— Я же сказал, больше никакого макового молока, — отрезал Робин. — Вина, — он вдруг почувствовал, что голоден. — И поесть чего-нибудь.
— Поесть — это я мигом! — Мач сразу повеселел. — Я до кухни и обратно, а вы ложитесь, госпожа Матильда сказала, вам лежать надо.
— Посижу лучше. Придвинь кресло к окну, а? И убери эту тряпку.
— Подушек тогда положу, вам спину беречь нужно, и так заново шить пришлось. Упали прямо в зале, — Мач ворчал, но кресло, куда сказано, переставил, отдернул занавеси. — Хорошо, сэр Гай подоспел, а то убились бы совсем, падали-то прямиком на каминную решетку.
— Сэр Гай? — Робин приподнял бровь. — Не «чертов Гисборн»?
— Ну... — Мач поежился. — От него у меня в кишках холодеет. Не знаю и знать не хочу, как умер Вейзи, слава Господу, я ничего не видел. Но раз Гисборн на вашей стороне, и вы ему доверяете, я тоже буду доверять, — Мач помолчал немного и добавил: — И он за вас беспокоится.
— Беспокоится?
Робин попытался вспомнить, приходил ли Гай, пока он валялся, одурманенный сонным снадобьем. Всплывали обрывки то ли видений, то ли смеси бреда и кошмаров. Он уцепился за столбик балдахина и, шатаясь, поднялся на ноги. Потянул с кровати простыню.
— Вы ж шесть дней пролежали, лихорадка вас чуть не спалила, — Мач подхватил Робина под локоть, накинул простыню ему на плечи и, поддерживая, довел его до окна. — Жаром от вас пыхало, как из печки. Сэр Гай, когда стражников не гонял и сэру Эдварду с бумагами не помогал, от вас не отходил. И обтирал, и повязки менял, кормил с ложки. Привел какого-то еврея, я уж думал, госпожа Матильда снова за поднос схватится или за что потяжелее... Садитесь-ка... Вот так, осторожненько, — он помог Робину устроиться в кресле, подсунул подушки. — Она ж его раз уже огрела, когда пригрозил, если вас не спасет, закопать ее живьем. Больше он с ней не ругался.
— Да уж, с Матильдой ругаться себе дороже, — Робин усмехнулся, представив, как знахарка охаживает Гая подносом. Значит, не померещилось. — Не отходил, значит?
— Не отходил. А нынче поутру, как вам полегчало, и горячка исчезла, так он и ушел. Но спрашивал про вас уже три раза.
Мач вдруг опустился на колено, схватил руку Робина и прижался к ней губами.
— Эй, Мач, ну что ты, — он мягко высвободил руку, потрепал друга по плечу. — Живой я. В Акре было куда хуже.
— Госпожа Матильда сказала, уже антонов огонь начинался, — Мач встал, глаза его блестели. — Вы себя не берегли, и где-то грязь попала, засела глубоко, сразу и не распознали. А еще в Ноттингем поехали, швы разошлись... И лихоманка в кровь пробралась.
— Обошлось же, — Робин слабо улыбнулся. — Все хорошо. Принесешь поесть?
— Я быстро, вы только не вставайте, хозяин.
Мач выбежал из спальни.
Робин откинул голову на подушку и устремил взгляд в окно. Уже стемнело. Зубцы башен и стен из серого камня четко вырисовывались на фоне черного неба. Гай шесть дней был рядом, а как ему стало лучше, ушел. И даже не заглянул, хоть и справлялся о нем. Робин вздохнул. Вроде, только у них что-то наладилось — и снова наперекосяк. Они отвыкли полагаться друг на друга, отвыкли слушать, оба слишком упрямы. Придется привыкать, что Гай уже не тот мальчишка, который баловал младшего товарища, уступал ему. Но сначала нужно поговорить, объясниться... опять. Робин надеялся, что это будет проще, чем в предыдущий раз.
Ветер донес запах сена, — видимо, привезли с полей лошадям, — навоза из конюшен, ночных цветов, хлеба, чего-то еще. Робин не отказался бы валяться сейчас на плаще под деревом в лесу, и чтобы рядом лежал Гай. Они грызли бы яблоки, — он честно отдал бы Гаю самые сладкие, — и разговаривали. Или молчали. Или целовались... и даже больше.
Вскоре вернулся Мач, принес крепкий бульон, немного мяса, теплую лепешку и вино. Придвинул табурет, составил все на него и уселся подле на другом табурете. Робин не спеша ел, наслаждаясь каждым глотком и куском, и слушал болтовню Мача. Новостей накопилось немало.
Сэр Эдвард отменил два налога. В Найтоне отстраивали седьмой дом и новый амбар. Оттуда и обратно каждый день ездил нарочный — привозил вести и узнавал о Робине. Джак и Мэриан медленно, но верно шли на поправку. Фридрих просил передать, что помолвка состоится, когда все будут на ногах. Несколько лордов уже прислали воинов, и теперь Гай гонял их вместе со стражниками. Один недовольный полез в драку, Гай отделал его до потери сознания и пригрозил утопить в нужнике. Другие недовольные сразу же забыли о недовольстве. Алан шнырял по замку, как хорь по курятнику: свел близкое знакомство с тремя служанками, сунул нос во все незапертые помещения и кое в какие запертые тоже. Был пойман Гаем при попытке подобрать отмычку к его сундуку, получил в ухо, поклялся больше так не делать, но ему никто не поверил.
В какой-то миг Робин понял, что теряет нить разговора и будто проваливается в мягкую перину. Глаза у него слипались, и он заснул с недоеденной лепешкой в руке, успев подумать, что ему все-таки подсунули какое-то снадобье.
***
За высоким стрельчатым окном, забранным ажурной решеткой — край темнеющего неба, на котором зажигаются первые звезды. К вечеру безжалостная жара спадает, и уже не норовит опалить горло при каждом вдохе. Соленый морской бриз колышет синий муслин над ложем, холодит покрытое испариной тело, но Робин все равно плавится — изнутри. Хозяин веселого дома, одного из лучших в Акре, с равной охотой берет звонкую монету у соплеменников и христиан. Крестоносцы здесь частые гости. У золота нет ни племени, ни веры, ни имени, к тому же ублажать победителей выгодно. Победят другие, он точно так же будет ублажать их.
Воздух пропитан ароматами цветов, дорогих благовоний и похоти. По венам Робина густым жидким огнем медленно течет смешанный с медом пряный киф, под веками вспыхивают и гаснут маленькие солнца. У него стоит так, что член прижимается к животу, а ведь он излился уже трижды. Три рабыни — смуглые, по-змеиному гибкие, с гладкой атласной кожей — ненасытны в любви, как суккубы. Одна перекидывает ногу через бедра Робина и опускается на его вздыбленную плоть. Он накрывает ладонями высокие чаши грудей, сжимает обведенные красным соски. Девушка томно вздыхает и слегка покачивается на нем, будто в танце, истекающее соками лоно сокращается тугими волнами. Робин притягивает к себе вторую сарацинку, проводит пальцами ей между ног, погружается двумя в жаркую влажность. Третья придвигается к изголовью, встает над Робином, и он чувствует терпкий запах ее возбуждения. Он проводит языком по нежным складкам, лижет небольшой бугорок, сосет его, и вскоре девушка гортанно вскрикивает в экстазе.
Они ласкают его и друг дружку. Робин изнемогает под их руками и губами, под скользящими по коже длинными волосами. Кажется, еще немного — и сердце разорвется, не выдержав бесконечного наслаждения, но желание все не ослабевает. Ему подносят чашу с охлажденным шербетом, он пьет, часть выплескивается на грудь, и девушки со смехом вылизывают его. Одна набирает шербета в рот, обхватывает губами вновь налившийся член Робина и берет сразу на всю длину, до горла. Тонкие пальцы, смоченные ароматным маслом, пробираются ему между ягодиц, гладят там, проникают внутрь. Сочетание прохлады, обволакивающего жара и ласкающих изнутри пальцев прошивает удовольствием от макушки до пяток. Робин стонет, потолок и стены колышутся, он плывет в огненном мареве, опускает руку на голову девушки...
...И чувствует под ладонью не струящийся шелк, а спутанную густую шевелюру с застрявшими в ней листьями и хвоей. Он смотрит вниз и вместо изящной сарацинки видит Гая. Вокруг шумит лес, в просветах между кронами ветер гонит по небу клочья облаков. В поясницу впиваются шишки, пахнет не благовониями, а сырой землей и прелью. Гай ласкает его, глубоко забирая член в рот, и не отводит потемневшего взгляда. Робин задыхается, вскрикивает...
...И мир осыпается черно-белыми осколками. Он падает в пропасть, но откуда-то знает, что разбиться ему не дадут...
***
Очередное пробуждение оказалось не таким отвратным, как другие, и спину жгло меньше. Зато возникло новое неудобство: в паху все налилось горячей тяжестью.
— Хозяин!
Раздались торопливые шаги, остановившиеся у кровати.
— Что ты подлил в еду? — спросил Робин, не открывая глаз.
Он злился. Мач, конечно, хотел как лучше, но при этом отлично знал, что Робин не терпит действий украдкой.
— Я... Что дала госпожа Матильда, — голос Мача прозвучал виновато. — Но не маковое молоко, клянусь! Она сказала, вам нужно много спать, чтобы тело набиралось сил. И Эфраим тоже так сказал... Это еврей, которого сэр Гай привел. Они с госпожой Матильдой спелись... то есть поладили. Два лекаря, сами понимаете. Эфраим принес какие-то...
Мач вдруг осекся на полуслове. Робин все же открыл глаза, и сердце перекувырнулось в груди — на пороге стоял Гай, как всегда, в черном. Мрачный, осунувшийся, вокруг глаз залегли тени, правая ладонь перевязана. Он кивнул Мачу на дверь, и того как ветром сдуло.
Гай закрыл тяжелую створку и прошел в спальню. Остановился около кровати, скрестив руки на груди. Взгляд был непроницаемым, словно там тоже захлопнули дверь, выточенную из куска синего льда. «Как будто защищается, — подумал Робин. — От меня?»
— Ваш балбе... Мач сказал, вам лучше, граф.
Опять «вы» и «граф»! И тон как на придворном обеде — светски-любезный. Таким тоном равно обсуждают последний турнир и предлагают отведать вина с ядом.
— Лучше, — столь же любезно ответил Робин, садясь. Ему даже удалось не поморщиться. — Благодарю, что спросили, сэр Гай.
В синих глазах что-то дрогнуло, но тут же они вновь стали непроницаемыми и холодными.
— Если вам что-то нужно, только скажите. Может, другие покои?
Гай прошелся по комнате. Занавеси были отдернуты, и закатные лучи отбрасывали на его бледное лицо красноватые блики. Робин вспомнил Найтон-холл... и усилием воли отогнал возникшую перед глазами картину.
— В южной башне больше солнца, и там спальни, предназначенные для королевской семьи.
Робин окончательно вскипел. Гай хочет убрать его подальше от себя? Пусть он и говорил, что раньше не злился и ушел не потому, что хотел наказать — но сейчас-то злится. И ведет себя так, точно они чужие. Зачем тогда возился с ним?
— Возможно, в южной башне и правда будет лучше.
Гай медленно кивнул.
— С утра распоряжусь, чтобы все подготовили.
— Как только Матильда разрешит, я уеду в Локсли, — добавил Робин, с трудом сохраняя внешнее спокойствие. — Не хочу долго обременять своим присутствием.
Гай втянул воздух сквозь зубы.
— Вы... не обременяете. Сэр Эдвард пока остается в замке, он всегда вам рад и...
— Я говорил о вас, сэр Гай, — перебил его Робин. — Мне кажется, мое присутствие в тягость именно вам.
— Нет, я... Не в тягость, — Гай покачал головой, избегая взгляда Робина. — Просто... слишком много дел. Я зайду завтра.
Он направился к двери.
— Опять сбегаешь, да? — процедил Робин ему в спину. — Бросаешь справляться одного.
Гай вздрогнул и замер.
— Я не сбегаю. Ты заставил совет слушать тебя. Заставил даже этих трусливых крыс, Бервика и Хазелвуда, прислать в замок воинов. Я вбиваю в головы своим людям, что если меня не будет, то они подчиняются сэру Эдварду и тебе. И если появится принц Джон с отрядом, мы сможем ему ответить. Ноттингем — королевский замок, он принадлежит Ричарду и Алиеноре, принц Джон даже на правах регента не вправе требовать его передачи. А нападение будет означать открытое выступление против короля, ты сам знаешь. И тогда мы будем защищаться.
— Я знаю, что ты верен королю, что будешь защищать Ноттингем и не принесешь мою голову на блюде принцу Джону. Но я говорил не об этом! — Робин в сердцах стукнул кулаком по кровати. — Я говорил, что ты бросаешь меня! В третий раз!
Гай развернулся, шагнул было к нему, но остановился, мотнул головой.
— Робин, все не так...
— А как? Я не знаю, о чем ты думаешь, а то, что вижу, выглядит именно так! — последние слова Робин проорал, и зря. В спине резануло, дыхание сбилось, а на глазах от боли выступили слезы.
Гай вмиг оказался рядом, от недавнего холода во взгляде и следа не осталось, теперь там читалась тревога.
— Не кричи. Позвать ведьм... Матильду?
— Буду кричать, — просипел Робин, стараясь не дышать глубоко. — Потому что иначе ты меня не слышишь.
— Ты меня тоже долго не слышал.
— Ах, так это месть? За то, что я не хотел с тобой разговаривать?
— Никакой мести, — Гай сел на край кровати. — Просто...
— Просто ты делаешь так, как правильно, — яда в голосе Робина хватило бы на десять человек. — Не спросив, а надо ли мне твое «правильно».
— Робин, давай я позову Матильду.
Гай начал вставать, и Робин поймал его за запястье, жалея, что не может ни встряхнуть хорошенько, ни врезать.
— Нечего прикрываться Матильдой. Я не хочу, чтобы ты решал за меня, как лучше. Я хочу, чтобы ты говорил мне, что за чертово дерьмо творится в твоей чертовой голове! Да ты своему... сатане больше рассказываешь!
Робин стиснул его руку изо всех имеющихся сил. Гай дернулся и скрипнул зубами, на лбу выступила испарина.
— В чем дело?
Робин быстро выпустил его, и Гай прижал ладонь к груди — правую, перевязанную.
— Ерунда, — он криво улыбнулся. — Порезался на днях.
У Робина промелькнуло смутное воспоминание, и он велел:
— Покажи.
— Ну что ты, порезов не видел?
— Покажи, — с нажимом повторил Робин.
Гай вздохнул и размотал льняной бинт, уходивший под рукав. Робин охнул и выругался. Ребро ладони и часть запястья выглядели так, словно их рвал клыками... или грыз бешеный зверь. Самые глубокие раны были зашиты, и багровый отек уже явно спадал, но действовать этой рукой Гай сможет не раньше, чем через месяц. Раскаленный клинок под лопаткой... Привкус железа и соли во рту...
— Прости, — глухо произнес Робин. — Я не хотел.
— Нечего прощать. У тебя была горячка, ты ничего не соображал, — Гай здоровой рукой взъерошил ему волосы. — Матильда сказала, что заживает быстро, с ее бальзамами и покойник бегать начнет. А левой я владею так же хорошо, как и правой, обхожусь. И Альгер меня всегда прикроет.
— Давай я... перевяжу.
Робин бережно наложил повязку обратно, но выпускать руку Гая не спешил, гладил пальцами там, где не было укусов.
— Что ты опять себе придумал? — спросил он наконец.
— Ничего я...
— Говори.
Гай прикрыл глаза.
— После того, что было в Найтоне... после смерти Вейзи... лучше мне держаться от тебя подальше. В Локсли мы поспорили, и я разозлился...
— Гай...
— Не на тебя. То есть на тебя, но не так. Мы с Альгером больше часа друг из друга пыль выколачивали, чтобы я успокоился. Я боюсь тебя потерять. И боюсь, что снова могу убить... И тогда многие увидят. А я не хочу, чтобы на тебя пало подозрение, что ты покрываешь одержимого убийцу. Поэтому решил, что лучше держаться в стороне.
Робин с радостью врезал бы ему в челюсть, но от слабости кружилась голова. Он откинулся на подушки, потянул Гая за собой, и тот подчинился, улегся рядом.
— Я не жена цезаря, и подозрения меня не пугают, — Робин пристроился щекой на его плече. — А что касается Вейзи... Он почему-то решил, что Мэриан — Ночной Дозорный, напал на ее манор, ты пытался убедить его не делать глупостей, он замахнулся на тебя мечом, и твой сатанинский зверь его затоптал. Это засвидетельствуют двадцать твоих людей, верный короне граф Фридрих, полторы дюжины керлов. Как и то, что когда Мэриан была в доме, Ночной Дозорный находился снаружи. Никто не обвинит тебя в смерти Вейзи.
— А ты? — Гай скользнул пальцами ему по шее, обвел ухо.
Робина бросило в жар, тут же вспомнился овраг и сон. Если бы не чертова рана!..
— А я... как-нибудь расскажу тебе про убийство почти трех тысяч пленных. Только не сейчас, ладно?
— Ладно, — Гай не прекращал гладить его шею, и Робин не выдержал, повернул голову.
Рот сразу накрыли горячие губы. Гай целовал его не спеша, совсем не так, как в лесу, а словно пробовал на вкус редкое лакомство. Ласкал языком язык, легонько прихватывал зубами нижнюю губу. Задыхаясь, Робин откинул голову обратно ему на плечо.
— На большее меня не хватит, — пробормотал он. Боль в спине сбивала возбуждение, но не до конца. — И что мне прикажешь делать со стояком?
— Матильда сказала, пока не снимет швы, тебе даже дрочить нельзя, — Гай гнусно ухмыльнулся. — А мне можно, левой. И вот это уже месть. За Ноттингем и совет.
— Я тебя убью, — мрачно посулил Робин. — Три раза. Но если останешься со мной, то два. А если с утра у меня снова будет стояк...
— Матильда запретила, — Гай ухмыльнулся еще гнуснее.
— Ну, ты же умеешь запирать дверь?
— А ты попросишь прощения?
— Если не скажешь Матильде.
— Здесь слишком много тяжелых предметов, так что не скажу. Спи, я останусь.
Робин тихо рассмеялся и закрыл глаза. Больше никакого сонного снадобья. Ведь одно у него уже есть.
_______________________________
1. через треть свечи
Свеча — единица измерения времени, считалась по длительности сгорания. По всей длине свечи наносились отметки (шкалу времени), каждый интервал соответствовал, как правило, одному часу. Такие свечи делали в среднем длиной около метра. Продолжительность ночи измеряли количеством сгоревших свечей, обычно их уходило три летом и осенью, зимой больше. На вопрос — «Который час?» привычным был ответ — «Одна (две, три и так далее) свечи». В богатых домах был еще один вариант свечных часов. По бокам свечи прикреплялись металлические штырьки, по мере прогорания они падали на металлический поднос, звоном извещая об определенном промежутке времени. Приставленный к часам слуга докладывал хозяевам, который час.