Думаете, конец света выглядит, как разрушенные здания, ядерные взрывы и голод?
Думаете, что Апокалипсис – это крики, стоны и молитвы?
Думаете, утопия – райский сад на Земле?
Ни черта вы не знаете.
Видели когда-нибудь глубоко задумавшегося человека? Такого, знаете, с отрешенным лицом, пустыми глазами вглядывающегося в какую-то точку, где ничего нет?
В такой момент можно подумать, что человек психически нездоров, если бормочет что-то себе под нос и смотрит мимо собеседника и как будто вглубь себя.
А видели оцепенение? Представляете себе состояние, когда человек смотрит перед собой, не шевелится и кажется, что ничего перед собой не видит?
Видели?
Вот теперь вы можете себе представить день, когда люди стали опустошаться изнутри, выгорать, становиться бесчувственными, бездушными и – господи, прости, - не людьми, а роботами.
Трудно сказать, что вообще случилось, откуда объявилась эта напасть, где, в какой стране первой случилась вспышка обездушивания, как говорили люди, вот только одно дело смотреть по телевизору, как один хладнокровно расстреливает другого, как мать бросает детей на улице прямо у дороги, и совсем другое – когда это происходит рядом, буквально под боком.
Каждый же думает, что новостийщики все выдумывают, приукрашают факты, что это все ерунда, что так не бывает, потому что так не может быть, но когда случается, когда происходит под носом, становится страшно.
В тот день мне позвонили из полиции и попросили прийти в участок.
Знаете, не самое приятное время и место – услышать в трубке голос полицейского, сухо обрисовывающего факты. Я так испугалась, что с моими родными что-то произошло, что бросила дела и примчалась в полицию, ожидая увидеть что угодно, только не подругу – совершенно спокойную, живую, здоровую и о чем-то беседующую с копом в закрытой комнате за тонированным стеклом.
- Что случилось? – я с трудом сглотнула вставший в горле ком.
- Это Ваша подруга? – уточнил полицейский. – Ваш номер телефона шел первым, больше никого вызвать не удалось.
- Да что случилось? – чуть не закричала я.
- Вашу подругу обнаружили три часа назад в доме ее матери, стоявшей над трупом.
- Чьим?
- Ее матери.
Я похолодела.
Я прекрасно знала обеих – у них были такие отношения, что любая мать и дочь позавидуют. С чего вдруг Лана решила убить свою мать?
- Убийство? – почти шепотом выдохнула я.
- Не все так просто, мэм, - покачал головой полисмен. – Видимых травм на теле погибшей нет, вероятно, сердечный приступ, но мисс Смит не позвонила в службу спасения, не оказала никакой помощи умиравшей матери. Она просто стояла и смотрела.
И вот тут, наверное, мы оба – он и я – вспомнили те кошмарные сюжеты, когда показывали ДТП, истекающего кровью человека, и второго, который стоял и смотрел на мучения первого с пустым равнодушным лицом. Тогда я думала, что это, должно быть, какие-то психопаты, какие-то садисты, ведь нельзя же вот так смотреть на агонию, но потом поняла, что люди не просто смотрели и, может, наслаждались, они действительно смотрели безо всяких эмоций, не испытывая ничего – ни желания помочь, ни желания добить, не испытывая ни отвращения, ни страха, ни удовольствия, и лишь когда жертва умирала или ее забирали подоспевшие врачи, такой человек как будто приходил в себя, лениво моргал, но не впадал в истерику, не начинал кричать, а разворачивался, отходил на пару шагов, садился прямо на землю и как будто чего-то ждал. Может, того, чтобы его арестовали, может, как робот, команды хоть что-то сделать, но он мог говорить, мог рассказать, что случилось, мог даже взять на себя вину за произошедшее, но вот только его голос – равнодушный, как будто человек смотрел невыносимо скучный спектакль или забег улиток, отрешенный, какой-то сонный… как у наркоманов, с которыми я имела дело.
- Я могу с ней поговорить? – попросила я.
- После допроса, - разрешил полицейский. – Что вы можете сказать о погибшей, о мисс Смит и об отношениях в их семье?
- Они любили друг друга, - взволнованно начала я. – Понимаете, у них не было друг от друга секретов. Черт, да кто угодно скажет, что таких отношений один на миллион! Миссис Смит обожала свою дочь, а Лана гордилась своей матерью, всегда говорила, что мать – ее лучшая подруга, что у них нет секретов, что у них… Я не верю, что Лана могла смотреть, как ее мать умирала, - я закрыла рот ладонями и зажмурилась.
Как такое могло быть? Это же дикость какая-то! Да кто угодно мог бы, у всех есть скелеты в шкафах и ссоры, но Лана и Сэм… Господи, да я завидовала, что у Ланы была такая мать!
- Хорошо, - покивал полицейский, нахмурившись. – Мы учтем эти характеристики. Подождите в коридоре, вас позовут.
Вы видели когда-нибудь человека, только что вставшего с постели? Конечно, видели. Встрепанный вид, зевота, сонный взгляд – до первой кружки кофе как человек соня бесполезен и сообразить, сколько стоит латте в Старбаксе такой не сможет.
Лана выглядела причесанной, при макияже, в деловой одежде – она же работает секретарем – и с идеальным маникюром, но вот ее взгляд был именно таким, как бывает у человека, который не проснулся до конца.
- Лана, - позвала я ее, осторожно присев на край стула, как будто боясь, что она могла бы внезапно прийти в себя и наброситься на меня. – Лана, что случилось?
- У меня умерла мать, Сэнди, - спокойно произнесла она, глядя на меня. – Сердце, ты же знаешь.
- А почему ты не позвонила врачам?
Я бы хотела, чтобы она перестала играть в Снежную королеву, чтобы начала хотя бы плакать, чтобы… не знаю… пожала плечами, только не смотрела бы так равнодушно и как будто даже не видя меня.
- Зачем? – она лениво моргнула. – Она все равно бы умерла.
- Мне сказали, что таблетки были в ее сумочке, - снова начала я. – Лана, ее сумочка была у твоих ног. Ты же могла бы спасти ее!
Мне хотелось закричать, потрясти ее, чтобы привести в чувство, но я снова столкнулась с полным равнодушием.
- Зачем? – снова спросила она.
- Хочешь сказать, тебе наплевать на мать? На родную мать, которую ты любила? – не выдержала я, вскочив со стула. – Ты же всегда хвалилась тем, что у вас такие теплые отношения! Ты же… Она любила тебя больше жизни! – выкрикнула я.
Лана, подняв голову, все так же равнодушно изучала меня.
- Мне не наплевать, - ответила она. – Это так странно, - задумчиво протянула она. – Мне не жаль ее, мне не больно оттого, что она умерла, я как будто знаю, что это неправильно, что мне нужно плакать, сожалеть, но я ничего не чувствую. Мне не больно, у меня нет горя, нет опустошенности.
- Но это неправильно! – воскликнула я. – Ты же понимаешь, что так не должно быть? Да что с тобой?
- Почему неправильно? – она все-таки чуть дернула плечом. – Что со мной не так? Почему ты кричишь?
Больше я не выдержала и выбежала из комнаты допроса в слезах.
А я ведь всерьез думала, что это какая-то болезнь, что, возможно, на нас испытывают какое-то биооружие, что правительство плетет какой-то заговор, что это временное помешательство. Ну, не может же человек стоять и смотреть, как умирает другой человек, не может не тушить пожар, не может не выжать тормоз, увидев перед собой кролика или ребенка, но люди как будто сходили с ума. Это было дико, жутко, страшно, потому что новости теперь начали передавать сводки не только из других городов, но и из нашего города.
Понимаете, было бы, наверное, как-то проще знать, что болезнь из Австралии можно как-то остановить, что можно просто прекратить принимать и отправлять туда самолеты и корабли, что можно прекратить общение с Россией, если бы беда случилась у них, что можно было бы отделить Мексику от Америки, перекрыть все границы, как-то оцепить их, чтобы зараза не распространялась дальше, но никто даже не знал, что происходит. Не было никаких симптомов перед тем, как люди становились пустыми и равнодушными, никто не кричал, не потел, не было повышения температуры тела, из глаз или носа не шла кровь. Это было внезапно – раз, и человек, еще час назад болтавший по телефону, смеявшийся или плачущий, становился равнодушным ко всему, ронял телефон на асфальт или на пол, выпускал руку ребенка на дороге, не снижал скорости, подъезжая к автозаправке или супермаркету. У людей вдруг отказал инстинкт самосохранения, взаимопомощи, разом отключились вообще все эмоции.
Можно было гадать, сколько угодно – кто в группе риска, каков возраст заболевших, откуда вообще все это взялось, но картина никак не складывалась. Среди бездушных были и подростки, и домохозяйки, и офисные работники, и официантки в придорожных закусочных, дети, школьники, женщины, мужчины, хиппи, байкеры, банкиры, уличные попрошайки – это было похоже на какие-то вспышки: сейчас здесь, через минуту на другом конце света.
Паника? О, да! Если в мире происходит что-то опасное, страшное, у людей всегда начинается паника, люди в страхе бегут в магазины и закупаются водой и едой, люди запираются дома, достают оружие, другие грабят магазины техники, как будто техника кому-то будет нужна, если всем скоро будет на все наплевать, бьют витрины, кричат…
Паника была повсюду, ЦКЗ ничего толкового не говорил, полиция вооружалась по полной программе, делались самые безумные предположения – от утечки вируса из какой-нибудь лаборатории подземной базы до нашествия инопланетян, главы государств пытались успокоить народ.
Но все было напрасно. Все было тщетно.
С момента первого случая, показанного по телевизору, прошло около месяца. Удалось даже восстановить нулевую точку. Самое странное, это случилось в Нью-Йорке, когда не один, а сразу несколько водителей такси устроили пробку на дороге, просто не поехав на зеленый свет и глядя перед собой пустыми глазами. Тогда это кончилось крупной разборкой озлобленных водителей других машин с этими таксистами, но потом, в тот же день часом позже в Торонто, Токио и Сиднее разом сотни людей просто перестали делать свои дела, как будто вдруг внезапно передумали их делать или постигли какой-то свой дзен, решив, что суетное для духовного не важно.
Тогда никто не верил ни в какую эпидемию, все думали, что это флешмоб, розыгрыш, чья-то дурацкая шутка, пока не пришло сообщение из Лас-Вегаса о том, что охранник расстрелял посетителей казино и сам был застрелен. Никогда не забуду его лицо, показанное крупным планом – совершенно пустое, равнодушное, сонное, как будто ему не просто было наплевать, но и было даже скучно.
И вот потом зараза расползлась, как чума по Европе.
Знаете, я не буду описывать подробности месяца настоящего кошмара. Вы наверняка видели не один фильм по кабельному, где на Землю падают метеоры, где прилетают пришельцы или находится какой-нибудь вирус – у нас все было точно так же.
Но паника… знаете, это было даже странно – видеть, как человек бьет витрину, вытаскивает телевизор, а через миг бросает его на землю и смотрит на него таким равнодушным взглядом, как будто пытается понять, что это, для чего и зачем это было нужно минутой ранее.
Это, этот вирус равнодушия, пустоты, наплевательского отношения ко всему, поражало везде и всех. Никто не знал, кто будет следующим.
Знаете, что произошло потом? Оставшиеся устали бояться, поняв, что они тоже станут пустыми и ко всему равнодушными. Кто-то кончал жизнь самоубийством, кто-то молился, обнимал детей, родных, близких, плакал, прося бога миловать их, а кто-то просто тихо ждал своей очереди.
Если мир и сошел с ума, то не весь, а только в той его части, кто как раз и не хотел бы сойти с ума, потому что сошедшим было наплевать на все, вся и всех.
Знаете, как бы закончил рассказ писатель-фантаст?
Как-нибудь на дрожащей ноте полной безысходности, мол, последние люди чудом уцелели в горах, продолжали бороться каждый день в умирающем мире, бла-бла-бла, но на деле оказалось все не так.
Было опасение, что бездушные равнодушные оболочки просто перестанут есть, пить, спать, умрут от голода и жажды, но мир, как бы странно и страшно это ни звучало, начал как будто расцветать.
Понимаете, действительно, становиться чище и светлее.
Эти равнодушные люди вдруг принялись вычищать бардак, устроенный обезумевшими от страха эмоциональными людьми, стали вывозить мусор, битое стекло, восстанавливать дома, снова сажать деревья, как будто весь мир охватила лихорадка альтруизма, пацифизма и помощи ближнему. Люди ели на автомате, пили, испражнялись, людям перестали быть нужными компьютеры и мобильные телефоны, люди даже не общались, как будто не видели в этом смысла, но все занялись какой-то как будто генеральной приборкой, не обращая внимания на тех, кто еще, как я уже предполагала, сражался с непонятным вирусом, кто сидел дома взаперти и держал палец на курке пистолета. Никто не занимался сексом, в роддомах плакали от голода и умирали родившиеся младенцы, брошенные матерями и врачами, не проводились операции пострадавшим, никто не ухаживал за лежачими больными. Все занимались наведением порядка.
Не хочу думать о том, что я по какой-то причине оказалась в числе последних «чистых», но я тоже поняла и смирилась с тем, что рано или поздно и я присоединюсь к остальным равнодушным, так что мне просто не было смысла сидеть дома и бояться.
Я тоже вышла на улицы, тоже присоединилась к добровольным дворникам, но я думала о том, чего ради люди вообще это делают, для чего, если им все равно? Кто мог сделать такое с человеческой расой? Сделали ли они нас своими рабами или же просто попытались наставить нас на путь истинный, кончится ли действие этого вируса или мы так и останемся такими?
Я даже не знала, есть ли еще такие, как я, «чистые».
Одно я теперь знаю точно – прибрав свои дома, улицы города, страны и весь мир, люди просто остановились и уставились перед собой, то ли ожидая чего-то еще, то ли закончив какую-то программу.
Жаль, я не узнаю, что вообще произошло, был ли это эксперимент, ждать ли пришельцев и порабощения, что было бы потом, хотя…
Мне уже все равно, что будет потом.
Вот теперь мне уже все равно.
