Lavender’s blue, dilly dilly, lavender’s green,
When I am king, dilly, dilly, you shall be queen.
Who told you so, dilly, dilly, who told you so?
’Twas my own heart, dilly, dilly, that told me so.
(Лавандово-синий, дилли, дилли, лавандово-зелёный...
Когда я стану королём, дилли, дилли, ты будешь моей королевой.
Кто сказал тебе это, дилли, дилли, кто это тебе сказал?
Моё сердце, дилли, дилли, сказало мне так...)
английская народная песенка
1
Джинни пять лет. Она шлёпает босыми пятками по свежевымытому полу, пускает по дому солнечных зайчиков, рисует мелками на кухонной стене. Джинни любит шоколадные кексы и сливочное мороженое. В кармашке её любимого синего платья лежит спичечный коробок с большим и страшным жуком. Жук скребётся лапками о картонные стенки, и Джинни от этого боязно и весело одновременно.
Если тётушка Мюриэль, приехавшая в гости на Рождество, успевает поймать Джинни за подбородок своими узловатыми цепкими пальцами и спросить: «Малышка, кого ты больше любишь, папу или маму?», Джинни склоняет голову набок и, смешно картавя, отвечает: «Сталшего блата». Если Джордж или Фред, устав от отсутствия новых объектов для розыгрышей, начинают дразнить сестру, Джинни не бежит, причитая к матери, не ищет спасения на коленях постоянно отсутствующего дома отца. Вместо этого она смотрит на обидчиков огромными карими глазищами, полными слёз, и дрожащим голоском обещает «всё ласказать Чалли». Если Перси, замученный криками малышни, может дать подзатыльник Рону, то Джинни он боится тронуть даже пальцем, потому что «Чалли не лазлешает маленьких обизать».
Джинни — Чарлина любимица, это известно каждому члену семьи Уизли. Он всегда находит время посидеть с ней перед сном, рассказать сказку или спеть ломающимся мальчишеским голосом колыбельную. Насмешки братьев Чарли воспринимает с полнейшим равнодушием.
Lavender’s blue, dilly dilly, lavender’s green,
When I am king, dilly, dilly, you shall be queen.
Джинни никто не называет королевой. У королев не бывает пухлых мордашек, испачканных одновременно шоколадом и акварелью, в карманах их пышных платьев не лежат шишки и цветные камушки, и у них нет большого чёрного жука в спичечном коробке. И ещё у них не может быть такого замечательного брата как Чарли.
Who told you so, dilly, dilly, who told you so?
’Twas my own heart, dilly, dilly, that told me so, —
поёт он.
— Хочешь, я покажу, как сильно тебя люблю, — сонная Джинни обхватывает его за шею маленькими ручонками и крепко сжимает.
— Пусти, задушишь.
— Сильно?
— Ага. Ты самая сильная на свете, спи, — Чарли осторожно высвобождается из объятий.
— А ты со мной?
— С тобой. Засыпай.
Джинни утыкается носом ему в подмышку.
— Мы сейчас как папа с мамой, они тоже вместе спят, — бормочет она. — А когда я стану большой, то ложу от тебя лебёночка.
***
Через неделю после того, как Молли узнаёт от дочки об этом случае, она улучает минутку, чтобы поговорить с сыном.
— Чарли, тебе уже четырнадцать, — говорит она. — И эти твои игры с Джинни меня пугают. Знаешь, она рассказала мне, что когда вы с ней поженитесь, у вас будет двое детей. Ты понимаешь, о чём я?
— Мама, — обычно невозмутимый Чарли покрывается румянцем. — Мама, как ты можешь?
— Поговори с отцом, он скажет тебе то же самое. Юноше и маленькой девочке неприлично спать в одной кровати. Тётя Мюриэль рассказывает такие ужасы.
— Но Джинни — моя сестра, и она очень боится темноты, и...
— Когда ты уезжаешь в Хогвартс, Джинни прекрасно обходится без тебя. Не стоит её баловать, Чарли.
***
— Ты меня лазлюбил?
— Нет.
— Тогда почему мне нельзя с тобой спать?
— Потому что у каждого должна быть своя комната. Хочешь, я посижу с тобой рядом, пока ты уснёшь?
— Нет, это не по-настоящему.
— Джи, успокойся, ты бы всё равно не смогла бы выйти за меня замуж... Братьям нельзя жениться на сёстрах.
— Даже если очень захотеть?
— Даже если... — Чарли целует Джинни в лоб. — Спокойной ночи.
2
Джинни давно уже не пять лет. Она теперь носит зелёное (под цвет волос) и красное с золотом. Все знают, что она влюблена в Гарри Поттера.
Когда на первом курсе ей в руки случайно попадает старинная тетрадь с пожелтевшими от времени страницами, первое, что Джинни торопливо пишет в ней, это: «Когда мой брат прилетит на драконе...». Бумага торопливо впитывает чернила и не торопится отвечать. Потом на странице всплывает надпись: «Меня зовут Том. Хочешь поговорить со мной об этом?»
И даже спустя многие годы Джинни-жена не сможет ответить на вопрос мужа, чем привлёк её тогда хоркрукс Тома Риддла, как заставил говорить с ним?
***
После смерти Фреда им редко удаётся встретиться просто так — семьёй. По правде говоря, всей семье Джинни до сих пор предпочитает только одного брата — Чарли. Ему она пишет длинные мысленные письма, и ждёт, ждёт, ждёт.
— Когда мой брат прилетит на драконе, — шепчет Джинни, упрямо взлетая над квиддичным полем.
После вторых родов она располнела, и роль ловца даётся ей всё труднее. Злые языки пророчат жене Поттера тёплое местечко спортивного обозревателя в известной газете. Юные, подтянутые девицы, претендующие на её место (лучшие из лучших, Мерлин их задери!), вовсю сплетничают о старой жирной кобыле, которая портит игру. Фанатки возмущённо потрясают колдографиями с изображением Молли Уизли: мол, яблочко от яблони недалеко укатилось, пора кому-то менять метлу на половник. Но Джинни держится. Пока.
— Когда мой брат прилетит на драконе, — беззвучно плачет она ночами в лучшей палате Мунго.
Потому как — не выдержала, ушла в косой штопор, на всей скорости врезалась в поле. Переломы срастаются быстро, и шрам на лице почти незаметен, но путь обратно в команду закрыт. Новый ловец «Холлихедских Гарпий» сверкает белозубым оскалом. Ей всего девятнадцать лет — порывистых, страстных, яростных лет, а Джинни в двадцать пять чувствует себя глубокой старухой.
— Когда мой брат прилетит на драконе, — отвечает она мысленно на утешения мужа.
Любимого, на минуточку, мужа — ведь от детской влюблённости в брата ничего не осталось. Но образ Чарли настолько прочно сросся с её внутренним «Я», что Джинни уже не может отделить одно от другого. Хотя она скорее отрежет себе язык, чем вслух признается в таком ребячестве.
Проходит несколько недель, пролетает месяц. Джинни ухаживает за особняком, возится в саду, строит в две шеренги Кикимера и новенького домового эльфа.
В доме теперь по вечерам пахнет свежей сдобой. Джинни меняет подростковые джинсы на женственные платья и по вечерам лакомится слоёными булочками с корицей. Она заведует обширной перепиской Гарри, вычитывает черновики его научной работы, намекает, что пора бы уже взяться за мемуары. Она гуляет с сыновьями в городском парке, а на ежемесячных посиделках Золотого трио вяжет длинные полосатые шарфы.
Гермиона считает, что Джинни неплохо справляется.
Рон — что сестра всё больше становится похожей на мать, только в другом, более счастливом и обеспеченном варианте.
И только Гарри видит, как потускнели глаза его любимой (вопреки всем сплетням!) жены. И однажды он посылает телеграмму с одним-единственным словом. Обычную магловскую телеграмму — ведь есть места, куда не может долететь даже самая быстрая сова.
Нет, в саду на Гриммо, 12 никогда не приземлялся золотисто-зелёный дракон. Не изгибал гордую шею, не складывал перепончатые крылья, не косился лиловым глазом на остолбеневшего («хто ж енту скотину знаеть, чего у ей на уме?») Кикимера. Не соскальзывал с драконьей спины широкоплечий рыжий мужчина, не бежала к нему вприпрыжку разом помолодевшая Джинни.
Всё случилось не так.
Однажды светлым июльским вечером просто приехал Чарли.
***
— Ты всё больше становишься похожим на папу.
Они устроились на диване — брат и сестра. Голова Чарли покоится на коленях Джинни, и Джинни задумчиво гладит его по волосам.
— Намекаешь, что скоро я совсем облысею?
— Вздор, ты будешь самым прекрасным седовласым и седобородым старцем, каких я только знаю.
— А вот ты похожа на маму...
— Такая же толстая?
— Глупенькая, на — молодую маму. Ты забываешь, что я знаком с нею на много лет дольше тебя.
Джинни улыбается и легонько прижимает указательным пальцем кончик носа Чарли: не зазнавайся, мол, дорогой братец. Чарли смотрит на неё снизу вверх.
— Ей было тяжело, Джи, поверь мне. Вот так сразу бросить всё: возможную головокружительную карьеру, богатый ухоженный дом. Она ведь у нас очень гордая, помнишь? Ни кната ни у кого не взяла.
— Она так любила папу? — у Джинни комок подступает горлу.
— Почему — любила? До сих пор любит, — Чарли приподымается на локте, уставившись взглядом в угол гостиной. — Когда я был маленьким, мама ещё пыталась бороться с бытом. У неё Перси в животе ворочался, мы с Биллом дрались постоянно, папа на работе пропадал, а она, сцепив зубы, корпела по ночам над фолиантами... хотела всем доказать, что сможет совместить работу и семью. Понятно теперь, откуда у Перси такое честолюбие?
— Ошиблась? Мама — ошиблась?
Чарли молчит.
— Она была несчастна с нами и папой, да? Всю жизнь — пелёнки, горшки, пригоревшая манная каша.
— Дура ты, Джи, — Чарли резко поднимается на ноги. — Как есть — великовозрастная дура.
Ему сложно говорить, он задыхается, хватает воздух в конце каждой фразы, но слова уже хлынули потоком — не остановить.
— Знаешь, как нам с Биллом не хватало мамы? Нормальной выспавшейся весёлой мамы, которая поёт по вечерам колыбельные, а утром целует нас в перепачканные завтраком щёки? Биллу было четыре года, мне — два. Мы ничего толком не соображали, кроме самого главного: для мамы мы — обуза. Она ведь хотела стать аврором, не больше и не меньше... Она могла им стать — достаточно было попросить нашего деда, ведь у того полно было связей... Но мама хотела сама, собиралась пересдать экзамены...
Джинни смотрит на Чарли, не замечая слёз, катящихся по щекам.
— А потом?
— Потом? Родился Перси. И стало ещё хуже. Кто-то из дядей заплатил соседке-сквибу, чтобы она сидела с нами. Мама появлялась поздно вечером и уходила рано утром. Мы с Биллом спали под дверью родительской спальни, чтобы подкараулить её и никуда не отпустить. Один раз — вцепились в ноги и рыдали в голос. Смешно теперь вспоминать.
— Почему... почему я об этом никогда не слышала? — Джинни судорожно закрывает руками лицо.
— Маме стыдно такое вспоминать. Она до сих пор казнит себя за гибель Фреда, считает, что это её желание так страшно сбылось спустя много лет.
— Что?
— Я понял уже во взрослом возрасте... по каким-то обмолвкам родителей. А потом разыскал нашу няню и она подтвердила: когда мама узнала, что в очередной раз беременна, то захотела избавиться от...
— Хватит! Чарли, ты несёшь какую-то чепуху!
— Я говорю правду, Джин. Я помню тот вечер, когда мама ворвалась в детскую, схватила нас с Биллом в охапку, плакала и обещала больше нас никогда не бросать. Я не знаю, что случилось, видимо в самый последний момент мама что-то важное поняла.
***
Они говорят до самого утра. Пьют чай, хохочут, вспоминая детские годы Джинни. Чарли рассказывает смешные истории о своей жизни в Румынии.
Потом они просто молчат, укутавшись одним пледом.
Джинни скоро исполнится двадцать семь лет, и она наконец-то счастлива.
— Спасибо, что приехал, — шепчет она, сонно утыкаясь Чарли в плечо.
— Мне было куда приезжать, — ещё тише отвечает он.
— Скажи, ты и Билл так и не простили маму за... — Джинни запинается.
Чарли крепко обнимает её.
— Дети всегда прощают своих родителей, рано или поздно...
— Спой мне ту самую колыбельную, помнишь? Я хотела спеть её Джеймсу и Алу, но совсем забыла слова.
