Студенты Хогвартса готовятся к экзаменам, день и ночь учат, мозги кипят... Гриффиндорское трио сидит над книгами, все трое замученные, глаза стеклянные... Вдруг Рон ни с того ни с сего целует Гарри и говорит:
- О, Гермиона, если б не ты, я давно сошел бы с ума...
Первокурсники школы в Кармартене, отправившись на сбор авалонских яблок, подбирают по дороге странного незнакомца.
Комментарии:
Отчасти драма, отчасти юмор. Тень преслэша. Кельтские любовные ложки смотреть здесь. Предупреждение: Нарушение хронологии с точки зрения событий «Школы в Кармартене»
Фик написан на Фандомную битву для команды fandom Retellings and Crossovers 2015
— И это Авалон? — скептически прищурился Фингалл МакКольм, разглядывая появившийся из тумана маленький скалистый остров. Порывы сырого ветра раздували складки на килте, и Фингал придерживал его одной рукой, другую приставив к глазам. Тотчас другие плывшие на свою первую авалонскую практику студенты окружили его, высыпав к правому борту, так что ладья ощутимо накренилась. Профессору Мэлдуну пришлось переложить руль, чтобы выровнять крен. Островок начал удаляться.
— Ой, кто это там? — запрыгала маленькая Крейри, чтобы лучше видеть из-за чужих спин. От волнения она так сжимала в кулаке свой синий кулончик из азурита и тянула за него, что казалось — шнурок вот-вот оборвется.
Острый выступ скалы, венчавший островок, вдруг пошевелился и оказался какой-то тощей фигурой в черном, до того сливавшейся с тёмным гранитом. Облепившие лицо мокрые волосы, торчащий среди них нос-клюв... Человек смотрел прямо на них, но будто не видел. Во всяком случае, он не делал никаких знаков, как полагалось бы потерпевшему кораблекрушение. Можно было подумать, что он живёт здесь, на каменной площадке три на три шага и привык провожать взглядом проплывающие корабли.
Сердобольный и чувствительный Бервин тотчас принял единственный уместный сейчас облик — черного ворона, и полетел к незнакомцу. За шумом волн было едва слышно, как он что-то вопросительно каркнул, но сам вопрос не разобрали даже те, у кого был высший бал по языку зверей и птиц.
Мэлдун сделал жест, будто натягивает невидимые вожжи, и ладья притормозила, зарывшись носом в бурун. Но Бервин уже взмыл со скалы и летел обратно. За ним, будто огромная птица с отсыревшими крыльями, тяжело поднялся в воздух незнакомец. Видимо, искусство метаморфоз было ему неведомо, но он и в человеческом облике неплохо справлялся.
Бервин, опустившись на мачту, уже ящеркой скользнул на палубу, а потом выпрямился, стряхивая с себя клочья тумана и пены, а загадочный обитатель скалы устроился на голых досках так, как до того на камне. Невидящий взгляд его был обращен туда, где навстречу ладье скоро должен был выступить Авалон.
***
Когда они пристали к берегу, Мэлдун хотел отправить незнакомца в ближайшую деревню, но тот уселся на песок рядом с древним храмом в холме, где разместились ученики школы, и никуда не пошёл. Просто смотрел на горизонт, за которым скрывалась Британия.
Гвидион, будущий медик, как мог осмотрел его, но ничего необычного в состоянии здоровья не нашёл, даже истощения. Либо тот совсем недолго пробыл на скале, либо у него не было потребности в питье и пище. Единственное что — загадочный клювоносый время от времени хватался рукой за шею и растирал горло, но Гвидион не заметил ничего, что могло бы вызвать беспокойство. Хотя даже в горло заглянул, попросив сказать «А-а-а». Странный тип рот послушно раскрыл, но не издал ни звука.
Вот если бы можно было прямо в голову заглянуть... Но этому первокурсников в школе Мерлина не учили, хотя сам директор, очевидно, этой практикой владел. По крайней мере, так иногда казалось другу Гвидиона Ллевелису. Пощупав согревавший его шею собственный Мерлинов шарф, одолженный в дорогу, Ллевелис в очередной раз задумался, не обладает ли этот древний образец вязального искусства свойством передавать мысли на расстоянии, и не с этой ли целью был ему отдан.
На вторую ночь, когда море немного разбушевалось, добросердечная Крейри при помощи Морвидд завела их молчаливого спутника в главный зал приютившего практикантов храма в холме. В непроницаемых черных глазах заплясали огоньки масляных плошек.
Наутро он снова выбрался наружу и уселся лицом к прибою.
Так и повелось.
Когда собранные на Авалоне яблоки перестали помещаться в спальне девочек, их начали ссыпать в главном зале. В густом сумраке, еле разбавленном мигавшими проблесками огней, матовые бока отливали золотом. Переливчатый и свежий яблочный аромат висел в воздухе, и казалось, что им одним можно питаться, как амброзией и нектаром.
Яблоки постепенно подбирались к тому пятачку, на котором ночевал незнакомец, оставляя ему всё меньше места. И как-то утром раньше всех поднявшаяся Морвидд даже сквозь стену услышала смачный яблочный хруст.
Выскочив на звук, она ахнула. «Ах-ах-ах», — подхватило ручное комнатное эхо, которое Морвидд взяла с собой на Авалон в кувшине и выпустила пожить под сводами холма.
Эхо разбудило Крейри, которая тоже выбралась из-под пухового одеяла, на ходу заплетая растрепавшиеся волосы в косу.
— Что такое? — поинтересовалась она у подруги.
— Яблоки! Он ест яблоки! Мерлин же не велел нам...
— Есть немытые, — закончила за неё Крейри. — А я специально помыла мисочку и ему под руку поставила, вдруг соблазнится?
Эхо подхватило новый звук — неуверенный кашель давно не пользовавшегося голосом человека.
— Мисс Крейри и мисс Морвидд, вам не кажется, что в присутствии профессора, пусть и не вашего учебного заведения, невежливо говорить о нём в третьем лице?
Тёмные глаза смотрели теперь пронзительно и осмысленно. Рука новоявленного профессора потянулась за следующим яблоком.
Так и вышло, что в школу на ладье Мэлдуна вернулось на одного человека больше, чем её покинуло. Профессор, представившийся Северусом Снейпом, на острове оставаться не пожелал. Да и не вписывался он туда никак. Более того, местные обитатели его словно не видели. Да и сам он, в отличие от аборигенов, казался — после яблочной диеты — на диво нормальным. Если, конечно, можно назвать нормальным человека, ворчавшего на профессора Мэлдуна и доведшего до слез Керидвен, обыкновенно спокойную, поскольку после занятий у Курои события меньшие, чем тектонические сдвиги, воспринимались ею как незначительные. Но, во всяком случае, он не бросался на поиски одеяла, услышав «не спи — замерзнешь», и не отправлялся на поиски своей кончины после слов «вас только за смертью посылать», как обычно поступали жители Авалона, не понимавшие никаких иносказаний.
***
Пока студенты первого курса пребывали в буквальном смысле слова в туманной дали, на площадке башни Парадоксов Мерлин Амброзий беседовал с будущим магистром, прибывшим в Кармартен из Хогвартса, Шотландия. Это была, можно сказать, первая ласточка научного обмена между кельтской и англосаксонской школами в широком понимании этого слова. К сожалению, ласточка только в переносном смысле, потому что студент магистратуры прибыл в Кармартен именно для того, чтобы специализироваться в превращениях. Пока что он умел принимать облик лишь крошечной птички крапивника. Кстати, упомянутое качество и сыграло роль в выборе именно этой кандидатуры, потому что всем известно, что крапивник — священная птица для всех жителей нынешних кельтских земель ещё со времён фоморов.
Недавно Мерлином и профессором МакГонагалл был подписан документ о том, что Хогвартс с его семилетним обучением предоставляет школе в Кармартене базу для бакалавриата с соответствующим признанием диплома, а двенадцатилетний курс обучения у Мерлина может рассматриваться выпускниками Хогвартса в качестве магистратуры. Конечно же, с вступительным экзаменом, для которых Мерлин поручил Хлодвигу изготовить Билет номер два (по отношению к тому билету, по которому принимался экзамен у прочих поступавших). Архивариус и по совместительству преподаватель палеографии, вооружившись кистями и красками, долго рисовал заставки и буквицы, а в конце приложил лапу и клюв. Так что материала для интерпретаций было предостаточно.
— Ну что, голубчик, — говорил Мерлин, пока свежий ветер с Аска ерошил похожие на птичьи перья волосы абитуриента. — Пролетите кружочек над школой, и экзамен, будем считать, сдан. Вот смотрите, тут у нас южная четверть, тут северная, мы с вами, стало быть, в западной... Весь замок как на ладони. Помню, помню, когда его только строили, я в пещере жил, вон там... Впрочем, неважно.
— Профессор Мерлин, — облизав от волнения губы, проговорил будущий магистр, — а почему тогда они четверти? Где восточная?
— Неплохо, неплохо. Гм, профессор Вектор времени не теряла на этой вашей... арифмантике. Конечно, была ещё и четвёртая. Сманили, сманили, сволочи! Отрастила она ножки... э-э-э... куриные, точнее, страусиные, куриные этакую тяжесть бы не выдержали... и сбежала на восток, в Шотландию. Кстати, с тех пор по Уэльсу и бродит легенда о Ходячем замке. А всё эти Годрик с Салазаром, редкостные были проказники... и, прямо скажем, наглецы. Решили, что уже всё знают. И где они теперь? Без регулярных поставок варенья из авалонских яблочек?
Взъерошенный абитуриент принял приличествующее случаю скорбное выражение лица. Мерлин продолжал:
— Вот и там им не сиделось, как Америку открыли, так их ищи-свищи. На кого ваш Хогвартс бросили? Эх, молодёжь! Так вот, дитя моё, когда приступите к обучению, чур, не ругаться тут у меня. Знаем мы ваши английские повадки!
— Ну почему английские? — пробормотал лохматый. — Вот профессор МакГонагалл...
— Да уж надо думать, профессор МакГонагалл никогда не употребляет в разговоре мои... мнэ... нижние брюки. Или, прости Господи, Мерлиновы... э-э-э... тестикулы. Смотрите тут у меня! — И профессор погрозил пальцем съежившемуся до своих птичьих размеров и уже сидящему на зубце башни студенту.
Тот вспорхнул и суматошно понесся облетать территорию школы.
***
Хотя в первую свою ночь в Кармартене профессор Снейп не сомкнул глаз, она казалась ему каким-то зыбким кошмаром. В окне всё плыло и качалось — это башня Бранвен, в которой ему отвели комнату, перебегала с места на место, прячась за более внушительными сестрами.
Накануне его больше всего удивило то, что ему самому никто не удивился. Всё вокруг было таким странным даже для человека, привыкшего к магическому миру Британии, точнее — прежде всего для человека, к нему привыкшего. Никаких палочек. Никаких мантий. Замызганный балахон Мерлина — точнее, человека, которого называли Мерлином, — ничего общего со щегольским звездчатым одеянием Дамблдора. Сплошной валлийский вокруг, способность понимать который, казалось, пришла с первым куском авалонского яблока, оказавшимся во рту. Разномастные башни — будто разросшийся Хогвартс раскрасил какой-то сумасшедший архитектор. И в то же время если мысленно поместить Хогвартс сюда, приставить его к школе, то к нему тут же потянулись бы мостики и переходы, оплетая, притягивая, привязывая. И к утру никто бы не нашёл шва или границы.
Простор под звёздами зыбко плыл мимо, усиливая ощущение, что всё это — лишь сон в посмертии. Снейпа явно больше не существовало. Наверное, это последние мгновения в Хижине, растянувшиеся в вечность. Он так и будет видеть всё более и более странные картины, застыв на грани небытия, как муха в янтаре.
А если это всё же реальность? Как проверить? Без палочки, неизвестно где... Он знал, что город Кармартен есть, но никогда там не был и не интересовался, не видел ни одного изображения. При его жизни даже слухи о второй британской волшебной школе до него не доходили. Послать бы сообщение, вопрос... Если есть кому, если Хогвартс еще стоит. Но Патронуса сейчас, без палочки, у него не выйдет. Сова?
Его мысль тут же материализовалась, лишний раз подтвердив худшие опасения. Снейп всё же метнулся к столу, где ему оставили пергамент и перья. Быстро оторвал полоску, накарябал несколько слов и адресовал: «В Хогвартс, директору».
Сова переминалась на подоконнике. Он бесцеремонно схватил её за лапу и начал приматывать послание. Птица клюнула его в палец, вырвалась и улетела, оставив Снейпа посасывать ранку. Кровь была солёной и тёплой, и больно было необыкновенно. Пожалуй, тут он мог бы и проснуться.
Внизу, в хранилище манускриптов, Хлодвиг Нахтфогель, то и дело морщась и потряхивая головой, натягивал ночной колпак. Такого бесцеремонного отношения со стороны коллег за свои несколько веков в школе он ещё не встречал. Надо бы поднять этот вопрос на педсовете.
***
Будущий магистр-крапивник был прикреплен к первому курсу, хотя программа занятий у них различалась, да и возрастом он был постарше. Пока он подтягивал языки и нагонял некоторые предметы, аналогов которых в Хогвартсе не было. Поселили его в одной комнате с Бревином. Очень удачно, потому что тому не было равных как раз в основной специализации английского гостя.
Соученики называли нового студента Хабрен — валлийское имя, произошедшее от местного названия реки Северн: его английское им было трудно выговорить, хотя звучало оно чем-то похоже.
Хабрен подружился с Морвидд: его очень заинтересовала проблема разных видов эха и возможность общаться с ним. Он надеялся, вернувшись в Хогвартс, отыскать и расспросить эхо в Визжащей Хижине, восстановить эхо Выручай-комнаты — предроложительно, сильно обгоревшее... Мало ли было проблем в этой области.
Он даже поднимался в гости к ней в Бранвен — после знакомства с меняющими направление хогвартскими лестницами научиться находить дорогу в вечно блуждающую башенку было не так трудно.
Морвидд жаловалась на своего соседа — нового профессора алхимии. Алхимией у них заменили химию на время отсутствия профессора Змейка, отбывшего вместе с Курои в продолжительную экспедицию по выявлению в Новом Свете местных чудовищ, связанных циклическими мифами.
— Знали бы — не подбирали его по дороге, — в сердцах фыркала она. — Привезли на свою голову. Нет, в алхимии он, конечно, дока, хотя языка металлов не понимает и даже наступил разок на турбуленций хоррибле. Тот не знал, что Змейка нет, и заполз проведать его по привычке. Однако превращать свинец в золото это профессору не мешает. Свинец, похоже, ругается, но тем не менее слушается. Но вот наши ноги он, наоборот, в свинец превратил. Они прямо-таки отказываются на башню Стражей подниматься, так нам теперь не хочется на уроки. Телери опять начала в пасти каменного льва прятаться.
— Да что с ним такое? — спросил Хабрен, нетерпеливый, как всякий крапивник.
— Ну то, что он то шипит, то покрикивает на тех, у кого плохо получается, это еще стерпеть можно. Змейк тоже бывало как глянет — кровь застывает в жилах. Но вот превратить алхимию в такую скуку! Страница учебника такая-то, список ингредиентов на доске... Никаких творческих заданий! И вообще, такое впечатление, что он всё ещё не здесь, а на той скале возле Авалона. Ему с нами не интересно — вот самое страшное! Вон, слышишь, вышагивает наверху, быстро-быстро. Будто убежать хочет. Кто в своём уме захочет убегать отсюда?
Любопытный крапивник юркнул в окно, чтоб хоть глазком взглянуть на скучного алхимика, сталкиваться с которым ему пока не доводилось.
***
Жизнь (или не-жизнь?) потихоньку вошла в свою колею. Завтраки, обеды и ужины придавали ей земной обстоятельности, необходимость готовиться к урокам занимала ум. Снейп чувствовал, что действительно нужен здесь. Хотя у него было впечатление, что новые ученики не проявляют в его предмете такого энтузиазма, как в других (вроде всякой ерунды наподобие лисьего языка), и знаний в алхимии у них пока явно было недостаточно.
С коллегами он знакомился постепенно. Мэлдун ещё на корабле был достаточно разговорчив — даже больше, чем Снейпу, не отшедшему ещё от шока, тогда хотелось. Мерлин встретил его как старого знакомого. «А, Северус! — сказал тогда он. — Вот и хорошо, голубчик, у нас как раз есть для вас работа».
Сегодня Снейп беседовал с дородной Блодвидд, профессором ботаники.
— Коллега, — начал он. — Можно поинтересоваться, насколько у вас изучены свойства авалонских яблок? Действительно ли они дают бессмертие, или...
— Ну, смотря в каком виде, — откликнулась профессор Блоддвид, ловко, несмотря на свои габариты, шныряя между пышными кустами гортензии, которую она поливала из своей бездонной лейки. — Вот свойства варенья, например, очень хорошо изучены...
Мерлин, проходя по двору, вмешался в разговор.
— Коллега Северус! Каждый, кто попробовал авалонского яблочка — мытого, конечно, — будет жить тысячу лет. Но что это будет за жизнь? Это зависит только от вас. От самого э-э-э вкусившего. Мыслительные процессы — они и сами по себе продлевают жизнь. А вот если ты дуб дубом, то и тысячу лет будешь жить деревом. Снаружи от бревна не отличить. Ветви там, корни... Свиньи приходят жёлуди есть... Так-то вот. А хорошо, что мы встретились. Пойдёмте наверх, поговорим.
И они поднялись на легкий ажурный мостик, соединявший Западную четверть с Северной. Точнее, взлетели туда — Северус уже овладел парой птичьих превращений, сам воздух Кармартена этому способствовал.
Стряхивая с рукава прилипшее пёрышко, Мерлин заговорил:
— Так бишь о чём я? О том, что от нас зависит. Вот отношения с коллегами. Основополагающая вещь. Рецепт яблочного варенья узнать или попросить хрустальный шар посмотреть — как там Хогвартс отстраивается... Но дети, они кто? Это наши будущие коллеги, не так ли? Совсем немного времени пройдёт, и они займут своё место здесь или в других научных центрах. А то и твоих собственных детей начнут учить. А вы с ними как? Как с несмышлёнышами какими-то. Жёлудь от дуба недалеко падает. Когда его роняешь, подумай о свинье, которая придёт его есть — не захочется ли ей вкусить и от корня? — С этими загадочными словами Мерлин просто растворился в воздухе, оставив Снейпа в недоумении держаться за вибрирующие перила. Законы физики действовали — мост не мог не заметить внезапного исчезновения с него значительной массы.
Северус перевёл взгляд вниз. По двору шёл кто-то очень знакомый: на тёмной макушке во все стороны торчали вихры. Рука потянулась за несуществующей палочкой. Нет, это уже какие-то галлюцинации второго порядка. Сон во сне. Пойти что ли попросить у коллеги Блодвидд банку варенья из авалонских яблок? И как следует обдумать за чаем новую информацию.
***
Тем временем Хабрен заметил, что все вокруг принялись вырезать какие-то затейливые ложки. Он пока лучше понимал язык символов, чем валлийский, так что сообразил только, что ложку надо дарить какому-то дорогому тебе человеку — как признание, которое невозможно выразить словами.
Ложки вырезались из цельного куска светлого, словно светящегося изнутри дерева. Из чурбачка, постепенно принимавшего отчётливую узорную форму, будто прорастали скрытые в нём до поры виноградные лозы, выплетались кельтские узоры, бились сердца. Катились тележные колёса, хрустальным весенним звоном заливались колокольчики — так, что гудело в ушах.
Дерево пламенело и тлело — не так, как тлеют угли в камине, а так, как тлеет рассвет, что вот-вот займётся огнём, сначала красным, потом — белым...
И Хабрен подумал, что у него вот уже пару дней тоже есть человек, которому он хочет сказать нечто очень важное. Может, речь будет не о том, о чём говорили остальные ложки. Но он должен высказаться — и громче, чем обычно пищит крапивник.
Он тоже взял платановый брусок и, когда никого не было рядом, наставил на него палочку. Потом передумал, раздобыл перочинный нож и погладил очищенный от коры брусок пальцами, прощупывая, где в глубине его пульсирует сердце.
***
Следующую неделю всё своё свободное время Северус посвящал тому, что знакомился с чужим опытом преподавания. Побывал на практике по археологии — ему даже разрешили подвигать отвал, а ещё он собственноручно нашёл фибулу, на которой угадывалось «Princep...», и сунул её в карман, чтобы потом разобраться, не имеет ли она отношение к роду Принцев. На занятии по метаморфозам овладел формой змеи и так хорошо вжился в роль, что чуть не съел какую-то маленькую птичку, с писком от него удравшую. С искусства забвения у Моргана-ап-Керрига чуть не сбежал сам, побоявшись забыть то немногое, что ещё помнил из своей прежней жизни. С неожиданным удовольствием обсудил на драконографии с доктором Зигфридом известные в Хогвартсе виды драконов и поговорил о возможности участия школы в Кармартене в Турнире трех волшебников. В общем, получил столько ярких впечатлений, что даже примирился с тем, что они — всего лишь плод его воображения. С таким воображением и умирать не страшно.
А на ближайшем занятии по алхимии неожиданно объявил тему: «Бессмертие и поиск философского камня». И все два академических часа первый курс с упоением искал философский камень в многочисленных шкафах, временно доставшихся Северусу от Тарквиния Змейка.
***
И уже через несколько дней Северус обнаружил, что новый педагогический подход даёт свои плоды. Не то чтоб он мечтал, чтобы шестнадцатилетние дети висли на нём гроздьями, но поговорить с ними оказалось неожиданно приятно. Как-то он зашёл на чай к соседке по башне Бранвен, юной Морвидд и её эху. Эхо сопровождало поедание сэндвичей шумным причмокиванием.
У Морвидд собрались те первокурсники, что особенно хорошо запомнились ему по первой встрече на Авалоне. (Одинокую скалу он уже почти не помнил.) Гвидион с Ллевелисом пытались отыскать в хрустальном яблочке следы экспедиции Змейка и Курои в амазонских лесах, Керидвен двигала горку земли по ладони. Морвидд вспоминала, как они все впервые увидели своего куратора, Кевина Квирта, в каком-то черном смерче... Северус интересовался, не пользуются ли они здесь хроноворотами и не был ли смерч вызван временным парадоксом.
Наконец он почувствовал, что ему так хорошо и так плохо, одновременно, как давно уже не было. Так под струёй горячей воды отходят от холода отмороженные пальцы.
И когда уже поздно было останавливаться, он обнаружил, что делится с этими детьми своими сомнениями, жив он или мёртв, своей историей, полустёртыми обрывками воспоминаний... На самом деле, у него давно было ощущение, что его память побывала объектом лабораторной работы на занятии у профессора Моргана-ап-Керрига, и какой-то двоечник покопался в ней, засунув туда руки по локоть. Только вот никаких двоечников в Кармартене не водилось.
Его выслушали — и неожиданно стали рассказывать об игре. Игре, основанной на поэме, в которой легендарный бард короля Артура Талиесин словно нанизывал свои воспоминания на нить рассказа, собирая их воедино. Перебирал собственные воплощения, образы себя, когда он ещё собою не был. И это, видимо, помогло ему. А теперь помогало тем, кто играл в метаморфозы Талиесина, видеть мир во всей его полноте и несомненной реальности.
— Попробуйте, может, и вам поможет? — предложил Гвидион таким тоном, будто прописывал лекарство. А его лекарство должно было подействовать, ведь тот учился у самого Диана Мак Кехта, про которого даже Северус слышал ещё в детстве, в сказках, рассказанных отцом. Когда отец ещё рассказывал ему сказки.
И Северус стал вслушиваться в слова игры, будто должен был запомнить заклинание, выучить рецепт...
— Давайте о приметах, но не времени: давайте о школе! — предложил Ллевелис.
— Множество форм я сменил, пока не обрел свободу,
Корзиной румяных яблок я был в траве Авалона, — начал Гвидион.
— Был вереском на холме — последнем приюте пиктов,
Был башнею Бранвен во тьме и Аском был на рассвете, — подхватила Морвидд.
— Самим Кармартеном был под пологом ночи звёздной...
Был арфою Рианнон, рожком у Кевина Квирта, — продолжил Гвидион.
— Я буквой огама был в названии семинара
И грозным Курои был, тот семинар проводившим... — радостно проговорила Керидвен.
— И шарфом Мерлина был, спасавшим в сыром тумане,
И банкой варенья был с густым ароматом яблок, — облизнулась только что зашедшая на огонёк Крейри.
Ей тотчас вручили сэндвич и продолжили. Северуса качало на волнах стихов, как тогда на ладье, и несло куда-то к истокам.
***
И уже у себя, расхаживая из угла в угол и поглядывая в окно, вид из которого менялся в зависимости от того, где Бранвен сейчас притулилась — ценное свойство комнаты! — Снейп сам попробовал на вкус стихотворные строки. Вполголоса, почти про себя. Впрочем, кто бы его услышал, кроме присевшего на подоконник крапивника... Но, наученный горьким опытом объяснений с Хлодвигом на педсовете, Северус даже к крапивникам относился теперь с уважением. К тому же, этот был страшно похож на птичку, которую он чуть не съел на уроке превращений. А ещё торчащие перышки так напоминали... Не будем об этом, начнём по порядку. Что он помнил о себе и о Хогвартсе, о своём мире?
— Множество форм я сменил, пока не обрел свободу,
Я был русалкой на дне, фестралом, парящим в небе...
И, помолчав:
— Десять вёсен пробыл резвым копытом кентавра,
Пером гиппогрифа был и белой морскою пеной.
Еще несколько десятков шагов из угла в угол:
— Ивой Дракучею был, в Хижину вход охранявшей,
Хижиной тоже был, пристанищем нищим вервольфа.
— Был осенним листом, гонимым шотландским ветром,
Был гобеленом с каймой, каймою на гобелене... — раздался голос от подоконника. Там, свесив ноги, сидел Гарри Поттер, повзрослевший, худой, взъерошенный, в этой странной местной почти деревенской одежде...
— Был огоньком свечи, в Зале Большом парившим, — продолжил Поттер, а Северус подхватил, будто читая мысли:
— И хогвартским сквозняком, трепавшим свечное пламя... — Собственно, это они сказали уже хором.
После непродолжительной паузы, заполненной поскрипыванием стропил (башне опять не сиделось на месте), Снейп проговорил:
— Так что же, это и ваше посмертие?
— Кому посмертие, а кому магистратура, — насупился Поттер. И полез в карман. — Вот, принёс вам показать. Диплом об окончании Хогвартса. С отличием.
— Вижу, вы совсем не удивлены, встретив меня здесь? — хмыкнул Снейп, разглядывая золотые корочки, на которых шипела змея и разевал пасть лев.
— Ну, я уже несколько дней сижу у вас на подоконнике, вы не заметили? А вообще после живого Мак Кехта и тем более живого Мерлина я уже ничему не удивляюсь. Полагаю, вы тоже какой-то легендарный герой кельтского эпоса. Только как вас занесло на нашу войну, которую здесь очень не одобряют, я не пойму.
— Давайте, слезайте с подоконника. И, может быть, продолжим?
И вместо того, чтобы выяснять, как они выжили, и кто кому что должен, они словно перебрасывали невидимый мяч, говоря друг о друге и о себе, делясь воспоминаниями, вместе составляя из кусочков мозаики единое целое:
— Был васильком во ржи и ряскою на болоте,
В тёмных глубинах плыл мощным Гигантским кальмаром... — Поттер.
А Снейп, увлёкшись, выдал целых четыре строчки, которые сам от себя не ожидал:
— Как-то квиддичным полем раскинулся я вольготно…
Взлётом крыла я был и метким паденьем квоффла...
Трепетом снитча был, зажатый в тугой перчатке...
Сияньем славы я был и горечью пораженья...
Поттер негромко подхватил:
— Мечтою я был и тщетой, добычей был и наградой,
И длинной цепью удач в чьей-то чужой карьере... — и сам продолжил, чему-то хихикнув:
— Почтенной ведьмы был нарядной высокой шляпой...
Неровным полётом мыши, тихим совы полётом...
Снейп в ответ выдал:
— Сапфиром я был в часах, поистине это было,
И гриффиндорским рубином катился вниз то и дело... — вызвав уже неприкрытый громкий, слегка злорадный смех.
А потом они сходили в город и выпили местного сидра — из самых обычных яблок. Снейп даже чувствовал привкус гнильцы и словно видел тех червяков, что эти яблоки ели.
А потом, засыпая, он бормотал в подушку, словно баюкая себя после полного бурных событий дня:
— Водою был дождевой на шляпках грибов червивых,
Три долгих осени был летучею паутинкой,
Последней каплею виски я был в стакане пропойцы
И кофе первым глотком осенним промозглым утром,
Я был причиною ссор и ссорою без причины
Слезою феникса был и кровью единорога,
А после — пустым пузырьком на пыльной полке в кладовке...
Мушиным крылышком был и задней паучьей лапкой.
Я вился над головой мелодией колыбельной
И долго звучал в тишине последней звенящей нотой...
И, засыпая, чувствовал каждой мышцей усталость, и небольшое покалывание в виске, и как чешется пятка... Все эти несомненные признаки жизни, вечной или не вечной — не важно. И думал, что, если Поттер не врёт, ему ещё целых двенадцать лет здесь учиться, а его самого, Снейпа, отсюда тоже вроде как никто не гонит. Но если можно приехать сюда из Хогвартса, с дипломом, то можно и уехать отсюда. Съездить, посмотреть на древние камни и опять вернуться в Кармартен.
***
Гарри снова сидел над своей ложкой. Работы оставалось уже совсем немного.
По рукояти струилась змея, осторожно держа в пасти сердце — так, чтобы не поранить, а защитить своими ядовитыми зубами. Хвост змеи сначала завивался узорным плетением, потом прорастал побегами и зацветал, и Гарри надеялся, что цветы яблони вышли похоже. Плодов не было, но время ещё не настало. К концу лета старый платан должен засочиться спелым многослойным ароматом.
На бруске оставалось ещё немного места, которое не определилось пока, чем ему стать, и Гарри мучительно думал, как передать тут собственную смерть и второе рождение — так, чтобы стало понятно. Вагонное колесо и жизнерадостный гудок Хогвартс-экспересса? Дракон, склонившийся над уже треснувшим яйцом?
Мимо, беседуя, проходили Мак Кархи, молодой преподаватель поэзии с хвостиком черных волос, и Мерлин, гревший руки об изъятый у первокурсников шарф.
Они остановились, чтобы посмотреть, чем занят их будущий магистр.
— Без палочки работаете? Одобряю, — проговорил Мак Кархи. — Можно попробовать просто словом, приходите ко мне на спецкурс, научу.
— Правильно я понимаю, что вы не слишком жалуете палочки и вообще учебную программу в Хогвартсе? — Гарри набрался смелости, чтобы задать давно мучивший его вопрос.
— На мой вкус, она отдаёт какой-то милитаризацией, что ли... Мобилизацией... Слишком узко используются ресурсы. Будто вы собираетесь вечно воевать. Палочка помогает направить магию так, чтобы поразить цель. Но творить, привнося в мир новое, лучше просто сердцем. И головой.
Мак-Кархи ушёл, а Мерлин задержался и неожиданно потрепал Гарри по волосам.
— Молодо-зелено. От иной войны не убережёшься, вот что я вам скажу, голубчик. Вот вернётся профессор Курои — он очень хорошо умеет приложить студента в самую гущу какой-нибудь вечно длящейся заварушки. Зато прекратить такую заварушку не каждый умеет. А у вас получилось, дитя моё.
— Но вас бы наша война не коснулась, я правильно понимаю?
— Кто знает, кто знает... Мы бы могли без первого студента из Хогвартса остаться, обидно было бы, знаете ли. А теперь, можно сказать, у школы снова есть четвёртая четверть, и это правильно. Ведь четвёртая четверть это что? Каникулы! А каникулы — они нужны, обязательно!
Мерлин ушёл, а Гарри снова сидел и смотрел на то место ложки, где ещё не проявились его будущие слова. Как вырезать там пустоту — мрачную, такую, какая бывает в сердце, когда кто-то умирает, или ликующую — когда на месте предполагаемой смерти нет тела, и могила пуста?
А может, так и подарить, оставив этот кусок нетронутым? Когда придет время, те слова что ещё только зреют, сами оставят на дереве свой след.
