Пол холодит спину, но Типпер не двигается и, глядя в потолок своей «хижины», представляет, что он лежит в жестяном гробу.
Наверное, мама зря хлопотала, чтобы его взяли на корабль, отбывающий на Карпатию, последний на тот момент, и никто не знал, когда полетит следующий и полетит ли вообще. И она добилась своего: Типпера приветствовали на борту как талантливого математика и будущего инженера. А он тайком выбрасывал из чемодана одежду и учебники по физике, мысленно проклиная ограничение багажа по весу и прикидывая, сколько виниловых пластинок влезет в освободившееся пространство.
Уже тогда эти пластинки были редкостью, чем-то устаревшим и подлежавшим забвению. Но Типперу они нравились – своим шорохом и тем звуком, который цифровые аналоги не могли повторить при всех высоких технологиях: всегда чего-то не хватало. Типпер считал, что души.
Перед отлётом он отправился на другой конец города, в гости к своему бывшему учителю. Мистер Эндрю Смит преподавал алгебру в средней школе и, понимая, что способности Типпера опережают школьную программу на пару световых лет как минимум, разрешал ему на уроках заниматься логарифмами и интегралами, а также читать научные журналы по астрофизике. Вдобавок мистер Смит интересовался эволюцией музыкальных инструментов и носителей, на которые записывалась музыка, и устроил у себя в подвале что-то вроде небольшого музея. Там на полках гордо стояли до сих пор работающие граммофоны и магнитофоны с бобинами, а в центре, на специальной подставке, красовалась гордость импровизированного музея и его самый ценный экспонат – фонограф.
Типпер бросился к нему, как к старому другу, пожирая глазами восковые валики и иглу-резец. Мистер Смит положил руку ему на плечо, грустно улыбаясь – Типпер сообщил ему о «переезде» на Карпатию сразу же, как только сам об этом узнал, – и прошептал:
— Удачи тебе, сынок.
— Спасибо.
— Хочешь интересный факт напоследок?
— Удивите меня.
— Давно, в середине двадцатого века, существовала такая страна – Советский Союз. Ты должен был проходить на уроках всемирной истории.
— Что-то припоминаю. Коммунисты – зло и так далее.
— Не то ты припоминаешь, ну да ладно. Я это к чему говорю: с виниловыми пластинками там были проблемы, и иногда их делали из старых рентгеновских снимков. В курсе, что такое рентген?
— Обижаете, сэр.
— Вот и славно. В общем, в итоге пластинка получалась тонкая и недолговечная, зато и недорогая. Ты уж там, на новом месте, не спеши. Не торопись изобретать всё и сразу. Если бы мы здесь, на Земле, притормозили немного и не гнались за нанотехнологиями, глядишь, и воздух бы чистым остался, и не пришлось бы людям бежать аж в другую галактику…
Типпер торопливо распрощался со стариком и, надев специальную маску, закрывающую нос и рот, побрёл домой сквозь нездоровый жёлтый туман, готовиться к отлёту. С сёстрами он прощаться не стал: в голове не укладывалось, что он спасся и покидает погибающий Нью-Йорк, а они остаются выживать среди радиации и разрушающихся домов, просто потому, что ни одна из них не была выдающимся учёным или гением-вундеркиндом.
Теперь Типпер жалеет, что хотя бы не обнял их в последний раз, не сказал, как сильно их любит.
Радио «Свободная Карпатия» он организовал в течение недели после своего прибытия в Фортхейвен. И вот уже пять лет Тейт и Стелла терпят его пьяные выходки в прямом эфире. Наверняка не из-за того, что эти выходки перемежаются записями Эда Кокрейна, Гленна Миллера и Джонни Кэша. Всё надеются, что Типпер возьмется за ум и займется тем, зачем его, собственно, и привезли сюда: научными исследованиями и отладкой уже работающей техники.
«Не дождётесь», – мрачно думает Типпер. Ему хочется немногого: чтобы было окно стеной от пола до потолка, деревья с ярко-зелёной листвой, а не полтора чахлых куста на весь город, и чтобы во дворе росли хоть какие-нибудь цветы – ромашки, маргаритки, одуванчики. Он бы подарил Стелле букет. Букет – это прилично, возможно, Стелла даже приняла бы его и поставила в высокий стеклянный стакан, расписанный причудливыми чёрными линями, Типпер как-то видел у неё такой.
Но все дома возводятся без окон. Окна опасны, в них сумеет заползти белёсый убийца-туман, а на потрескавшейся от жары почве практически ничего не растёт. Карпатия явно не рада своим новым обитателям, а из оружия (у эсбэшников, конечно) у них только пистолеты да счётчики Гейгера.
Если бы Типпер подозревал об этом, он бы не покинул любимый Бруклин. Но сейчас он способен лишь пить из горла самогон (если Флёр и Касс узнают, что Джек гонит его у себя в хибарке, ему крепко достанется) и плакать пьяными крокодиловыми слезами, подпевая Джонни Кэшу:
«Нет той могилы, что удержит мое бренное тело».
