Гордый Хагрид робко прячет Арагога под кроватью.
Риддл страстно его любит, но отвергнут снова. Томми,
Обозлившись на строптивца, Василиска выпускает.
Кто-то там случайно умер, Рубеуса исключают.
Риддл Хогвартс завершает с грудью в орденах-медалях.
И все не подозревают, что ночами пробираясь
Тайно в подземелья Хога, бурной страсти предаются
Василиск и Арагог. :))
Время сжигать мосты, время искать ответ
И менять сгоревшие лампочки
Время сжигать мосты, время искать ответ
И менять сгоревшие лампочки
(с) Земфира, "Лампочки"
Игра «Раб и господин» была стара как мир. И какие бы формы она ни принимала, была ли невинной забавой или работала кривым зеркалом, выпячивающим внутреннее уродство своих участников, правила никогда не менялись. Всегда был тот, кто подчинялся, и тот, кто отдавал приказы.
Дункан, несомненно, удивился бы, узнав, кто верховодил в четверке Всадников, и перед кем становились на колени все остальные. Ведь Митос прямым текстом сказал ему об этом. И пусть речь у машины была частью плана, ирония заключалась как раз в том, что Митос не лгал.
Маска-череп настолько приросла к его лицу, что все забыли, что она лишь отражала его суть, прятала очевидное на самом виду. Его именем матери пугали непослушных детей, его конь вошёл в легенды из-за необычного цвета шерсти, и постепенно люди забывали, что хотя Смерть можно отогнать, она всё равно приходит в конце, стирает различия и разницу в статусе. Бедные и богатые, умные и те, кто не блистал разумом, смертные и бессмертные, все они рано или поздно умирали, от старости, болезней или меча того, к кому судьба была более благосклонна.
Митос не сумел бы назвать точный момент, когда он осознал, кем является в действительности, но наконец стало ясно, почему он не помнил своей первой смерти, своего учителя и жизни «до» в целом, а также почему он, лишившись головы, всё равно не погибнет.
Города и цивилизации поднимались из пепла и рассыпались в прах, Смерть же была вечной, вела свой отсчёт от сотворения Вселенной, и она продолжит своё существование и после того, как эту Вселенную погубит энтропия.
Это горькое знание заволокло его разум красным маревом безумия. И всё чаще он слышал сопение и шорох собачьих лап у себя за спиной.
Вскоре после этого Митос встретил Кроноса, Каспиана и Сайласа. Вопрос же, кому из них тогда не повезло больше всего – самому Митосу, Всадникам или жителям уничтоженных деревень – оставался открытым до сих пор.
Митос не винил себя, но считал, что несёт полную ответственность за то, что творили Всадники. В конце концов, именно он продумывал их кампании и решал, куда Смерть, Мор, Война и Голод направятся в следующий раз. Он позволял Кроносу командовать, но все понимали, кто повелевал ими на самом деле, и что ждало их, если они вздумают ослушаться.
Кроноса это не останавливало. Иногда Митос думал, что заигрывание со Смертью было ему необходимо, как хлеб и вода. Внутри Кроноса скрывалось слишком много тьмы, и эта тьма нуждалась в границах. Скорее всего, он не осознавал причин своего поведения, но раз за разом провоцировал Смерть, чтобы пройдя через унижение и кровь ненадолго усмирить лихорадку, снедавшую его душу.
Один такой день особенно врезался Митосу в память. Он возвращался в лагерь Всадников, надышавшись свободой гор и ледяным северным ветром. Его путь пробегал через деревню, к которой он запретил своим братьям даже приближаться. Кто сказал, что Смерть не способна оценить живую красоту? Это было вчера. Кронос выплюнул, искривив губы в презрительной усмешке:
— Ты очеловечился, брат.
Но больше ничего не добавил, и Митос решил, что инцидент исчерпан.
Деревня горела, и дым спиралями поднимался к нему. Всюду, куда бы Митос ни кидал взгляд, лежали мертвецы. Около одной груды тел сидела старуха, держа в объятиях умирающего юношу. Рядом плакала девушка, должно быть, его невеста.
Старуха подняла голову при его приближении и завопила, уставившись на него своими незрячими глазами:
— Оставь мне моего внука, Всадник! Ты забрал всё остальное, так отзови своих псов. Я знаю, ты можешь.
— Ты бредишь, женщина. Здесь нет никаких собак.
— Слепец! Смотри – и увидишь!
Рычание и чавканье, которые Митос раньше слышал лишь краем уха, обрели чёткость. Он обернулся.
Пять огромных черных псов с хрустов вгрызались в мертвую плоть, откусывая большие куски, глодали окровавленные кости, заливая землю слюной.
Ещё два пса подкрадывались к старухе и её внуку, рыча от нетерпения.
— Отзови их! – снова заголосила старуха, и Митос разглядел у неё на шее амулет из камней и перьев. Она была шаманской, и слепота не мешала ей видеть суть вещей.
— Я не приказываю собакам.
— Эти псы ходят следом за Смертью. Она – их повелитель. Отзови их, иначе я прокляну тебя.
— Я – Смерть. Меня нельзя проклясть.
— Я сумею. Пощади моего внука, единственного выжившего мужчину моего народа!
— Хорошо. Только замолчи.
Митос не испытывал жалости, но в груди поселилась холодная ярость – Кронос осмелился ослушаться прямого приказа. А ещё ему было интересно, послушаются ли его псы.
— Прочь, любители падали. Жрите тех, кто умер, но не трогайте живых. Они – не ваша еда. Не сегодня.
Псы разочарованно завыли, но покорно отступили и продолжили грызть гниющие кости.
Митос поскакал в лагерь Всадников.
Его встретил Сайлас.
— Где Кронос? – процедил Митос сквозь зубы.
— В своей палатке, брат.
— А Каспиан?
— У реки. Смывает с себя пот и кровь.
— Чья это была идея? Кроноса?
— Да. Брат, я не виноват, я пытался их остановить.
— Я тебя не виню. Позаботься о моём коне. И приходи к реке на закате. Если Каспиан продолжит упорствовать, сломай ему ноги.
Каспиан плескался в воде и при виде Митоса улыбнулся от уха до уха.
— Ты недоволен, брат?
Митос одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние и ударил Каспиана в нос кулаком. Вода немедленно окрасилась в красный. Митос не дал ему времени для контратаки. Он завел руку Каспиана ему за спину и дернул с таким расчетом, что кость не выдержала и хрустнула.
— Я – само спокойствие, Каспиан, – сказал Митос, скалясь, когда тот взвыл от боли, и схватил его за вторую руку.
— Брат, – простонал Каспиан.
Митос повалил его в воду и наступил ему на целую руку всем весом. Когда он убрал ногу, рука больше не была целой.
— Увидимся в лагере, Каспиан.
Кронос ел в своей палатке и не прервал своего занятия, когда вошёл Митос.
— Ты рано вернулся, брат.
Митос подозревал, что выходка Кроноса была связана с побегом Кассандры. Кронос догадался, кто оставил ей нож и обеспечил лошадью. Но не понял, что Митос сделал это не из сострадания к пленнице. Смерть и дева – в этом было что-то поэтическое, и Митос всего лишь добавил в сказание завершающий штрих. Кассандра думала, что обманула Смерть, но это Смерть решила её отпустить.
— Прогуляемся, брат? – сказал Митос и поднял полог, выходя наружу, зная, что Кронос последует за ним.
Они дошли до песчаной косы вверх по реке.
— Ты не послушал меня и будешь наказан.
— Я был не один.
Митос ответил с обманчиво мягкой улыбкой:
— Каспиан своё уже получил. Раздевайся. Снимай с себя всё до последнего лоскутка.
— И что ты со мной сделаешь? Побьешь палкой, как в прошлый раз?
— Нет. Не люблю повторяться.
Кронос имел наглость улыбаться, встав перед ним обнаженным, и Митос подавил желание наброситься на него и избить до кровавого месива.
— Становись на колени. Ты будешь стоять так до следующего заката. Двинешься с места – добавлю еще два заката. Понятно?
— Я ненавижу тебя.
— Врёшь. Я приду завтра, после того, как скроется солнце. Счастливо оставаться. Брат.
Митос провел остаток ночи и весь день, не выходя из своей палатки. Вытянувшись на шкурах, он грезил и делал вид, что ему наплевать на шумное дыхание и шелест собачьих лап.
Сайлас принёс ему еду и поведал, что рано утром в лагерь приполз Каспиан и скрылся у себя в палатке. Наверняка ему было стыдно показываться им с Сайласом на глаза.
После заката Митос нагрузил своего коня и коня Кроноса хворостом, одеялами, сушеным мясом и фруктами и поскакал к месту, где накануне оставил Кроноса.
Его тело он увидел издали. Оно было покрыто красными пятнами и волдырями, а кое-где кожа приобрела темную окраску или облезла, практически обуглившись на солнце.
Кронос умер от обезвоживания и ожогов, причем не в первый раз, и Митос живо представил, как он приходит в себя, не успев до конца исцелиться, и вновь и вновь мучается от невыносимой жажды, ощущая, как кожа плавится в ярком дневном свете. А летние ночи были короткими и холодными, так что Кроносу продлила пытку ещё и разница температур.
Митос расстелил на песке одеяла и завернул в них тело Кроноса, приготовил баул с водой и разжег огонь. Ждать долго не пришлось: Кронос пошевелился и вскрикнул.
— Тише, брат, – сказал Митос, усаживаясь рядом с ним и с нежностью проводя пальцами по шраму, пересекающему правую щёку и глаз Кроноса. – Ты претерпел достаточно, и твоё наказание окончено.
Митос поднёс баул с водой к его пересохшим и потрескавшимся губам.
— Пей, брат. Не торопись.
— Митос, – прошептал Кронос, давясь водой и слезами, – я…
— Отдыхай. Завтра мы поскачем по равнине, свободные как ветер, и докажем всему миру, что мы правим всем под этим небом. И ты поведешь нас, как всегда.
— Да, – Кроноса трясло, как в лихорадке, и Митос успокаивающе погладил его по волосам.
Скоро Кронос опять будет надменным и не терпящим возражений воином, но пока, получив то, в чём нуждался, он расслабился и не препятствовал заботам своего брата.
Псы скулили, глядя на полную луну, и впервые за долгое время Митосу было грустно, а от понимания, чем вызвана эта грусть, становилось ещё тяжелей на душе.
Смерти было пора двигаться дальше.
*****
Вероятно, встреча со старухой-шаманкой была первым камнем, пробившим брешь в красном мареве. Или Смерть устала от бессмысленного кровопролития и пришла к выводу, что собирать жатву бездумно не следует, если есть выбор.
Своих братьев Митос покинул на рассвете, не взяв с собой ничего, кроме коня и меча. Коня он продал в одной из деревень, и дальше отправился пешком.
Викинги были удивительными созданиями. Их вожди могли принимать справедливые и жестокие законы, поступать по совести или грабить мирное население, не зная стыда, но в песнях и сагах прославляли и рассказывали о тех, кто умер достойно. Смерть была пиком их существования, к ней готовились всю жизнь и встречали без страха.
Митос плавал на их кораблях, пировал с Гуннаром Чёрным и конунгом Харальдом, и дрался с Бессмертными только тогда, когда они первыми вызывали его на поединок.
Через несколько веков он перебрался сначала в Ирландию, а после, не в силах долго находиться на одном месте, путешествовал из города в город. Митос видел, как Джордано Бруно горел на костре, и горел сам: в первый раз по приговору самого Торквемады, за сочувствие к маврам и евреям, а второй раз – за несколько месяцев до того, как королева Елизавета взошла на престол, по обвинению в богохульстве. Митос едва не расхохотался в лицо своим палачам: Смерть стояла выше религии, и неважно, кем был человек – католиком, протестантом или язычником, она забирала их всех.
Но, хотя убить Смерть невозможно, умирать было тяжело. Они обрили Митосу голову, царапая кожу до крови и оставляя клоки волос; в камере царили темнота и холод, пробирающий до костей. Солнце ослепило его, когда стража выволокла его на площадь, – идти сам он не мог. Митоса привязали к столбу, и священник дал ему последнее слово.
— Я надеюсь, что Ад существует, – сказал Митос спокойно. – Человек не имеет права убивать другого человека. Это решать не ему.
Дым пошёл ему в нос, едва факел поджёг груду сухого хвороста и сена, и Митос закашлялся. Огонь постепенно пробирался к столбу, и когда его одеяние осуждённого – белая рубаха до пят – вспыхнула, он закричал, не прекращая кашлять и задыхаться. От запаха собственной обугливающейся плоти его затошнило. Кожа лопалась, вздувалась огромными волдырями и чернела.
— Добавьте огня! – крикнули из толпы. – Или вы звери?
Принесли ещё хвороста. Митос уже не кричал – сорвал голос, и лишь бессильно хрипел. Долгожданная тьма не спешила накрывать его своим ледяным покрывалом. Он ждал, что скоро потеряет сознание, но Небо не даровало ему такой милости.
Толпа разошлась после того, как огонь догорел, а Митос обвис на цепях. Стража размотала остатки оков и опустила его тело в повозку. Любое прикосновение к подсыхающей сукровице причиняло дикую боль, и Митос застонал.
— Он дышит! – воскликнул палач и начал суетливо креститься. – Боже, он ещё дышит. Это демон!
— Неважно! – гаркнул стражник. Наверное, он устал и больше всего на свете хотел домой, к своей семье. – В яму его, и дело с концом.
Повозка загрохотала по выбоинам, а потом Митоса подняли и сбросили куда-то вниз. Он не ударился, погрузившись во что-то хлюпающее и мягкое.
«Разлагающиеся тела остальных казнённых», – подсказало подсознание.
В Митоса полетели комья земли, забивающие рот и носоглотку, и он задержал дыхание. Рядом копошилось что-то мерзкое. Черви? Он приказал себе не думать об этом, и прислушался. Шаги удалялись, и снова раздался грохот и цокот копыт – пустая повозка возвращалась в город.
Митос попробовал двинуться. Удача всё же ему улыбнулась – стражники поленились копать глубоко. Кряхтя и отфыркиваясь, он выбрался на поверхность.
Ночь стояла ясная, полная звезд и луны. Чутье привело Митоса к роднику, и он жадно глотал холодную, кристально чистую воду, пока жажда не уступила место голоду.
В чьём-то дворе он взял штаны и рубашку, неосмотрительно забытые на верёвке, а на кухне (черный ход был не заперт) нашелся пирог.
Спать Митос устроился в амбаре и ушёл до того, как встало солнце, держа путь на запад.
В Лондоне он снова очутился лишь несколько десятилетий спустя, когда в Европе свирепствовала эпидемия чёрной оспы. Заражение Митосу не грозило, и он ходил из дома в дом, применяя знания, полученные от Авиценны и от врачей этого времени, стараясь облегчить страдания умирающих. Боль очищала, но Митос больше не видел в ней необходимости – никто не заслуживал агонии и гниения заживо.
Он усмехался про себя – Смерть наконец-то научилась состраданию.
*****
Митос смирился с тем, что обречён бродить по Земле до Страшного суда, а может, и после него. И в промежутках между выполнением своих непосредственных обязанностей он стремился жить так полно, как только мог.
Он много читал и ходил на концерты, а в середине восьмидесятых вступил в орден Наблюдателей. Причин было несколько: Митос испытывал к их деятельности неподдельный интерес, к тому же, возможность погрузиться в стан потенциальных врагов изнутри упускать не стоило – никто и никогда не должен был узнать его тайну, которая состояла вовсе не в его бессмертии.
То, что Митос нашёл себе друзей среди них – Дона Зальтцера и Джо Доусона, было приятным бонусом. Он нуждался в эмоционально-моральном компасе, чтобы снова не упасть в пучину безумия. А потери… потери входили в цену.
С бессмертными Митос сближался с осторожностью, помня о своей власти над всеми живущими, но Дункан прошёл испытание с блеском.
А потом в его жизни появилась Алекса. Митос любил и раньше, но именно своё чувство к ней он мог назвать полностью бескорыстным. Любовь как желание счастья другому человеку захватила его, подчинила себе, и Митос ощущал, что готов нарушить все табу, которые он сам на себя наложил.
Самым главным табу являлся Поцелуй жизни. Как Смерть, Митос обладал особым даром: если он того желал, один поцелуй погружал умирающего в сон и отправлял его в мир иной без страданий и мук. Или, наоборот, поднимал со смертного одра. Навсегда, лишая возможности состариться или погибнуть от рук недругов и болезней, ну разве что если Смерть не передумает и не заберет свой подарок обратно.
Митос воспользовался способностью дарить жизнь всего один раз. Это случилось в Египте.
Фараон не был его возлюбленным, но Митос любил его как брата и не представлял, как жить без человека, понимающего его с полуслова и не боявшегося его истинной сути.
Фараона настигла отравленная стрела. Лучшие лекари разводили руками и в один голос твердили, что здесь их искусство бессильно. Митос выгнал всех из покоев друга, кроме его жены и, прошептав:
— Ничему не удивляйся, моя госпожа, – коснулся губ фараона, начинающих синеть.
Перемена была мгновенной: бледное лицо окрасилось румянцем, жар спал, и фараон задышал ровно и глубоко, как дышит человек, спящий здоровым сном.
Если бы Митос знал о последствиях своего поступка, он сам бы довершил то, что начал яд. Но было поздно, и Митосу ничего не оставалось, как наблюдать превращение доброго, отзывчивого и благоразумного человека в деспота и фанатика, не слушающего никого вокруг.
Митос терпел долго, но когда казнь за отказ поклоняться лишь одному богу Амону стала обыденным делом, в одну из ночей он вошёл в спальню своего бывшего друга и поднял руку.
— Как ты смеешь врываться в мои покои? – закричал фараон. – Стража, схватить его!
— Ты недостоин моего дара, – невозмутимо произнёс Митос. – Я забираю его.
Стража ворвалась в комнату, но Митоса там уже не было. А мёртвый фараон лежал на полу, и кровь, вылившаяся из его горла, окружала его подобно ореолу.
Египет не опечалила внезапная кончина правителя. Его имя вымарали с золотых погребальных лент, а новый фараон запретил упоминать его до конца времён.
Митос не ожидал, что Алекса согласится на его предложение совершить путешествие по свету: она была настроена решительно и не принимала ни подачек, ни жалости. Митос не жалел её, но не видел способа доказать это. Поэтому он очень обрадовался её тихому «хорошо», и, скорее всего, эта искренняя радость и послужила доказательством, потому что Алекса обняла его и спросила:
— С чего мы начнём?
— Большой каньон звучит достаточно заманчиво?
— Да!
Дункан и Джо провожали их, и Джо утирал невольные слёзы.
— Я позабочусь о ней, обещаю, – сказал ему Митос.
— Я в этом нем сомневаюсь, Адам, – ответил Джо. – Не забудьте про открытки, ладно?
— Один город – одна открытка. Договорились.
После каньона они полетели в Рим. А потом, погуляв по улочкам Флоренции, поплавав на гондоле по Венеции и налюбовавшись красотами Санторини, они сели на самолёт до Нового Орлеана.
— Не самый прямой маршрут, – с улыбкой заметила Алекса.
— Ну, цели увидеть всё перед нами не стоит. Это физически неосуществимо. А в Новом Орлеане сейчас Марди Гра. Тебе понравится.
— Проводы зимы?
— Изначально да.
— А Рождество я пропустила. Как думаешь, я доживу до следующего?
— Определенно. А хочешь, в связи нелогичностью наших поездок, я расскажу тебе старый еврейский анекдот?
— Хочу.
— В общем, один старый еврей постоянно мотался между несколькими городами, и нигде надолго не задерживался. Его спросили: «Вы никак не можете выбрать место жительства?». А он ответил: «Мне и тут плохо, и там плохо. Зато какая дорога!»
Алекса звонко рассмеялась, и Митос крепче прижал её к себе.
Погода в Новом Орлеане не подвела. Они бродили по улицам, останавливаясь, чтобы послушать играющих под открытым небом музыкантов, ели одно мороженое на двоих и исследовали Французский квартал. Митос не хотел тащить Алексу на кладбище Сен-Луи, но Алекса настояла:
— Там похоронена королева вуду!
— Именно поэтому о кладбище ходит дурная слава и гулять там в одиночку не рекомендуется.
— Но ты же будешь со мной?
— Несомненно.
— Тогда мне нечего бояться.
Они обошли всё Сен-Луи неторопливым шагом. Алекса держала его за руку и молчала.
— О чём задумалась, mon cœur?
— О похоронах.
— По-моему, тебе рановато заворачиваться в простынку и ползти на кладбище.
— Не в этом смысле. Я бросила колледж, когда узнала, что больна. Нужно было оплачивать счета за лекарства и стационар. Джо очень добр ко мне, но мне бы не хотелось вводить его в лишние расходы. Мои родители умерли.
— Теперь у тебя есть я.
— Да. У меня есть ты, и ты обо всём позаботишься. И спасибо, что не переводишь разговор на другую тему.
— Со мной ты можешь говорить о чём угодно.
— Ты ангел, Адам.
— И где мой нимб?
— Очень смешно. А ты в курсе, что раньше люди верили: кода они умирают, к ним приходит ангел смерти. Он сопровождает их в загробный мир, и делает это, чтобы им не было одиноко и страшно.
— Я не ангел, – севшим голосом возразил Митос.
— Но вторую часть, про спутника по дороге в иной мир, ты не отрицаешь.
Митос саркастически изогнул бровь.
— Я не силен в теологии. Предлагаю сменить обстановку и посмотреть на что-нибудь весёлое. Карнавал, например.
Люди в масках и ярких нарядах подняли Алексе настроение, и Митос вздохнул с облегчением. Они купили маски и присоединились к толпе, которая пела и танцевала.
Чужое присутствие ударило по вискам Митоса как набат. Он оглянулся, вычисляя возможного противника, но тот и не думал скрываться. Убедившись, что Митос его видит, незнакомец сделал жест, означающий «отойдём и разберёмся». Митос кивнул.
— В чём дело? – спросила Алекса.
— Мне нужно кое с кем поговорить. Я вернусь через пять минут.
— Адам!
— Пять минут, mon cœur.
Митос свернул в переулок. Неизвестный ему бессмертный ухмыльнулся, доставая меч.
— Я Клаус Штайгер из Гента.
— Здравствуй, Клаус Штайгер из Гента. Иди, куда шёл, и я, так и быть, прощу твою попытку испортить мне вечер.
— Представься и дерись, наглец.
— Не имею желания.
— Трус. И я прикончу тебя, как труса.
— Что ж, Клаус, ты сам напросился.
Митос молниеносно выхватил меч, блокируя умелый удар. Клаус был опытен и явно выиграл не один поединок, но ему было не тягаться со Смертью. Тем более что Митос собирался сдержать слово и не заставлять Алексу ждать. Он сделал обманный неловкий выпад, и когда Клаус бросился вперед, чтобы вонзить меч в его грудь, отскочил в сторону. Сила инерции бросила Клауса на колени, и Митос приставил к его шее лезвие своего меча.
— Проси пощады, ублюдок.
— Нет. Лучше сдохнуть.
— Я давал тебе шанс. Никто не посмеет сказать, что Смерти неведомо милосердие. Но раз ты настаиваешь…
Клаус был старше, чем решил Митос – шторм закружил его как тряпку, со всей силы приложив об асфальт. Молнии вонзались в него кинжалами, нанося невидимые порезы, били его тысячами вольт. Митос с трудом встал на колени. Голова Клауса лежала в метре от него, и в глазах мертвеца застыла ненависть. Глупец. Он остался бы в живых, если бы не гордыня. Когда бессмертные наконец поймут, что Игра лишена смысла и начнут жить по-настоящему?
— Адам? Адам, с тобой всё в порядке?
Алекса осторожно приближалась к нему, дрожа от страха и беспокойства.
— Адам?
Митос поднялся, небрежно стёр с лица кровь.
— Не бойся, mon cœur. Всё закончилось. Пошли, мне надо позвонить.
Алекса стояла рядом и переминалась с ноги на ногу, пока Митос звонил Джо из автомата.
— Наблюдатель Клауса потерял его в аэропорту, – сообщил Джо.
— Чёрт.
— Не беспокойся, Адам. Я ему позвоню, и он займется телом. А вы продолжайте веселиться. Как Алекса?
— Напугана, но держится.
— Удачи вам обоим.
— Спасибо.
Митос вышел из будки, и Алекса взяла его за руку.
— Ты не собираешься задать мне пару вопросов?
— Нет, – она сильнее сжала его ладонь. – Сегодня замечательный вечер. У меня не кружится голова и ничего не болит. И я не намерена тратить наше время на скандал и выяснение отношений, которые нам обоим абсолютно не нужны. Кроме того, тот парень первый начал.
— А чем ты бы хотела заняться?
— Я хотела бы, что мы вернулись в гостиницу и занялись любовью. А после пошли бы в какое-нибудь кафе на Бурбон-стрит, где до утра играют джаз. И только посмей сказать: «Не переутомляйся, Алекса, тебе это вредно!»
— Я молчу, mon cœur.
— Ты делаешь это очень выразительно.
Шторы были задернуты, но Митос не стал зажигать свет. Они с Алексой были двумя тенями в темноте, и это его полностью устраивало. Он ласково обнял её за шею и поцеловал в кончик носа. Алекса захихикала и, запустив руки в его короткие волосы, притянула к себе и чувствительно укусила за нижнюю губу.
— Эй, ты что, вампир? – притворно возмутился Митос.
— Я превращусь в вампира, если ты не снимешь с меня это дурацкое платье.
— Когда мы его покупали, оно тебе нравилось.
— А сейчас мне нравится костюм Адама и Евы. До того, как змей всучил им проклятое яблоко.
— Какие познания. Я в восхищении.
— Укушу. Снова.
— Не угрожай мне, mon cœur.
Алекса не была пугливой девственницей, когда они познакомились, но она тоже любила не торопиться, и Митос ценил это. Они могли целоваться всю ночь и заснуть под утро, так и не дойдя, по мнению многих, до самой главной части в сексуальных отношениях, а могли, как сейчас, медленно раздевать друг друга наощупь, с каждым прикосновением заводясь всё больше и больше.
Митос расстегнул молнию, спустил бретельки платья с плеч Алексы и начал легко гладить её обнаженную спину, бормоча ей в шею слова на языках, что давно сгинули вместе с народами, которые на них говорили. Алекса не выпускала его волосы, прижимаясь к нему всё теснее. Руки Митоса спустились ниже, приподнимая подол.
— Адам…
— Шшш, mon cœur.
Он медленно снял с неё трусики, превращая это движение в дополнительную ласку. Алекса глубоко вздохнула, пытаясь успокоить бешеный стук своего сердца, и вздрогнула всем телом, ощутив пальцы Митоса у себя внутри.
Он продолжил бормотать, какая она красивая и как сильно он её любит, отметив, что перешёл на шумерский, а голос стал резче и ниже. Алекса как-то сказала ему, что хотя она не знает слов, что он выдыхает в такие моменты, но интонация всё объясняет, и Митос надеялся, что это правда – на английском и французском слов для выражения своих чувств ему не хватало.
Алекса всхлипнула, когда его пальцы нашли её клитор, а прикосновения стали из просто чувственных дразнящими и невесомыми.
— Адам, пожалуйста… – Алекса облизала губы, и Митос поцеловал её, яростно, не сдерживаясь, одновременно ускоряя ритм.
Алекса выгнулась с хриплым вскриком, и Митос удовлетворенно улыбнулся.
— Ты… коварный… тип, – прошептала она, дыша неровно и часто. Митос хмыкнул и принялся облизывать свои пальцы. – Провокатор.
— Какие-то претензии?
— Нет.
— Отлично. Кто-то намекал на танцы.
— А как же ты?
— Кто сказал, что я не получил удовольствия?
В кафе, несмотря на поздний час, было людно и накурено. Чернокожая певица, похожая на эбонитовую статуэтку, пела “Надеюсь, в твоих снах найдется место для меня”.
— Прямо как по заказу, – Митос обнял Алексу за талию, и они закружились в танце. – И я не отказался бы от присутствия в твоих снах.
— Ты и так там всё время присутствуешь.
— Я польщён, mon cœur.
— Не зазнавайся, любовь моя.
— Я постараюсь.
Из Нового Орлеана они отправились в Вену. Шёнбрунн очаровал Алексу своим дворцом и лабиринтами, а Собор святого Стефана – готическим величием.
— Это ещё что! Я покажу тебе собор в Кёльне… – заговорщицки повторял Митос.
— Хвастун!
В кафе «Венский лес» позади собора подавали великолепный кофе и штрудели, и Алекса вытирала кончиком пальца сахарную пудру с его носа.
Они гуляли по Альбертине, когда Митос сказал:
— Я думаю, нам следует пожениться.
— Этот не похоже на романтическое предложение.
— Бюрократия – зло.
— Ты запомнил, что я хочу быть похороненной в Париже?
— Я всё про тебя помню. И поверь – если бы ты не была больна, я всё равно сделал бы тебе предложение. Но позже.
— В любом случае, я согласна.
— Здорово. Пойдём покупать кольцо.
Они расписались в Лондоне, свидетелями были работники мэрии.
— Адам Пирсон – гражданин Великобритании?
— Валлийский акцент как бы намекает. Где проведём медовый месяц?
— Выбираю я?
— Ну, учитывая, что на Земле нет мест, где я бы не побывал…
— Ты – воплощенная скромность.
— Я слышу иронию?
— Скорее, сарказм. Отвезешь меня на Мальдивы? И в Египет.
— Заметано.
В Египте Митосу пришлось оставить Алексу одну на неделю – позвонил Джо и попросил о помощи: Дункан умудрился подхватить Тёмную передачу. И она, как болезнь, отравила его. Митос гнался за ним по всей Европе, выпросил у Рейчел Маклауд меч клана, по книгам и рукописям отыскал источник, который мог очистить душу Дункана… После он чувствовал себя разбитым, опустившим руки, но Алекса ждала его, встретила в аэропорту, и он не мог открыто демонстрировать усталость и грусть, Алекса и так считала, что он страдает из-за неё.
В Каире состояние Алексы резко ухудшилось, но она заявила, что не будет отменять экскурсию в Гизу.
— Я всегда мечтала увидеть пирамиды.
— Алекса, ты…
— Адам, я не хочу тебя шантажировать, но, если я ничего не путаю, желание умирающего – это закон.
— Ты не путаешь.
Алекса была бледной до прозрачности, но всё ещё находила в себе силы шутить.
— Адам, ты рассказываешь о пирамидах так, словно сам участвовал в их постройке.
— Так и есть, но это секрет. И я поклялся унести его с собой.
— Ты ведь не нарушаешь своих обещаний, да?
— Я нарушаю только те, которые не могу выполнить.
Митос опасался и готовился к этому моменту, но когда однажды утром Алекса рассыпала свои таблетки, а из носа у неё пошла кровь, он запаниковал и припоминал телефон клиники в Швейцарии несколько долгих минут.
Камень Мафусаила ненадолго вселил в него надежду, но ей не суждено было сбыться. Митос был в отчаянии. Поцелуй жизни он использовать не мог – цена оказалась бы чрезмерно высока. Он часами сидел в палате Алексы, просил врачей сделать лишь одно – чтобы ей не было больно.
— Я устала, я так устала, – по щекам Алексы катились слёзы, а Митос слышал нетерпеливое рычание псов.
Усилием воли он заставил себя приглядеться.
Неизменные спутники Смерти сидели у двери. С их зубов капала слюна.
— Прочь, – негромко сказал Митос. – Она не ваша.
Псы заскулили, но послушно исчезли.
— Адам…
— Сердце моё. Радость моя. Ты очень храбрая, ты хорошо держалась, но сейчас тебе пора спать.
Митос наклонился и приник к губам Алексы в нежном поцелуе.
— Мне больше не страшно.
— Я рад. Спокойной ночи, mon cœur.
*****
После похорон Алексы Митос не уехал из Парижа. Он устроился на работу в университет, по вечерам пил пиво в баре Джо и беседовал с ним и Дунканом, рассказывая истории, правдивые и не очень.
Предчувствие грозы носилось в воздухе, и Митос ждал, когда она разразится. Появление Кассандры, а затем Кроноса не удивило его – рано или поздно, но круг всегда замыкался. Митос разыграл сцену побега и, когда Дункан в буквальном смысле припер его к стенке, он ничего не отрицал. Вопрос был не в том, сказать Дункану правду или солгать, главным являлось то, как эту правду преподнести. И Дункан отреагировал, как по нотам.
После Митос позволил Кроносу подсторожить его на стоянке и ударить ножом в грудь. А очнувшись, он, как бы мимоходом, упомянул, что Сайлас и Каспиан не погибли. Со стороны это выглядело предательством, но Митос знал, что Всадники должны были доказать, что они сумели идти в ногу со временем, что они изменились или умереть.
В переменах заключалась жизнь. В отказе меняться – гниль и стагнация. Митос прошёл этот путь, он научился состраданию и любви. Будь он не Смертью, а кем-то другим, науку он постиг бы иначе, не через боль. Но боль, без всякого сомнения, проявила себя превосходным учителем.
И все дороги вели в одну точку, где решалась судьба оставшихся Всадников, – в Бордо, на старый склад, к клетке с плененной Кассандрой. Каспиан поторопился избежать этого и поплатился своей головой. Но ещё оставались двое – Кронос и Сайлас.
Они не изменились. Теперь Митос ясно это видел. Ни один из них. В глубине души он надеялся, что хотя бы Сайласу удалось найти покой в своих глухих лесах. Напрасно: в его глазах не было ничего, кроме жажды убийства.
— Отпусти её. Позволь Кассандре уйти, и я помилую тебя.
— Не могу, брат.
— Тогда я тебя остановлю.
— Попробуй.
— Ты помнишь, кто я.
— Ты – Смерть. Я – Война. Пусть победит сильнейший.
— Глупец.
Сайлас зарычал и бросился на него, давая понять, что время разговоров прошло. Митос отступил от клетки, перехватил меч поудобнее, готовясь защищаться.
Сайлас всегда предпочитал тактику быстрого натиска, он загонял своего врага в угол и убивал уже беспомощную жертву. Митос ставил блоки, уходил от ударов и пятился к ржавой лестнице. Главное, чтобы Сайлас не заподозрил, что он шёл именно туда, куда вёл его Митос. Где-то рядом сражались Дункан и Кронос, но отвлекаться на них было некогда.
— Ты можешь остановиться. Вернуться домой и жить.
— Нет.
— Как хочешь.
Ступеньки жалобно хрустнули под весом Сайласа, он пошатнулся и Митос не упустил этого шанса и не задержал удара. Голова Сайласа покатилась вниз, его пальцы разжались, выпуская топор. Кровь фонтаном окатила Митоса с ног до головы.
Он ещё успел спуститься и заметить, что Дункан тоже нанес Кроносу смертельный удар, прежде чем их обоих оглушила Передача, точнее два одновременных энергетических выброса.
Молнии били во все стороны, круша все препятствия на своём пути, и Митос был уверен, что сегодня ночью Бордо останется без электричества. Он не мог определить, сколько времени прошло, когда последние отсветы погасли, и воцарилась тишина.
Спиной он чувствовал Кассандру, которая каким-то образом выбралась из клетки и подобрала топор Сайласа. Он не боялся, что она отрубит ему голову – ему было жаль открывать свой главный секрет.
— Кассандра, нет! – закричал Дункан. – Оставь ему жизнь. Я хочу, чтобы он жил!
Кассандра выкрикнула какое-то кельтское ругательство, но топор бросила. И пошла к выходу, не оглядываясь.
— Вирус, – прохрипел Митос, по-прежнему стоя на коленях.
— Я об этом позабочусь, – ответил Дункан. – А с тобой мы не закончили. Завтра утром, в церкви по дороге сюда. Не опаздывай. И убирайся отсюда – а то я не выдержу и вызову себя на поединок.
Митос не дослушал его тираду до конца. Он подполз к телу Кроноса. На мёртвом лице сохранилось гордое и неприступное выражение. Митос ласково провел пальцем по вертикальному шраму, а потом окунул ладонь в пролитую кровь. Она была ещё тёплой.
Митос вслепую рисовал на своём лице полосы из крови своего брата и плакал.
Это был последний урок – Смерть снизошла до уровня человека и узнала, как оплакивать мертвецов.
*****
Дверь церкви была не заперта, и Митос просидел на жесткой лавке до рассвета. Кровь на его лице засохла, превратившись в неприятную корку.
— Митос, ты здесь? – окликнул его Дункан.
— Да. Лаборатория?
— Я её сжёг.
— Это мудро.
— Я не уверен, как сейчас к тебе относиться, Митос.
— Ты считаешь меня чудовищем?
— Нет. Да. Не знаю. Ты хотя бы раскаиваешься?
— В моём случае раскаяние бесполезно и даже бессмысленно.
— О Боже, ты убивал и насиловал ни в чём не повинных людей. И я не осмеливаюсь вообразить, что ты сотворил с Кассандрой. И ты ни капли не раскаиваешься в содеянном?
— Извини.
— Не думаю, что я могу тебя простить.
— Дункан, я не нуждаюсь в твоём прощении. Ты – не Высший судия. И лично тебе я ничего не сделал.
— Ты считаешь, что не заслуживаешь наказания?
— Я – Смерть. Я не могу умереть при всём желании.
— Ты себя-то слышишь? Твоё самомнение переходит все границы.
— А ты так ничего и не понял, да?
*****
Вернувшись в Париж, Митос пошёл в бар Джо, не заходя домой. Дункана там, слава богу, не было. Джо поставил перед ним стакан с янтарной жидкостью:
— Мак мне всё рассказал.
— Ты тоже назовешь меня монстром?
— Нет, Адам. Конечно, нет. Ты не монстр. Я не знаю, почему ты делал то, что делал, но я не имею права судить тебя. Я свечку не держал, да и времена изменились.
— Я уеду, Джо. Потому что если Мак всё-таки вызовет меня на дуэль, не думай, что я его не убью.
— Ты не убиваешь своих друзей.
— Скажи это Сайласу. Скажи это Кроносу и Каспиану.
— Они не были твоими друзьями.
— Они были моими братьями, Джо.
— И ты имеешь полное право по ним горевать, кто бы что ни говорил. Но не вини себя.
— Как не винить, если я всё это и устроил?
— Ох, Адам, – Джо уселся на соседний стул, и, обняв Митоса одной рукой за плечи, другой прижал его голову к своему плечу, не обращая внимания, что грязь на лице Митоса пачкает его рубашку. – Бедовая ты башка.
— Я сказал Маку правду о том, кто я есть, а он не поверил.
— И кто ты есть, просвети меня?
— Смерть.
— И почему мне кажется, что ты это не в метафорическом смысле?
— Джо, я тебя пугаю?
— Немного. Но я боюсь не тебя, а за тебя. Чувствуешь разницу?
— Ты безрассудно храбрый человек, Джо Доусон.
— Я стар, и смею надеяться, мудр.
— И что говорит тебе твоя мудрость?
— Что никто не должен быть одинок. И ты не один, Адам. Я твой друг.
— Спасибо.
— Не за что. Допивай свой коньяк, а потом я погоню тебя в ванную и уложу спать.
— Это твоё лекарство от всех проблем?
— Даже Смерти не повредит отдых. А через пару недель я позвоню нашему шотландскому упрямцу и прополощу ему мозги.
Митос улыбнулся в плечо друга. Хорошенько выспаться – это звучало соблазнительно.
Он хотел верить, что в этот раз ничего не увидит во сне.
