Как-то мадам Помфри уехала и замещать ее в больничном крыле остался профессор Снейп.
Заступил с утра Мастер зелий на дежурство. В лазарете никого.
Сварил себе кофе, сидит и наслаждается тишиной...
Тут в дверь вваливаются Блек и Люпин с Гарри на руках.
Поттер бьется в конвульсиях и орет дурниной под действием какого-то пыточного проклятья.
Снейп невозмутимо продолжает пить кофе.
Люпин и Блек бросаются к нему:
-Северус, сделай же что нибудь! Ты же видишь как Гарри кричит! Как бьется в судорогах! Сделай что бы это прекратилось!!!
Снейп достает палочку:
-Silencio! Petrificus totalus!...Так сойдет?-подняв бровь, цинично спрашивает Снейп и уходит допивать кофе..
Джим и Джейми Мориарти были детьми из обеспеченной семьи. Отец их унаследовал от родителей состояние, которое методично проматывал, а мать была типичной скучающей невротичкой. Оба родителя были слишком заняты собой, чтобы заботиться о своих отпрысках, и те были предоставлены сами себе. Справедливости ради надо сказать, что дети от этого не страдали. Общества друг друга им всегда было достаточно, чтобы не скучать. Другие люди представлялись им существами ужасно скучными, предсказуемыми, годными только для того, чтобы использовать их в своих целях. Брат и сестра всегда говорили обо всем остальном мире «они»: «они такие надоедливые со своими запретами», «они бесят», «они достали». Вся эта муравьиная суета и бесконечные правила утомляли Мориарти; совсем маленькими детьми они просто не понимали, почему должны следовать общепринятым нормам. Ведь те, другие, такие глупые и никчемные, «они» так мало знают и почти ничего не умеют. Как бы много взрослые — учителя, родственники, родители (когда давали себе труд вспомнить о воспитании собственных чад) — не пытались объяснить им вещи, нормальные для большинства людей, брат с сестрой усвоили только одно: есть некие глупые правила, которые люди придумали непонятно зачем, и которые надо исполнять, если хочешь, чтобы тебя считали нормальным. Это отчего-то было очень важно — быть нормальным, быть как все.
— Но Леонардо не был как все, — упрямо возражала Джейми. — И Лоренцо Медичи тоже, — даже в детстве её завораживали достижения Ренессанса, биографии выдающихся деятелей, исполненные скрытой силы картины и статуи, памятники архитектуры. Но особенно картины.
— Да ни один выдающийся человек не был как все, — сердито бурчал Джим. — Это же очевидно, — он явно был намерен стать выдающимся и зарывался в книги, пока его сверстники играли в футбол.
Но «им» было неочевидно. Этот мир был полон целой кучи «нельзя»: нельзя брать то, что тебе нравится, если это принадлежит другому, нельзя наказывать тех, кто обидел тебя, нельзя говорить все, что думаешь. Это было ужасно несправедливо и неправильно. И хуже того — глупо. Глупость была непростительным грехом для брата и сестры Мориарти, и, по их мнению, должна была караться смертной казнью.
— Однажды этот мир будет принадлежать нам, — убежденно сказал Джим, когда они сидели в своем убежище в заброшенном сарае, который облюбовали как свой «штаб». Когда против тебя целый мир, разве можно не иметь места, откуда будешь планировать сражение с ним?
— И тогда мы будем писать правила, — закончила мысль Джейми. Ей не нужно было спрашивать, она знала: Джим думает то же самое.
— Мы покажем им, — по мнению Джейми именно такие интонации, как у её брата сейчас, должны быть у полководца перед битвой. Она представила Джима, маленького и тощего, в полном боевом доспехе, опускающим на лицо забрало шлема, и эта картина не показалась ей смешной.
Мысль о целом мире, которым можно управлять, была хорошей и правильной, от неё было тепло внутри. Джейми ткнулась носом в плечо брата, он обнял её за талию. Когда-нибудь это обязательно будет. Они будут королем и королевой, у них будут поданные, они смогу казнить и миловать по своему выбору, и им не придется больше терпеть доставучих одноклассников и прятать от родителей сигареты.
А пока «им» требовался урок, и Джим и Джейми решили, что «им» надо его преподать.
