В темной прачечной стоял тошнотворно горький запах каких-то очистителей. Несмотря на небольшую очередь у прилавка, толстая китаянка, плохо говорившая по-английски, не торопилась возвращать клиентам их вещи. Долго рассматривала мятые квитанции, а потом еще по десять минут переговаривалась со старухой, к губе которой, казалось, намертво прилипла сигарета. Рабочий халат на прачке был таким грязным, что сразу возникали сомнения в качестве услуг этого заведения, но они были очень дешевы.
Потный работяга, придирчиво изучавший свой костюм и торговавшийся из-за какого-то пятнышка на рукаве, наконец, взял свой сверток и, повернувшись к китаянке спиной, подмигнул Ричарду:
— Сегодня в «Горячей девчонке» будет бить по клавишам доходяга Лабер. Мы с моей крошкой решили немного покутить.
Ричард улыбнулся с фальшивым радушием. Иногда он ненавидел свое лицо, которое внушало окружающим странную уверенность в том, что даже незнакомцу не зазорно поделиться своими планами на вечер с таким добродушным парнем.
— Лабер, — повторил он, понимая, что никогда не слышал этого имени раньше. Это ровным счетом ничего не значило. Пианист мог быть очень известным виртуозом, просто Ричард мало что смыслил.… Не только в музыке, в самой причине своего странного существования.
— Ага. Захочешь, подгребай к нам. Ты же тот бедолага из газеты?
Значит, для потного парня он не был незнакомцем. Странно; Окделл считал, что его история годичной давности уже давно забылась и больше никого не волновала. Ее давно вытеснили с первых полос новости об ограблении банка, какой-то певичке, застрелившей своего любовника из городского совета, и чудо-девочке, ко лбу которой могло прилипнуть шесть ложек одновременно, и теперь она предсказывала каждому желающему его судьбу всего за один доллар.
— Прости, приятель, вечером я занят. — Он обошел все еще с любопытством разглядывающего его парня и протянул женщине за прилавком свой квиток. Китаянка громко рассмеялась, глядя на имя:
— Дик! — Сначала сама же сократила, а теперь хватается за живот, тыча в него пальцем.
— Ричард Окделл. Две сорочки, галстук и брюки.
Женщина закивала, как кукла-болванчик с головой на шарнирах, и крикнула напарнице:
— Принеси большому Дику его рубашки!
Конечно, он мог бы пошловато пошутить: «Не большому, а очень большому», — чем, скорее всего, вызвал бы игривую улыбку стоявшей за ним в очереди кассирши из кинотеатра рядом с автобусной остановкой. Сидя в своей стеклянной будке, она профессионально строила глазки всем прохожим, потому что получала процент от количества проданных билетов, но лишь некоторым соглашалась составить компанию во время последнего сеанса. Ричард знал, что легко удостоится этой чести, едва заговорив с ней. Потом она сделает ему скидку на билет и присоединится в темном полупустом зале, чтобы трещать о варьете, в которое уже три раза провалила прослушивание. Он станет вежливо улыбаться в ответ и уверять, что с такими ямочками на щеках она непременно своего добьется. Милли, Кэтти, Бэкки, или как там еще могут звать таких девиц, после окончания сеанса намекнет, что по вечерам одной ходить домой в их районе, расположенном рядом с китайским кварталом, небезопасно. Разумеется, он ее проводит, рассказывая вымышленные истории о своей работе в газете, потому что девчонкам нравятся бульварные писаки. Возможно, она даже поцелует его на пыльных ступеньках подъезда, шепнув многообещающее: «Встретимся завтра!». Он придет, потому что не знает, чем еще заняться. Купит у уличной торговки розу, и они пойдут гулять по бульварам под руку, совершено позабыв об уровне преступности, что волновал их еще вчера. Через неделю, получив зарплату, он, наконец, сводит ее в какой-нибудь клуб или ресторанчик. Разомлев от бокала вина и игры очередного Лабера, она позволит ему зайти в свою квартиру и на накрахмаленных простынях в игривый цветочек совершить короткий акт грехопадения, изображая смущение и давно утраченную невинность. Что произойдет дальше? Через год она пройдет набор в свое варьете и где-нибудь в темном уголке между сценой и костюмерной менеджер Бобби или Джон пообещает ей место в первом ряду танцовщиц в ответ на небольшое одолжение, сделанное уже их маленькому «дику». Вернувшись домой, она выставит чемодан Ричарда за порог, потому что девушка из хорошего шоу может найти себе более достойного поклонника, чем нищий журналист.
Этот год научил его тому, что жизнь, по сути, очень предсказуема, и даже начиная все сначала, ты просто следуешь ее законам. Не то чтобы ему хотелось сложностей… Просто от ровной, ничем не примечательной дороги, которой Дик каждый вечер шел от работы до дома, уже порядком тошнило. Может, поэтому он лишь молча забрал свой сверток, виновато улыбнувшись пышногрудой кассирше. Ничего у них не будет: ни свиданий при луне, ни жарких поцелуев, ни взаимных предательств.
Колокольчик на двери звякнул, выпуская его на улицу, в марево горячего вечернего зноя. Город Ангелов уже зажигал свои яркие неоновые вывески. Он пах песком, потом, специями, дешевым виски и сладкими духами. Летели куда-то по широким улицам блестящие авто с откидным верхом и дряхлые потрепанные форды, с ног до головы обдававшие прохожих бензиновым смрадом. Лос-Анджелес жил жизнью, от которой никогда не тяготился. Откуда Ричард мог знать, что существуют и другие, уставшие от своего существования города? Возможно, они были лишь очередной выдумкой, такой же нелепостью, как глупые стихи, которые он писал, запершись в своей квартирке, лишь для того чтобы посмеяться над нескладными строчками, откинувшись в скрипучем кресле. Впрочем, в этом городе мечтами жил каждый второй неудачник, он ничем от них не отличался и не слишком строго корил себя за глупость. Нет, не так… Никогда не обвинял в этом банальном и почти скучном безрассудстве.
***
Пройдя половину квартала, Дик заглянул в магазинчик на углу, купил пачку дешевых сигарет и фунт колбасы, немного крекеров и буханку еще теплого кукурузного хлеба. Пока продавец складывал весь этот нехитрый набор продуктов в бумажный пакет, насвистывая мотивчик популярной песенки, Ричард стоял и смотрел на деревянные лопасти крутившегося под потолком вентилятора. Вроде такая простая штука… Он даже книгу прочел о том, как она устроена и работает. К своей странной гордости, даже кое-что из нее понял, но все равно был заворожен этим искусственным ветром, наполненным тихим насмешливым гулом.
— Что-нибудь еще?
Он вздрогнул и покачал головой. Продавец равнодушно собрал мелочь, которую Ричард бросил на оловянную тарелочку рядом с кассой, и, опустившись на табурет, повернул реле радиоприемника.
— Я скучаю… — кричала певица низким, прокуренным голосом.
Дику казалось, что он может понять чувства, которые эта женщина как будто наматывала на свой микрофон, вытягивая из себя нити обнаженных нервов. Может, стоило спросить у продавца ее имя? Он уже почти решился чем-то в этой жизни заинтересоваться, но парень со словами: «Что за ерунда?» — переключил волну. Впрочем, новости городского совета он тоже счел белибердой, так и щелкал реле, пока не услышал ведущего какой-то лотереи и не полез в карман за билетом.
Выходя на улицу, Ричард думал о том, что не хочет, чтобы ему повезло. Мысль была бесполезной и совершенно бессильной. Для судьбы он просто очередной проситель. Сколько их таких в Лос-Анджелесе? Мелочных гадов, готовых пожелать зла простаку, который оказался достаточно неловок, чтобы задеть тебя плечом, позабыв извиниться, или не оправдал.… Даже не возложенных на него, а каких-то случайных, не до конца сформировавшихся надежд. Кто только назвал это место городом Ангелов? Дик пока встречал лишь таких же обывателей, как он сам, злобных духов с пистолетами и золотых божков, упивавшихся своим величием. Еще были продажные ночные кошки с покрытыми ярким лаком коготками, но безденежье давно проложило пропасть между ним и этими любительницами долларов и дорогого игристого молока. Так где же обладатели белых крыльев? Спились, растеряли перья в постелях девушек, мечтавших о кинематографе и варьете? Переехали в Виржинию или Оклахому?
Он усмехнулся собственным мыслям. Не слишком свежим платком стер с лица пот и продолжил свой привычный путь.
***
Уже подходя к дому, он услышал отборную брань. Рука сама собой потянулась к поясу, будто он надеялся обнаружить там пистолет или любое другое, может, даже более привычное средство защиты, но пальцы скользнули лишь по гладкому брючному ремню. Тихо выругавшись, Ричард огляделся по сторонам. Круглый камень, валявшийся у обочины, его не слишком заинтересовал, а вот обломок ржавой трубы, торчавший из мусорного бака, уверенно лег в руку. Дик ускорил шаг.
— Ты какого хрена вытворяешь, дерьмо черножопое? — Грузный толстяк с пивным животом в светлом поношенном костюме с засаленными лацканами толкнул ногой грубо сколоченную подставку для чистки ботинок. Та покатилась по мостовой, звеня рассыпавшимися жестяными банками дешевой ваксы и воска.
Дик посмотрел на старика, прикрывшего голову руками с зажатыми в них потрепанными истертыми щетками. В городе было не так уж много мест, где цветные могли легко снять жилье. Китайцы, отвоевавшие у города целый квартал, не слишком привечали представителей других культур, но и не относились к ним с предубежденностью белых снобов. Может, поэтому близлежащие улицы были до отказа забиты чернокожими, мексиканцами, евреями и нищими выходцами из Европы. Здесь звучали выстрелы, процветала наркоторговля, проституция, снимались срамные фильмы, которые потом смотрели на своих приватных вечеринках нью-йоркские богачи и техасские нефтедобытчики. Город Ангелов? Нет. Содом и Гоморра тех, кто хотел заработать свой доллар чужим разумом, плотью и кровью. Этот район был отгорожен от приличных, засаженных пальмами кварталов не высокой стеной, а тем, как менялись взгляды людей, ступавших на присыпанные нанесенным ветром песком мостовые. У тех, кто приезжал на дорогих машинах, они становились оживленно любопытными, потом отрешенными и наконец скучающими. А унылые твари, что обгоняли Дика, спеша по своим делам... Он их даже к когорте местных бесов не причислял, просто немые тени, такие безмолвные, будто боятся, что исчезнут вовсе, если откроют рот и перестанут ускорять шаг, услышав мольбу о помощи. Они ведь такие ненужные и пустые, серые, ничем, кроме собственного выживания, не обремененные пятна на белых крыльях переехавшей из этого города невинности.
— Эй… — Он бросил пакет на землю и угрожающе стукнул трубой по стальному подоконнику. — Ты сам-то какого цвета?
Толстяк хмыкнул, демонстрируя пожелтевшие от дешевого табака зубы.
— Что, молокосос, есть сомнения? — Громила отвернул в сторону лацкан своего грязного пиджака. — Может, ты мне отдашь деньги за поцарапанные ботинки?
Дик улыбнулся. Все той же фальшивой, немного легкомысленной улыбкой.
— Ну так и дерьмо не всегда черное.
«Люди Чести так не поступают». — Глупая мысль мелькнула в его голове до того, как Дик нанес удар трубой по потянувшейся к поясу руке толстяка. Крохотный перочинный ножик, который громила неловко выронил на мостовую, годился лишь на то, чтобы вскрывать консервные банки, а не резать людей. «Такими жалкими поединками вы порочите себя сильнее, чем своей излишней наивностью, юноша», — прошелестел в ушах знакомый голос совести. Редкостной твари, не дававшей Дику почти ни минуты покоя. Она не имела ничего общего с обычными нормами морали, принятыми в этом ангельском вертепе. Окделл как-то, по привычке драматизируя собственную проблему, даже предположил, что после аварии стал одержим каким-то навязчивым бесом. Вот только католический священник, с которым свел его Пэдди, лишь похлопал Ричарда по плечу и, отхлебнув виски из украшенной крестом фляги, посоветовал найти хорошего мозгоправа.
— Дерьмо! — орал жирный засранец, баюкая сломанное запястье, словно младенца. — Я этого так не оставлю! Ты за это ответишь, долбаный любитель черножопых!
Наверное, он мог бы разоряться и дальше, возможно, даже попробовал бы потянуться за своим ножом, но окно первого этажа со скрипом открылось. Пожилая немка с уродливым лицом и роскошными светлыми локонами, накрученными на рулончики газетной бумаги, почесала покрытую пигментными пятнами худую шею и пробасила в треснувшую телефонную трубку:
— Милочка, соедините меня с полицией! Да, дорогая, это срочно. Меня пытались изнасиловать. — Старуха хмыкнула. — Создает же господь извращенцев на погибель нам, добропорядочным женщинам… Нет, не пострадала. Один добрый мальчик покалечил нахала. Увы, не насмерть. Сейчас кликну жильцов, и мы задержим маньяка до прибытия стражей поря…
Договорить она не успела. Видимо, толстяку не хотелось иметь дело с полицией.
— Я вам еще припомню, твари!
Он побежал по улице, преследуемый звонким хохотом женщины. Едва он скрылся из виду, она продемонстрировала телефонный аппарат. Пальцы были прижаты к ржавой железке, на которой обычно лежала трубка. С коммутатором домовладелица не связывалась. Впрочем, об этом Дик догадался сразу: в их доме полицию не любили.
— Спасибо, фрау Мэйни. — Домовладелица хмыкнула и пожала плечами.
Ходили слухи, что дом принадлежит вовсе не ей, а ее сожителю, который несколько лет назад то ли сбежал с продавщицей чулок, то ли отправился в пустыню, кормить своими останками койотов, что-то не поделив с китайцами, торговавшими опиумом. Дик не обращал на эти кривотолки особого внимания. Почти о каждом из жильцов их дома что-то болтали. Например, никто не знал, откуда тут появился чистильщик ботинок, несколько месяцев назад обосновавшийся в подвале. Утром старик, едва волоча ноги с распухшими от артрита коленями, ставил свою подставку у крыльца. По утрам у него обычно чистили ботинки соседи, и Дик всегда оставался доволен качеством его работы, а вот случайных клиентов дед как будто ненавидел и постоянно портил им обувь. Из-за этого частенько бывал бит так, что даже не мог спуститься вниз по лестнице в свою берлогу. Денег за проживание немка с него не брала, хотя все время грозилась выселить, и поручала в качестве отработки долга грязную работу, которую старик никогда не выполнял. Может, поэтому за все время, что Ричард Окделл тут жил, полы в подъезде ни разу не были вымыты. Даже щегольские ковры, купленные хозяйкой на блошином рынке месяц назад, уже стали из красных грязно-коричневыми. Ковры были прибиты к лестницам, чтобы скрыть дыры на ступеньках, расположение которых каждый жилец знал наизусть через сутки после переезда, потому что в полночь свет в коридорах всегда выключали.
Дик помог старику собрать его банки с гуталином и, постелив прихваченную с работы газету, сел на ступеньки. Курить в своей крохотной комнате он не любил. Ему вообще не нравились сигареты, но в редакции дымили даже мальчишки-посыльные. Задыхаясь в очередной раз от табачного дыма, Ричард понял, что у него два выбора — привыкнуть или остаться без работы. Поскольку с трудоустройством могли возникнуть проблемы, он начал покуривать. В основном на улице — немногое может быть тошнотворнее запаха табака, впитавшегося в обивку мебели.
Хотя почему? Старик в качестве благодарности протянул ему початую бутылку молока. Дик сделал глоток, молоко оказалось скисшим, поэтому им, скорее всего, побрезговали кошки, которых дед время от времени подкармливал. Почему он не отказался? Просто в голове от жары или драки было все еще пусто. Чувствуя во рту противный кисло-горький вкус, он потушил сигарету о подошву ботинка и, подобрав газету, пошел домой.
***
На втором этаже располагалось четыре квартиры, двухкомнатная с отдельной ванной называлась фотостудией и принадлежала некому Арковски, странному типу в щегольских костюмах, вместо галстука повязывавшему вокруг шеи шелковый платок. У него были тонкие усики, маленькие, по-детски пухлые ладони и низкий, скрипучий, как ржавые петли, голос. Этот тип всегда благожелательно улыбался соседям, расшаркивался с домовладелицей, но та все равно считала его скользким ужом, а соседи тихо ненавидели за такую роскошь, как отдельная ванная. Остальным жильцам второго этажа приходилось пользоваться общей уборной, и, услышав шум воды из-за двери с облупившейся краской, Дик улыбнулся. Мэй всегда успевала первой занять ванную.
Поставив пакет на пол, он порылся в карманах, разыскивая ключи, открыл свою дверь и шагнул в комнату, освещенную уличным фонарем. «Просторная меблированная квартира с кухней» — значилось в объявлении, по которому он однажды пришел. Дик ничуть не удивился тому, что просторной оказалась лишь одна комната, в которой свободное пространство имелось только по причине малого количества мебели, а кухня, где на тумбочке чадил старый примус, да гудела холодильная установка, была переделана из кладовки. Впрочем, хозяйка, нахваливавшая свой товар, благоразумно попросила за эти «королевские покои» такую мизерную плату, что Дик недолго раздумывал. Дешевле жилье можно было снять лишь в китайском квартале, а там каждый день в подворотнях находили обезображенные трупы.
Не зажигая лампу, он разделся в свете уличного фонаря. Повесил на плечики постиранные и выглаженные рубашки с брюками. Надел тонкие домашние штаны из парусины, майку и сорочку с коротким рукавом. Почему-то Дик всегда заботился о своем внешнем виде, он не мог позволить себе разгуливать по дому в трусах, как это делал его бывший сосед из четвертой квартиры, переехавший неделю назад в Лас-Вегас. Теперь можно было включить свет, не опасаясь осуждающего взгляда крупной негритянки из дома напротив, распевавшей псалмы в своей квартире так громко, что ее было слышно и на соседней улице. Каждый раз, сталкиваясь с ее привычкой подсматривать, Дик обещал себе купить шторы, но к концу недели у него обычно ничего не оставалось от получки, приходилось и дальше мириться с неудобствами.
В холодильнике обнаружились три яйца, луковица и остаток томатной пасты. Поставив на примус сковороду, он налил в нее немного масла и принялся старательно нарезать кружками лук и колбасу. Через несколько минут по всей квартире уже разносился аппетитный запах. Дик подумал, что неплохо было бы пригласить Мэй, чтобы разделить скромную трапезу, и почувствовал, как к щекам приливает кровь. Еда, еще минуту назад казавшаяся аппетитной и вызывавшая голодное урчание в животе, вдруг превратилась в нечто отвратительное и убогое. Нет, он, конечно, знал, что Мэй не из тех девушек, что обращают внимание на бумажник мужчины, и все равно на душе стало как-то очень паршиво из-за собственной несостоятельности. Дик быстро сжевал яичницу, практически не почувствовав ее вкуса, и, прихватив с собой полотенце, кусок мыла и грязную сковородку, отправился в ванную. Шум воды все еще был слышен из-за двери. Его соседка иногда забывала выключить краны, если пожилая немка кричала на весь дом, что ее зовут к телефону. Ричард потянул за ручку. Если Мэй в ванной, то наверняка заперлась на защелку. Дверь поддалась, к его огромному сожалению.
Дик сразу увидел длинную мужскую ногу, которую ее обладатель устроил на борту ржавой, не слишком вместительной ванной. Мужчина сидел, закрыв глаза, на его груди тускло сверкал какой-то старый серебряный медальон. Такие крупные украшения предпочитают мексиканцы, но они обычно носят золото или его дешевые подделки. На незнакомца Ричарду было бы совершенно наплевать, если б не тоненькая фигурка склонившейся над ним Мэй, дрожащими пальцами расстегивавшей пуговицы своего тонкого летнего платья.
— Нет. — Странный тип, даже не глядя на самую красивую, по мнению Дика, девушку, покачал головой. — Недавно у меня появилось правило не связываться с девицами, которые рассказывают грустные истории о своей нелегкой судьбе первому встречному. Это пошло и утомительно. Вы согласны со мной, юноша?
Мэй, из-за шума воды не слышавшая скрипа дверных петель, обернулась, вскрикнула и, прижав руки к груди, бросилась из ванной. Окделл уронил на пол грязную сковородку и последовал за ней. Дверь в свою квартиру красавица запирать не стала, и Дик смог проскользнуть следом в комнату, которая была немногим больше его собственной. Мэй стояла у окна, только у нее оно выходило не на тихую узкую улочку, а на освещенную яркими огнями аллею китайского квартала.
— Дик, простите! — Девушка торопливо приводила в порядок одежду. — Сама не знаю, что на меня нашло. Просто…
Меньше всего он хотел слышать ее оправдания.
— Это я должен извиниться. Мне не стоило врываться без стука, я подумал…
Она перебила его, покачав головой:
— Я понимаю. В последние дни отчего-то словно сама не своя хожу. Все забываю, теряю какие-то вещи. Возможно, у меня множество причин нервничать, но это еще не повод делать глупости. Рада, что вы меня остановили, Дик.
У нее была волшебная улыбка, грустная, как у растерянной маленькой девочки, которая слишком рано столкнулась с грязью этой жизни. Дик сам не понимал, какие чувства к ней испытывает. Просто однажды, придя в дом, чтобы посмотреть на квартиру, он столкнулся на лестнице с этой хрупкой женщиной. Она улыбнулась, потупила взгляд и пробежала мимо, распространяя вокруг себя тонкий аромат гиацинтов. Окделл посмотрел ей вслед и подумал, что снимет комнату в этом доме, даже если та пригодна лишь для проживания тараканов. Провожавшая его хозяйка нахмурилась:
— Кошка драная.
Дик отчего-то обиделся вместо таинственной красавицы и хотел уже осадить домовладелицу, но не смог. Слова как будто застряли в горле: «Люди разные, юноша. Что одному — прекрасное вино, то другому — помои. Просто наслаждайтесь теми вещами, которые вам нравятся, но не требуйте, чтобы другие оценили их по достоинству. Жить станет проще и приятнее. К чему плодить себе конкурентов?».
Не то чтобы он думал, будто сварливая хозяйка может помешать ему любоваться этим чудом… Просто на тот момент он предоставил собственному демону бразды правления своей жизнью. Кроме него да писак из «Лос-Анджелес Таймс», она тогда все равно никого не интересовала.
— Мэй…
Она взглянула на часы и немного суетливо всплеснула руками.
— Дик, я уже опаздываю. Мне нужно через час быть в клубе. Вы не возражаете, если мы продолжим этот разговор в другой раз? Мне… — Мэй села на кровать, заваленную яркими шелковыми платьями и плакатами, с таким выражением лица, словно ее вмиг покинули последние силы. — Господи, если бы вы знали, как я все это ненавижу! Наш дом, заведение, в котором приходится весь вечер улыбаться, развлекая пьяную толпу, этого человека, спровоцировавшего меня на безумство… — Она проглотила комок в горле, словно пытаясь отогнать непрошеные слезы. — Простите, я совсем расклеилась.
Ричард сел на диван рядом с девушкой. Очень хотелось обнять ее, пообещать защитить от всех невзгод, возможно, выторговать себе этой ложью сладкий поцелуй или объятие. Вот только он не мог. Этого желали слишком многие, всегда находились ублюдки, способные воспользоваться доверчивостью этой несчастной маленькой женщины, а значит, он не вправе… «Никогда не ходите дорогой, по которой до вас промаршировал целый полк, юноша. Только пыли наглотаетесь». Впервые Дик был согласен с внутренним голосом, вот только что-то подсказывало, что его урок не имел никакого отношения к искреннему желанию любить и защищать Мэй. Впрочем, у него все равно плохо выходило и то и другое. Его нежное бестолковое чувство было каким-то слишком хрупким и глупым для этого города грехов, а защищать… Отчего-то Ричард был уверен, что у него никогда не получалось ничего путного из этого отчаянного желания. Что он мог ей предложить? Попросить Мэй остаться и никуда не ходить? Она потеряет работу и переедет в его крохотную собачью конуру, потому что так дешевле. Конечно, он уговорит Пэдди подыскать ей место секретаря кого-то из редакторов, но зарплата у девушек с тугими пучками на голове и цепкими взглядами меньше, чем у него самого, к тому же секретариат не зря называют змеиным логовом. Молодые особы, вынужденные заботиться о себе, больше похожи на бульдогов, чем на женщин. Они непрестанно сражаются за все в этом мире: прибавку, лучшие наряды, мужчин… Конечно, Мэй может за себя постоять, но в своем притоне она, по крайней мере, отбивается от навязчивых ухажеров за приличные деньги. Дик хотел позволить ей быть настоящей, хрупкой и беззащитной, а не бросаться из одной лужи в другую. Может, в те дни, когда Ричард только изучал этот мир, лежа на узкой больничной койке, он мог бы поверить, что у них получится. Честь… Ему очень нравилось это слово. Казалось, оно стоило любых денег, но потом он легко продал свое достоинство просто за право быть сытым. Так вправе ли он требовать от Мэй, чтобы она поддалась его желанию хотя бы раз увидеть ее красивые глаза наполненными радостью, а не печалью?
Смелости Ричарда хватило лишь на то, чтобы накрыть пальцами ее прохладную ладонь. Возможно, однажды он найдет выход, сумеет сотворить со своей жизнью что-то невероятное, спасти самого себя от прозябания, а Мэй — от ее страхов, но… «Мечты? Называйте их желаниями и осуществляйте. Нет ничего абсурднее пустых фантазий, они тратят ваше время, но ничего не меняют. Глупо говорить себе: «Я хочу и смогу», — и упиваться собственным бездействием». Правильно: бутылку вина не откроешь, если не взять в руки штопор.
***
Дик сидел на подоконнике и смотрел на Мэй. Сбежав по ступенькам к поджидавшему у обочины автомобилю, она фальшиво рассмеялась, протянув водителю руку, украшенную браслетом из поддельного жемчуга. Ей пришлось спуститься к хозяйке, которая ее ненавидит, и позвонить какому-то типу, чтобы не опоздать к началу выступления. Потому что Ричард Окделл преступно долго держал ее за руку, но так и не смог предложить ничего взамен ее сытому, хотя и совершенно не счастливому существованию. Хлыщ в белом костюме и широкополой шляпе выскочил из автомобиля и поспешно облобызал протянутую ладошку. Он был грузным, с потной шеей и торопливыми движениями, так не подходящими к его дорогим запонкам и новенькой машине, но отчего-то Ричард не смог его возненавидеть. В отличие от громилы, напавшего на старика, этот тип казался неуклюжим, но добрым мальчишкой. Такие никому не причиняют зла, просто иногда занимают в этой жизни чужое место, что всегда приводит к большим неприятностям.
— Никогда не хотел верить, что бусины, нанизанные на нитку бытия, так похожи друг на друга. — Дик вздрогнул. Ему казалось, что он закрыл дверь в квартиру, но за его спиной стоял незнакомец из ванной. С улыбкой на губах он тоже смотрел в окно. — Всем хочется считать себя чем-то уникальным, маленькой вмятиной на гладком боку мирозданья… Нет, пожалуй, продолжу думать, что я — она и есть.
Ричард нахмурился. Странно, что он вообще не заговорил с Мэй об этом человеке. Не из-за ревности или злости. Проще думать, будто того, что нарушает привычный ход жизни, не существует. Впрочем, реальность всегда нагонит и увесисто шлепнет по затылку за пренебрежение к своей персоне.
— Как вы вошли?
— Уместнее было бы спросить, зачем я пришел, но вы не похожи на человека, обремененного здравомыслием.
— Послушайте…
— Это не упрек. Чужая глупость иногда очаровательна, только собственная утомляет очень и очень быстро.
— Как вы вошли?! — Ричард не мог понять, почему сорвался на крик. Из-за почти ленивых оскорблений? Он считал себя уравновешенным парнем. Почти таким же серым, как тени, что с утра до ночи шуршали подошвами по залитым солнцем улицам. — Я помню, как запирал дверь!
— И это вы называете замками? — Странный гость улыбнулся, заметив стопку газет, сваленных у двери. Многие из них были старыми и пожелтевшими от времени. Дик хранил их, чтобы заворачивать очистки от картошки и шкурки от колбасы, но почему-то всегда брал для этих целей верхние, а старье оставлял. Не ради собственной истории, которая давно всем наскучила… А может, незнакомец был прав. Быть маленькой трещинкой интереснее, чем скучным обывателем. Поэтому Дик до сих пор и цеплялся за выдумки Пэдди, свои странные сны и глупые заголовки? — Вы позволите?
До того как Ричард успел возразить, незнакомец вытащил самую нижнюю из газет и, подойдя к столу, щелкнул выключателем на лампе.
— Нет! — Дик понял, что возразил слишком поздно. Мэй вздрогнула, подняла глаза на освещенное окно и его застывшую на подоконнике фигуру. Она выглядела виноватой, садясь в автомобиль. Такой растерянной, что Дик испытал огромное желание броситься на мостовую к ее ногам. Жаль, что, падая с такой высоты, не убьешься. Он не сможет помочь, потому что уже не слишком наивен и перестал верить в чудеса. Все, что получится — это заляпать брызгами крови ее безупречно белое платье.
— «Вчера неподалеку от китайского квартала грузовик мелкого строительного подрядчика Эрнесто Заверино сбил молодого человека, при котором не было найдено ни одного документа, подтверждающего личность. Водитель утверждает, что резко повернул, не желая сбить бродячую кошку». — Незнакомец хмыкнул. — Интересно, существует место, где не все неприятности в жизни принято валить на бродячих тварей? — Он продолжил: — «В городской больнице выяснилось, что молодой человек, наряженный, как актер из шекспировской постановки, полностью потерял память и не может сказать, кто он и где родился. Мы печатаем фото пострадавшего в надежде…» — Мужчина отшвырнул газету. — Что за язык! Надеюсь, в вашей стопке найдутся истории поинтереснее?
Хозяйка! Ну, разумеется, она очень гордилась, что в ее доме жили целых две знаменитости: певичка из «Шанхая», считавшегося самым роскошным и одновременно опасным притоном китайского квартала, и человек без памяти. О господине Арковски она предусмотрительно молчала. Никто не любит жить по соседству с квартирой, из которой то и дело выскакивают заплаканные девочки и мальчики, прижимая к груди скомканные купюры. Говорили, будто у хозяйки тоже были дети, которые давно разъехались по разным штатам, но Дик предпочитал в это не верить. Возможно, ему просто не нравилась мысль, что мать ради выгоды пустит на порог своего дома кого-то настолько беспощадного к чужим детям.
— Послушайте…
Незнакомец не хотел. Чувствуя себя, словно полноправный хозяин этой комнаты, он взял стопку газет и расположился с ними на диване, беззастенчиво продолжая изучать его прошлое. Что ж, Ричард взамен не отказал себе в праве разглядеть его самого. О возрасте мужчины трудно было сказать что-то определенное. Он мог быть зрел, если бы не отсутствие морщин и какая-то совершенно мальчишеская усмешка. Только, в отличие от толстяка с улицы, этот ребенок был жесток и опасен. Не ведающий запретов, он, должно быть, оторвал крылья сотне бабочек, провел тысячи экспериментов, привязывая банки к хвостам дворовых псов, и, возможно… Ну да, существовала крохотная вероятность, что это научило его не только плевать на запреты и запертые двери, но и смеяться, чаще над другими, но иногда — и над собой.
— Нет, вы просто обязаны оценить оборот: «Скорбящая мать расплакалась при встрече с потерянным сыном! Как и наш корреспондент, объехавший десятки штатов в поисках семьи «Потерянного» и ставший организатором этой счастливой встречи». Лицо на снимке у вас и впрямь откровенно глупое, господин Хызраг.
— Я Окделл!
— Даже не знаю, какие чувства разделяю больше: ваше желание рассмеяться в лицо бледной мамаше, которая отчего-то ухитрилась поседеть от страдания, понятия не имея о собственной потере, или нежелание носить фамилию Хызраг.
Да что он мог знать о нем, этот… Ричард пытался подобрать слова, но не смог. Мужчина, развалившийся на его диване, был очень красивым. Такая внешность везде в цене: белая, как мел, кожа, синие глаза, богатые, как дорогие сапфиры, не подходившие этой пустой пыльной комнате так же, как длинные волосы, собранные в небрежный хвост. У наглеца были слишком узкие скулы для ирландца, а для мексиканца он был слишком бледным.
— Ваша лучше?
— Рокэ Алва, — усмехнулся теперь уже не незнакомец. — Если бы вы видели моих плавучих «ызаргов», то поняли бы, что нет ничего практичнее.
— Испанец? — Дик никогда не видел настоящих испанцев. Говорили, что они белокожи, но их потомки из Мехико, толпами валившие через границу штата, эти слова опровергали.
— Ветер. У него, как известно всем, нет ни роду, ни племени. Бродяга и ваш новый… — Алва нахмурился, словно разыскивая в памяти незнакомое слово: — Сосед.
Он говорил по-английски безупречно, разве что с легким певучим акцентом, а вот слова свои обдумывал с тщательностью иностранца, которому хочется сойти за «своего», нигде не вляпавшись в лужу.
— Значит, вы заняли квартиру эксгибициониста?
Алва снова взвесил незнакомое слово.
— Одна спальня и чулан, в котором пахнет горелым маслом? В довесок прилагаются тонкие стены, за одной из которых начали рыдать навзрыд, стоило мне переступить порог?
— Наверное.
Почему ему не пришло в голову попросить хозяйку о смене комнаты? Тогда о Мэй никто бы не осмелился сказать…
— Значит, я новый эксгб… Закатные твари! Оскорбления, которые трудно выговорить, обычно самые незначительные. Хула, на которую стоит обернуться, всегда короткая и емкая. Звенит в ушах, как пощечина. — Дику отчего-то показалось, что сейчас этот тип добавит с интонациями его совести: «Запомните, юноша!», — но Алва промолчал. Только вытащил из стопки очередную газету и поинтересовался: — Господин Хызраг, не изволите ли рассказать, как вы стали Окделлом?
Ну не объяснять же ему, что когда Пэдди притащил его к «семье», Дик часами ходил по старому яблочному саду. Побывал на семейном заводе, на котором варили сидр, и обошел все комнаты ветхого дома. Воспоминания не вернулись. Глядя на улыбающегося парня на снимке, который выглядел почти как он сам, только немного беззаботнее, Ричард еще острее чувствовал поселившуюся внутри пустоту. Из этого дома захотел бы сбежать любой. Крикливая карга в качестве матери, вечно пьяный отец, пропадающий у торговки хлебом, и забитые дети. Он был не нужен им. «Мамаша» больше говорила о своем сидре, чем о его прошлом. Ее дочки молчали, муж, если просыхал, хлопал его по плечу и говорил: «Нашелся, значит!». Счастлив, кажется, был только Пэдди, получивший материал на первую полосу. Когда они сидели вечером на крыльце, глотая кислую бурду, Дик признался:
— Все еще хуже, чем раньше. Мне казалось…
— Что дома ты все вспомнишь?
Именем «Дик» он был обязан Пэдди, часто навещавшему его в больнице. Редакция заплатила клинике за лечение Ричарда в обмен на право напечатать его историю и теперь старалась обсосать купленную сахарную косточку. Дик на нового приятеля не злился. Тот сразу объяснил ему, что актеров-неудачников пруд пруди, а беспамятный он один. «Если и впрямь хочешь бегать в панталонах и со шпагой, то так быстрее карьеру сделаешь». К сожалению, Дик не знал, чего хотел. Под колесами грузовика он растерял все свои желания.
— Да, я надеялся.
Пэдди почесал небритый подбородок.
— Ну, не знаю. У тебя на руке шрамы, в груди — дырка от пули, и, как сказал док, ребра и ключица срослись не лучшим образом. Уверен, что о такой жизни стоит помнить?
— Не знаю. Просто такое чувство, что я здесь чужой.
— Любое место можно обжить.
Женщина, называвшая себя его матерью, вышла на крыльцо:
— Харри, — она плохо выговаривала букву «г», из-за чего Дику казалось, что она все время хрипит. — Вы с друхом должны поужинать. Сестры прихотовили пирох с яблоками.
Ричарду начало казаться, что за три дня в этом доме он уже возненавидел данный фрукт. У Хызрагов все провоняло яблочным духом.
— Хорошо.
— Поторопитесь, Харри.
Да, наверное, он и впрямь спешил. Узнать себя и этих людей. Представить, как он мог бы относиться к замкнутым девочкам и пьянице отцу. Спрашивал имена своих школьных друзей, рассказывал о больнице. Женщина отвечала скупо, пару раз звала в дом каких-то местных увальней, считавшихся его школьными приятелями и рассказывавших истории, совершенно не трогавшие Дика.
— М-да… — Пэдди посмотрел вслед хозяйке. — Будем надеяться, что у тебя с этими людьми нет ничего общего. Может, они просто увидели, что ты похож на их сына, и решили разрекламировать свое пойло, воспользовавшись нашей историей.
К сожалению, все оказалось еще хуже. На следующий день Дик случайно услышал разговор хозяев дома.
— Когда уже этот репортер уедет? — жаловался хозяин. — Везде сует свой длинный нос.
— Терпи, — приказала жена. — Как только накарябает еще статейку, вернется в свой Лос-Анджелес. У нас в хлуши ему ловить нечехо.
— Проклятье! Мы же втравили в это чужого парня.
— Не на меня ори, а на своего идиота папашу. Это ему вдумалось оставить наш заводик Харри, а у хлупохо мальчишки на уме только девки да фильмы были. Кохда он сказал, что все продаст и подастся в Холливуд, я чуть не спятила.
— Нет, ты спятила.
— Лучше так, чем девочкам в приют, а нам — в бохадельню. Толка-то от тебя, пропойца, семью не прокормишь. Лучше уж дурню лопатой по холове. А этот… Один совсем, мы не обидим. А начнет коленца выбрасывать, скажем, что умом тронулся. Он же тохо, ушибленный.
Дик пересказал этот разговор Пэдди. Глаза ирландца загорелись и, предвкушая сенсацию, он побежал за шерифом. Ричард не знал, почему отправился в сад смотреть на тело. Может, хотел понять, что такое смерть? Обглоданный крысами смрадный труп ничем не напоминал улыбчивого парня на снимке, который был удивительно на него похож. Этот Гарри готов был предать семью ради мечты. Оно того стоило? Или неодиночество все же важнее? Кто знает? Совесть в кои-то веки молчала.
Вернувшись в город, он дал себе слово: больше никаких авантюр. Проще быть никому не нужным, чем фальшивкой. Прошел уже год, а его никто больше не искал. История парня без памяти пылилась на полке со старыми газетами. Он никому не должен объяснять, что, когда стали необходимы документы, он всю ночь писал разные фамилии, десятки и сотни, а видел только одну. Дик мог только надеяться — это важно, но по жизни выходило, что ничего не значило.
— Я не обязан…
Рокэ кивнул.
— Вы, как обычно, правы: обязательства — вещь препротивнейшая.
— Уйдите, — попросил Дик.
— Не сейчас. — Алва разлегся на его диване. — Скоро. Раньше, чем вы успеете мне надоесть. У вас случайно нет гитары?
***
— Случилось невероятное! Дик-отшельник решил присоединиться к нам и пропить свой последний доллар! — Пэдди стукнул Ричарда по плечу так, что у него едва не слетела шляпа.
— А что с ними не так? — Было противно смотреть, как на худом надменном Поле висит симпатичная девица в боа из алых перьев. Но ее интерес был понятен: Вандек отвечает в газете за раздел искусства, к которому в последнее время причисляет себя и кинематография. Его всегда готовы впустить в свои сердца и постели симпатичные девицы со студий и из варьете. Говорили, что Полю эти жадные до бульварной славы звездочки нужны только для прогулки по клубам. В постели он предпочитал заниматься тем, что Пэдди назвал неприличным словом, а Дик даже представить себе не мог, несмотря на то, что по настоянию приятеля пересмотрел десятки срамных фильмов, одолжив у ирландца проектор.
— Дорогая… — Поль тянул слова, словно резинку. — Видишь ли, у нашего юного друга есть поклонница. Певчая птичка размером со слона.
— Ну так и называйте вещи своими именами, — хохотал Пэдди. — Слоны не летают.
— А при чем тут шторы? — не унималась девица.
— Видите ли, куколка, несмотря на то, что Дик у нас — образец скромности, он по каким-то причинам не желает отгораживаться от своей страстной почитательницы, — ехидничал Пэдди. — Может, ты сбежал из дома, потому что она в ответ на твои милые улыбки решила немного приспустить свои…
Сбежал. Слово-то какое неприятное. Впрочем, Пэдди был прав: он именно что сбежал. Синеглазое чудовище выставило его из собственного дома. Гитары у Дика не оказалось. Сосед по этому поводу не слишком расстроился.
— Жаль.
Оставив стопку газет на диване, он вышел из комнаты, и Ричард вздохнул с облегчением. Он не любил таких наглецов, вламывающихся в чужую жизнь. Он вообще никого не любил. Пэдди был слишком шумным и амбициозным, он бы и собственную бабушку продал, если бы это стало очередной сенсацией. В редакции болтали, будто у рыжего были свои осведомители не только среди полицейских и политиков. Среди его знакомых попадались нелегальные эмигранты, торговцы оружием и сутенеры. Дик эту публику на дух не выносил, а притворяться не умел. К тому же несколько месяцев назад был случай… Убили одного гангстера, а Пэдди подозрительно быстро оказался на месте преступления, опередив даже полицию. Знал и не спас человека? Даже негодяи заслуживают второго шанса. Глядя на приятеля, Ричард часто думал: а какую премию тот получит, используя его труп? Впрочем, Поль со своими дешевыми актрисами и постоянной язвительностью был еще хуже. Вынужденный общаться с этими людьми, Дик не хотел впускать в свою жизнь еще одного мудака. Ему и своих коллег хватало, но, к сожалению, в квартире Арковски нашлась гитара, которую синеглазый одолжил у хозяина, а Ричард не успел быстро запереть замок.
— Все еще скучаете у окна? Вы сегодня прямо как Святая Октавия: печальны, но полны сладостных надежд.
Алва снова сел на диван, зашуршали газеты.
— Как кто?
— Неважно. — Тонкие сильные пальцы перебрали струны. — Инструмент наипаршивейший. Никогда не замечали, что чем хуже люди, тем дурнее звучат их гитары?
— Нет.
— А между тем, это так. Эта лакированная красотка знает своего обладателя лучше, чем его маменька. В песню вкладывают душу или демонстрируют ее отсутствие.
— А у вас она есть? — Дику стало почти интересно. Склонившийся над грифом Рокэ был очень красивым человеком, на таких приятно смотреть, пока они молчат и пьют вино. Откуда он знал, что Алва предпочитает его всем другим напиткам, Ричард не понял, но пожалел, что не держит дома спиртного. Интересно, как бы эти пальцы обхватили бокал? У Рокэ розовеют губы, когда он пьет? Кадык движется резко или плавно? Дик любил наблюдать за другими. Ему нравилось коллекционировать свои воспоминания, ведь их сильно недооценивают. Потерять что-то одно вроде бы не страшно, но не для того, кто в одночасье лишился всего.
— Вы про бестелесную сущность, которая якобы накапливает грехи?
— Вы не верите в бога?
Алва пожал плечами.
— Этот невежливый господин мне не представился.
— Но во что-то же нужно…
— В Леворукого, Четырех и даже Зверя Раканов. Не то чтобы я собирался истово поклоняться всем этим господам, а тем более твари, но отрицать их существование не стану.
— А что это за религия?
— Чистой воды сектантство и ересь. — Рокэ улыбнулся, ударив по струнам.
У него был прекрасный голос, Ричард даже расстроился. Слишком много достоинств для одного человека. С каким-то перебором... Впрочем, песня на чужом языке ему все равно понравилась. Сначала. Перед внутренним взором предстала огромная скала, у ее подножья шумел зеленый лес. Дик моргнул, настолько яркой оказалась картина! Зачем он это сделал? Словно его ресницы смели радость, остались только зарево пожарищ и кровь, которая сочилась прямо из камня. Ричард в ужасе взглянул на свои руки. Казалось, они были по локоть в горячей алой пене. В ушах ревел набат рвано колотящегося сердца. Он бросился вперед, не разбирая дороги, прямо на умирающие камни, и прошел сквозь них. Оказался на усыпанном трупами поле, посреди которого высилась черная башня. На ее верхней площадке стоял человек… Нет, прекрасное чудовище с синими глазами. Он смеялся, хохотал в голос, глядя, как воронье пирует на поле брани.
Что-то звякнуло, должно быть, гитарная струна. Дик понял, что он все так же сидит на подоконнике у себя в комнате, но облегчения не почувствовал. Дело было в Рокэ: тот закончил петь, но продолжал смотреть на него безумным взглядом.
— У смерти синие глаза. — Какая странная чушь лезла в голову.
— У ее сестры.
Почему этот человек не назвал его идиотом? Что за странный разговор они вели? У Дика все еще тряслись руки. В носу щипало от запаха пороха. Это Алва принес в его маленькую комнату кошмары, настоящий животный страх.
— Уходите! Проваливайте! Не смейте больше появляться мне на глаза!
Рокэ улыбнулся.
— Вы так не любите музыку, юноша? — Впрочем, к двери он все-таки пошел, но когда она за ним захлопнулась, Дику стало еще страшнее. Стены будто давили, было трудно дышать, и он никак не мог унять приступ паники. Оставалось только одно — бежать. Но одному ходить по улицам было еще неприятнее, ему мерещилось всякое, и Дик раз за разом оборачивался на звук лошадиных копыт, как будто следом за ним плелась старая пегая кляча. Как можно знать расцветку лошади, которую не видишь? Чувствуя себя сумасшедшим, Окделл позвонил Пэдди из будки телефона-автомата. Признаться в собственном безумии? Он улыбнулся парням:
— Просто у меня дурное настроение, а избавляться от скуки лучше не в одиночку.
— Мы знаем, что тебя развлечет, — хмыкнул Поль.
***
Так часто бывает: с чужих слов ты представляешь что-то одним, а в реальности все оказывается по-другому. Мэй так говорила о «Шанхае», что Дик вообразил себе притон, который сверкает вывеской снаружи, а внутри напоминает грязное болото, пропахшее ароматами опиума и жареных собак, но на деле все выглядело иначе. Между удобными столиками порхали, как бабочки, красивые официантки в китайских платьях. Публика была сплошь состоятельная, и даже Поль в своем наглаженном костюме смотрелся не так элегантно, как в редакции, а Пэдди и сам Дик вообще чувствовали себя оборванцами.
— Дорогой… — Дама с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, подплыла к Вандеку. — Наконец-то вы решили меня навестить!
Поль поцеловал ее ярко напудренную щеку.
— Госпожа Вонг, я один, а клубов в Лос-Анджелесе — как мух над открытой банкой джема.
— Но мой — лучший. — Дама недовольно взглянула на девицу, что пришла с ними, и щелчком пальцев подозвала официантку. — Вас проводят за столик. Если понравится кто-то из девушек, дайте знать.
Дик нахмурился, а Пэдди принялся скользить взглядом по залу.
— Вон та, что разносит сигареты, — просто чудо.
Хозяйка усмехнулась.
— Вы еще артисток не видели.
— Тогда, пожалуй, не стану торопиться с выбором. Хотя…
Дик решил посмотреть на девчонку, которая так понравилась ирландцу, но не смог ее разглядеть, тихо выругавшись:
— Этот-то мудак что тут делает?
Глупый вопрос. Алва сидел за столом и пил красное вино. Как раз того оттенка, что Дик бы и сам ему предложил. Одет он был все так же небрежно, но не замечал этого, поигрывая своим медальоном. Общаться с Рокэ Окделлу не хотелось, он понял, что совершил глупость, когда привлек к Алве внимание своих друзей.
— Знаешь его? — Поль встал в стойку, как гончая на охоте.
— Новый сосед. По-моему, немного чокнутый и довольно подозрительный.
Вандеку было наплевать на его слова.
— Такому можно. Таким все можно. — Позабыв о своей подружке и хозяйке заведения, он прошел к столу, о чем-то быстро переговорил с Рокэ и махнул рукой, приглашая приятелей присоединиться.
Дик мог бы уйти, но тогда ему пришлось бы пропустить выступление Мэй. А у нее просто обязан был быть чудесный голос. Лучше, чем у этого синеглазого черта!
Когда они подошли, Поль представил Пэдди Алве. Тот только кивнул, продолжая слушать музыку, а вот Вандек из кожи вон лез, чтобы привлечь к себе его внимание. Он говорил о вине, оркестре, своих богатых родичах и прочей ерунде, стараясь произвести впечатление. Рокэ не проявлял к новому знакомому ни тени интереса, как, впрочем, не реагировал и на улыбки актрисы, позабытой кавалером.
Музыканты заиграли джаз, на сцену выплыла Мэй в длинном белом платье и запела. Голос у нее был не самым сильным, но с чувственной хрипотцой. Впрочем, Дик и не смог разобрать слов песни, все его внимание было пленено выставленной в длинный разрез ножкой.
— Какая красавица, — выдохнул он.
— Певичка? — Пэдди пожал плечами. — Слишком тощая.
— И голос так себе, — поморщился Поль.
— Вы ничего не понимаете! — счел нужным обидеться Дик.
Ирландец стукнул его по плечу.
— Понравилась? Давай пригласим.
Окделл растерялся. Он не хотел, чтобы Мэй видела его в компании с этим типом.
— Она не придет. — Рокэ опустошил свой бокал и задумчиво улыбнулся. — Женщины не пьют с теми, кто им отказал, если только не хотят испортить вино какой-нибудь отравой. — Он взглянул на бутылку. — Кстати, оно в этом мире паршивое. С «Черной Кровью» даже сравнивать не стоит.
Пэдди хмыкнул.
— По мне, так добрый виски лучше всякой бурды. — Он подозвал официантку.
— Вам не нравятся женщины? — Поль наклонился к Рокэ, едва не касаясь носом его щеки.
— С чего вы взяли? Я их обожаю, и не без взаимности.
— Только женщин? — Похоже, слухи не лгали. Дик нахмурился. Он никогда не видел, как мужчины ищут себе партнера на ночь, и прекрасно обошелся бы без этих сведений.
— Ну отчего же. Я питаю порочную страсть к наивным глупцам и бывшим оруженосцам. Только она не приводит ни к чему, кроме смерти. Но я не сожалею, интересное у нас вышло путешествие. Вам нравится это странствие, Ричард?
Окделл пожал плечами.
— Я же говорил, что он чокнутый.
Поль облизал губы.
— С таким другом я бы с радостью свихнулся, поглупел и полюбил бренчать оружием.
— Бренчат гитары. — Алва не пропустил намек мимо ушей. — Оставьте свои ужимки, они по сердцу разве что закатным тварям.
— Кому?
Рокэ вздохнул.
— Ах да, вечно путаю. Идите к черту, дьяволу, или кого там страшится ваш тощий зад.
Несмотря на то, что Дик терпеть не мог Поля, ему стало его почти жалко. Тот с бледным лицом встал из-за стола и отправился в сторону уборных. Официантка принесла виски. Пэдди разлил его в три стакана и выпил свой залпом:
— За Ирландию!
Алва тост поддержал:
— За Талиг.
— Это город, откуда вы родом?
Рокэ ничего не сказал, а Дику вдруг почудился аромат цветущих каштанов, цоканье копыт по мостовым и яркие ленты в девичьих волосах. Кажется, у него начинала всерьез течь крыша, но залатать дыру было нечем. Ну тогда пусть через нее выливается виски.
***
Ричард был пьян. Он всегда хмелел быстро, а вот его собутыльникам повезло больше. На столе пустовали уже две бутылки, а Рокэ и Пэдди продолжали глупую мужскую игру — кто первый свалится под стол. У ирландца был большой опыт, но испанец, ну или талигоец, не сдавался.
— Где там Поль? Утопился он с горя в туалете, что ли? Дик, найди его, а то без этого проныры придется самим платить по счету.
Ричард решил, что это будет хорошим поводом сбежать и взять небольшую паузу, тем более, что Пэдди уже снова позвал официантку, желая доказать, что он лучший выпивоха в городе Ангелов.
К сожалению, Поля в уборной не оказалось. Служащий, подававший полотенца, на ломаном английском сообщил, что такого господина не видел. Дик уже собирался вернуться к столу, когда, выйдя из туалета, заметил узкий коридор с несколькими дверями, на каждой из которых была табличка с именем. Точно! Он должен найти Мэй. Вдруг она заметила его в зале? Стоило объяснить, что в компании оскорбившего ее человека он оказался случайно, и возможно… Может быть, она снова будет плакать у него на плече?
Нужная дверь оказалась в конце коридора, прямо рядом с черным ходом. Приклеенный к ней листок с именем выглядел случайно и сиротливо. Дик поднял руку, чтобы постучать, но алкоголь сыграл с ним злую шутку. Окделл пошатнулся и влетел в маленькую комнату, захламленную сценическими костюмами. Поль со спущенными штанами сидел на краю стола. Мэй прямо в своем великолепном платье стояла перед ним на коленях и сжимала тонкий и вялый член с таким довольным видом, будто это был, по меньшей мере, маршальский жезл. Нелепое сравнение, но оно отчего-то показалось Ричарду подходящим.
— Дик! — Соседка обернулась на шум. Ее хорошенькое личико тут же стало печальным, в глазах блеснули слезы.
— Окделл, вы ведете себя невежливо. Дождитесь своей очереди.
Сволочь. Редкостный скот, которого больно ударили и он тут же побежал гадить другим, чтобы не одному быть в дерьме. Чтобы всем вокруг было больно. Ударить? Но зачем? Дик равнодушно взглянул на Мэй. Что было ее ценой? Статья в газете о новой восходящей звезде? Возможность прогуляться по модным клубам в компании этого придурка?
— Развлекайтесь. — Он улыбнулся. Человек, выбросивший свое сердце однажды, не сделает этого дважды. Потому что больше у него ничего нет. Только огромная зияющая рана в груди.
Он вышел в коридор и, словно на лезвие шпаги, наткнулся на взгляд синих глаз.
— Я любил когда-то, где-то, кого-то, но не сейчас… Больше ничего нет. Ангелы не живут в городах, потому что не принадлежат им. Я не претендую на святость, но мне здесь как будто не место.
Алва смотрел на него, не мигая.
— Любви нет. Люди придумывают себе сказки, иногда добрые, а порой злые, способные вызвать ночные кошмары. В этих бреднях мужчины, как правило, благородны, а женщины всегда красивы, будь они принцессами или ведьмами. Вот только наша жизнь — не игра в кости, юноша. Она по большей части — болото, и вы увязли в нем по самую шею. Мой вам совет: либо тоните уже к Леворукому, либо соберитесь с силами и выбирайтесь. Жить без прошлого легко и приятно, но чья это жизнь? Себя не скинешь, как змея кожу.
Продолжением его слов стал шум выстрела. Рокэ бросился к черному ходу, Дик последовал за ним.
Женщина с дымящимся пистолетом садилась в машину. Какой-то старик держался за плечо, вокруг толпились мужчины. Белое авто без верха сорвалось с места, мужчины принялись стрелять ему вслед. Завизжали тормоза, надрывно, словно кошка, которой отдавили хвост, взвыла сирена.
— Мертва, — равнодушно сказал Алва. Он понял это раньше, чем бросившийся к машине мужчина, скованный с другим наручниками. — Ничто не пьянит сильнее вина, а вот смерть всегда отрезвляет. Идемте, юноша.
Почему он подчинялся приказам этого человека так, будто повиновение было у него в крови? Когда они приблизились, кто-то кричал, полицейский отдавал распоряжения, глядя на свои окровавленные руки, старательно отворачиваясь от трупа рыжеволосой обладательницы дамского пистолета. Впрочем, настоящая кровь, в отличие от той, из кошмаров, Дика не пугала. Ужасна была не она, а серое от горя лицо мужчины в шляпе. Алва лгал. Любовь существует, просто человек чувствует ее острее всего, когда теряет. Вспоминает все, что не успел, не совершил, не высказал. Время слишком скоротечно, чтобы ждать завтрашнего утра, ведь оно не всегда наступает. Надо жить и выбираться из болота.
— Красивая кошка. — Странно, но Рокэ смотрел не на людей. Его интересовала жирная коротконогая тварь, вылизывающая лапу у двери в одну из лавок.
— Как вы можете…
Алва его перебил:
— Я могу все.
Мужчина со шрамом на носу пошел вдоль улицы. Его провожали двое, крепко удерживая за руки.
— Тогда воскресите ее. Эту женщину кто-то любит.
— Научились огрызаться? Похвально, Окделл. Убийства положительно на вас влияют, особенно жестокие и бессмысленные.
Полицейские что-то кричали. Толпу китайцев и их вместе с ними загнали на тротуар.
— Давайте вернемся в клуб?
— Нет. — Алва покачал головой. — Мы ждем.
— Чего?
Рокэ не ответил. Дик обернулся. Мужчина в шляпе и его сопровождающие покинули квартал. Для Алвы это послужило сигналом. Он пошел вперед.
— Эй! — окрикнул его какой-то полицейский, но Рокэ не остановился. Подойдя к перепачкавшемуся детективу, он резко ударил его кулаком в нос, ломая кости. Никто даже не успел удивиться, а в руках Алвы уже был пистолет полицейского, направленный в голову его напарника.
— В машину, Ричард. — Дик оглянулся по сторонам в поисках… — Хватит изображать идиота. В эту машину. Переложите тело назад и садитесь.
Полицейские что-то кричали, хватаясь за оружие. Окделл словно видел дурной сон, он подбежал, уйдя от пытавшихся вцепиться в него рук. Женщина оказалась очень легкой. Она пахла сладкими духами и немного соленой смертью. Почему соленой? Неважно, просто так почудилось. Стараясь не смотреть на страшную рану, он осторожно опустил ее на сидение, а сам сел вперед.
Алва отступил вместе со своим заложником и, держа его на мушке, занял водительское сидение. Повернулся ключ в замке зажигания и грянул выстрел. Сначала один, а потом еще три, по колесам полицейских машин. Кабриолет сорвался с места.
— За что? — спросил Дик. — Он не чувствовал страха, обернувшись и глядя на мертвое тело на земле. Его не пугал даже град пуль, летящий им вслед.
— Он сделал свой выбор, когда начал стрелять не по колесам, как второй. Он хотел убить, а не остановить.
— Но… У него, возможно, есть семья, дети...
— А у его жертвы? Всем есть что и кого терять, но одни сражаются за свои цели, а другие казнят из прихоти. Я ничем не лучше этого типа. Сделал то же самое, что он. Не то, чего хотели вы или тот человек в шляпе. Сегодня не день мстителей, а ночь палачей. Пригнитесь, юноша. Моей удачи на двоих может и не хватить.
***
Рокэ кидал в костер женские платья из спрятанного в багажнике чемодана. У Алвы были странные представления о похоронах. Дик пытался спорить, но он лишь пожал плечами:
— Это лучше, чем позволить мясникам ковырять ее череп в поисках пули. Такие рыжие волосы достойны всех красок огня.
— Тогда вас должны утопить, — буркнул Ричард, делая глоток из фляжки, принадлежавшей Эвелин Молрэй. Рокэ прочел имя в документах, прежде чем и их бросить в огонь.
— Нет. Меня склюет воронье.
— Жуткая смерть.
Алва сел рядом на землю. Ночью в пустыне было холодно, Дик дрожал даже в костюме, а этот не трясся в одной рубашке.
— А по мне — прекрасная. — Он закрыл глаза и откинулся на спину. — Как живется без трясины?
Должно быть, Ричард был сильно пьян.
— Холодно.
— Просто вы все еще мокрый. У костра согреться не желаете?
— Идите к черту.
— К Леворукому. Этот господин мне больше нравится. Привык, должно быть.
Дик удивлялся, почему его ничего не волновало. Он не думал о Пэдди, упустившем очередную сенсацию, Поле с его вялым членом и коленопреклоненной Мэй. Все это было в прошлом. Далеком и чужом. Он был никем, но так правильно. Лучше, чем человеком, которого из милости держат в третьесортной газетенке, спасителем злых стариков и немым свидетелем чужого распутства и равнодушия. Тот, кто сломал его, лежал, глядя в бескрайнее звездное небо, и улыбался каким-то своим мыслям. Дику очень захотелось понять, что он испытывает к этому негодяю. Ненависть? Благодарность? Или он просто прямо сейчас выдумывает начало новой сказки, где вместо красавицы — чудовище?
— Эр Рокэ… — Откуда взялось это странное обращение, пощекотавшее язык, как что-то родное? — Что будет, когда это пламя догорит?
— Где-то вспыхнет новое, только и всего.
— А вы когда-нибудь… — Дик постарался подобрать слова: — Придумывали свою сказку?
— Случалось.
— О чем она была?
— О женщине, счастье и вечности. Очень банальная история.
— Расскажите.
— Это скучно. Вам достаточно знать, что из своего болота я тоже выбрался. Только с большими потерями.
— Эр Рокэ! — Далось ему это слово. — Куда мы дальше?
— Я — вперед. А вы — решайте сами.
— Вас догонят! — При мысли о расставании хотелось сказать какую-нибудь гадость. — Арестуют и посадят прямо на электрический стул.
— Найдете кого-то, способного поймать ветер, представьте нас друг другу.
Дик резко наклонился, коснулся губами губ этого насмешника и тут же отстранился, подумав: «Что я творю?». Страх заставил зажмуриться: сейчас он будет послан так же далеко, как Поль.
— Юноша. — Холодная рука коснулась его щеки. — Даже глупости нужно доводить до конца.
Дик подался вперед, вслепую, но его ждали и встретили твердые губы, в отличие от ладоней — обжигающе горячие. Их жар опалил его виски и ресницы, скользнул игривой кошкой по переносице и исчез, но только для того, чтобы обжечь шею. Наверное, это была жуткая ночь, пахнувшая горелой плотью и бензином, но Ричард улыбался. Он был счастлив, как безумец, вмиг растерявший все свои страхи. И его синеглазый эр… Он тоже непременно должен был расхохотаться в голос, чтобы понять, почувствовать охватившее Дика странное волшебство.
— Ночь, пустыня, пистолеты… Еще бы миллион долларов — и мы были бы как Бонни и Клайд.
Ловкие руки вытащили рубашку из брюк, звякнули пряжкой ремня.
— Желаете быть Бонни?
Он открыл глаза и встретился не с насмешкой, а с взглядом, полным такого же безудержного сатанинского веселья, и все стало неважно. Остался только шорох сбрасываемой одежды и обжигающий холодом кожу ветер.
— Я хочу быть с вами. Здесь, сейчас, всегда.
— После заката загадывают только на рассвет. Давайте до него доживем, а там...
Окделл поцелуем заставил Алву замолчать. Тратить такой красивый голос на глупости было кощунством. Он все решил: он пойдет только вперед, не следом за этим человеком, а шаг в шаг. Возможно, он был неопытен, глуп и слишком поспешен, но ему казалось, что Рокэ нужны в нем именно те качества, которые другие сочли бы бесполезными. Потому что тот не умеет сочинять красивые истории. Можно целовать тысячи женщин, но не найти ту, что согреет холодной ночью, выпьет до дна сомнения и возьмет за руку, не удерживая, а сопровождая. «Вперед» — это значит губами к губам и кожей к коже, пальцами по вязи шрамов на спине и дрожью не от отвращения или страха. Жить — не может быть противно. Дышать — это прекрасно.
— Рокэ…
Он должен услышать, позволить себе… Всего на мгновение открыться чужим рукам и губам, молчать, глядя на звезды, и улыбаться. Отдать все на откуп чужой молодости и поспешности и тоже почувствовать, как это прекрасно — сочинять добрые истории. Не о волнах и скалах, не о ветре и молнии, а об Алве и Окделле.
— Прошу... — Как объяснить свое желание отдавать и веру в то, что все время только брать невозможно?
Синие глаза больше не смеялись, они были очень задумчивы. Рокэ Алва откинулся на ворох смятых одежд. В свете огня блестел серебряный медальон на цепочке, и Дику казалось, что перед ним странное древнее божество войны, которое думает о том, стоит ли давать шанс фальшивому, крайне бестолковому в своем стремлении к порядку и одновременно вседозволенности, еще юному хрупкому миру расправить крылья.
— Ричард. — Всего одно имя, но звучит прекраснее сотни баллад о любви и тысячи победных маршей. Рокэ медленно протянул руку, запуская пальцы в его растрепанные волосы. — Иди ко мне.
И впрямь не глаза, а океаны. Только Дику не хотелось тонуть. Он собирался обрушить небо.
***
Он проснулся на перепачканном спекшейся кровью сиденье машины. По прихоти судьбы — все еще Дик Окделл, но уже Повелитель Скал. Он сел, глядя в лицо нарождающемуся новому дню и в спину — Ветру. Ворон был раздет по пояс, в утреннем свете его старые шрамы казались уродливой фреской, на которой запечатлела свою лапу сама смерть, а отнюдь не ее синеокая сестрица.
Ричард помнил все, даже больше, чем хотел, но мир, где между ними стояли вражда и ненависть, сейчас казался очень далеким. Нельзя жить без прошлого, нельзя позволить собственной истории закончиться так глупо.
— Я умер.
— Похвальная наблюдательность.
— Значит, и вы тоже?
Алва пожал плечами.
— Возможно.
— Почему я ничего не помнил?
— Вы не хотели.
— Зачем вы нашли меня?
— Никогда не уважал чужие желания, если считал их бесполезной тратой времени. — Алва смотрел на восток, там, в свете утреннего солнца, темнела черная башня, над которой все так же кружилось воронье. — Точна, мерзавка.
Он принялся надевать рубашку, Дик потянулся за своими штанами. Нет, он не позволит всему этому закончиться так. Тупиком, очередным коридором Лабиринта. Если отступить, снова сделать шаг назад, то все вернется на круги своя, он так и останется рабом собственной пустоты. Ветер может заблудиться в скалах, его порывы просто обязаны их менять, создавать новый рельеф, о котором еще будет время сложить новую легенду. Без ненависти и глупых споров с судьбой. Она не так уж плоха, раз привела их к рассвету, а не к закату.
Он догнал уже отправившегося к башне Рокэ, на ходу застегивая ремень штанов и путаясь в рукавах рубашки.
— Куда мы теперь?
— Это знает только Леворукий.
Ричард улыбнулся. Еще неуверенно, но уже честно.
— Поймаем — спросим?
— Точно. — Алва небрежным жестом взъерошил его волосы и ускорил шаг.
