Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Вы когда-нибудь задумывались, откуда берутся боггарты? Они заводятся. От страха. От вашего страха. Как от сырости заводится плесень, грибы и мокрицы. А от затхлости — моль в платяном шкафу, если вы редко достаёте оттуда вещи и не кладёте подушечки с лавандой. Вот с Невиллом Лонгботтомом такая штука и случилась. В складках полога над его кроватью в гриффиндорской спальне завёлся боггарт. От страха. От Невиллова страха перед профессором Снейпом.
Поэтому и вид боггарт имел соответствующий. Стоило Невиллу улечься спать и задвинуть полог, как грозный светящийся в темноте профессор нависал над ним, скрестив на груди руки, и в его взгляде мерцал вопрос: «А ты подготовился к завтрашней контрольной по зельеварению?».
Конечно, полог можно было бы и не задвигать, но Невиллу не хотелось, чтобы другие знали о его слабости. Поэтому он собирал все имеющиеся у него крупицы мужества, задёргивал бордовые бархатные занавески как можно плотнее, накладывал заглушающие чары и со стиснутой в потном кулаке палочкой ждал появления профессора.
Сначала он, как это уже однажды получилось у него на уроке, представлял Снейпа в бабушкиной одежде, в шляпе с грифом и с сумочкой в руке. Но бабушки Невилл тоже боялся, поэтому ему было не очень-то и смешно. А скорее — страшно вдвойне. Будто они оба — и бабушка, и Снейп — сговорились и пришли Невилла мучить.
Тогда он попробовал нарядить Снейпа в более легкомысленную версию бабушкиного туалета. Кокетливая шляпка из белой соломки, украшенная чучелом канарейки. Канарейка сидела на притороченной сбоку цветущей яблоневой ветке. Вместо строгого костюма с мехами — кружевное белое платье, само словно из яблоневых лепестков. В руке веер. Профессор крутанулся, ища отсутствующее зеркало. Ловко оправил взлетевшую юбку. И принялся обмахиваться веером, то и дело прикрывая им чересчур выдающийся нос. В эти моменты резная слоновая кость дорогой вещицы особенно выгодно оттеняла черные глаза с неожиданно обнаружившимися длиннющими ресницами. Которые Снейп, оказывается, умел весьма томно опускать.
Невилл смотрел на это представление, открыв рот, и не думал смеяться. Он даже о зельях забыл. Так притягивали его взгляд тонкие, еле прикрытые кружевом руки и тёмные соски, просвечивающие сквозь полупрозрачную ткань.
Он сел на кровати и, забыв обо всём, потянулся, чтобы кончиками пальцев коснуться этого чуда, неожиданно оказавшегося в его постели. И тут боггарт с громким хлопком исчез. Потому что у Невилла полностью иссяк страх. Вытек до последней капельки. И место его заняло чувство куда более мучительное.
Тщетно Невилл спешил каждый вечер под бордовый полог. Тщетно пытался пробудить отзвуки былого страха. Боггарт больше не появлялся.
Любопытно, но самого Снейпа он бояться тоже перестал. Будто и на того подействовало заклинание «Ридикулус». Что недалеко от истины. Ведь, если подумать, Снейп и был всего лишь боггартом, насмерть пугавшим целые классы. Впрочем, Невилл не сделался внимательней на уроках. Он ещё чаще путал ингредиенты и их порядок, ещё менее ловко нарезал корешки. Если это, конечно, было возможно. Потому что во все глаза смотрел на Снейпа, запоминал его до мельчайшей чёрточки.
Чтобы потом, лёжа без сна, представлять себе обнажённые руки с тонкими пальцами, длинную шею и нервно подёргивающийся на ней кадык, впалые щёки и тень длинных ресниц. Он всё снимал и снимал со своего профессора то белое кружевное платье. Увы, только мысленно. Боггарт так и не появлялся.
А потом стало ещё хуже. Пришли мучительные сны. Снейп-сновидение ругал Невилла на все корки за нерешительность и тугодумие и звал к себе в подземелье. Плыл белым обнаженным призраком по бесконечным хогвартским коридорам. Бедняга бежал за ним изо всех сил, но, когда они достигали заветной двери в личные покои слизеринского декана, Снейп легко просачивался внутрь, а Невилл со всего маху ударялся о прочный дуб, сползал вниз и просыпался.
Или наоборот. Снейп, воплощение соблазна, парил над лежащим в кровати и стонущим от возбуждения мальчишкой. Легонько касался его то тут, то там, не принося облегчения. Но самому Невиллу категорически запрещал шевелиться и руки велел держать по швам. Тот хныкал, извивался, но ослушаться не мог. И наконец почти реальный, только совершенно невозможный, Снейп пикировал вниз и впивался в губы Невилла грубым, страстным поцелуем. Тот торопился ответить, но лишь просыпался на мокрой простыне, утирая слёзы стыда и обиды.
Невилл почти перестал есть, сильно похудел и больше не походил на того уютного увальня, каким его все знали. Гермиона участливо спрашивала, что с ним, но Невилл мотал головой, молчал и только краснел до совершенно бордового оттенка, в тон пологу в гриффиндорской спальне. В общем, всё шло к тому, что он сам превратится в некое бесплотное существо, а может, в конце концов просто исчезнет, как осмеянный боггарт.
Возможно, так бы и случилось, если бы не настала весна, а с ней — день Святого Валентина. (Да-да, в Англии февраль — уже совсем весенний месяц. А День всех влюблённых — уж точно первый весенний праздник.)
Когда все вокруг бегают, перемазанные светящимися розовыми чернилами, с пульсирующими и трепещущими маленькими сердечками из фольги, невзначай приклеившимися то к локтю, то где-то за ухом, а под потолком в коридорах и классах болтаются обрезки летучей цветной бумаги, трудно не поддаться всеобщему безумию.
Тем более когда ты и так почти безумен.
Невилл решился. Написал прощальное письмо бабушке, но отправлять не стал, только спрятал под подушку. Накормил Тревора отборными мухами и выпустил в главной теплице под присмотр мадам Спраут. Одолжил у Джинни готовую, но ещё не подписанную валентинку. (У неё их был целый склад, иным хватило бы на многие годы вперёд.)
Торжественно и отстранённо вывел:
Профессор, не могу без вас
Один влачить свой жребий дальше,
Пронзённый блеском чёрных глаз.
Любовь не допускает фальши,
И гонит к вам меня она.
Готов испить котёл до дна —
Ваш гнев, и «тролли», и злорадство,
Ведь на пожизненное рабство
Душа моя обречена.
Крепко вцепился в злополучную открытку и понёс её, держа перед собой вытянутыми негнущимися руками. Открытка хлопала сложенными крылышками, как попавшая в ловушку бабочка, но сделать ничего не могла.
Невилл шел вниз и вниз, из гриффиндорской башни, коридорами, лестницами и тайными переходами Хогвартса, пока, на подходе к слизеринским подземельям, не врезался во что-то одновременно твёрдое и мягкое. И очень-очень чёрное.
— Лонгботтом!!! Смотреть надо, куда идёте! — прогремел голос откуда-то сверху. — И снимите с меня вашу розовую мерзость! Что это?!
— Это... Это вам, сэр. От меня.
— Шутить изволите? Или, может, решили извести меня раньше срока, чтобы на следующий урок не являться? Оно ядовитое, это ваше насекомое?
— Э-это не насекомое. П-прочтите, сэр!
— Прочь отсюда, и чтоб я вас больше не видел! Кроме как по другую сторону котла! А ну, МАР-Р-РШ!!!
Невилл развернулся и, глотая слёзы, помчался обратно в башню. Что Снейп сделал с его валентинкой, он так и не разглядел.
Страх сковал его ледяным панцирем. Никогда, никогда он теперь не сможет прийти на урок зельеварения, никогда не сможет взглянуть Снейпу в глаза, в чёрные глаза с длинными ресницами! Он даже во сне не осмелится теперь его увидеть.
Кое-как просочившись в портретную дыру, Невилл пронёся через гостиную, взлетел по лестнице в спальню и юркнул под одеяло. Там он продрожал остаток дня. Когда за окнами стемнело, он собрался с силами, задёрнул полог и снова лёг. Он так хотел скорей забыться, но сон не шёл: глаза сами собой распахивались, а в ушах гремел и гремел яростный голос Снейпа.
Наконец, судя по звукам, улеглись и Рон, и Гарри, и остальные. Замок затих. Лишь из совятни глухо доносилось разноголосое уханье сов. Где-то пробило полночь. И тут полог качнулся, и перед Невиллом возник он. Его боггарт. Обожаемый и ненавистный Северус Снейп. Как и положено боггарту ночью, его окутывало какое-то слабое шелковистое, шелестящее сияние.
У Невилла больше не было сил на Ридикулус. Он даже палочку не стал доставать. Поэтому не смог сегодня превратить простую черную мантию в кружевное платье. Только смотрел и смотрел во все глаза в это обманное лицо, до мельчайшей чёрточки повторяющее лицо Снейпа, а по щекам текли и текли слёзы. Сквозь их марево только лицо боггарта и было видно как следует, а колеблющуюся, дрожащую фигуру было уже почти не разглядеть.
Тут что-то прохладное коснулось пылающего лба Невилла. Стёрло слёзы с запавших щёк. Боггарт сжалился над ним. Видимо, у него было сердце. В отличие от Снейпа. Склонившись, потустороннее создание прошептало Снейповыми губами:
— Прости, прости меня, пожалуйста!
Невилл не отвечал. Просто прикрыл глаза и наслаждался этими прикосновениями.
Кровать просела под тяжестью его собственного страха. Боггарт сел, а потом лёг рядом, обняв Невилла длинными руками, прижимаясь губами к мокрой щеке и шепча в неё: «Прости, прости, прости...»
Уже почти засыпая, Невилл повернулся на бок и обнял в ответ того, кто столько времени делил с ним его одиночество. Ткнулся носом в щёку. Даже лёгкая щетина — что за потрясающее правдоподобие! Коснулся губами прохладных — явно холодней, чем у человека — губ и провалился в уютное, целительное забытьё. Он теперь научится жить со своим страхом. Он ещё подружится с ним.
***
Утром пятнадцатого февраля Невилл проснулся от зверского голода. Яркое весёлое солнце нахально лезло прямо к нему в постель, полог на просвет казался не бордовым, а алым, как и положено гриффиндорцу.
Невилл напялил давно уже болтавшуюся на нём форму и через ступеньку понёсся на завтрак. По пути его нагнал Гарри, жаловавшийся, что опять оставил мантию-невидимку в таком месте, где она наверняка попадёт не в те руки. Невилл горячо ему посочувствовал, а потом храбро влетел в Большой зал и уверенно занял своё место. Он даже не посмотрел в сторону преподавательского стола, сразу набил рот яичницей. А ведь раньше сама мысль об этом столе и сидевшем за ним Снейпе лишала его аппетита. Сначала по одной причине, потом по другой.
Пока он жевал, Гарри что-то долго возился рядом, шуршал и шелестел чем-то шёлковым. И что-то шептал. Наконец Невилл понял, что тот обращается к нему.
— Эй! Ты меня совсем не слушаешь? Представляешь, говорю, мантию кто-то подкинул, оставил на моём любимом месте. Причём вывернул наизнанку, так, что её и не видно почти. Другой бы и не заметил. Это ночью изнанка у неё светится, а днём еле-еле видна.
Невилл не мог ответить, потому что всё ещё жевал. И, не отрываясь, смотрел на преподавательский стол. Где сидел Снейп, глядел на него в ответ и улыбался — своими черными глазами с длинными ресницами, а ещё самым краешком рта.
