Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Как-то раз послала Петунья Гарри под Новый год за подснежниками...
Комментарии:
Жанр: романс, ретеллинг Предупреждение: АУ относительно эпилога, частичный ретеллинг сказки «Двенадцать месяцев» Примечание: фик написан по идее enniky benniky и ей в подарок
Умаявшись после тяжёлой работы, Гарри спал тревожным, зыбким сном. По скошенному потолку бежали полосы света. Будто отблески от фар проезжавших машин каким-то чудом просачивались сначала в дом через окна, потом на лестницу, а оттуда — в чулан через щели между ступеньками. А может, Гарри просто ехал куда-то вместе со своей тесной комнатушкой, и лучи убегавших вдоль дороги фонарей, мазнув по пыльной тьме, спешили покинуть это гиблое место.
Свет был холодным, зимним. Гарри дрожал под тонким одеялом, несмотря на шедший от стенки жар — там, за ней, спешила вверх по трубам горячая вода, чтобы согреть комнату Дадли и спальню Дурслей-старших.
Так мучительно тянулась эта ночь — между зноем и дрожью, в чересполосице света и тьмы. Так что даже скрип неурочно открывшейся двери стал благословением, вырвав Гарри из лап подбиравшегося к нему черно-белого ночного кошмара.
Хотя стоявшая на пороге тётя Петуния была воплощением кошмаров дневных. Будто и не ложилась, при полном параде, в торжественном лилово-белом платье и накрахмаленном фартуке, с озабоченностью на длинном лице.
— Вставай давай. У Дадлика завтра день рождения, а у нас ничего не готово. Марш в лавку за спаржей, подснежниками и земляникой!
— Но... Тётя Петуния, сейчас только Рождество прошло, завтра Сильвестр, самые холода. Какие подснежники? Какая земляника? А для спаржи уж точно не время....
— Ты ещё рассуждать будешь, нахлебник?! Хватай куртку, ботинки, и живо за дверь!
Гарри и сам не заметил, как оказался на крыльце босиком, в одной пижаме, с растоптанными ботинками в руках и безразмерной курткой под мышкой. Шмыгнув носом, он со второго раза запрыгнул в ботинки, еле попал в рукава — так трясло от холода, — поправил заклеенные скотчем очки и побрёл прочь, оставляя черную цепочку следов на тонком слое свежевыпавшего снежка.
В лавку так в лавку. Уйти и не возвращаться. Замёрзнуть бы где-нибудь... Хотя бы в том скверике, где детская площадка. Странно. Между деревьев плясали отсветы пламени, мелькали чьи-то тени... Гарри побрёл на загадочный синеватый свет. Он шёл и шёл, будто оказался не на маленьком клочке земли с хилыми деревьями, а в бесконечном дремучем лесу. Огонь, казалось, и не думал приближаться. А вот снег становился всё глубже, как в северной сказке. В Англии такого снега не бывает. Когда Гарри уже еле переставлял ноги, ёлки наконец расступились. Он шагнул на площадку и обомлел.
Не маленький квадратик земли со скрипучей каруселью и качелями, а просторная поляна. Высоченная горка в виде сказочного замка, окруженный огнями каток — как замёрзший пруд, лавки с высокими резными спинками, и карусель совсем другая — как на ярмарке, только с бегущими по кругу чудесными невиданными зверями вместо лошадок.
Посреди этого великолепия горело странное синеватое пламя — вздымалось к небу высокими языками, но тепла не давало. Вокруг него расселись какие-то чужаки, которых никогда не видели на Тисовой улице. Кто на скамьях, кто на карусельных зверях, кто и вовсе завис в воздухе, сидя по-турецки. Пришельцы мирно беседовали, только один стоял поодаль. Был он как тень самого себя, и даже пламя не могло как следует осветить его лицо.
Гарри насчитал дюжину незнакомцев: и седобородые старцы, и совсем ещё молодые девчонки и парни. Одеты все были странно и ярко — в длиннополые одежды, затканные таинственными символами и знаками, цветами и плодами.
Под ногой у него предательски хрустнула ветка, и высокий старик в затканном серебряными звёздами лиловом одеянии, сидевший на ближайшей скамье, обернулся.
— А, Гарри! Проходи, присаживайся к огню. Хочешь чаю?
В руках у старика невесть откуда взялась пузатая красная кружка, от которой валил пар.
Гарри медленно подошёл, не чувствуя озябших ног, и встретился взглядом с глазами, льдистый зимний свет которых не могли скрыть странные очки-половинки.
— Сюда. — Звёздный старец похлопал рукой по скамье: между ним и его соседом, таким же бородатым и старым, оставалось свободное место.
Кружка перекочевала в заледеневшие ладони.
Второй старик был пониже, с неожиданно молодыми глазами и какой-то шальной, разбойничьей улыбкой. Бороду его словно всё время трепал невидимый ветер.
— Зачем пожаловали, молодой человек?
— Я... шёл в лавку. Тётя послала. За подснежниками, земляникой и спаржей.
— Но это же неразумно! — всплеснула руками девушка в зелёном и оранжевом. Видно было, что она с трудом заплела свои непослушные кудрявые волосы в косы, зачем-то вплетя туда колоски и гибкие ветки с мелкими яблочками. — Всем, кто читал «Великую книгу о произрастании всего сущего», известно, что спаржу начинают собирать в апреле, земляника плодоносит в июне, а подснежники показываются в марте. А сейчас у нас январь! — Она кивнула на звёздно-лилового старика.
— Душенька моя Август! Неужели мы не сделаем для Гарри исключения? — почти пропела её ровесница и мотнула головой — у её щек затанцевали серёжки из спелой черешни. Гарри когда-то видел, как девчонки помладше баловались так, словно сажая верхом на ухо зелёного человечка в круглых красных башмачках.
— Милая Июнь, решать не нам. Всему свой черёд, — погрустнев, отвечала Август.
— Оставайся, Гарри, с нами, сдались тебе твоя тётка и эта дребедень, — предложил один из рыжих близнецов: в отличие от прочих, на них были вполне обычные куртки, только слишком яркие, в красных и золотых листьях. Зато они не сидели и не бродили, а парили над прудом, отражаясь в зеркальном льду.
«Видимо, это Сентябрь и Октябрь», — решил Гарри задачку.
— Так дело не пойдёт, — соскочил с карусели, с самого странного зверя — не то лошади, не то орла — гибкий и ловкий человек в сине-черном одеянии: по бархатной ткани лились серебряные ручьи. — Он же сейчас замёрзнет, бедный малыш. Знаем мы его вредную тётку! Январь, уступишь мне место?
— Ну если Февраль не против... Надо бы его спросить, сначала ведь его очередь...
— Да не будет он возражать, пойдите, погуляйте...
Старики весело переглянулись — дескать, вот нахальная пошла молодёжь, но возражать не стали.
Лиловый взмахнул рукой с зажатой в ней узловатой палкой и подул на небо. Заметались тучи в прорехах между деревьями, стали оседать сугробы... Второй старец подмигнул Гарри, незаметно вытащил палку у Января из кармана и тоже взмахнул ею.
Дерзкий Март шагнул на поляну. Легкой, будто танцующей походкой обходил он друзей, и по его следам в проталинах поднимались подснежники. Все заулыбались, только тот, угрюмый, смотрел с какой-то тоской, будто никогда не нюхал весенних цветов. Самый тёмный месяц в году — Ноябрь.
— Поспеши, — шепнула Гарри стоявшая всё это время сзади по-зимнему строгая, но торжественно-праздничная колдунья в остроконечной шляпе, украшенной венком из остролиста. Видно, рождественский месяц Декабрь. Она указала глазами на стремительно распускающиеся цветы. Глаза почему-то были кошачьи, с вертикальными зрачками. –Подснежники — как безнадёжная надежда, на которую особо и не полагаются уже. Того и гляди, снова завянут от невнимания и холода.
Но Гарри даже не пришлось нагибаться: Март сам сорвал охапку цветов и с гордостью вручил ему, а потом потрепал по плечу.
— Теперь очередь сестрицы Апрель!
Апрель тоже соскочила с карусели, где она сидела на сером волке, — кажется, даже не деревянном, а настоящем. Как и полагается этому ветреному месяцу, была она переменчива до крайности. Глаза и волосы постоянно меняли цвет, а ещё никак было не понять, плачет она или смеётся, — возможно, она делала это одновременно.
Повела она над поляной руками — остатки снега растаяли, собрались в блескучие лужи, отражавшие звёзды. От земли повалил пар.
Опустилась на колени Апрель и погрузила кисти в рыхлую почву, кивком подзывая Гарри.
— Спаржу ещё найти надо. Самая нежная, белая, прячется под землёй, как стыдящаяся самой себя любовь. Давай копать. — И начала разгребать землю руками.
Гарри присел рядом с ней, копнул раз, другой и отшатнулся — из земли торчали белёсые мёртвые пальцы.
— Нет, не смерть это, а жизнь, — словно прочитала его мысли Апрель.
Гарри бережно взял в руки так напугавшую его белую спаржу и почувствовал спиной чей-то взгляд. Обернулся — Ноябрь снова смотрит, да так, будто забрали что-то, только ему принадлежавшее. А спаржа теплела у Гарри в руках, будто в пальцы мертвеца возвращалась горячая кровь.
Май оказался высоким парнем с застенчивым, мягким лицом. Был он, кажется, прирождённым садоводом. Бросил в землю горсть семян, прошептал что-то — и вся поляна зазеленела. Кислица и примула, завитые спиральками папоротники, молодые хвощи полезли из земли... Вот и земляника раскрыла листья и зацвела белыми цветочками.
Молчаливый Май по-рыцарски протянул руку прекрасной льноволосой Июнь, помогая ей встать. Она протянула ладони к земляничным кустам — лепестки осыпались, завязи налились, заострились, сменили цвет на белый, потом зарделись и наконец запунцовели.
— Смотри — будто созревшее признание, — подмигнула ему Июнь и протянула пригоршню земляники. — Бери скорей и храни бережно, у самого сердца. — И пошла обратно к Маю, осторожно ступая босыми ногами по земляничной поляне.
Гарри в третий раз украдкой бросил взгляд на Ноябрь. Тот, краснее земляники, смотрел теперь в сторону.
Рыжий Июль — весь в солнечных веснушках и с облупившимся от загара носом — улыбнулся Гарри как старый друг и хотел было заговорить с ним, но серьёзная Август не дала ему и слова сказать:
— А теперь нам пора. Январю снова вступать в свои права, а Гарри — уходить с подарками. Его уже заждались.
Длиннобородый старик в лиловом пошарил по карманам в поисках палки, не нашёл, погрозил другу-Февралю пальцем и просто хлопнул в ладоши. Вся весёлая зелень втянулась в землю, которую тут же заботливо укрыл пушистый снег.
— И правда, дружок, тебе пора — сейчас снова ударит мороз, помёрзнет твоя земляника и спаржа. Беги давай. Но только не советую возвращаться назад, сердце подсказывает, что добром тебя там не встретят. Иди вон туда, где горка. Забирайся — и скатишься куда тебе надо.
Гарри послушался и пошёл к многобашенному замку. Только, проходя мимо угрюмого Ноября, взял и протянул ему один подснежник. Чтобы тот так безнадёжно не отчаивался.
Замок услужливо повернул к нему лившуюся изгибами лестницу, ведшую на самый верх. Гарри начал по ней взбираться, лез всё выше и выше, а она не кончалась. Он уже вровень с верхушками елей, до звёзд, кажется, рукой подать... Сзади внизу загудела, разгоняясь, карусель. Глянул Гарри вниз — огни, кружась, слились в огненные полосы, балаганная музыка запуталась сама в себе и перешла в низкий вой. Карусель, как гигантская летающая тарелка, взмыла в воздух и улетела — со всеми двенадцатью месяцами. Нет, одиннадцатью. Лишь одна черная фигура так и осталась на поляне. В руке у Ноября упавшей звездою светился цветок.
Гарри изо всех сил замахал улетавшим на прощание, не удержался на лестнице и стал падать, падать, падать... Но почему-то не испугался. «Либо я возьму и полечу, либо Ноябрь подхватит меня, — успел подумать он. — Ведь он уже не такой угрюмый: я дал ему кусочек надежды».
***
По потолку по-прежнему то и дело бежали полосы света: мимо по улице проносились запоздавшие автомобили. А по стене прыгали цветные зайчики — ветер раскачивал рождественскую гирлянду, опутавшую дерево за самым окном.
Сколько же он спал? Похоже, заснул ещё днём. Очень хотелось пить. Гарри нашарил очки, палочку и зажёг слабенький Люмос: на большее после тяжёлой болезни сил не осталось.
Медленно обвёл голубоватым лучом комнату.
На подоконнике стоял кувшин с белыми цветами. Их весенний аромат слабой, но свежей волной достигал кровати, словно прибавляя Гарри сил с каждым вдохом.
Над кроватью — колдография, изображавшая Хогвартс. Замок подмигивал ему тёплыми огнями, будто говоря: не забывай возвращаться домой!
Из неплотно закрытого шкафа выглядывал рукав аврорской формы. Его защемили там второпях, когда кто-то помогал Гарри раздеться в тот злополучный день — день пойманного им вирусного проклятия, дурноты и кошмарного жара.
У изголовья, на тумбочке, томик балканских сказок (подарок Чарли), склянки с зельями, стакан с водой и миска с земляникой. Как бы взять стакан, не рассыпав ягоды? Попросить, или всё же самому?
Гарри перевёл взгляд к изножью кровати. В стоявшем вплотную кресле, тяжело навалившись на пухлый кожаный подлокотник, спал Снейп. Или тень Снейпа. Будто это он сам подхватил тяжёлый недуг. На коленях — миска с пюре из спаржи, ложка так и зажата в свесившейся к полу руке.
Гарри вспомнил эту ложку у своих губ — тогда от запаха супа мутило, а теперь нестерпимо захотелось есть. Пожалуй, он начнёт с земляники — опрокинет всю в себя, тогда и воду потом взять будет легче.
Ягоды таяли на языке, а Гарри уплывал в своих мыслях к самому началу. Явь снова начала мешаться со сном. Признание. Молчаливый Ноябрь. Безнадёжная надежда.
Да, не было никаких признаний и вообще никаких разговоров. Снейпа он не видел уже три года, с самой войны. Ну, может, мельком. А вот сейчас, когда вновь подступила реальная опасность, тот пришёл как к себе домой. Занял своими зельями тумбочку. Занял собою кресло, и весь дом — своей мрачной тенью. Прогнал всех. Словно вцепился в Гарри, чтобы не отдавать его никому — ни друзьям, ни болезни, ни смерти. И всё это молча.
Но разве не говорил он на другом языке? Языке жестов и символов? Истинная речь, смысл которой не может исказить не вовремя сказанное или неверно понятое слово. На глазах Гарри творилось чудо не меньшее, чем в его сне. Самый бесплодный, бесснежный месяц принёс в его дом свою собственную робкую весну — и победил.
Молчание стало Гарри невмоготу. Но будить Снейпа не хотелось. Тогда он запел ему колыбельную. В ней сплетались побеги спаржи, подснежников и земляники, а звёзды падали на землю и светлячками сновали в траве. В конце концов снова убаюкав сам себя, он повернулся на бок. Сквозь полуприкрытые ресницы он видел мельтешение света и тени, на губах чувствовал сладость ягод. Видимо, капелька сока скопилась в уголке рта.
И он ничуть не удивился, когда заботливая тень заслонила от ярких вспышек его утомлённые глаза. Кровать просела под чьей-то тяжестью. К губам прижалось что-то мягкое, чтобы снять убегающую каплю. Гарри попробовал на вкус — нежнее земляники, понюхал — получше подснежников... Нащупал живые тёплые пальцы, куда там спарже! Не открывая глаз, он сгрёб свою добычу в охапку, сжал так крепко, как мог. Подвинулся на кровати, потянул ночного гостя на себя, чтоб тот лёг рядом, и зарылся лицом в волосы, пахнущие прелой листвой. Когда настанет утро, уж этот-то сон не растает — пусть только попробует!
FIN
Примечание: автор иллюстрации - Ивандамарья Яиц. Чтобы рассмотреть рисунок в большом размере, кликните на него
