Но сил уже не было смотреть, как все подряд вешаются ему на шею. Думаете, он не понимал, что происходит? О нет. Ему-то прекрасно известно о своих грации и изяществе, о пронзительной голубизне глаз и о совершенно ошеломляющей власти его улыбки. К сожалению, мне — тоже.
Поэтому, когда вечером он ворвался на кухню с намерением допросить меня, я испуганно сжался. Ох! Он был очень зол.
— Я отследил источник, — сказал он, с таким пугающе убийственным спокойствием, словно готов трахнуть тебя или испепелить на месте, и при этом не почувствует никакой разницы. И, если уж на то пошло, ты — тоже.
— Источник? — пискнул я, продолжая складывать на хлеб мясо и зелень.
Он с силой опустил свою огромную ладонь на мою, прижимая ее к столешнице, и наклонился, вглядываясь в мое лицо с таким изумительно…уничтожающим выражением в глазах.
— Источник, — выдохнул он, — слухов.
Больше всего досталось хлебу, зажатому под двумя нашими руками: его пальцы были безжалостны, а мои — начали неметь.
— Слухов?
Меня бросило в жар.
— Слухов, — угрожающе продолжил он, — будто я сплю со всеми подряд.
Я открыл было рот, но передумал. Нет, Кеноби, отвечать «Но это правда» — не лучшая идея в сложившихся обстоятельствах.
— Со всеми подряд? — спросил я еле слышным шепотом — ни пищать, ни верещать я уже мог.
Попытался было вытащить руку, но он не отпускал. Ох! Я приготовился к медленной и мучительной смерти, чувствуя свое бессилие перед лицом его праведного гнева. Эти слухи изводили Квай-Гона еще с прошлого лунного цикла, когда ему отказала в свидании очаровательная сенатор.
— Я предпочитаю обедать с людьми чуть менее… пылкими, — надменно сообщила она, и, могу поспорить, Квай-Гон безупречно передал ее интонацию, когда рассказывал мне об этом.
— Со всеми подряд, — повторил он, резко возвращая меня к реальности. — Как-то так получалось, что, несмотря на весьма многочисленный и чрезвычайно приятный опыт, мне всегда хватало ума — и осторожности — избегать подобных определений в свой адрес. А теперь расскажи мне, Падаван, как же так внезапно вышло, что в последнее время решительно все обходят меня по большой дуге.
Я подавил желание повторить последнее слово и просто уставился на него. «Страх ведет к гневу», — напомнил я себе. Правда, в данном случае мой страх точно никуда не приведет — мне просто так долго не протянуть. Зато его гнев вполне способен привести к моей бесславной кончине.
— Мне очень жаль, Мастер, — тихо произнес я, чувствуя, как бешено колотится сердце. — Я… это должно было быть безобидной, просто… шуткой, все, что…
— У меня была чудесная светская жизнь, Падаван, — сообщил Квай-Гон, к моему ужасу в лице его так ничего и не смягчилось. — А теперь люди смотрят на меня, как будто у меня нет ни капли целомудрия.
Мои глаза округлились от удивления:
— Но ваше целомудрие…
— Не вызывало вопросов, — отрезал он, наконец-то убирая свою руку с моей, и отвернулся. — Не важно, скольких людей я приглашал в свою постель, Оби-Ван. Важно, что я молчал об этом. А теперь...
Он удрученно вздохнул и вышел из кухни. Я сглотнул, уставившись ему вслед. Было бы гораздо лучше, если бы он стер меня в порошок, потому что хуже его разочарования во мне и быть ничего не может.
Я неуверенно последовал за ним и обнаружил его в спальне, сидящим на кровати и расстегивающим сапоги.
— Мне очень жаль, — снова сказал я. — Я только… Это так тяжело.
Он сурово посмотрел на меня:
— Падаван, теперь вряд ли что-нибудь вообще будет.
Я вспыхнул, но все равно шагнул вперед, зажмурившись, невзирая на то, что внутри у меня все дрожало:
— Может быть, я не хотел видеть, как вам будет больно.
— Я могу позаботиться о себе, Падаван. Видит Сила, я уже прекрасно забочусь о нас обоих.
Я вздохнул, махнул рукой и, выходя, пробормотал:
— Тогда, может быть, не хотел, чтобы больно было мне.
— Не смей уходить, — выдавил Квай-Гон. Я остановился, не в силах противиться ему, даже когда он пребывал в таком разобранном до неузнаваемости состоянии. — Я никогда не позволял моим… увлечениям сказываться на тебе.
— Неужели? Я смотрел, как вы уходите — и хотел бы этого не видеть — и ждал, когда вы вернетесь, хотя хотел бы не ждать. И когда вы возвращались, от вас не то что пахло сексом — вы его источали. Я слушал, как вы без умолку говорили о том, как хорошо провели время. А когда нет — мирился с вашим плохим настроением. Спутанные волосы, перекошенная мантия, туника едва застегнута… Иногда на шее помада. Или везде одеколон...
Я уже еле лепетал; это был печальный перечень ненужных свидетельств. Он никогда не был нечестен со мной касательно того, куда уходил — это было бы небезопасно. Проблема была в том, что иногда он был слишком честен.
Он потрясенно посмотрел на меня:
— Но, Падаван, почему тебя это так беспокоит?
Я нечленораздельно промямлил что-то и снова замахал руками, чувствуя, что чудовищно краснею.
Он наклонил голову и, если и собирался меня придушить, то никак не выдал этого голосом:
— То, что ты являешься моим падаваном, не означает, что ты можешь контролировать меня. Я рассчитываю на хоть сколько-нибудь разумное объяснение твоего поведения.
Я потер лицо и вздохнул — всегда подозревал, что он немного притормаживает, но это уже было чистое безумие.
— Мне шестнадцать, а вы — гребаный ходячий секс. Какие причины? Хотя слухи о вашей девственности были чудовищно преувеличены, они принесли вам больше партнеров, чем это вообще возможно. А слухи о вашем распутстве хотя бы поотбивали охоту домогаться вас всем подряд. Вы же знаете, как выгодно на общем фоне отличаются джедаи, когда речь заходит про секс: все хотят заполучить того, кого считают недоступным. Так что сейчас я хотя бы могу идти спать в разумное время, а не… — я согнул правую руку в характерном жесте, и сустав жалобно хрустнул.
— Я понятия не имел, Падаван, — зачем-то сказал он.
Я фыркнул, но промолчал, потому что только перестал удивляться, отчего он еще не растерзал меня на месте. В общем, сейчас было не подходящее время испытывать удачу.
— Ты, — он кивнул на мою руку, — из-за меня?
Он поднялся с постели.
Я устало кивнул, но мое сердце заколотилось быстрее, а от того, как он смотрел, в животе у меня похолодело.
— Возможно, я должен… быть более сдержанным с моим падаваном, — Квай-Гон не то чтобы наступал на меня, скорее подкрадывался из темноты спальни — и я ничего не имел против. В конце концов, он — мастер.
— Это было бы… весьма любезно, — выдохнул я за мгновение до того, как он, спикировав, как хищная птица, накрыл мой рот поцелуем. Все было, как в тех дешевых кореллианских романчиках, которые бесконечно читал Гарен — губы завладевают, язык исследует, зубы сталкиваются.
Проклятье, как же хорошо!
Внезапно он отстранился:
— Пока я не… восстановлю мой статус добродетельного и порядочного джедая, — сообщил он, — подозреваю, что мне придется найти способ, как справляться с моим бедственным положением.
Я взялся за его тунику:
— Могу предложить свою помощь в качестве компенсации за мои необдуманные действия, — с готовностью произнес я. — Но ваше целомудрие…
