Алан Рикман на приеме у психиатра.
- Доктор, помогите! Я сыграл массу ролей, но все почему-то видят во мне профессора Снейпа. Дошло до того, что я смотрю в зеркало по утрам - и вижу вместо себя Снейпа!
- Не бойтесь, скоро это пройдет. Главное, чтобы не было осложнений...
- А они как раз появились! Недавно я стал видеть в зеркале рядом со Снейпом еще и маленького розового слоника!
Разговор в регистратуре Nской поликлиники №10.
- Маш, нашему психиатру опять поплохело! Воображает, что у него Рикман на приеме.
- Господи, да когда ж его отпустит?
рядом с Луной Лавгуд Джордж Уизли чувствует себя крошечным кусочком янтаря, утопающим в потоке расплавленного серебра. Сможет ли Луна излечить его от поствоенного синдрома? Сможет ли Джордж вернуть себе былую силу радостного волшебства? И, наконец, какую роль во всем этом играют алые банты и самовозгорающиеся книги?
***
Факультет колдопсихологии магического Кэмбриджа славился своим нетрадиционным подходом к выбору тем для дипломных работ. Вильгельм Фротнесс, декан и заведующий отделением в Святом Мунго, в свое время писал диплом «Магглы и особенности их психики», и занимаясь сбором материала, почти год провел в немагической части Великобритании. Амелия Корнебс, имеющая сейчас обширную частную практику, объемы которой лишь увеличились после Второй Магической — защищалась по теме «Боггарты и 1001 способ борьбы с ними». Поговаривали, что в ходе работы Амелия ставила бесчеловечные опыты, запирала испытуемых в шкафу, накладывала на них Силенцио пролонгированного действия и даже отбирала у потомственных магов волшебную палочку не меньше чем на трое суток!
Роджер Майлз, примеряя тему своего диплома на самого себя, добровольно отказался от использования магии, и едва не погиб от всплеска стихийной силы. Фрэнсис Проуфф, Джон Миддлтон, Кейт Рочестер — все нынешние светила колдопсихологии в свое время пошли на немалые жертвы и подвергли себя (или своих подопытных) рискованным экспериментам. Безусловно, они руководствовались благими целями, и жертвы приносили во имя науки, но Луна Лавгуд, в задумчивости шествующая сейчас по Диагон аллее, никак не могла найти в себе решимость последовать путем своих знаменитых предшественников.
Теме, выбранной ею, в восхищении аплодировал весь профессорский состав факультета, и теория была изучена Луной основательно и дотошно, но на дворе стоял ноябрь, дипломную работу следовало закончить в апреле, а к практической части своих исследований Луна еще не приступала. Более того — она пока что понятия не имела, как именно стоило к ней приступить.
«Конечно, — думала Лавгуд, рассеянно глазея на витрины, сияющие свежими рождественскими украшениями, — конечно, если бы профессора согласились принять в качестве темы «Изучение мозгошмыгов в лабораторных условиях» или «Влияние нарглов на сезонные обострения у больных маггловской шизофренией», ну, то, что я предлагала им вначале, тогда мне было бы гораздо проще. Гораздо, гораздо проще...»
Из задумчивости Луну вывел огромный, алого цвета с золотым отливом, бант, возникший неизвестно откуда и повисший в воздухе буквально в полуярде от нее. Бант трепетал выпуклыми поверхностями, призывно шевелил длинными лентами и — Луна могла поклясться! — едва ли не подмигивал ей, причем, делал это весьма фривольно. Луна повертела головой, обнаружила себя в двух шагах от «Ужастиков Умников Уизли» и понимающе улыбнулась.
— Ты, наверное, сбежал из магазина Джорджа и Рона? — спросила она у банта, который при звуках ее голоса перестал трепетать и подмигивать, и весь обратился в слух.
— Ну, иди ко мне, я отнесу тебя обратно, — Лавгуд бестрепетно протянула руку, подзывая бант, словно птицу.
Бант отпрянул, потом свернулся, развернулся, надулся до неимоверных размеров, стремглав кинулся на Луну, и не успела она опомниться, как ее лицо оказалось залеплено холодным шелком. Коварный бант вытянул ленты во все стороны как щупальца осьминога, вцепился в кожу мертвой хваткой, облапил голову, и, судя по ощущениям, сам собой завязался где-то на затылке.
В первые секунды Луна опешила, потом попыталась бороться, но бант не желал сползать с нее, и развязать его не получалось, как она ни старалась. Вдобавок ленты обнимали ее все туже и туже, и скоро она начала задыхаться. Волна паники затопила Луну; дезориентированная в пространстве, она сделала наугад пару шагов вправо и влево, прекратила наконец бесполезную борьбу с бантом и мягко осела на тротуар, теряя сознание.
«Впервые вижу неодушевленный предмет, зараженный мозгошмыговым бешенством», — успел констатировать разум юной исследовательницы прежде чем погрузиться в пучину сияющей темноты...
***
В голове глухо шумело. Правда, количество разноцветных мух, порхавших под веками, все уменьшалось и уменьшалось, но их монотонное жужжание стихать и не думало. Луна, не открывая глаз, строго приказала мухам умолкнуть, но те не послушались; жужжание сменилось громким чириканьем, а потом и вовсе превратилось в мужской голос — резкий и довольно раздраженный.
Голос отчего-то казался знакомым. «Вот интересно, связана ли временная асфиксия со слуховыми галлюцинациями?» — подумала Луна, сообразив, что безумный бант больше ее не душит. Она сделала осторожный вздох и вздрогнула, вспомнив, как завлекательно он ей подмигивал.
И все-таки хорошо, что ее спасли — всем известно, что мозгошмыговое бешенство очень заразно. Беглеца наверняка вернули хозяевам, да и ее не бросили на сыром тротуаре — ощущения подсказывали, что лежит она на чем-то мягком и удобном. А, кроме голоса, Луна теперь явственно различала и другие звуки — размеренное тиканье часов, треск поленьев, сгорающих в огне, и шаги, под тяжестью которых содрогался пол.
Голос и шаги стихли, стоило Луне чуть пошевелиться, и в тот же миг ее лба коснулись чьи-то теплые пальцы.
— Да дышит твоя Лавгуд, дышит, — произнес голос, но не тот, знакомый и сердитый, а другой, вялый и равнодушный. — Тоже мне трагедия — стукнулась затылком.
— Стукнулась?! — знакомый голос взвился под самый потолок, и Луна моментально опознала говорящего. —Ты вообще не понимаешь, что творишь? Слава Мерлину, что она отделалась обычной шишкой, а будь на ее месте кто-нибудь со слабым сердцем? Джордж, твои шутки с каждым разом становятся все злее и опаснее, они тупые, жестокие, безжалостные, они... они давно уже не смешные!
— Что поделать, Ронни, — голос по-прежнему был тускл, эмоций в нем не прибавилось ни на кнат. — Знаешь, как говорит старая пословица: каков зельевар, таковы и горшки в лаборатории.
Воцарилась пауза, и Луна застыла, превратившись в одно большое ухо.
— Каков я есть, такие у меня и шутки, Роник-слоник, Роник-подоконник, Роник-уголовник, Роник...
— Вот об этом я и говорю, — порывисто вздохнул Рон Уизли и убрал наконец свою руку со лба Луны.
Ответа не последовало. Но богатое воображение Лавгуд быстро дорисовало, как Джордж — его образ оставался размытым, так, просто некий человек с рыжей шевелюрой и резко очерченным неулыбчивым ртом — пожимает широкими плечами и красноречиво отворачивается от брата. Рон еле слышно выругался и снова принялся мерить шагами комнату. Половицы печально заскрипели.
— Ты делаешь хуже…
— Только себе.
— От тебя скоро…
— Люди начнут шарахаться.
— Наши продавцы уходят…
— Едва мы успеваем их нанимать. А еще я теряю свой дар, пропиваю последние мозги, и ты понятия не имеешь, сколько еще это будет продолжаться. Всё? Ничего нового не скажешь, братишка?
Джордж говорил спокойно, без насмешки, раздражения или злости — просто сухо перечислял факты, очевидно, хорошо известные и ему самому и его собеседнику. Его ровный тон и равнодушные интонации нагоняли тоску, и Луна вдруг решила, что услышала она достаточно для того, чтобы слабо вздохнуть, медленно сесть и только после этого открыть глаза.
Джордж Уизли оказался совсем не таким, каким она помнила его по Хогвартсу. О прежнем шутнике и бунтаре напоминала только россыпь веснушек и тонкий шрам на переносице. Мерлин, встреть она этого хмурого, будто из ржавой жести вырезанного, мага где-нибудь в толпе — ни за что бы не узнала. Волосы у него потускнели, вокруг рта залегли глубокие складки, а от ауры — от радужной, искрящейся, переливающейся ауры, всегда окружавшей обоих близнецов, — не осталось ни малейшего следа.
Джордж разглядывал ее без тени улыбки, без малейшего сочувствия в глазах, и от этого взгляда почему-то хотелось съежиться, уменьшиться в размерах и уползти, беспрестанно извиняясь за причиненное беспокойство — одним словом, от тяжелого уизлевского взгляда очень хотелось спрятаться, но именно этого Луна позволить себе не могла.
«Поствоенный синдром и магическая агрессивность? — серьезно спросил ее декан Фротнесс после апробации темы диплома. — Прекрасная, архиважная и крайне нужная тема, мисс Лавгуд, невероятно актуальная, особенно теперь, учитывая обстоятельства, но… Поверьте моему опыту — девяносто девять процентов из тех магов, кому действительно необходима ваша помощь, признают это еще очень и очень нескоро. Слишком мало времени прошло после войны, слишком свежи раны, выражаясь поэтическим языком, и пока еще слишком высок в крови уровень дурного геройства — если говорить языком суровой действительности. Теоретическую часть вы, без сомнения, одолеете блестяще, но с практической вам придется непросто…»
В Джордже Уизли уровень дурного геройства на глаз определить было трудно, но скрытой агрессией от него фонило так, что шевелились волосы на затылке. Бедный Рон, как же трудно ему приходится! Луна с трудом удержалась от того, чтобы зябко передернуть плечами, отвела глаза от Джорджа и оглядела прилавки.
Магазин Ужастиков, как и прежде, со стопроцентной точностью отражал состояние духа своих хозяев. Луна давно не бывала здесь, как-то не находилось повода, но она помнила атмосферу, царившую в мире шуток и розыгрышей раньше — во времена Джорджа и Фреда. Все товары на полках, казалось, были готовы пуститься в пляс; то и дело где-то что-то взрывалось, ухало и рассыпалось; веселье пузырилось, словно маггловское игристое вино, вскипало будто горячее зелье, и разливалось в пространстве едва уловимым апельсиновым ароматом.
Сейчас на полках стояли те же пакеты с Забастовочными Завтраками, коробки с фейерверками, фиалы с загадочно мерцавшими любовными зельями и все прочее, что составляло ассортимент «Ужастиков Умников Уизли» уже не первый год. Яркие краски, заманчивые надписи, броские упаковки — но апельсиновым весельем здесь даже и не пахло. Ни капельки.
— Наконец-то! — с явным облегчением воскликнул Рон, наколдовывая стакан воды и протягивая его Луне. — Ты напугала нас, Лавгуд! Как голова, на месте?
— А как бант? — вежливо поинтересовалась Луна в ответ. — Успел задушить кого-нибудь еще, или вы поймали его раньше?
— Прости, — Рон нахмурился и бросил на брата короткий тревожный взгляд. — Это была экспериментальная модель. Крайне неудачная экспериментальная модель. Мне… нам жаль, что так вышло.
Джордж пожал плечами и демонстративно отвернулся, а Луна задумчиво прищурилась — кому здесь жаль, а кому и не очень, было понятно и без слов. Рон говорил что-то еще, кажется, снова извинялся, но она не слушала, продолжая рассматривать коротко стриженный рыжий затылок. Безумное решение созрело почти мгновенно. Возможно, профессор Фротнесс и прав, возможно, ей действительно придется туго с практической частью, но она хотя бы попытается.
— А я, наоборот, рада, — безмятежно улыбнулась Луна, поправляя растрепанные волосы. — Я услышала о вакансии всего час назад и сразу же встретилась с вашим ужастиком, то есть, с ужасно-прекрасным алым бантом. Вы верите в совпадения? Я верю. Разве это не чудесно?
— Услышала о... вакансии? — запнувшись, озадаченно переспросил Рон. — Но мы еще не…
Медленно, словно сомневаясь, стоит ли это делать, повернулся Джордж, смерил Луну пустым, нечитаемым взглядом:
— Если вы имеете в виду место продавца, то спешу вас огорчить. Вы, мисс Лавгуд, совершенно нам не подходите.
— Оу! — воскликнула Луна все с той же своей фирменной рассеянной улыбкой, о которой говорили «улыбка чокнутой Лавгуд». — Так мы на «вы»? Хорошо, как скажете, мистер Уизли. Как думаете, может быть, мне стоит отправиться в госпиталь Святого Мунго? Ваш бант, кажется, серьезно навредил мне. Неудивительно, ведь мозгошмыговое бешенство — очень опасная штука!
Рон вытаращил на Луну глаза и, кажется, забыл как дышать. Джордж явственно скрипнул зубами и снова отвернулся, сделав вялый жест рукой — то ли соглашаясь на все, то ли отмахиваясь от всего же...
***
Смена была не ее, а Рональда, но разговор на повышенных тонах в торговом зале все не прекращался, и Луна не выдержала. Рон откровенно не справлялся с недовольным клиентом; мелкий конфликт — Мерлин, пятый на этой неделе, как они вообще тут без нее работали раньше? — грозил обернуться настоящей ссорой; и ей, несомненно, пришла пора вмешаться в происходящее. Луна вернула в клетку выкупанных и насухо вытертых пушистиков, навесила на них заклинание, охраняющее от нарглов, и плавной походкой отправилась в торговый зал, по пути придавая лицу отрешенное, неземное даже выражение.
За месяц, проведенный под крышей Магазина Ужастиков, опытным путем было выяснено, что неземное выражение лица действует безотказно даже на очень недовольных покупателей.
На этот раз источником скандала послужила всё та же неудачная модель Порхающего Банта. Пару дней назад, открывая коробки, Рон клялся, что технические огрехи устранены, и теперь алые банты станут источником лишь восхищенных ахов и охов, а никак не удушливых хрипов. Но тучный маг, на голове у которого один за другим вырастали и тут же лопались мелкие, источающие зловоние, ослепительно красные бантики, восхищения по этому поводу определенно не испытывал.
— Ты говорил, что с ними все в порядке, — укоризненно произнесла Луна спустя почти сорок минут, когда конфликт все же удалось уладить, и за успокоенным волшебником закрылась дверь магазина — надо полагать, навсегда.
— Ты должен был сразу все проверить. Нам крупно повезло, что мы смогли нейтрализовать чары. А если бы пришлось вызывать целителя?
— Джордж сказал, что с ними все в порядке, — буркнул обессиленный Рон, со стоном запуская руки в свою рыжую шевелюру. — Мерлин мой, продано не меньше десятка бантов — по пять галлеонов за штуку! И что, теперь возвращать деньги всем покупателям?
— Конечно, — сказала Луна. — По крайней мере, всем недовольным.
Рон застонал:
— Ты представляешь, что скажет на это Джордж?
— А Джордж на это скажет, — раздалось вдруг от дверей лаборатории, — что все возвращенные клиентам деньги будут вычитаться из зарплаты мисс Лавгуд. У нас не кафе мадам Паддифут и не «Сладкое королевство». Когда люди покупают наши товары, они осознают, что идут на риск. Больше никаких возвратов, и плевать на всех недовольных клиентов. Вам ясно, мисс Лавгуд? Рон?
Луна оставила фразу Джорджа без ответа и машинально закрыла кассу. Обычно они с Джорджем все-таки были на «ты», но когда он злился на нее, моментально озвучивал — и с весьма издевательской интонацией, надо признать — это вот «мисс Лавгуд». Ей ничего не оставалось кроме как подстраиваться под его настроение и отвечать сообразно ему.
Рон перевел взгляд со своего брата на Луну и обратно; хмуро кивнул, соглашаясь. Джордж не ответил ему даже жестом и продолжал смотреть на Лавгуд, склонившуюся над кассой. В наступившей тишине было слышно, как хихикают друг с дружкой Припадочные Галеты в жестяных коробках — прямо за спиной Луны. Тягостное молчание разрядил колокольчик, мелодично звякнувший над входной дверью, магазин наполнился громкими детскими голосами, и, по крайней мере, двое из троих взрослых, находившихся в зале, смогли перевести дух и выпрямить спины.
— Работайте, — бросил Джордж, скользнул равнодушным взглядом по громогласным юным магам, наводнившим помещение со скоростью света, и скрылся в лаборатории.
— Извини, — не глядя на Луну, выдавил Рон.
Луна легко улыбнулась:
— Пять галлеонов — пустяк. Я немного знакома с мистером Хоккинсом, который только что ушел отсюда, и к счастью, уже без зловонных бантиков на голове. Он служит в Торговом отделе Министерства.
— Твою мать! Нам же продлевать лицензию на торговлю в следующем месяце!
— Вот-вот, — Луна ловко вынула из рук белобрысого малыша большую коробку с Кровопролитными Конфетами — ровно за секунду до того, как шустрый мальчонка собирался ее открыть. Коробку вернула на полку, ребенка, недовольного вмешательством, потрепала по голове и одарила Неблевательным Батончиком, оглядела зал и сочувственно спросила Рона:
— Тебе помочь? Или справишься сам?
Справа за стеллажом что-то грохнуло, и в магазине внезапно стало тихо. Потом раздались робкие испуганные вздохи, очень быстро сменившиеся дружными восторженными воплями.
— Опять они разлили Портативное болото, — простонал Рон, бросаясь на шум. — Лавгуд, умоляю, не уходи!
Луна вздохнула и покорно встала за прилавок. До окончания не ее смены оставался почти час.
***
В небольшом помещении лаборатории царил полумрак. Здесь было не слишком-то чисто, воздух казался немного застоявшимся, а тишина — абсолютной и неестественной. Луна замерла на пороге, поискала глазами хозяина, не нашла и сделала шаг вперед. Никто не мог сказать, что она явилась в святая святых Магазина Ужастиков без дела или с пустыми руками — в руках у нее исходила ароматным паром пузатая керамическая кружка со свежезаваренным чаем.
Волшебная палочка Джорджа торчала из приоткрытого ящика стола, заваленного массой всевозможного хлама. Но среди апельсиновых корок, пустых спичечных коробков и смятых исписанных бумажек Луна разглядела кое-что другое, при виде чего ее сердце болезненно сжалось. Мятые алые банты, сломанные волшебные перья, испорченные канареечные помадки, битые стаканчики-неразливайки… Печальные воспоминания о неудачных попытках творить волшебство, уничтоженные своим создателем. Ведь перья, вместо того, чтобы исправлять ошибки, писали похабщину — отчего-то на трех языках, — помадки превращали не в канареек, а в огромных флобберчервей; стаканчики не только опрокидывались, но еще и безнадежно портили то, что было в них налито. Ужастики Уизли и раньше были далеко не безобидными развлечениями, но сейчас Джордж создавал гротескные, жестокие и неправильные, страшные даже пародии на свои собственные игрушки, создавал, а потом лишал их магии, оставляя пылиться грудой бесполезного хлама...
— Лавгуд! — резко прозвучало за спиной, и Луна подпрыгнула от неожиданности, едва не расплескав горячий напиток. — Что ты здесь делаешь?
— Я принесла чай, — выровняв сбившееся дыхание, ответила она. — Ты целый день работал, даже не вышел на обед, и я подумала, что…
Джордж скривился, будто услышал несусветную глупость, и, обойдя Луну, вытащил из ящика палочку.
— Кажется, я просил сюда не соваться, — сквозь зубы процедил он. – Сколько ты уже здесь работаешь, Лавгуд, месяц? Неужели так трудно запомнить элементарные вещи? Ко мне не заходить! Меня без особой надобности не беспокоить! И по надобности тоже!
Луна молча раздвинула на столе ворох безжизненных лент, бывших когда-то Порхающими Бантами, пристроила среди них чашку и направилась к выходу, держа спину ровно и ощущая затылком тяжелый, давящий взгляд.
— Но... э-э-э... спасибо, — внезапно буркнул Джордж ей вслед.
— За что? — не оборачиваясь, поинтересовалась она.
— За чай. И за Хоккинса тоже.
Теперь Луна имела полное право оглянуться. День, проведенный взаперти, явно не пошел Уизли на пользу — цвет лица казался серым, синяки под глазами выглядели просто неприлично, а веснушки поблекли окончательно. Джордж имел вид человека, измучившего себя до предела, и у него был очень странный взгляд. На какую-то долю секунды Луне удалось застать его врасплох — и он просто не успел спрятаться за маску своей вечной грубости и надменности. Что-то такое было в его глазах... Что-то, что бывает у брошенных щенков или детей-сирот, или... Додумать мысль до конца Луна не успела. Джордж уже взял себя в руки и ворчливо осведомился:
— Что еще?
Луна взглянула на стол, заваленный жалким хламом:
— Может быть, тебе нужна помощь?
— Разумеется, нет! — Губы Джорджа искривила хорошо знакомая ей неприятная усмешка. — А ты... А, я понял! Тебе настолько жаль пяти галлеонов?
— Мне жаль не пяти галлеонов, — покачала головой Луна. — Мне жаль твоих потраченных впустую усилий, Уизли. И твой дар, который... который умирает. Мне так жаль его, что иногда становится больно дышать, когда я думаю о тебе и о том, что происходит с твоей магией.
Лицо Джорджа побледнело и исказилось до неузнаваемости. Луне стало по-настоящему страшно — на мгновение ей показалось, что он не сдержится, поднимет палочку, дрожащую сейчас в непослушной руке, и выкрикнет Непростительное заклинание. Долю секунды она даже раздумывала, не зажмуриться ли ей — как будто это могло от чего-то спасти. Но зажмурился как раз Уизли. Крепко, снова сморщив лицо, потом распахнул глаза, — Луну обожгло жаром ненависти — с усилием сглотнул и почти прохрипел:
— Моя магия — не твое дело, Лавгуд. И твоя жалость мне без надобности. Все, закрыли тему!
— Как скажешь, Джордж, — пожала плечами Луна. — Как скажешь.
В подсобке она зажгла лампу и уселась за крошечный столик. Стоило, конечно, аппарировать домой, но она предпочитала действовать сразу, по горячим следам. Привычным жестом будущий колдопсихолог Луна Норма Лавгуд извлекла из сумки пухлую тетрадь в красном сафьяновом переплете, задумчиво поводила пером по губам и принялась во всех подробностях описывать события прошедшего дня и свои размышления по этому поводу. Джордж Уизли предоставлял материалов для ее исследования больше чем достаточно.
Луна писала, покачивая ногой в такт еле слышному тиканью часов, и довольно улыбалась. Декан Фротнесс будет несказанно удивлен.
***
Джордж никому не признавался в этом — да честно говоря, после войны он мало с кем говорил по душам — но в ночи полнолуний, когда в магазине не оставалось ни души, кроме него самого, он усаживался в гостиной своей крохотной квартирки — дверь в которую вела прямо из лаборатории — и разговаривал с Фредом.
Не то чтобы Джордж был сумасшедшим — он прекрасно осознавал реальное положение вещей, и с ним не случалось истерик на могиле брата, но раз в месяц он позволял тоске, планомерно сжирающей его день за днем, выплеснуться наружу. Трансформироваться в долговязую рыжеволосую фигуру, превратиться в россыпь ничего не значащих реплик, дружеских подколок, тонких улыбок, уютного молчания вдвоем.
Этой ночью все было так же. Фред пришел, уселся перед камином, прямо на пол, уставился на огонь, потом поднял на брата сереющее в темноте лицо и сказал без тени насмешки:
— Да ты вляпался, братишка. Ты серьезно вляпался. Неужели ничего не хочешь с этим сделать?
— Ты это о чем? — спросил Джордж очень ласково и очень печально — как всегда разговаривал с Фредом после войны. Только с ним одним.
Фред пожал плечами:
— Будто ты сам не знаешь. Просто тебе надо как-то выбираться. Иначе сгоришь, сгоришь к мерлиновой бабушке. Ведь тут, — он сорвался с места, одним прыжком оказался рядом с Джорджем, навис над его креслом, положил призрачную руку брату на грудь, — ведь тут жжет, верно?
— Верно. Но что с того? Я справлюсь.
Фред перетек на пол, свернулся клубком у ног Джорджа.
— Не больно ты успешно справлялся до сих пор. Магия выходит из-под контроля. Все не так. Не так, как было раньше.
— Потому что тебя нет, — одними губами произнес Джордж, опуская вниз руку, перебирая холодеющими пальцами мягкие прядки на фредовой макушке.
— Ну, нет, — согласился внизу Фред. — Но меня нет слишком давно. С этим уже ничего не поделаешь. А вот шанс у тебя есть!
— Какой еще шанс?
Фред вновь стремительно поднялся, наклонился — Джорджу на секунду показалось, что он даже слышит дыхание брата. — Ты знаешь, о чем я говорю, братец Фордж. Знаешь, и не смей притворяться. Просто позволь себе жить. Не казни себя. Отпусти меня. И открой ей дверь.
— Кому? — почти простонал Джордж в лицо Фреда. Тот покачал головой, отстранился, стал таять прямо на глазах.
— Кому? — закричал Джордж ему вслед, отчаянно и горько. — Да кому же, мать твою, Фредди!
Брата больше не было в комнате. На небе взошла полная луна. По-хорошему надо было бы встать, сходить за второй бутылкой огневиски, но ноги отказывались слушаться, и Джордж бесконечно долго сидел перед камином — как всегда после встречи с Фредом — и впервые остро жалея о том, что он один. Один во всем доме. Во всем мире — вот так было бы вернее, пожалуй.
Час спустя огонь в камине погас, только искорки еще вспыхивали кое-где на поверхности золы. Полная луна насмешливо глядела в комнату сквозь узорчатые оконные стекла, заполняла собою пространство, делала его призрачным и нереальным. В зыбком свете дверь, открывающаяся невероятно медленно, дюйм за дюймом, вызвала у Джорджа настоящий приступ паники. Он замер, вцепившись руками в подлокотники кресла и не отводя взгляда от дверного проема.
Когда дверь, наконец, отворилась полностью, и на пороге возникла Луна, с серьезным выражением лица и в одной ночной сорочке, Джордж шумно выдохнул. Всего лишь Луна, ничего опасного. Он хотел спросить, что Лавгуд понадобилось среди ночи в его комнате, но в горле внезапно пересохло, а сердце заухало гулко и с бешеной скоростью.
Луна постояла на пороге несколько секунд, улыбнулась чему-то, видимому только ей, и уверенно направилась к Джорджу. Расстояние, разделявшее их, сокращалось с каждым ее шагом, но все равно казалось бесконечным, и Джордж весь извелся и взмок, пока она добралась до него.
Он опять попытался что-то сказать, но вновь ничего не вышло, и тогда он просто протянул к ней руки — в умоляющем и отчаянном жесте, хотя меньше всего на свете Джорджу хотелось сейчас выглядеть жалким. Луна снова улыбнулась и плавным движением сняла сорочку. Лунный свет, словно только того и ждал, моментально хлынул в комнату мощным потоком, обнял тоненькую лунину фигурку, жадно приласкал ее, припал тонким, особенно нахальным лучиком, к нежной шее, хрупким ключицам, очертил контуры грудей, пощекотал соски, дразня, спустился ниже, и ниже, и ниже... Луна таяла в этой лунной неге, чуть выгибалась, едва покачивала бедрами, легко прикасалась к себе кончиками пальцев. Ее кожа сияла и серебрилась, лунный свет растворял ее в себе, наполнял влагой и силой, и будто насмехался над Уизли, будто говорил ему: Луна — моя! Из лунных лучей соткана она, вспоена лунным молоком, с Луны упала на Землю, она моя, моя, моя!
— Моя! — взревел Джордж, срываясь, наконец, с места.
На ощупь Лавгуд оказалась шелковой, а на вкус — молочной и карамельной, и пахло от нее чем-то сладким и в то же время освежающе-прохладным, она была как расслабляющее и тонизирующее одновременно, чутко отзывалась на каждое прикосновение, запрокидывала голову, сама направляла руки Джорджа, руки, с которыми он никак не мог совладать поначалу, так хотелось заграбастать ее сразу всю, обласкать с макушки до пяток.
— Моя! — то ли стонал, то ли рычал Джордж, захлебываясь от избытка чувств, не имея ни секунды времени, чтобы эти чувства анализировать, не испытывая ни малейшего желания думать о чем-то сейчас, когда гибкая и тонкая Лавгуд опускалась на ковер перед камином, тянула его за собой, дрожащими пальчиками расстегивала пуговицы на сорочке, пока он не отвел ее пальцы в сторону и разом избавился от одежды, разрывая, сминая, не заботясь об этом совершенно.
— Моя! — бессвязно и бесконечно шептал он, входя в Луну как в воду, очищающую и излечивающую, уносящую прочь печали и дарующую взамен исцеление и облегчение.
— Моя! — обессиленно шепнул он ей прямо в губы, прежде чем поцеловать наконец свою волшебную лунную девочку...
Джордж проснулся на полу у погасшего камина, в разорванной на груди сорочке и с мокрым пятном на штанах. За окном тускло серело рассветное декабрьское небо, ногам было холодно, а спине — жестко, во рту ощущался мерзкий привкус вчерашнего алкоголя.
Джордж протянул руку, собираясь нашарить то ли волшебную палочку, то ли теплые бедра Лавгуд, ничего не нашел и со стоном закрыл глаза.
— Все — только сон, — проговорил он, едва разлепив пересохшие губы, — все только сон...
Потом дотянулся таки до палочки, вяло взмахнул ею, и по комнате поплыл сиреневый, прозрачный дымок, образуя причудливо переплетающиеся узоры, которые сами собой складывались в слова. И слова эти были: «Луна — моя...»
***
С каждым днем Джордж все больше и больше привыкал к Лавгуд. Ее особенная рассеянная улыбка, взгляд, вечно обращенный куда-то внутрь, странные словечки, то и дело слетающие с языка — все это перестало его раздражать, наоборот даже — сделалось привычным, милым, родным. Но главное — успокаивающим. Срываться на младшего брата и вспыхивать из-за пустяков в присутствии Луны все чаще казалось ему некрасивым и неправильным. Джордж чувствовал, что тает, как апельсиновое мороженое от Флориана Фортескью — то самое, которое они так любили с Фредом в детстве, — растекается лужицами сиропа, по кусочку, по пластиночке сбрасывает ржавые доспехи, в которые сам же себя и заковал. И все это не бесило его, не изматывало, не давило тяжестью — как должно было бы — все это просто забавляло Джорджа. Смешило. Заставляло не то чтобы смеяться над собой, но, по крайней мере, растягивать губы не в презрительной ухмылке, а в слабом подобии улыбки.
Луна была странной. Но и Джордж вряд ли мог претендовать на звание Самого Вменяемого и Адекватного волшебника года. Луна казалась похожей одновременно на прозрачный водопад и кипящую лаву — если только в природе существуют лавы из расплавленного серебра.
Она тихо смеялась, носила дурацкие сережки, всерьез могла рассуждать о мозгошмыгах и вертеклювиках, вьющих гнезда в человеческих мозгах. Временами она словно выпадала из этой реальности — и Джордж ловил себя на мысли, что не прочь подглядеть, где же она оказывается в этот момент.
Благодаря ей атмосфера в магазине неуловимо изменилась — будто стерли застарелую пыль с полок, смахнули клочки паутины в углах, брызнули в воздух тонкой струей апельсиновой воды. Споры с покупателями, недовольные вопли, гневные выкрики — все осталось в прошлом. Жаль только, на магии Джорджа все эти благотворные перемены никак не сказались. Его игрушки по-прежнему выходили лишь искалеченными мутантами, не способными приносить настоящую радость.
Но с душой Джорджа творилось что-то невообразимое! Когда он смотрел, как Лавгуд небрежным жестом собирает свои пышные волосы в пучок и закалывает его длинной острой заколкой с маленьким треугольным янтариком — он ощущал себя крохотным осколком древней янтарной смолы, утопающем в жидком лунном серебре.
Луна таскала ему в лабораторию чай — заваренный именно так, как он любил. Словно невзначай накладывала чары освежения воздуха. Следила, чтобы у него на столе всегда были свежие апельсины. Выдумывала — просто виртуозно, надо признаться! — поводы вытащить его на улицу, где как раз недавно выпал снег и покрасил все в радостный белый цвет. Луна улыбалась в ответ на его ворчание. Сносила придирки и вспышки гнева с безмятежным выражением лица. Одним взмахом палочки очищала его мантию после целого дня работы в лаборатории. И говорила «Спасибо» за любое, самое крохотное проявление человечности.
В конце концов Джордж перестал звать ее «мисс Лавгуд», начал улыбаться при ее появлении, и как-то раз даже сделал неловкую попытку произнести комплимент. Для человека, почти пять лет проведшего в состоянии, близком к анабиозу, все это было равнозначно признанию в любви.
Обо всем этом — а также о прочих подобных глупостях вроде того, что у Лавгуд не только волосы хороши, но хороши также ноги, попка и грудь, а от ее запаха по спине толпами бегают мурашки, — Джордж размышлял декабрьским утром, глядя в зеркало на двери подсобки. До Рождества оставалось два дня, в магазине было полно покупателей, Рон из торгового зала уже дважды прокричал о том, что у него закончились Обморочные Орешки и Панамки-обманки, а Джордж никак не мог оторваться от созерцания собственного отражения.
Зеркало под бессрочным Силенцио никак не могло комментировать увиденное, но сам-то Джордж мог — и не без удивления отмечал, что синяки под глазами стали поменьше, и даже морщинки как будто разгладились.
— Да не влюбился ли ты часом, братец Фордж? — спросил Джордж, ухмыляясь, у своего зеркального двойника.
Двойник ничего не ответил, но в сердце вдруг остро и сладко кольнуло воспоминание о недавнем сладостном сне, и тут же потяжелело в паху.
— И ящик Жевательных Гиппогрифов! — заорал Рон из-за двери, и Джордж нехотя отвернулся от зеркала, подмигнув самому себе напоследок:
— А что, братец Дред? Не пригласить ли нам с тобой Лавгуд на свидание, а?
Джордж мог дать голову на отсечение, что его отражение активно закивало в ответ.
Ящик с Жевательными Гиппогрифами нашелся на стуле возле окна. Здесь, в отличие от остального пространства, плотно заставленного разномастным товаром, было относительно свободно — словно кто-то нарочно расчистил себе немного места. Кто-то? Джордж хмыкнул, поскреб ногтем колючий подбородок, дал сам себе слово непременно побриться перед свиданием с Луной, и схватился за ящик.
Сверху на нем лежала холщовая сумка практичного коричневого цвета, и он с полминуты соображал, кому может эта сумка принадлежать — отчего-то казалось, что Лавгуд ходит с чем-то ярким или мерцающе-серебристым. Джордж взял сумку в руки и огляделся вокруг в поисках места, куда можно было бы ее пристроить.
Гиппогрифы активно зашевелились под крышкой, Джордж наклонился к ящику, и в этот момент из сумки выпала на пол еще одна вещица, мало соответствующая Луне Лавгуд в представлении Джорджа Уизли — толстая тетрадь в красном сафьяновом переплете.
Джордж бросил сумку, потянулся к тетради — обложка в его руках открылась будто сама собой. И первое, что бросилось в глаза — его собственный портрет, нарисованный точными, резкими линиями.
Тетрадь манила к себе как маггловский магнит. Джордж оставил в покое и ящик и сумку, повертел листочек с изображением своей физиономии и моментально откинув куда подальше все сомнения и угрызения совести, вгляделся в записи на первой попавшейся странице. Потом на другой, и еще на одной, и еще...
Рон кричал из зала, гиппогрифы в ящике совсем взбесились и пытались выбраться наружу — Джорджа это мало волновало. Потому что в луниной тетради он читал о самом себе, и никак не мог сообразить, что приводит его в ярость больше — смысл строчек, расплывающихся сейчас перед его взглядом — или сам факт наличия их в тетради Луны?
На протяжении месяца она скрупулезно фиксировала почти каждый его шаг и вздох, каждую эмоцию, каждый срыв. Все это Луна Лавгуд — будущий колдопсихолог, успешно притворяющаяся продавцом, а по совместительству, ангелом-хранителем магазина Ужастики Умников Уизли — описывала, взвешивала, раскладывала по полочкам, снабжала ярлыками. Она выдвигала гипотезы, приводила примеры, выстраивала параллели с кем-то, о ком Джордж не имел ни малейшего понятия — и в этой попытке проводить исследование оставалась все той же странной, нелогичной, милосердной Луной.
Я понимаю, что это не научный подход, но у меня сложилось такое впечатление, что после смерти Фреда Джордж словно заржавел, все краски, некогда составляющие суть его буйной и непокорной души, потускнели и выцвели…
Помимо ярко выраженного поствоенного синдрома в данном случае мы имеем дело еще и с синдромом ампутированной ноги — только у Джорджа ампутирована не конечность, а часть души, несомненно, принадлежащая Фреду.
Покрытая ржавчиной душа — это страшно. Джорджа преследуют мучительные воспоминания, вызывающие не менее мучительные галлюцинации и кошмары. Иногда мне кажется, что Джордж балансирует на самом краю пропасти, в единственном шаге от раздвоения личности. А, может, этот рубикон уже перейден, и его сознание именно так компенсировало боль от потери близнеца…
Связь между агрессивностью магии Джорджа и его подавленными болезненными воспоминаниями, ощущениями, нежеланием мириться с действительностью без Фреда — очевидна...
Но не думаю, что он безнадежен. Бороться с поствоенным синдромом сложно, с магической агрессивностью — еще сложнее, но помочь ему можно. Надо только избавить Джорджа от проевшей его насквозь ржавчины и хоть немного отогреть. Говоря медицинским языком, это будет означать целый комплекс мероприятий, включающий в себя…
Но что именно включает в себя комплекс мероприятий по его, Джорджа, спасению, он так и не узнал. Строки потемнели и слились в одно бурое пятно, словно поблизости рассыпали Порошок мгновенной тьмы. Бешенство, обрушившееся на него, было таким сильным, что затряслись руки. Он, недоделанный, контуженный войной идиот, воображал себя янтариком в лунном серебре, а на самом деле все это время он был не больше чем подопытным кроликом для чокнутой Лавгуд!
— О, нет, девочка, ты ошибаешься, — глухо сказал Джордж сам себе, не обращая ни малейшего внимания на Жевательных Гиппогрифов, выбравшихся все-таки из своего ящика. — Я, мать твою, тебе не кролик. Может, я, конечно, и животное, но точно не кролик. Нет.
С этой минуты внутри у Джорджа поселился Зверь. Зверь завладел его рассудком, наполнил кровью глаза, заставил ноздри раздуваться от сдерживаемой ярости, а пальцы — сжиматься в кулаки. Зверь обострил его обоняние и повел по дому на запах — запах жертвы, добычи.
Луна пахла молоком и карамелью — как и во сне — только наяву этот запах вовсе не казался Джорджу приятным, наоборот, он вызывал тошноту и омерзение. Источник запаха хотелось как можно скорее найти и уничтожить.
Из подсобки Джордж не выскочил даже, а вылетел — внося в торговый зал хаос и разрушение в виде толпы крохотных и невероятно подвижных гиппогрифов. Ни удивленный возглас Рона, ни оживление среди покупателей не могли, конечно, остановить и заинтересовать Зверя. Зверь четко знал, к какой цели он движется.
Цель обнаружилась на складе готовых товаров, среди кресел «Привет Дракулы» и самовозгорающихся книжек. Заложив перо за кончик уха, Луна стояла перед стопками книг со свитком в руках, и, очевидно, пересчитывала образцы. Шагов Джорджа Луна не услышала — Зверь научил его двигаться бесшумно.
— Значит, так, да? — вкрадчиво промурлыкал Зверь, очутившись прямо за спиной Луны и моментально погрузившись в поток густого и омерзительно сладкого запаха, исходящего от нее.
Луна обернулась удивленно и тут же улыбнулась этой своей вечной рассеянной улыбкой.
— Джордж, я не слышала, как ты подошел! Но ты очень вовремя. Я как раз собиралась спросить...
— Не отягощен ли мой поствоенный синдром синдромом ампутированной ноги из-за потери брата-близнеца? — почти спокойно вопросил Зверь, и с лица Луны стекла улыбка.
— Или, может быть, ты собиралась поинтересоваться, не «преследуют ли меня мучительные воспоминания, вызывающие не менее мучительные галлюцинации»? Не страдаю ли я «периодическими выпадениями из реальности, провалами в памяти, кошмарами, вытесняемыми в область бессознательного»? Не нахожусь ли я «в шаге от раздвоения личности, которым мое сознание стремится компенсировать боль от потери брата-близнеца»? А, Луна?! Ты ведь об этом собиралась меня спросить?
Печать Зверя явственно проступала на лице Джорджа, и Луна тихо пискнула, уронила перо и свиток и сделала попытку отступить, не тратя времени на объяснения и оправдания. Но Зверь рукой Джорджа схватил ее за волосы и швырнул на пол, в опасную близость к гнутым ножкам дракуловских кресел. Зверь пресек слабые попытки Лавгуд уползти, достать из кармана мантии палочку и защититься с помощью крепко зажмуренных глаз и выставленных вперед рук. Сладкий запах будоражил Зверя и распалял его ярость, заставлял сминать одежду и плоть, прикусывать нежную кожу, рвать на себя податливое, обмякшее тело.
Именно Зверь первым почуял неладное. Запах жертвы был отвратительным, невыносимым, раздражающим — но он не имел ничего общего с тонким ароматом страха. Жертва не боялась и не сопротивлялась насилию. На бледном лице Луны расцветал всеми оттенками сиреневого синяк, из прокушенной губы сочилась кровь, но она не кусалась, не царапалась, не била в ответ, не вырывалась из стальной хватки, и даже в какой-то момент широко распахнула глаза.
Зверь отпрянул. Охота на слабую тварь мало его забавляла. Зверь удивился — что происходит? А когда Луна подняла руку и сделала попытку погладить его по растрепанной рыжей голове — просто погладить, жестом успокаивающим и ласковым — Зверь позорно капитулировал, и оставил наедине с растерзанной Лавгуд яростного и ошеломленного Джорджа Уизли.
Луна подняла на него бестрепетный взгляд. Вот только глаза ее были полны слез, и казались темнее, чем обычно; губы дрожали, и пальцы тоже. Джордж стиснул голову руками, застонал и отполз от нее еще дальше. Нашарил на полу палочку Луны, швырнул ей, не глядя в лицо, выговорил глухо:
— Убирайся, Лавгуд. Просто навсегда убирайся! Пока я на хрен не убил тебя.
И аппарировал прежде, чем смог внятно сообразить, куда именно.
***
Рождественский вечер Джордж твердо вознамерился провести в одиночестве. Он даже на общество призрачного Фреда не слишком рассчитывал, потому как ближайшее полнолуние было еще очень и очень нескоро.
На фоне бури, которую обрушила на своего непутевого сына разгневанная Молли, настойчивые расспросы Рона о причинах поспешного увольнения Лавгуд совсем потерялись. К чести Джорджа надо сказать, что он невозмутимо выдержал и то и другое, отбился ото всех своих обеспокоенных родственников, и вечер Сочельника посвятил выстраиванию антиаппарационного барьера вокруг здания магазина, блокированию камина и посыланию многочисленных и разнообразных патронусов на все известные ему буквы английского алфавита.
Вопреки всеобщим ожиданиям — Джордж ни секунды не сомневался, что Рон уже рассказал всей семье о том, как пребывание феи Лавгуд живительным лучом озарило унылое существование агрессивного шизофреника — Джордж не собирался топить свое горе в алкоголе или того страшнее, сводить счеты с жизнью.
Да, он чувствовал себя скверно. Но в то же время он испытывал невероятное облегчение — будто камень, целую вечность висевший у него нашее — кто-то снял и отбросил прочь. Голова в кои-то веки была чистой, разум — острым, а магия стекала с кончиков его пальцев и просила работы.
Именно это он и собирался подарить себе на Рождество — толковую работу. Может быть, ему наконец-то удастся исправить что-то из прежних неудач. Возможно, он даже продвинется вперед в разработке чего-то нового. В любом случае, Джордж рассчитывал выйти из своей лаборатории не раньше, чем глаза его начнут слипаться от усталости.
Впервые за долгое время он по-настоящему наслаждался актом творения, отдавался ему без остатка, не отвлекался на бесплодные сожаления о том, что будь с ним рядом Фред, дело бы пошло веселей. Он не вспоминал больше о той боли, которую причинил Луне, и уж точно не думал о боли, которую она причинила ему. Джордж даже о Рождестве напрочь забыл, приближающаяся полночь не волновала его абсолютно — он полностью погрузился в процесс, позволил ему захлестнуть себя, словно теплой волной настоящего доброго волшебства.
И потому он совершенно не обратил внимание на запах гари, несущийся откуда-то со стороны склада. Момент, когда можно было еще что-то исправить, был безнадежно упущен — Джордж вынырнул из своих теплых волшебных волн ровно в ту минуту, когда пламя уже трещало под дверью его лаборатории.
Он рванул дверь на себя и тут же ее захлопнул — в торговом зале вовсю бушевал огонь, в котором взрывалось все, что только могло взрываться. Джордж отступил назад, в сторону двери, ведущей на жилую половину, накладывая все защитные и противопожарные чары, какие только знал. Но неумолимое пламя подстерегало его и со стороны квартиры. Он оказался заперт в ловушке, посреди горящего здания, под антиаппарационным барьером, на снятие которого требуется не один десяток минут!
Джордж заметался по лаборатории, хватая под руку первое, что попадалось, но очень скоро сообразив, что если и есть ему что выносить из пожара, так это только самого себя — и кинулся к окну, на ходу вспарывая стекольную гладь Режущим заклинанием. Но тут за стенами отчаянно громыхнуло, мощным взрывом сорвало с петель дверь в торговый зал, вал ревущего огня обрушился на Джорджа, и из этого огня выступила вперед фигура Фреда.
— Твою же мать, братишка! — сурово сказал он. — Когда я говорил о том, чтобы ты открыл дверь, я имел в виду вовсе не это!
Вокруг бушевало и бесновалось пламя, Фред с каждой секундой становился реальнее и осязаемее — и все, что оставалось сделать Джорджу, заключалось в простом движении навстречу своему брату. Или, наоборот, от него — к спасительному провалу разбитого окна.
Фред стал совсем плотным и протянул руку. Джордж улыбнулся и сделал шаг.
***
Когда Джордж Уизли открыл глаза и обнаружил себя лежащим на снегу, головою на коленях Луны Лавгуд, он практически не удивился. И шевелиться тоже не стал. Судя по звукам, доносившимся до него, судя по пылающим небесам у него перед глазами, по отблескам и всполохам, крикам и шуму — пожар все еще продолжался. Совсем рядом, справа, если быть точным — горело ярким разноцветным пламенем то, что составляло суть его жизни вот уже несколько лет — но Джордж не стал поворачивать голову, чтобы насладиться зрелищем.
Вместо этого он пристально вгляделся в лицо Лавгуд, отметил две мокрые дорожки на ее щеках, и с удовлетворением ощутил, как сильнее забилось его сердце.
В горле першило, хотелось пить, запах гари заполонил ноздри, ныло плечо, саднила кожа на лице и руках — но, в принципе, все это было вполне терпимо.
Правда, Луна, обнаружив, что он пришел в себя, принялась мягко, но настойчиво спихивать его со своих коленей, и Джорджу пришлось нехотя оторваться от нее и сесть на некотором расстоянии.
— Как ты... — начал Джордж и закашлялся.
— Оказалась здесь? — подхватила Луна. — Видишь ли, я обнаружила, что моя тетрадка так и осталась у тебя. Я подумала, почему бы не сходить за ней в рождественскую ночь? Аппарировала к магазину, а тут пожар, дым, треск. Вокруг бегают соседи, машут палочками, но все бесполезно — на доме барьер, портключа ни у кого нет. Пока я искала, с какой же стороны можно все-таки проникнуть внутрь, ты сам вывалился мне на голову из окна.
— Прямо-таки вывалился? — уточнил Джордж.
Лавгуд пожала плечами и отвернулась в сторону пожара. На ее лицо падали багровые и оранжевые блики, и Джорджу вдруг стало нестерпимо больно и стыдно, а еще через секунду захотелось сжать пальцы прямо на нежной луниной шее и не отпускать, пока не попросит пощады.
Он с силой нажал подушечками больших пальцев на веки. Перед глазами поплыли лиловые круги, и яростные, темные желания отступили, улеглись поглубже.
— Тетрадка сгорела, — сообщил он через время. — Так что ты напрасно трудилась, копалась в моих мозгах. Тьфу — и все разлетелось пеплом.
Луна опять пожала плечами. Джордж вдруг осознал, что они оба сидят прямо на снегу и забеспокоился:
— Эй, Лавгуд, чокнутая, ты простудишься, нельзя сидеть на холодном, — и тут же увидел палочку у нее в руках. Ну, да, конечно, она заботливо наложила согревающие чары — то-то он совсем не чувствует холода.
— Ты что, решил устроить грандиозный рождественский салют? — поинтересовалась Лавгуд, опять повернувшись к Джорджу, и он нашел в себе силы вынести ее взгляд.
— Это книги... Я думаю, это самовозгорающиеся книги на складе вспыхнули. Все сразу. Их магия и так нестабильна, а после того, как позавчера мы... я...
Луна кивнула, и Джорджа опять захлестнул вихрь противоречивых эмоций и желаний по отношению к ней. Но он понятия не имел, какие из них стоит сейчас облекать в слова.
Так они сидели вдвоем, на снегу, рядом с огромным пожаром, и к ним уже бежали люди, но первым, кто обнаружил их, был огромный, алый, переливающийся золотом бант, вылетевший из объятого пламенем дома и целенаправленно направившийся к ним.
Луна и Джордж заметили его одновременно и оба подняли головы, а проклятый бант покружил над ними и плавно начал снижаться. Джордж скорее почувствовал, чем увидел, как напряглась Луна, и не раздумывая больше ни о чем, придвинулся к ней вплотную.
Бант завис прямо над ними, на расстоянии вытянутой вверх руки.
— Не бойся, Лавгуд, — сказал Джордж, и его голос чуть подрагивал от напряжения. — Это усовершенствованная версия.
— Я и не боюсь, — ответила Луна, и в этот момент бант закрутился в воздухе волчком, развязался с тихим хрустальным звоном, и рассыпался на тысячи крохотных прозрачных янтариков, соединенных между собой сотней тончайших серебряных нитей.
— У тебя все-таки получилось! — срывающимся шепотом произнесла Луна.
— И что скажешь? — попытался растянуть губы в улыбке Джордж. — Что скажет будущее светило колдопсихологии? Пациент не совсем безнадежен?
Луна Лавгуд смотрела в небо и улыбалась отрешенной и безмятежной улыбкой. Джордж смотрел на ее лицо и ждал ответа, затаив дыхание. В черном рождественском небе повсюду, куда только можно было бросить взгляд, дрожали огненные всполохи и мерцали мириады крохотных янтариков в серебре...
