-Поттер, вы видели, как погиб Альбус Дамблдор?
-Да, видел.
-И утверждаете, что это произошло по вине Северуса Снейпа?
-Да.
-Поясните!
-Северус Снейп стоял на Башне Молний и собирался спрыгнуть вниз. Дамблдор подошёл к нему и сказал: "Не торопитесь, Северус, давайте спокойно обсудим, стоит ли вам сводить счёты с жизнью".
-А потом?
-А потом они о чём-то разговаривали около часа, а затем взялись за руки и прыгнули вместе...
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Если что в жизни и способно свести меня с ума — так это слушать, как дышит во сне Северус Снейп. В палате зябко, темно, тихо, и единственное, что нарушает эту тишину — его дыхание. Ровное и спокойное. Как будто ничего не случилось и не случится. Как будто солнце взойдет утром, а он откроет глаза и спросит, что я тут делаю. Как будто он не умрет сегодня. Или завтра. Или послезавтра. На этом «или» заканчиваются — колдомедики дали мне только три. Всего только три округлых, тяжелых золотых «или», и чего бы я не отдал за то, чтобы понять, какое из них фальшивое! Я перекатываю их во рту и пробую на зуб так часто, что уже почти не могу говорить. Иногда мне хочется выплюнуть эти «или» кому-нибудь в лицо — может, даже ему, и чтобы все закончилось, чтобы распался треугольник из меня, Снейпа и бесполезной надежды. Чтобы просто темно и тихо. Чтобы не ждать, когда он захрипит на глубоком вдохе и скажет...
— Гарри? Ты здесь?
Так. Началось.
— Конечно, Северус, — отвечаю я, стараясь сдержать дрожь в голосе, хотя знаю, что он меня не слышит. — Я здесь. Ты не бойся. Я здесь.
— Больно...
Я сползаю со стула на пол, нашариваю в темноте его руку, сжимаю ее в ладони, чувствую, как его пальцы стискивают мои с такой силой, с какой я держался когда-то за черенок метлы, болтая ногами в тридцати футах от земли. Свободной рукой я осторожно глажу его по предплечью, не касаясь широкого стального обруча на запястье. Тусклый темный металл не отражает света, не отбрасывает тени, но я чувствую его, чувствую всей кожей, на которой дыбом поднимаются волоски от тихого стона: «Больно...». Знать бы, от чего тебе сегодня будет больно, Северус.
— Гарри? Ты здесь? Это ты?
— Это я, Северус, я, Гарри. Все будет хорошо, я здесь, я здесь...
Ничего не будет хорошо, пока он называет меня «Гарри». Это полгода назад все было хорошо, когда я, наконец, набрался смелости и пришел к Снейпу в дом, чтобы отдать фиал с воспоминаниями, а он сухо кивнул мне и сказал: «Спасибо, Поттер». И пять месяцев назад, когда я встретил его на Косой Аллее и спросил, как у него дела, а он спокойно ответил: «Прекрасно, Поттер», — все было просто отлично. И уж совершенно сказочно было за пару недель до этой ночи, когда Снейп явился на Гриммо и наорал на меня за то, что я слегка подтолкнул руководство Сент-Мунго к правильному решению насчет кандидатуры на должность главного фармацевта. Ей-богу, даже Джинни вела себя тише, когда я сказал ей, что не могу на ней жениться, потому что... Потому что не могу, и все. «Мне не нужна твоя помощь, Поттер!» — кричал он, а я не выдержал и ответил, что никого лучше они все равно бы не нашли, что это было просто по-дружески и что он достал меня со своим трагическим высокомерием за те одиннадцать лет, которые я его знаю. Он заткнулся, подавившись воздухом. И ушел. А на другой день прислал сову с запиской: «Прости, Поттер». И я ответил ему: «Принято, Снейп». Не Северус, никогда. Кто мы друг другу, чтобы пользоваться именами?
— Гарри?
— Что, Северус?
— Гарри, не уходи.
— Куда я уйду, что ты...
Его глаза широко открыты, взгляд неподвижен, он смотрит на меня — и не видит, а мне кажется, что мы снова в Визжащей хижине. Сейчас его глаза станут пустыми, и до моей смерти останется всего несколько часов.
— Не уходи... Холодно.
Холодно? Холодно?! Я вытаскиваю палочку и осторожно зажигаю Люмос — свет режет Снейпу глаза, поэтому в палате нет свечей, а окна завешены плотными шторами. Снейп со стоном отворачивается, когда слабый луч падает на его лицо.
— Nox! — быстро говорю я.
Огонек гаснет, и мы снова во тьме. Но я уже увидел все, что мне было нужно: змеящуюся по темным обручам изморозь, изящный рисунок ледяных стрел, и то, как расходятся темные волоски на коже — словно от сквозняка. Значит, я был неправ. Нет треугольника, есть только я и Снейп. И никакой надежды. Целители говорили мне это, и Гермиона говорила, а я не верил, идиот. Теперь я знаю, какое «или» фальшиво: Снейп не проживет и двух суток.
Он ворочается на постели, вскрикивая от боли. Сводит руки, обхватывая себя пальцами за запястья, поджимает худые ноги, пытаясь избавиться от озноба. Я быстро накладываю согревающие чары, и Снейп было расслабляется — а потом закусывает губу и корчится безумным комком под толстым одеялом.
— Гггарри, ннннне уххххходдддди...
— Северус, успокойся, — строго говорю я и дрожащими руками дергаю воротник. Пуговицы отлетают с треском, рубашка комком падает на пол. — Я же сказал, что не уйду. Подожди чуть-чуть, сейчас тебе будет теплее.
Его кожа влажная от пота и совершенно ледяная. Еще одна порция согревающих чар, еще одно одеяло, трансфигурированное из кучи моей одежды и ботинок... Я обнимаю его, придвигаясь ближе — и Северус вжимается в меня всем телом, дрожа мелкой дрожью. Когда я нашел его три дня назад в подвале гойловского дома, полуживого, с этими проклятыми браслетами на руках и ногах, он вот так же вцепился в меня и прохрипел: «Гарри? Это ты?» Я поднял его на руки, аппарировал в Мунго, не отходил от него ни на минуту и все отвечал, отвечал... А он не слышал. Мы пытались снять с него кандалы, но они не поддавались никаким инструментам и заклинаниям. В первую же ночь они до костей сожгли ему запястья и лодыжки. Колдомедики влили в Северуса две пинты обезболивающих, а он все время был в сознании и все время спрашивал, где я. Наутро от ожогов не осталось даже следа, и мрачный, как туча, Сметвик сказал мне: «Это "стихийники". Кто-то очень сильно ненавидел мистера Снейпа». Я вспомнил полусумасшедшее лицо своего бывшего однокурсника Грегори и спросил, чем можно помочь. «Ничем, — ответил Сметвик. — Вообще ничем. Мы даже убить его не сможем. Эти браслеты... Грубо говоря, они закляты на четыре стихии. Возможно, завтра у него начнётся отёк и лопнут мышцы, возможно, его кости перемерзнут и треснут... А может, его кожа превратится в сухую ломкую корку, и он изойдет кровью. Если раны не убьют его в течение ночи — все заживет, до следующего раза. Если честно, мистер Поттер, я бы предпочел, чтобы он умер вчера. Или до того, как вы его нашли. Вам же было бы лучше». Я с ним не согласился. И не поверил. Северус спал, дыша ровно и тихо. А вечером по всему телу у него пошли огромные водяные пузыри, и медиведьма, сочувственно сморщившись, бормотала, что действие обезболивающих завтра наверняка сойдет на нет. «День или два, в крайнем случае — три, — говорил Сметвик. — "Стихийники" нельзя снять, они не вещь. Они — магия, материализованная сущность. И теперь Северус Снейп принадлежит им». Я кивал бездумно, а Снейп висел в воздухе над кроватью и хрипел: «Гарри, ты здесь?».
— Я здесь, — шепчу я ему в шею, чувствуя, как ходит ходуном тело под моими руками. Он дышит тяжело и прерывисто, и зубы у него стучат. — Куда ж я денусь от тебя, Северус? Хотя ты не понимаешь, конечно. Я и сам долго не понимал.
Я не понимал. Приходил к нему за советом, удивлялся тому, как спокойно мы общаемся, однажды позвал его выпить, потом принял ответное приглашение, быстро привык к вечерним прогулкам, во время которых мы почти всегда молчали, но это было легкое молчание... За полгода мы ни разу не заговорили о прошлом — словно о чем-то ненужном, неважном. Наверное, оно обиделось. И отомстило так, как умеет мстить только время — выплевывая тебе в лицо одну-единственную лишнюю минуту и ухмыляясь в усы стрелок. Когда Снейп исчез, возвращаясь из лаборатории Сент-Мунго домой, мне помогали все наши ребята-авроры. Мы перетряхнули все чертовы притоны и всех осведомителей, за двое суток мы допросили кучу свидетелей — но едва я ворвался в огромный пустой дом Гойлов, завибрировали доски пола и воздух пошел рябью, и послышался смех — громкий, счастливый и совершенно безумный. Я почти успел. Какое бросовое слово «почти». Дешевле даже фальшивого «или».
— Гггарри?.. — Он прижимается ко мне с такой силой, будто хочет уйти, сбежать в меня от боли и холода, и я чувствую себя запертой дверью между солнечным днем и зимней ночью. Дверью, об которую он колотится всем телом — а она не открывается, не открывается, только ранит еще больнее. — Гаааррииии?..
— Я здесь. Северус, я же здесь, слышишь?!
Он не слышит. А я должен заставить его замолчать, иначе сойду с ума. И я приникаю к его рту, из которого, словно кровь, течет мое имя, и останавливаю этот поток собой. Всем, что было между нами. Всем, что я понял за эти дни. Всем, что никогда уже не случится.
Его губы стянуты судорогой, сухие, почти мертвые, и я обнимаю, охватываю их своими губами, поглаживаю языком, отогреваю дыханием. Он стонет мне в рот, тихо и жалобно, вцепляется в мой затылок и тянет ближе, и мы сталкиваемся зубами и носами, очень больно, но мне наплевать. Что пользы от двери, которая не может открыться и впустить? Я готов расколоться сейчас в щепки, если это поможет! Вслепую глажу его лицо, и щетина на на острых скулах царапает подушечки пальцев.. Ком стоит в горле, трудно дышать, но я не могу оторваться от Северуса, не могу, как будто я — воздух в его легких.
Воздух...
«И теперь Северус Снейп принадлежит им»...
Принадлежит. Выжгут дотла, зальют водой горло, заморозят кровь в жилах, придавят жадной жирной землей... Я целую его веки, висок, колючую щеку, шею, плечо, а он молчит, молчит наконец, только дыхание все такое же рваное. Подношу к губам его пальцы, едва касаюсь шершавой кожи на суставах — и обхватываю запястье поверх равнодушного железа. Я спятил, это ясно. Но мне наплевать.
— С чего вы взяли? — спрашиваю я тихо, чувствуя какой-то яростный, последний кураж. — С чего решили, что я отдам?
Металл вибрирует, прошивая меня таким чудовищным, обжигающим холодом, что я с трудом удерживаюсь от крика. Осторожно передвигаюсь, так, чтобы Северус оказался лежащим на спине. Он стонет и вновь начинает корчиться, пытаясь придвинуться ближе, но я удерживаю его, вцепившись мертвой хваткой в браслет на левой руке, и накрываю собой, и Снейп вдруг затихает.
— Он не ваш! — говорю я хрипло и бешено. — Будь вы сто раз основа всего и тысячу раз сама магия, но он не ваш. И вы не возьмете чужое! Скажи им, Северус. Скажи, чей ты?
Он молчит, смотрит куда-то мимо и молчит, напряженный, натянутый подо мной, как струна. Волна боли проходит сквозь мои кости, льётся по венам, и на этот раз я хочу закричать, хочу, но не могу: воздух застыл в легких, ледяной пробкой перекрыл горло. Запястья, окованные тяжелыми широкими кольцами, выскальзывают из моих рук — а потом я чувствую прикосновение шершавой кожи и металла к своей спине и слышу знакомое, мучительное и совершенно осознанное:
— Гарри.
Боль уходит. Я с трудом поднимаю голову с плеча Снейпа и вижу, как порыв ветра срывает тяжелую штору, распахивает окно. Взвиваются золотыми языками и гаснут свечи, сноп искр опускается на пол и пляшет в лучах лунного света в обнимку с песком и пылью, взлетает вверх в немыслимом пируэте, оседает во влажный туман, ползущий через подоконник. Холодный ветер подхватывает искрящуюся взвесь у самого пола и медленно вытягивает за собой, к яркой луне и фонарям ночного города.
— Северус? — выговариваю я одними губами, не в силах отвести взгляда от окна. — Северус?
— Что, Поттер?
Из моего горла вырывается что-то среднее между стоном, всхлипом и торжествующим воем. Я скатываюсь с него и сжимаю его руки, потом откидываю одеяло и лихорадочно ощупываю ноги. Ничего. Только холодная кожа, влажная от пота. Опускаюсь назад на кровать и едва не падаю на пол — вдвоем тут можно было лежать, только тесно прижавшись. Снейп подхватывает меня в последний момент, чуть отодвинувшись, укладывает рядом с собой и накрывает одеялом. До меня вдруг доходит, что я совершенно голый, в кровати со Снейпом, понятия не имею, где моя одежда, и совершенно дико, нечеловечески счастлив. Счастлив до полной пустоты в голове и груди.
Мы молча лежим рядом, не глядя друг на друга и не шевелясь. Потом я не выдерживаю.
— Спроси меня о чем-нибудь, — прошу я шепотом и получаю в ответ нерешительное:
— Что ты тут делаешь, Поттер?
Я блаженно вздыхаю и закрываю глаза.
— Тебя сторожу. Вдруг кто-нибудь украдет.
Он хмыкает:
— Из твоей мертвой хватки вряд ли можно что-то вырвать.
— Нельзя, — серьезно соглашаюсь я, и опять наступает тишина.
— И все-таки, что ты тут делаешь? — спрашивает Снейп через какое-то время.
— Поттер.
— Что?
— «Что ты тут делаешь, Поттер». Так правильно говорить.
— Понятно. Так что ты тут забыл? Поттер.
— Я же уже сказал — сторожу. И грею.
— Как царя Соломона? — интересуется он, и знакомый сарказм заполняет собой мою счастливую пустоту. Разъедает её, как кислотой.
— В смысле?
— Царя Соломона, когда он совсем состарился, на ложе попеременно грели шестьсот девственниц.
— Я не девственница, Снейп.
— Девственник?
Я устало вздыхаю, стаскиваю с себя одеяло и спускаю ноги на пол.
— Куда ты, Поттер? — слышу я у себя за спиной.
— Скоро утро. Надо найти палочку, одеться и позвать кого-нибудь.
— Гарри...
Меня прошибает холодный пот.
— Никогда! — рявкаю я. — Никогда меня так не называй! Никогда, слышишь ты?!
Жилистые руки хватают меня поперек туловища, тянут назад. Я пытаюсь отбиваться, но сил нет, словно их унес с собой стылый ветер, и все тело дрожит от предательской, постыдной слабости. Снейп поворачивает меня, как безвольную куклу — и я наконец смотрю ему в лицо. Неправильное до уродства. Смущенное до беззащитности. Я смотрю — и не знаю, что сказать, а потом мне уже нечем говорить, и нечего, все мысли вылетают из головы, когда Снейп наклоняется ко мне и целует, сперва почти робко, а потом все более властно и собственнически, и это так хорошо, так долгожданно, что я тянусь за ним, даже когда он отстраняется и смотрит на меня сверху вниз, опираясь на локоть.
— Я не буду больше так тебя называть, Поттер, — говорит он твердо. — Только и ты кое-что тогда запомни.
— Да? — шепчу я, завороженно глядя в темные глаза.
