Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Темнота рвется фиолетовыми тенями. Она так непроницаема, что Айзену кажется, будто у него закрыты глаза. И веки никак не поднять. Он идет сквозь тьму и не может понять даже, ступает по земле или по пустоте. Дышится тяжело. Воздух липкий, тяжелый, забивается в ноздри, встает в горле холодным комком. Или, может, это сама темнота душит его. После горячки боя, запаха крови и вспышек силы, исторгнутых тысячами гибнущих душ, ощущение это кажется особенно странным.
- Соуске-бо, а Соуске-бо, - голос тихий. Теряется, тает среди полотнищ тьмы вокруг. - Что-то ты скучный. Хоть бы победную песенку спел.
Айзен прикрывает глаза. Он знает этот голос, звучащий изнутри и снаружи одновременно. Чьи бы интонации он не перенимал, звучание одно. Шелестит, обволакивает и исподтишка скользит в сознание отравленным лезвием.
- Выходи.
- Соуске-бо, разве так разговаривают со своим капитаном? – Айзен не может сохранить непроницаемое выражение лица. Морщится. Белое хаори мерцает во тьме ослепительным солнцем. Золотые волосы. Прямые, гладкие. Скользят по белой ткани, рассекают тьму, как солнечные лучи. Он всегда был таким. Капитан-Его-Сиятельство. Дебильное солнышко с сумасшедшей улыбкой, нарисованное детской рукой. Айзена воротило от одного вида.
- Кьека, я устал. Прекрати это, – ненастоящий Хирако Шинджи запрокидывает голову и хохочет.
- Ты еще будешь благодарен мне, Соуске-бо. Хоть какое-то развлечение, местечко-то довольно унылое, не находишь? – уже от взгляда на зубастую улыбку чешутся костяшки пальцев. Недостойная эмоция для бога, пожалуй.
- Можно подумать, ты знаешь, где мы, - Айзен хмурится. Тьма все так же непроницаема. Все так же лишена очертаний. Ему все время кажется, что на него смотрят. Из-за спины. Сверху. Отовсюду. Стоит обернуться, и взгляд этот ускользает, а внутри растет глухое гулкое раздражение. Кончики пальцев зудят от желания сотворить какое-нибудь кидо. Уничтожить врага.
Но последний противник остался там – за Вратами Короля. Обессиленный, истекающий кровью, лишенный остатков своих сил мальчишка шинигами мог только смотреть. Глаза его даже на пороге смерти полнились ненавистью. И странной тоскливой жалостью, словно он видел перед собой калеку. Его пальцы скребли по пыльной земле, и ему так хотелось встать, сражаться дальше и снова спасти тех, кого любит. Как будто Куросаки не верил до конца, что все мертвы. Что он сам уже почти мертв.
Любовь рано или поздно лишает сил. Приводит к проигрышу. В конце концов, это Курасаки умирал в пыли, а Айзен сжимал в ладони Ключ Короля, рассматривал завитки холодного пламени и улыбался. Вот оно – единственное, что оправдало все.
- А все ли? – У Кьеки Суйгецу глаза насмешливые. И сквозит в них тоскливая, надрывная жалость, совсем как у того рыжего мальчишки. – Тем более, ты тоже знаешь, где мы, Соуске-бо. Это то место, куда ты так стремился — Измерение Короля.
Холодная тьма, давящие взгляды и вечная пустота? Его меч всегда отличался странными фантазиями. Измерение Короля не может быть таким.
- Ты лжешь, Кьека. Мы оба знаем, что ты всегда лжешь.
- А еще, Соуске-бо, мы оба знаем, что ты не умеешь видеть очевидных вещей, – ненормальная улыбочка Хирако отлично подходит к этим словам. – Тебя интересует, где же твой дворец, беломраморные палаты, трон и стража в три ряда, да?
Трон. Да хотя бы и трон! Кто еще заслуживает его, кроме Айзена? Особенно учитывая, что трон этот пустует. Нет никакого Короля Душ. И Королевская Стража - лишь фикция, выясняется это быстро, если начать сверять так называемые «повышения» капитанов и лейтенантов с докладами о размещении новых узников в Гнезде Личинок.
Укитаке. Ямамото. Наверняка даже этот никчемный пьяница Кьераку. Все они знают правду. И ни один даже не пытается пройти путем, ведущим к могуществу. А Айзен попытался — и смог.
У Кьеки взгляд тяжелый, изучающий. На губах странно горчит от этого взгляда.
- Ха-ха! Соуске, а Соуске! Ты что, и вправду ожидал увидеть здесь такое? Дворец? Трон? – смех гулко раздается в этой темноте, возвращается эхом со всех сторон. – Ты никогда не думал, что для того, чтобы стать богом, нужно нечто большее, чем толпа арранкаров и дебильный камешек?
- Камешек?.. Кьека, тебе не кажется, что Хогиоку – что-то большее, чем...
- Хогиоку, Соуске-бо, Хогиоку! Посмотри, на кого ты стал похож, - небрежный жест узкой ладони. – Это отстой. Сначала бабочка трехглазая, теперь это!
Айзен молчит, но все равно косится вниз, на белые одежды. Сейчас он выглядит, как человек, но крылья и полные зубов пасти только и ждут приказа, чтобы вырваться наружу.
Единственное, чего он не мог предусмотреть, – изменения собственного тела. Сюрпризы никогда не нравились Айзену. Но в отношении Хогиоку оставалось только строить предположения и уповать на удачу.
Когда его плоть плавилась, меняясь снаружи и внутри, ломая привычную структуру, оставалось только повторять про себя, чего он хочет. Силы. Власти. Тогда Айзену на секунду показалось, что в груди мелькнуло обнаженное сердце в искореженной клетке ребер. Исчезло, втянутое в плоть вслед за склизкими сизыми комками других органов. Толстые сети вен оплетали его новое тело, ползли по запястьям тонкими холодными змеями, жалили, прирастая на свои места. Его бы вырвало, если бы у него был желудок.
А потом стало гулко и пусто.
Хрустела, потрескивая, скорлупа, скрывшая его в миг уязвимости. Айзен замер, вслушиваясь в многогранную тишину. Он был таким новым, таким незнакомым, что чувствовал себя новорожденным птенцом, ожидающим первого луча света. Первого звука, который коснется ушей. Его прежняя жизнь осыпалась хрупкими белыми осколками, и Айзен не жалел о потерях.
Это было так странно: рождаться посреди битвы.
В ушах звенело от звуков. Айзен даже не сразу осознал, что слышит биение чужих сердец, пульс крови. Тихий отзвук электромагнитных полей. На чужие силуэты наслоились десятки штрихов, оттенков цвета, тепловых пятен. Человек, шинигами, арранкар сошел бы с ума, навались на него столько информации за раз. Но Айзен только посмеивался и дышал полной грудью. Запахи, миллионы запахов окружали его. Весь мир тек через его тело, проходил насквозь, вливался, становясь его частью.
Шинигами копошились вокруг, пытались остановить, сделать хоть что-то. Айзен смотрел на их возню и улыбался. Хорошо, что он перешагнул через это. Стал выше, больше, чем они могли бы представить.
- И ты хочешь сказать, что это нормально? Или ты считаешь, что эта штука заменит тебе сердце? – Айзену кажется, что Кьека сейчас поднимет руку. Коснется его щеки. Но она отступает, шурша складками хаори. Качает головой – пшеничные пряди ласкаются к белой ткани, обнимают плечи. В животе что-то болезненно сжимается.
- Сердце? Мое сердце в полном порядке, - Айзен не может быть так уж в этом уверен, но все равно говорит. Единственное, что он знает сейчас о своей анатомии — это внешнее строение своего тела.
- Разве, Соуске-бо? Ты никогда не слышал выражение «Бог есть любовь», а? – воздух наполняет едва ощутимый сладковатый запах цветов. – А твое сердце вообще когда-нибудь было в порядке?
Айзену хочется отвернуться. Нежные цветы в венке уже чуть подвяли. Торчат во все стороны, неаккуратной шапкой лежат на голове Кьеки. Этот осколок воспоминаний — совсем не то, что он привык воскрешать в памяти. Хирако Шинджи не из тех, кого Айзен часто поминает. Ненависть не утихла с годами, и хотелось бы верить – не утихнет никогда. Есть свои причины.
Как у капитана, у Хирако Шинджи имелась масса недостатков. Как у человека, их было еще больше. Любое, даже самое серьезное дело он умудрялся превратить в балаган, каждый божий день находил повод для праздника, а в солнечную, да и хотя бы в сухую погоду найти его в офисе попросту не представлялось возможным. Он требовал, чтобы Айзен обязательно участвовал во всех его затеях. И непрерывно улыбался.
А еще у Хирако были теплые руки. О последнем лейтенанту даже догадываться не полагалось, но он знал. А со временем стал замечать, что у капитана узкие запястья с выступающими косточками и синими веточками вен, пульсирующими под золотистой нежной кожей. Что его волосы, подсвеченные солнцем, похожи на тонкие паутинки лучей. И, как ни старался Айзен, забыть обо всем этом не получалось.
Айзен всегда был лучшим из лучших. Для всех – идеальным. И видел своего капитана во снах, просыпаясь на мокром футоне.
Не то, чтобы Хирако старался облегчить его участь. Приходил очередной фестиваль, и он тащил Айзена туда едва ли не за руку. Они слушали музыку и пили теплое вино нового урожая. Вылавливали из таза маленьких юрких рыбок и выпускали их в пруд возле казарм Пятого отряда. Кажется, Хирако давал рыбкам имена. Стыдясь себя, Айзен приносил ему с каждого задания что-нибудь любопытное. В Генсее непрерывно появлялось столько новинок, что найти очередной сувенир не составляло труда.
Если им приходилось работать летними днями, Хирако приносил целые кипы цветов, сваливал их на стол и принимался плести венки, одаривая каждого входящего. К вечеру половина Пятого отряда щеголяла кособокими украшениями, но выбрасывать их никто не решался. Айзен составлял очередной отчет, роняя на бумагу легкие лепестки и чуть заметно улыбаясь.
Ему было, чем заняться, кроме отчетов. Айзен всегда был умен. И очень любопытен. Пароль для секретных архивов он подобрал случайно, кажется, просто в попытках доказать себе, что сможет. Но содержимое превзошло все его ожидания. Особенно слова «Король душ».
Совсем скоро Айзен читал выкраденные у Урахары Киске исследования. Перебирал в мыслях возможности реализовать их. И учился ненавидеть Хирако Шинджи. Не думать о его руках. О венках и фестивалях, о губах, пахнущих сливовым вином. В конечном итоге, меч он поднял с холодным уже сердцем.
- Ту же знаешь, Кьека, - Айзен качает головой, отворачиваясь. Больше всего ему хочется впечатать кулак в эту улыбку. Размазать эти губы по зубам. – Он только мешал. Если бы я поддался эмоциям, мне грозило бы так и быть по-прежнему его лейтенантом. Чай ему носить.
Полюбить такого, как Хирако Шинджи – означало навсегда забыть о своих планах. Сложить свою жизнь к чьим-то ногам — совсем не в духе Айзена. Да и как можно... любить такого, как этот ненормальный.
- Я умею любить, Кьека, - устало качает головой Айзен. И почему, став богом, он должен спорить с собственным занпакто по столь глупому поводу? – Просто мне нужен тот, кто поддержит меня. Пойдет со мной до конца. Я не встретил...
Кьека Суйгецу запрокидывает голову и смеется. У нее смех совсем как у Хирако, но Айзену хочется заткнуть уши. Заставить ее замолчать. Смех вибрирует, режет уши и накатывает волнами. Взлетает до ультразвука и разбивается, затихая тихим, знакомым до боли смешком. Кьека рассыпается мелкими хрусткими осколками. Первой возникает улыбка. За ней глаза, а там уже и остальное.
- Гин... – вздох навылет. Айзен сам не может понять, почему сдавило горло.
- Аканна, Владыка, вы...
- Замолчи! – Айзен не хочет ничего слышать. Не хочет видеть снежную чистоту арранкарской формы.
Слишком хорошо помнит ее совсем другой – разодранной, запятнанной кровью. Помнит раскрытые во всю ширь еще живые и яркие глаза. Айзен не видел, как их заволокло блеклой пеленой. Он слишком хорошо умел уходить, не оглядываясь.
А Гин всегда шел за ним.
Иногда на Айзена находило меланхоличное настроение, и он думал о том, что Хирако и Гин, в общем-то, похожи. Только последнего сложнее переиграть и приручить.
Гин и раньше был худым, а в Уэко он и вовсе сделался каким-то тонким до ломкости. Айзен смотрел на выпуклые косточки, выступающие под белой кожей, и со старательной медлительностью делал глоток чая. Он слышал дыхание Гина за своим плечом и думал о том, как оно звучит, обрываясь от удовольствия. Все они в Уэко стали немного сумасшедшими. Меньше всего Айзен ожидал, что Гин придет сам. Заберется под одеяло, прижмется угловатым боком, а его узкие ладони быстро и сноровисто пройдутся по коже.
Кожа самого Гина так светилась в лунном свете, что казалось, будто в покоях Владыки поселилась своя собственная луна. Гин только улыбался, раскинувшись на какой-то шкуре, и перебирал мех тонкими до полупрозрачности пальцами. Они оба не хотели знать, кому принадлежит эта огромная шкура, принесенная с охоты то ли Гриммджо, то ли Нноиторой.
В ту ночь сон долго не шел к Айзену, он все пытался понять, что же двигало Гином, и не находил ответа. Чего приходилось ждать – так это удара в спину. Тихого шелестящего шепота: «Банкай». А Гин ластился, вжимался в него, смотрел снизу вверх лукаво. И продолжал язвить даже в постели. Огрызался, будто и не он только что стонал и дышал часто-часто.
Айзену нравилось оставлять следы на его теле, нарушая белизну кожи. И он ловил себя на мысли – мимолетной, осторожной, до конца не осознанной — хорошо было бы, чтобы Гин так и не ударил.
Но вечно холодные пальцы все-таки выдрали Хогиоку из груди.
Кьека улыбается тонкими, узкими губами Ичимару Гина. Улыбка эта похожа на лезвие, и Айзен ранится о него. Дышать тяжело, как будто все внутри сжалось, потерялось в жалких осколках воспоминаний, оставшихся от Гина.
- Аканна... Как все грустно заканчивается. А я ведь всего-то хотел вернуть вам человеческий облик, Владыка! – всплескивает руками типично гиновским жестом. - Не хотел, чтобы вы уходили.
- Прекрати, Кьека! – Айзен задыхается.
- Нравятся вам ваши новые владения?
- Заткнись!
- Как пробрало, - она обходит его по кругу, рассматривает оценивающе с ног до головы. – В тебе что-то еще осталось? Неужели не все растоптал по дороге?
Тонкие пальцы касаются его груди. Проходят насквозь и обводят ласкающе холодную гладкую поверхность Хогиоку. Внутри все вздрагивает – прикосновение ощущается, будто Кьека погладила его собственную кожу.
- Я смогу... все изменить! Я же теперь бог, - Хогиоку может все. Надо лишь захотеть, и у него будет все, что угодно. Даже прекрасный новый мир.
Смех обволакивает.
- Недобог, Соуске, - Кьека щурится глазами Гина, и от этого ее слова лишь острее. - Не умеющий любить — творить не способен. Все, что у тебя есть, это бесполезный камешек и ключ. Надеюсь, тебя утешит новость, что ты не первый, кто пришел и остался здесь навеки, потеряв в пути все человеческое.
Взгляды... Чужие взгляды повсюду. Сколько их было, самозваных богов, открывавших Врата ценой чужих жизней? Неужели и он растворится в чернильной тьме, вечно терзаясь своим неверным выбором? Мысли несутся с невероятной скоростью. Ищут выход, но его нет.
- Я хочу уйти. Ключ открывает Врата, - он сжимает пальцы на затейливой вещице. До боли, почти с ненавистью.
- В одну сторону, - облик осыпается с нее. Айзену кажется, что он различает звук битого стекла. Звонкий и насмешливый, как смех Кьеки. А сама она ускользает от взгляда, различить ее присутствие можно лишь взглянув искоса.
- Если бы я мог, я повернул бы время вспять, - произносит он тихо.
Сероватый туман укутывает мир вокруг, будто в сумерках забрезжил рассвет. Даже дышать становится легче. Айзену хочется поднять голову и вынырнуть из темноты, как из затхлой стоячей воды. Продышаться как следует. Но если он останется здесь... Эта забивающаяся в горло тьма останется с ним навеки.
- Не все можно исправить, Соуске. Есть поступки, которые становятся... окончательными.
- Тогда я, – он глядит на Хогиоку, - хочу проиграть рыжему мальчишке. Исполни мое желание. Последнее. Я не хочу больше владеть тобой, я отпущу тебя. Только верни меня туда.
Когда часть тебя выдирают из плоти - это больно. Айзен не кричит. Только задыхается, запрокинув голову, глядя во тьму широко распахнутыми глазами. А тьмы почти и нет уже, она клубится, тает, тянется к нему, будто пытаясь вернуть своего пленника. Ладонь разжимается сама, и Ключ Короля исчезает, поглощенный чужим миром. Над головой просвечивает яркой небесной голубизной.
Айзен улыбается, играя свою роль поверженного бога. Он продолжает улыбаться, когда тело, кое-как заштопанное неподвластным уже Хогиоку, вспарывают линии печати.
На суде он тоже улыбается. Обводит взглядом зал. Двадцать тысяч лет – ничто перед вечностью в пустоте.
Не слишком высокая плата за возможность начать все с начала.
