Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
"А потом, не отрывая взгляда от этих внимательных, похожих на две воронки, черных глаз, коснуться его носа кончиком собственного. А потом, закрыв, наконец, глаза, потому что выдерживать этот взгляд дольше станет невыносимым, потом, когда эти черные глаза прожгут меня целиком, насквозь, от зрачков и до самых мурашек на позвоночнике, потом коснуться губами его губ. А потом испугаться собственных желаний и, слегка вздрогнув, очнуться, и быстро отвести взгляд".
Комментарии:
Предупреждение: Немагическая AU, а так же некоторая сопливость, будьте осторожны.
Привет. Меня зовут Терри Льюис, и эта история не обо мне. Поэтому я воздержусь от различных подробностей вроде имени моей жены или моего любимого блюда. Да и вообще начну с середины своей жизни. А если точнее, то с того, как мы с женой переехали в новый для нас английский город и в не совсем новый, но от того довольно-таки не дорогой, дом. Мы, как и многие, решили начать новую жизнь с нового города и это казалось правильным.
Все случилось в одно теплое октябрьское утро, когда мы провели в этом городе не дольше двух дней и когда я, потягиваясь, вышел на свежий воздух забрать газету. Газета лежала на положенном ей месте и преданно ждала меня. Я поднял ее и уже собирался вернуться обратно в дом, как меня окликнул незнакомый голос:
- Эй, мистер!
Я обернулся. Рядом с кустом давно увядшей гортензии стоял мужчина с перекинутой через плечо почтальонской сумкой и хмурым лицом.
- Да?
- Вам письмо, - заявил как ему казалось очевидное почтальон и видимо посчитав мое молчание приглашением войти, деловито распахнул калитку и засеменил по дорожке к крыльцу.
- Вы уверены, что это мне? – спросил я, спускаясь ему на встречу.
- Ну, это же ваш дом, – почтальон не спрашивал, поэтому я решил и не отвечать. - Вот, распишитесь.
Я расписался и даже помахал ему на прощание, руководствуясь, скорее, стремлением прослыть дружелюбным новым соседом, чем действительно испытывая какое-то желание быть милым, а затем взглянул на конверт с адресом моего дома. Имени получателя на нем не было и я, пожав плечами, взбежал вверх по крыльцу, с силой захлопывая за собой дверь.
Уже сидя на кухне и обнимая рукой чашку с утренним кофе, я, предсказуемо не сдерживая любопытство, стал вскрывать конверт. Несомненно, мне было известно, что письмо не может быть адресовано мне, так как я не прожил на этой улице и полных двух дней, но если вы знаете человека, способного не открыть пришедшее на его адрес непонятного назначения письмо – то вы врете. Нет таких.
Вытащив наконец листок и пригубив кофе я стал читать.
Дорогой Северус!
Я помню, что обещал не искать тебя – и ты можешь быть уверен – я не ищу. Но ты никогда ничего не говорил о письмах, а потому я решил, что молчать больше не в моих силах. В любом случае – письма всегда можно сжечь. Что, я знаю, ты непременно и сделаешь, но это не поможет мне остановить руку. Я и так слишком долго держался.
Знаешь, хотя нет конечно, ты не можешь знать, но всё же знаешь, я писал тебе все это время. Каждую минуту – я писал тебе. Мысленно. Я вел с тобой диалоги пока путешествовал по Австралии, я придумывал строчки пока ждал своих поездов, самолетов, автобусов. Я разговаривал с тобой вслух - если никого не было рядом, я разговаривал с тобой шепотом – если думал, что нас кто-то может услышать. Я даже завел дневник, куда записывал все то, что когда-либо хотел сказать тебе, но ты не мог этого услышать. Знаешь, обычно, если люди пишут в дневник, то в начале они всегда обращаются к нему со словами «Дорогой дневник!». Я же все свои записи начинал с «Дорогой Северус!».
Много чего изменилось в моей жизни, Северус. Я больше не рисую, не люблю времена года, почти не разговариваю. Теперь я избегаю людей с холодными руками, потому что однажды, где-то в какой-то толпе, до моей теплой ладони дотронулся человек. Знаешь, тогда мне было так больно, как не было уже давно. Словно кто-то вонзил мне нож в центр ладони. В самую линию сердца.
Я даже научился играть на пианино – но я на нем не играю. Мне достаточно лишь знать, что если ты вдруг придешь – я смогу тебе сыграть.
Я тысячу раз прочитал забытую тобой книгу, одиннадцать раз зашил рубашку и до сих пор каждый вечер слушаю ту самую пластинку. И я знаю, что если бы в моей жизни были хоть какие-то люди, то мне непременно сказали ли бы, что я должен отпустить все это. Переступить через тебя в себе, но таких людей нет, и я несказанно этому рад. Ведь у меня есть ты.
Я, наконец, узнал название того города. Но никогда туда не ездил, да и не уверен, что когда-нибудь поеду. Что когда-нибудь смогу. Ирландия по-прежнему осталась страной, куда я хочу сбегать, вот только теперь здесь для меня на один город меньше. И я ничего не могу с этим поделать.
И я знаю, что тебе, возможно, и все равно, и я знаю, что для тебя то лето осталось лишь «тем», но я скучаю, Северус и, опять-таки, ничего не могу с этим поделать.
И я бы ненавидел тебя, если бы это не ты был всем тем – что меня составляет. Ведь откуда мне было знать, что согласившись не отпускать меня тогда – ты не отпустишь меня до сих пор. Поэтому прости меня, Северус, но ты по-прежнему у меня есть. Даже не смотря на то, что на деле вокруг меня пусто.
Гарри.
Я закончил читать. Закрыл, открывшийся в процессе, рот. Посмотрел на обратный адрес на конверте, а потом быстро, чтобы не передумать, схватил телефон и набрал номер справочной службы.
***
Я заказал пинту пива и занял столик в самом дальнем углу. Не потому, что мне хотелось уединения – бар и так был почти пуст – просто потянуло меня, почему-то, именно к этому столу, да и к тому же оттуда я мог прекрасно видеть каждого входящего посетителя. Признаю, я боялся, что он не придет. Боялся, что не узнаю его, боялся, что он меня не заметит. Я сделал лишь пару глотков и успел вздрогнуть от открывавшейся двери лишь единожды – это оказался какой-то пьянчужка – как вдруг колокольчик над дверью звякнул еще раз, и я встретился глазами с вошедшим. То, что это он, я понял сразу. Не знаю как, считайте шестым чувством или еще чем, но только увидев человека в дверях, колокольчик уже будто зазвонил у меня внутри. Он. Вошедший, не раздумывая, направился в мою сторону, и пока он шел, я испытывал чувство сродни волнению перед экзаменом. Он подошел ближе и я удивился, насколько он был молод. Возможно, лет двадцать пять, или даже меньше. Поравнявшись с моим столиком, человек улыбнулся.
- Здравствуйте, - сказал он, протягивая мне руку. - Гарри.
Я привстал, отчего стакан на столе опасливо покачнулся, и вернул рукопожатие. Потом прокашлялся.
- Здравствуйте, Гарри, меня зовут Терри Льюис, это я вам звонил, и это я получил ваше письмо.
Он улыбнулся, и у него это вышло немного грустно, но я обратил внимание, что и в первый раз оттенок у улыбки был такой же. Что-то такое было в его глазах. Что-то, возможно даже слишком сильное для моего понимания.
- Да, я сразу понял, что это вы. К тому же, кроме того странного старичка у стойки, здесь больше и нет никого.
Я кивнул, отвечая на его улыбку.
- Значит, теперь вы живете в том доме? – первым прервал молчание он, выводя пальцем какие-то узоры на лежащей на столе салфетке и не глядя на меня.
Я пригубил пиво и снова кивнул.
- Да. Всего несколько дней, и до этого ничего про прошлых жильцов не было слышно…
Я посмотрел на своего собеседника. Он, казалось, и не слушал меня, все еще задумчиво водя пальцем по салфетке. Я воспользовался шансом, и попытался разглядеть его поближе, но нового ничего так и не понял. Он был молодым, он не выглядел уставшим или измотанным, его одежда была не новой, но чистой, но все же было в нем что-то. Какая-то непонятная тоска. Она была не в глазах, как мне показалось сперва, не в выражении лица, и не в едва заметных морщинках в уголках глаз – казалось, тоска была в нем самом. Словно просвечивала изнутри.
Вдруг он оторвался от салфетки и поднял на меня взгляд. Я тут же смутился и часто заморгал.
- А вы, - начал он, казалось, не замечая неловкости, - может быть знаете, что случилось с прошлым хозяином?
- Нет, - быстро помотал головой я, - дом сдавало агентство, а когда я спрашивал о бывших жильцах, - я вдруг заметил, как в его глазах промелькнула какая-то секундная искорка, - то мне лишь ответили, что они тоже ничего не знают. Дом достался им каким-то непонятным ни мне, ни даже им самим путем.
- Что ж, - мой собеседник кивнул и начал приподниматься из-за стола. - Спасибо, что сказали мне об этом. Тогда я, пожалуй, пойду.
И он встал, улыбнувшись мне напоследок, и направился к выходу. И не знаю, что заставило меня это сделать, но не успел он пройти и двух шагов, как я вскочил на ноги, и крикнул:
- Постойте... Гарри! – он обернулся, и я тут же спасовал от своего порыва, - а этот человек… Северус – кто он?
***
Молодой человек с секунду постоял, словно колеблясь, а потом снова направился к моему столику. Не знаю почему, но я облегченно вздохнул. Возможно, меня слишком тронуло то его письмо и я никак не мог сдержать любопытства, а может, это сделала эта непонятная тоска в нем... Не знаю. Знаю лишь, что не пожалел о том, что тогда окликнул его.
Он снова сел на стул и спросил:
- Вы читали письмо?
И тут же, видимо заметив, как я смутился, добавил:
- Нет, поймите, я ничего не имею против. В конце концов, я и сам бы не удержался, - он улыбнулся, - но я просто хочу понять уверены ли вы, что хотите выслушать эту историю? Не сомневаюсь, что тон письма не остался для вас загадкой, и…
- Да, - прервал я его. - Я правда хочу, чтобы вы мне рассказали.
- И все же вы уверены? Я не слишком хороший рассказчик. Да и к тому же история, наверняка, выйдет длинной,… и не слишком счастливой. - Поколебавшись, добавил он.
Вместо ответа я махнул бармену рукой, и знаком заказал чай. Не прошло и минуты, как он принес поднос, на котором стоял небольшой чайник и две кружки из разных сервизов. Я подождал, пока он разольет чай, и отдал ему почти нетронутый стакан с пивом, махая рукой в сторону пьянчужки у двери, которого мой собеседник деликатно назвал старичком.
Гарри все это время смотрел за моими манипуляциями с некоторым любопытством.
- Ведь мы же в Британии, - пожал плечами я в ответ на вопросительный взгляд, и пододвигая к нему чашку, - а здесь непременным спутником всех историй является чай.
Гарри улыбнулся мне в ответ, сделал глоток, на секунду прикрыл глаза, словно что-то вспоминая, а я в этот момент снова обратил внимание на то, что даже с закрытыми глазами в нем отчетливо виделась эта его тоска. В нем всем. А потом он поставил чашку на стол, открыл глаза, и начал рассказывать. И больше к чаю никто из нас не притронулся. Он говорил, словно переживая все заново. Я слушал, словно забыв себя. А чай остывал. Эта история, видимо, была даже ему не по зубам.
***
«В тот год мне только исполнилось восемнадцать. Я окончил школу и решил воплотить в жизнь некоторые, а если получится то и все, мечты. Их было не так уж и много, скорее даже наоборот – мне хотелось, чтобы их было много, но я не мог насчитать и трех. Мне, всю жизнь прожившему в Британии и ни разу никуда не выезжавшему за пределы Сюррея, хотелось поскорее сбежать из ставшего уже настолько омерзительным дома родственников и начать делать то, о чем я мечтал с восьми лет. Путешествовать. Что я и не замедлил сделать. Лишь только получив бумажку, свидетельствующую об окончании образования, я вернулся в тот дом за рюкзаком с вещами, который собрал накануне и, попрощавшись с не знавшими радоваться им, или пока не стоит, родственниками, в последний раз прошелся по улицам того города. В тот же вечер я купил билет на поезд до Бристоля, а из Бристоля сел на паром, который держал курс на Дублин.
Рюкзак, с которым я вышел из своей прошлой жизни, всю эту жизнь в себе и содержал: там был фонарик, который еще давно отдал мне мой друг Симус из соседнего дома, карта Ирландии, которую я купил, когда учился в школе, несколько смен чистой одежды, перочинный ножик, найденный мной в десять лет на улице, немного денег, накопленных за четыре лета работы в цветочном магазинчике мистера Флитвика и пять простых карандашей вместе с папкой с толстыми листами. Последнее, кстати, и было второй, ждущей воплощения, мечтой. Я хотел рисовать. Рисовать города, людей, поля, птиц. Больше мне ничего не хотелось, я же говорил, что не наскребу даже три мечты.
Хотя нет, я соврал. Ирландия была моей третьей, и уже почти воплотившейся, мечтой. Я и сам не знаю, почему еще в далеком детстве мой выбор пал именно на эту страну – но уже тогда я решил, что когда, наконец, выберусь из этого города, то первой моей остановкой станет именно Ирландия. И, кто знает, может, останется ею навсегда.
***
Я заметил его еще тогда, на пароме – он стоял, облокотившись спиной о перила, и курил. Я обратил внимание, потому что он был единственный, кто стоял спиной к морю, а еще потому что он был очень непохож на окружавшую его публику. Он был один и он точно не был туристом – слишком сдержан. Не равнодушен, а именно сдержан. Я стоял на противоположной стороне палубы и, хоть никогда не отличался отличным зрением, видел его так четко, будто он стоял около меня. Видел, как он затягивается, как стучит тонким пальцем по сигарете, стряхивая пепел в море, как прикрывает слишком темные глаза от слепящего солнца, видел как длинные, примерно до лопаток, черные волосы, небрежно собранные в хвост, слегка растрепались от ветра. Я смотрел на него все те полторы минуты, что он курил, стараясь запомнить каждую черту немного угловатого, но от того еще намного более интересного для меня лица. А потом он выкинул окурок, так легко, что мне показалось, будто он у него выпал, и, отпрянув от перил, пошел в сторону кают. Я подавил желание пойти за ним следом, и вместо этого сел, скрестив ноги, на деревянную палубу, достал из рюкзака папку и два карандаша, и начал рисовать.
Это странно, ведь я видел его в целом не дольше двух минут – но рисунок получился в точности похожим. У меня даже вышла та легкая небрежность, с какой он облокачивался о перила, и эта, так сильно непонятная мне, сдержанность на лице. Раньше я никогда не рисовал людей – они все казались мне слишком обычными, чтобы хотеть оставить их на бумаге, но только не он. Я нарисовал незнакомца несколько раз, и все равно никак не мог добиться устроившего бы меня результата. Просидев так около часа я понял, что паром уже приближается к Дублину, и потому сложил все в рюкзак и встал поближе к корме, чтобы еще раз посмотреть на море. Спустя пару секунд я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы увидеть поближе его руки. Хоть я и был далеко, но даже оттуда они показались мне совершенно необыкновенными – такими, каких я еще не видел у людей.
***
Первые пару минут после спуска на берег я все еще пытался высмотреть того человека, что курил на палубе, но среди галдевших туристов его нигде не было видно и я, решив, что навсегда упустил его, медленно пошел к выходу с пристани. Спустя буквально десять минут ходьбы я оказался наконец-таки в городе, который представлял себе столько раз. И мои фантазии оказались почти что верными. Еще только увидев очертания домов с парома я понял, что эта страна навсегда останется по-настоящему моей. Мне нравилось все: люди, их акцент, то, как они улыбались друг другу, мне нравились дома и даже бродячие собаки казались мне симпатичнее британских. Немного побродив по улицам я все же решил оставить Дублин на потом, и наконец очутиться в той Ирландии – которая никак не выходила из моей головы. Мне не хотелось сейчас ходить окруженному людьми – мне хотелось почувствовать свободу. И я медленно пошел в противоположную от центра и порта сторону. Постепенно занятая часть города стала редеть, стали появляться частные дома, а машины ездить реже. Спустя часа два моей пешей прогулки я поймал попутку, и пожилой добродушный ирландец, который ехал за город, согласился меня подбросить.
- Куда? – спросил он, с любопытством наблюдая, как я пытаюсь разобраться с ремнем безопасности.
- Куда-нибудь где поля.
Я думал он засмеется, или хотя бы удивится – но он лишь деловито кивнул с таким видом, будто молодые британцы каждый день просят отвезти их в такую Ирландию, на которую они насмотрелись на картинках. А может так и есть, тут же подумал я. Может, все люди ищут места, где нет людей.
***
Ирландец высадил меня примерно через час и именно в таком месте, которое мне было нужно. Я поблагодарил его, взамен получив насмешливый взгляд, похожий на что-то вроде «ох уж эти британцы», и, хлопнув дверью, повернулся спиной к его бьюику. А потом, подождав пока он уедет на достаточное расстояние, глубоко-глубоко вдохнул.
Оказывается фраза «на другой стороне трава всегда зеленее» абсолютно не действует в Ирландии. Вокруг, повсюду, на сколько хватало глаз, были необъятные, ничем не огороженные и, самое главное для меня на тот момент – абсолютно безлюдные зеленые поля. Я носился по ним как маленький, то что-то выкрикивая, то просто закрывая глаза и расставляя руки в стороны. Вокруг меня было столько воздуха, что мне казалось, я никогда и не дышал раньше. Хотя опьяняла меня, наверное, все же свобода, а не воздух. Воздух был там абсолютно такой же, что и в Сюррее, но тогда я бы поднял на смех любого, кто посмел бы такое ляпнуть. Мне казалось, что я впервые по-настоящему дышал, впервые по-настоящему жил. Мне казалось, что я наконец-то почувствовал себя, понял кто такой этот «Гарри Поттер из графства Сюррей».
Время от времени я останавливался возле какого-нибудь небольшого деревца и перекусывал хлебом, припасенным в рюкзаке. Изредка ко мне даже подходила какая-нибудь любопытная ирландская овца, и я предлагал хлеб ей, но она лишь брезгливо отводила нос. Тогда я улыбался ей, доставал свой карандаш с папкой и рисовал. Рисовал поля, рисовал овец, рисовал форму облаков, рисовал ветер, рисовал свои руки. Потом, немного передохнув, я с новыми силами поднимался на ноги и шел дальше. Я уже не бежал, но не из-за того, что устал, а потому что хотел растянуть удовольствие каждого поля, сквозь которое шел. Уже начинало темнеть, и я еще не успел даже задуматься о том, где бы мог провести ночь – даже ночь в поле казалась мне не таким уж и страшным вариантом, как вдруг вдали показался небольшой дом. Обычный Гарри ни за что бы не решился постучаться в дверь к незнакомым людям, но то был уже совсем другой я. Это был Гарри, который смело постучал в дверь, Гарри, который, искренне улыбаясь хозяину дома, попросился на ночлег. Гарри, который без смущения присоединился к ужину очень милого семейства, Гарри, который плавно рассказывал этим людям как и почему он оказался здесь. Это был Гарри, который нарисовал маленькую девочку – дочку хозяев, и подарил ей рисунок не жалея потерянного листа, потому что ему просто хотелось порадовать этих людей. Это был совсем не я, но все же мне нравился этот парень.
Они с удовольствием разрешили мне у них переночевать, а рано утром, когда я уже уходил, хозяин дал мне большую буханку черного хлеба и ломоть козьего сыра. Я поблагодарил его, попросил передать благодарность его жене и сказать дочке, что я еще не видел существа прекраснее нее, а затем вышел из этого уютного дома. Я испытывал одновременно и жажду поскорее пойти дальше, увидеть еще больше полей, еще больше Ирландии, но одновременно, оглянувшись на отдаляющуюся калитку, почувствовал нечто вроде сожаления. Эти незнакомые люди за несколько часов смогли мне показать, какой может быть семья. Я помню, что подумал еще тогда что-то вроде «какими же это нужно быть счастливыми, если совершенно незнакомому человеку уютно лишь от одного вашего присутствия». Помнится, я даже мысленно пообещал себе, что если у меня когда-либо и будет семья – то у меня непременно должен быть и этот уют. Ведь когда у кого-то уютно – тут дело вовсе не в доме и не в удачном расположении дивана или стола на кухне – тут дело в людях, которые сидят за этим столом, и которые сами излучают ту атмосферу что царит внутри них. Но вскоре июньское солнце и целые километры одиночества выветрили из моей головы подобные мысли, и я, перекинув рюкзак за плечи, пошел вперед. И больше не оглядывался.
***
Кто-нибудь мог подумать, что мой следующий день был один в один похож на предыдущий, и, возможно, так оно и было – но только не для меня. Я запоминал каждое поле, сквозь которое проходил, каждое дерево, к которому прислонялся, каждого пастуха, которого встречал, и каждое свое ощущение от всего этого. А на случай если бы я забыл – у меня всегда были рисунки.
Обед того дня я разделил со встреченным мною пастухом – мальчишкой лет десяти, который говорил на каком-то совсем непонятном мне языке, похожим на смесь английского с латынью, да еще и приправленным тараторящей речью. Я не понимал его совсем, он через слово понимал меня, но все же мы с ним неплохо побеседовали. Он что-то говорил, досадливо пожимая плечами и махая рукой куда-то в сторону овец, и я отчего-то решил, что он голоден и достал хлеб с сыром. Он улыбнулся мне и быстро закивал, а потом выставил вверх указательный палец и куда-то убежал. Я смотрел, как он лавирует между пасущимися овцами, а потом что-то достает из травы и бежит назад. Когда он, запыхавшись, поравнялся со мной, я увидел в его руках стеклянную бутылку, доверху наполненную молоком. Мы уселись в тени огромного дуба, и он что-то говорил мне, кивая на овец. Вероятно, рассказывая о том, как он добыл это молоко, а я улыбался ему и кивал. Мы провели с ним несколько часов, а потом он что-то прокричал и, помахав на прощание рукой, громко свистнул, созывая своих подопечных, и унесся в сторону бесконечно тянущихся полей. Я еще немного посмотрел ему вслед и, поймав себя на мысли, что разговаривать с людьми, языка которых не знаешь, для меня в тонны проще, пошел дальше.
День постепенно подходил к концу, но я так же как и вчера не чувствовал никакой усталости. Я как-то некстати вспомнил о человеке с парома, и начал думать, где бы он сейчас мог быть. Обычно для меня это не сложно – по внешнему виду человека определить чем он занимается и даже догадаться о некоторых чертах характера, но в этом случае мне абсолютно не хватало никаких идей. Слишком уж он был отстраненным. Неправильным. С такими мыслями прошел весь остаток моего дня, и если сам я по-прежнему был полон сил, то телу моему, несомненно, нужен был отдых. Начало смеркаться, а вокруг меня настолько – насколько хватало глаз, не было ни единой фермы, ни даже какого-нибудь отдаленного света фонаря, который мог свидетельствовать о пастбище или еще о чем угодно. Но вдали виднелось большое раскатистое дерево, и я решил, что если не встречу ничего по пути к нему – то могу заночевать и там. Мысль провести ночь в поле если и пугала меня, то не на столько, чтобы я сам это понял.
Дерево оказалось дальше, чем я предполагал – я шел уже минут двадцать, и приблизился к нему лишь на половину. Спустя еще несколько минут я вдруг заметил легкий подрагивающий свет, источник которого находился рядом с деревом, а потом, через несколько шагов, увидел и брезентовый тент, установленный прямо у его подножья. Я обрадовался, поняв что человек, который развел костер, вероятно, такой же путешественник как и я, только более запасливый. Поначалу я даже ускорил шаг, и в сгущающихся сумерках уже мог разглядеть фигуру у костра – но, подойдя еще ближе, спасовал. Одно дело - постучаться в дом к незнакомым людям, и совсем другое - нарушить уединение человека. Мне сразу стало понятно: вряд ли человек станет останавливаться на ночь в пустом на километры и километры вперед поле – для того чтобы к нему в компанию навязался какой-то прохожий. Я сделал еще пару неуверенных шагов, раздумывая что же делать, как вдруг человек у костра пошевелился, закуривая, и я сразу же узнал его. Да, это был тот мужчина с парома – я никогда бы не забыл эту его манеру держать сигарету, и эту, так поразившую меня тогда, аккуратность движений. Мне стало вдвойне неловко – от того, что я мог нарушить его покой и от того, что я столько о нем думал в последнее время.
Я так и стоял там – в нескольких метрах от него, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь решить, что же делать.
- Простите, - окликнул я его, собравшись-таки с духом. Он не услышал. – Простите, сэр, - снова позвал я, на этот раз немного громче.
Мужчина вздрогнул и повернул голову. Но, увидев, кто перед ним, мне показалось, немного расслабился.
- Я могу вам чем-то помочь? – он смотрел прямо мне в глаза, и от его голоса у меня побежали мурашки по коже. Хотя тогда я списал все на ветер.
- Я.., да, - я запнулся с трудом подбирая слова и, наверное, дико краснея, - вы, случайно, не знаете есть ли здесь поблизости какая-либо ферма? Просто, хм, уже начинает темнеть, а у меня нет палатки, а ферма, где я ночевал в прошлый раз, осталась слишком далеко, и в общем вот... – Закончил я, вконец теряясь от его взгляда, казалось, проедавшего меня насквозь.
- Насколько я знаю, - он все еще внимательно смотрел на меня, - на ближайшие километров тридцать никаких домов нет.
- Да, даже амбаров, - кивнул он, предупреждая мой следующий вопрос.
- А, - я разочарованно вздохнул, но тут же улыбнулся ему, не желая показывать, что расстроен. - Хорошо, все равно спасибо вам… сэр.
Сам не знаю, зачем я добавлял постоянно это «сэр», видимо сказывалось истинно британское воспитание, или то, что по его первому слову я тут же понял, что он тоже британец. Но, тем не менее, я с трудом заставил себя повернуться и медленно пошел вдоль поля, снова начиная раздумывать насчет ночлега.
- Эй, - вдруг догнал меня насмешливый окрик. Я обернулся.
- И куда это ты интересно направился? Слышал же, что ничего нет поблизости.
Я не понял что больше: смутила меня его насмешка или разозлила. Но что ответить ему я все равно не знал, поэтому снова развернулся и прибавил шагу. Сначала все было тихо, и я уж было подумал, что он меня так и отпустит, а потом вдруг почувствовал его руку на своем локте. Он догнал меня так неслышно, что я даже вздрогнул. Сильнее, чем мне хотелось бы и достаточно сильно, чтобы он почувствовал. Его рука настойчиво тянула за рукав моей рубашки, и я обернулся. Он смеялся. То есть рот его не улыбался, но по глазам я сразу понял – смеется. Не насмехается, а так по доброму.
- Я не знаю, может это новый способ молодежи так тонко просить, или ты и вправду собирался уйти? – от него еле заметно пахло табаком и чем-то еще, показавшимся мне знакомым, но я никак не мог сообразить чем.
Мне вдруг стало дико обидно, хотя я сам толком не понимал, на что обиделся, ведь я действительно хотел попросить его разрешения остаться, вот только спасовал в последний момент. Но тот факт, что он считал, что я все продумал, оскорбил меня до самой глубины души, и потому я, что было силы, вырвал локоть из его пальцев, мельком опять обращая внимание на его руки, так поразившие меня тогда на пароме, и в третий раз повернулся к нему спиной, собираясь уйти, на этот раз всерьез. Но он снова меня догнал.
- Стой ты, да стой же ну, - он раздраженно схватил меня за запястье, но сразу же отпустил, - обидчивый какой, - фыркнул он, - я не всерьез. Просто хотел сказать, что ты можешь,…нет, что лучше бы тебе и вправду остаться. У меня есть лишний спальный мешок и целая пачка сосисок, а одному в поле ночью тебе действительно нечего делать. Ну что?
Он спросил это так тепло и открыто, что я кивнул. В любом случае, он прав – обидеться я могу и потом, а сосиски звучат заманчиво. К тому же глупо было отрицать, что мне очень интересен сам человек. Слишком он был не похожий на людей, чтобы я вот так ушел.
- Хорошо, - кивнул я, – спасибо.
Он хмыкнул и пошел назад к палатке, и я, пару секунд поколебавшись, последовал за ним.
***
- А что вы делаете в Ирландии… мм, сэр? – спросил я, нанизывая сосиску на палку и протягивая ее к костру.
К тому времени я уже скинул рюкзак с плеч и сидел скрестив ноги на примятой траве, время от времени поглядывая на него. Он еще не представился, да и вообще ничего больше не говорил, лишь протянул мне сосиску и снова достал свою пачку сигарет.
- А вы, сэр, что? – в тон мне ответил он, поглядывая на меня своими смеющимися глазами.
Я смутился, и решив вообще больше не открывать рот уставился в костер, крутя в руках воображаемый вертел.
- Меня зовут Северус, и в Ирландии я просто потому что это единственное место, где тихо. - Ответил он спустя пару минут.
- А я Гарри Поттер, - тут же оживился я, с радостью включаясь в беседу, - а что вы, мистер..
- Снейп. Но зови меня просто Северус, какой смысл в официальных обращениях, раз ты этой ночью будешь пользоваться моим спальным мешком.
Я почувствовал, как мое лицо заливает краска, но, подняв на него глаза, я снова заметил этот смеющийся взгляд и не смог сдержать ответной улыбки.
- Хорошо. Северус.
- Хорошо, Гарри. – Повторил он за мной, сопровождая фразу дымом из легких.
Секунд через двадцать я заметил, что совершенно непристойным образом пялюсь на него и быстро отвернулся к костру, наверное снова заливаясь краской. Вообще-то раньше за мной подобной привычки не наблюдалось, а сейчас даже и пары минут не проходило, чтобы я не смутился.
- Что ж, Гарри, - наконец сказал он, - может, теперь ты скажешь, что такой вежливый британский мальчик делает на забытых богом полях Ирландии?
На этот раз я на него не смотрел, но даже по голосу понял, что он снова улыбается своими темными глазами. У меня вдруг вспотели ладони, и я почувствовал мурашки, бегущие вдоль позвоночника – но снова списал все на поднимавшийся ветер.
- Мне просто здесь нравится, - я помолчал, чувствуя, что должен добавить что-то еще, но как назло не мог ничего придумать. – Здесь уютно. - Наконец выдавил я, и тут же, ужаснувшись какой-то нелепой детскости этой фразы, уставился в костер.
- Твоя сосиска превратится в уголь, если ты ее сейчас не вынешь, - вдруг заметил он, – и да, ты прав. Здесь уютно.
- И тихо, - добавил я, поднося и вправду уже начинающую подгорать сосиску ко рту, и поглядывая на моего собеседника краешком глаза.
Он усмехнулся. Ничего не ответил и кинул окурок в костер. Мы опять замолчали, и я подумал, что он вообще не особо любит разговаривать, и будь это кто-либо другой – я бы только обрадовался, но то, что молчал он, меня почти расстраивало. Еще с самого парома мне был интересен этот человек, бродя по полям, я представлял сколько всего он бы мог рассказать. Мне почему-то казалось, что он должен быть великолепным рассказчиком, и теперь вот он. Сидит так близко, что стоит мне протянуть руку, и она окажется на его плече. Он так близко, что дым, который выходит из его легких достигает моего носа, и я непроизвольно его втягиваю. Он сидит так близко и молчит. Он слишком много курит, подумал я. Интересно почему, вряд ли можно списать это на привычку – даже самый заядлый курильщик не станет выкуривать четыре штуки подряд, но и на нервничающего человека он не похож.
И чем дольше была пауза, тем больше я не понимал его, и тем глубже становился мой интерес. Наконец, я не выдержал этой тишины и сказал первое, что пришло в голову.
- А знаете, я видел вас на пароме.
Он посмотрел на меня.
- И вы тоже курили… – я запнулся, - наверное, с такими темпами вы израсходуете всю пачку. Что тогда будете делать утром?
Я улыбнулся ему, но он лишь смотрел на меня и как будто нарочито медленно выдыхал дым. Улыбаться мне тут же расхотелось, и я быстренько прикусил язык, клянясь себе, что никогда больше ничего не скажу.
Мы помолчали еще немного, и тут он встал, снова кинул окурок в костер, подошел к тенту, нагнулся и вытащил оттуда туго свернутый спальный мешок. Все это время я наблюдал за его действиями, стараясь запомнить каждое движение, потому что знал - завтра я захочу его нарисовать.
- Гарри, - позвал он меня, заставив уже в неизвестно какой раз за этот странный вечер вздрогнуть, - держи, - он кинул мне мешок. – И спокойной ночи.
Я кивнул ему в ответ, а он улыбнулся мне своими глазами и стал гасить костер.
***
Проснулся я рано. У меня, конечно, не было часов, но я могу предположить, что было где-то около шести утра, когда я открыл глаза. Я сразу вылез из спального мешка, потягиваясь и стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Северуса. Забавно. Стоило мне назвать его по имени, пусть даже только в мыслях, и я тут же почувствовал что-то такое странное. Похожее на то, что я чувствовал уходя вчера утром с той фермы. Возможно, тут дело вовсе и не в людях, а просто по утрам в Ирландии всегда так? Безмерно уютно. Я пожал плечами, специально, хотя меня никто не видел, но чтобы самому почувствовать, что я контролирую ситуацию, а затем тихо свернул спальный мешок и взял рюкзак, собираясь уйти незамеченным, чтобы утром этому молчаливому человеку не пришлось испытывать каких-либо неудобств в попытках от меня отделаться. Я лишь только успел выйти из-за дерева, как услышал:
- Очень по-английски, Гарри, хвалю.
Он стоял спиной ко мне и лицом ко вчерашнему костру. Не курит, отрешенно отметил я.
- Я решил, что не хочу вам мешать.
- Ты не помешаешь мне, если останешься на завтрак.
Он, наконец, повернулся, глаза его снова смеялись, а длинные волосы казались угольно черными из-за яркого утреннего солнца. Я пожал плечами и подошел к нему, по пути скидывая рюкзак.
- Хорошо, - я посмотрел прямо на него и добавил, - Северус.
***
Сегодня он явно был настроен благодушнее, либо, просто напросто, и его утра в Ирландии не оставляли равнодушным, но он вскипятил на костре чай, по которому я уже успел соскучиться, и даже первым начал разговор, вполне заинтересованно меня спрашивая обо всем. Я отвечал ему с попеременным успехом, потому что некоторые его вопросы ставили меня в абсолютный тупик. Я не знал, сколько ему лет, но мог предположить, что где-то ближе к сорока, но, наверное, он был одним из тех людей, которые возраст имеют лишь по документам, а на деле остаются всегда разными. Он был совсем не похож на всех взрослых, которых я знал, потому что никому бы из взрослых не пришло в голову посреди моего рассказа о том, какими настырными могут быть ирландские овцы, вдруг спросить «а не обратил ли я, случайно, внимания на глаза той овцы, и если да, то какого они были цвета». Это был один из тех вопросов, который заставил меня замолчать и лишь закрывать и открывать рот как рыба. И не потому, что я не знал ответа – глаза были похожи на цвет травы – просто я и подумать не мог, что этот серьезный человек может спросить что-то подобное. Обычно ведь взрослые не спрашивают не нужные никому вещи.
- А почему все-таки именно Ирландия, Гарри? - задал он мне очередной вопрос, одним движением выпивая последний глоток чая из чашки.
- Не знаю, - я пожал плечами и посмотрел на него, - правда, не знаю. Почему-то я давно, еще в школе, понял, что когда вырвусь.. ото всюду, то поеду именно сюда. Как-то так даже без всяких сомнений, будто все было и так ясно.
Он кивнул, словно показывая, что понимает меня.
- А ты почему, Северус? Ну, почему Ирландия, почему поля – а не города, или там море, например?
К моменту этого вопроса мне уже не казалось неловким называть его по имени. Он больше не казался мне серьезным взрослым. Возможно, даже еще не особо осознавая этого сам, я всерьез начинал считать его другом.
Он по-прежнему молчал, и я уже перестал ждать ответа, в конце концов, он не обязан мне ничего объяснять, но все же он объяснил.
- Я еще вчера ответил тебе почему, - негромко сказал он. - Здесь тихо. Именно здесь, где поля и нет ни домов, ни, тем более, моря. Вообще, где есть море – там всегда непомерно много людей, а я искал тишины. И Ирландия – ее самый близко расположенный к Британии источник.
Я кивнул. Тоже допил свой чай. Раз десять мысленно назвал себя ослом, потому что должен был уйти сразу, не слушая его предложений остаться, ведь он еще вчера говорил мне, что ищет тишины – а я болтал как последний придурок. Поэтому, быстро допив чай, я вскочил на ноги и стал прощаться. Никогда бы раньше не подумал, что прощаться – это так сложно. Особенно в тех случаях, когда совсем не хочешь уходить. По логике я должен был, наверное, и раньше об этом знать, но видимо не было еще таких людей, чтобы я это понял. Я снова назвал себя пару раз ослом, для закрепления результата, снова нацепил на плечи рюкзак – показавшийся мне дико тяжелым, а потом сказал:
- Что ж, Северус. Спасибо тебе за спальный мешок, и за сосиски, и за компанию, а теперь мне уже, наверное, пора, но я был рад с тобой познакомиться. Так ведь редко бывает – познакомиться с британцем в сердце Ирландии.
И, сказав эту дичайшую глупость, я несмело помахал на прощание рукой, повернулся спиной к его, совсем не улыбающимся, глазам и пошел вперед, даже не дослушав его слов после «Гарри», сказанного немного непонятным мне тоном. Я шел быстро, очень быстро, и совсем ни о чем не думал – кроме как быстрее оказаться вне зоны досягаемости от того дерева. Спустя минут десять я устал. Остановился. Кинул рюкзак на землю, присел рядом с ним и подумал, что никогда мне еще не было так тяжело идти.
***
Я снова шел. По тем же полям, что и раньше, и все пытался вызвать в себе то чувство свободы, сопровождавшее меня прошедшие два дня, вот только не получалось. Трава казалась мне не такой зеленой, как раньше, облака перестали принимать забавные формы, любопытные овцы раздражали. Я прекрасно понимал, что ничего не изменилось и что я лишь придираюсь – но ничего не мог с этим поделать. Я уж было подумал, что просто соскучился по людям вокруг, и попытался представить кого-нибудь – кого угодно – рядом с собой, но результат меня не устроил. Люди были не при чем, если мне и хотелось с кем-то разговаривать, то исключительно с человеком, который ищет только тишины. «Как прозаично и предсказуемо, Гарри Поттер. Из всех возможных людей, когда-либо мелькавших в твоей жизни, ты хотел бы в спутники самого нелюдимого» - патетично думал я, но от самокопаний становилось только хуже. Наконец, я сдался и уселся у подножия какой-то хиленькой липы, достал из рюкзака свою папку и стал вспоминать. Радовало одно – в плане рисования ничего не изменилось. Мне по-прежнему это помогало. В этот раз возможно даже сильнее, чем обычно. В некоторые моменты мне даже казалось, что у меня закрыты глаза – так ярко мелькали перед ними картинки. Я рисовал все то, что так усердно пытался запомнить. Рисовал его, сидящего вдалеке у костра. Рисовал его, достающего сигарету из пачки. Рисовал то, как он наклоняется за спальным мешком для меня. Рисовал его таким, каким видел со спины утром, когда он стоял у дерева. Рисовал его смеющиеся глаза. Я даже не пытался рисовать его руки – у меня бы все равно не получилось, но я сконцентрировался на глазах. Наверное, я и вправду сильно увлекся, потому что заметил, что кто-то загородил мне свет, очень не сразу. Вообще-то я, наверное, совсем не заметил бы, если бы не деликатное покашливание надо мной. Я тут же вскинул голову и увидел глаза, которые так усердно рисовал весь минувший час. Наверное, я дико покраснел, хотя был уверен, что он не смотрел на рисунки. Он был непонятен мне, да, но я точно знал, что он не стал бы лезть во что-то личное. И не важно чье.
- Северус. - Пробормотал я осипшим от долгого молчания голосом.
Он кивнул, все еще внимательно меня рассматривая.
- А ты давно… хм, тут?
Он кивнул еще раз и, скинув с плеч рюкзак, уселся напротив меня, скрестив ноги на турецкий манер. Так же, как они были скрещены и у меня.
- Ты так быстро убежал, что я подумал, тебя кто-то ужалил, - он усмехнулся, - а оказалось, что тебе просто не терпелось побыть наедине с собой.
Я тупо уставился на него, не совсем соображая о чем он говорит. Честно признаться, мне вообще казалось, что мне все еще просто представляется он напротив меня, а на самом деле там пусто. Но потом, сообразив, что нет, это и вправду он и разобравшись, наконец, в том, что он сказал, я быстро-быстро замотал головой.
- Нет, нет, я просто.. ты же сказал, что приехал сюда из-за тишины, а тут я со своими разговорами о полях и овцах, - я смотрел, как собираются морщинки в уголках его глаз и как он снова улыбается, - и поэтому решил что большенедолженкрутитьсяутебяподногами, - в одно слово протараторил я и уткнулся носом в свою папку. И сразу же оттуда на меня уставились глаза уже нарисованного Северуса, и я покраснел еще сильнее, если такое вообще было возможно, и быстро прикрыл рисунок ладонью.
- Ты рисуешь Ирландию? – спросил он и тут же почему-то поморщился. Наверно думая, что спросил очевидное.
Я лихорадочно закивал, радуясь тому, что ему и в голову не приходит, что я могу рисовать что-то помимо полей.
- И овец еще, - добавил я.
Он засмеялся. Как-то слишком уж тепло и по-дружески. Так, что по моему позвоночнику снова побежали бесконечные мурашки.
- Гарри, - улыбка все еще блуждала по его лицу. - Если хочешь знать, то твоя компания ничуть не нарушает мою тишину.
Тут я, набрав в себе смелости, посмотрел-таки, наконец, на него, и встретившись с ним глазами понял, что он сказал правду. И тут, как-то так очень уж внезапно, поля снова стали зелеными, по небу проплыло большое облако в форме очень упитанной таксы, а овцы вдали снова стали просто милыми и любопытными животными. И, наверное, все это так ярко отразилось на моем лице, что Северус засмеялся уже в голос, встал на ноги и протянул мне руку, помогая подняться.
- Составишь мне компанию? – спросил он, все еще сжимая мою ладонь, даже когда я уже стоял на ногах.
- Только если у тебя остались те сосиски, - улыбнулся я ему в ответ.
И он засмеялся, отпустил мою руку, поднял свой рюкзак с земли.
- Увы нет, но ведь мы всегда сможем зажарить парочку овец, - подмигнул он мне, и тут уже была моя очередь смеяться и поднимать собственный рюкзак.
***
Одиночество – это всегда хорошо, но когда у тебя есть человек, который вроде бы и рядом, но совсем не нарушает твоего покоя, это равноценно найденному смыслу жизни, например. Я смысла жизни тогда еще не нашел, но вот такой человек у меня появился. Он шел рука об руку со мной, он улыбался мне своими глазами, он красиво курил и говорил так, что слова его словно сливались с пейзажем и ничуть его не нарушали, а лишь только создавали еще более расслабленную атмосферу.
Северус почти ничего не рассказывал о себе. Даже через четыре часа разговоров я узнал совсем немного. Он был Британцем, жил в каком-то маленьком городе, похожем на мой, раньше работал учителем в школе, но уже два года как ушел. Больше о своей прошлой жизни он не сказал ни слова, а я и не стал выспрашивать. В конце концов, разговоры о прошлом редко кому приятны, мне ли этого не знать. Вместо этого он рассказывал мне об Ирландии. Я узнал, что он уже был здесь раньше и тогда побывал почти в каждом городе. Он рассказывал мне о людях, об их домах и привычках. Он говорил мне, что любит море, но ненавидит пляжи. Он говорил, что в каждом новом городе первым делом всегда заходит в библиотеку, он говорил, что во всех этих пеших прогулках по природе ему не хватает музыки, он говорил что жалеет, что пианино не помещается в его рюкзак. Он снова спрашивал меня обо всем, деликатно обходя темы с прошлым. Он спрашивал давно ли я рисую, спрашивал видел ли я море, спрашивал какие люди мне нравятся больше. Я отвечал ему, он улыбался мне. Иногда мы молчали и паузы были приятны так же, как и разговоры.
Постепенно начинало темнеть, и мы решили снова устроить ночлег у большого дерева. Он разводил костер, а я, пока окончательно не стемнело, снова уселся на траву, собираясь нарисовать вечерний пейзаж, но как-то незаметно для себя быстро перешел к Северусу, склонившемуся над огнем.
- Смею ли я надеяться, что когда-нибудь ты позволишь мне взглянуть на них?
Костер уже горел, Северус сидел к нему спиной и не сводил с меня глаз.
Я пожал плечами и закрыл папку.
- Понятно, - хмыкнул Северус.
- Прости.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, взглядом говоря, что здесь не за что извиняться. А я думал, что есть за что. И я, правда, даже чуть-чуть бы хотел, чтобы он посмотрел, вот только боялся, что пейзажей он там почти не найдет. Нет, нельзя чтобы он знал, что в голове у меня лишь он сам. Размышляя на эту тему я встал, положил папку в рюкзак и подошел к костру, чувствуя, что он следит за мной взглядом.
- Чай? – Северус кивнул на уже нагревающийся чайник.
Я кивнул. Он положил заварку в чашку, залил кипятком, передал мне. Потом достал из кармана брюк все ту же пачку сигарет и прикурил.
- Ты куришь? – спросил он, и я тут же покраснел, поймав себя на том, что с открытым ртом слежу за ним.
- Нет, - помотал я головой.
- Хочешь?
Я посмотрел на протянутую мне пачку и, поколебавшись с секунду, кивнул.
Вытащил одну сигарету и замер, не совсем соображая, что с ней делать. Нет, я, конечно, видел, как прикуривал он, но сомневался, что мне хватит решимости так близко наклониться к огню. Северус, видимо, наблюдая, как весь этот мыслительный процесс отображается у меня на лице, снова хмыкнул и всем корпусом наклонился ко мне.
- Просто втягивай в себя, - тихо сказал он, касаясь кончиком своей сигареты кончика моей. Я снова почувствовал уже ставших такими привычными мурашек, когда мой нос оказался в каких то там дюймах от его, и послушно втянул в себя дым. Слегка им подавился, но не закашлялся. Северус одобрительно хмыкнул.
- Да у тебя талант, - сказал он, выдыхая дым мне в лицо.
- А я вообще толковый парень, - ответил я, тоже выдыхая дым.
Северус ухмыльнулся, и дальше мы курили молча.
***
Проснувшись на следующий день, я снова обнаружил Северуса у давно потухшего костра, спиной к тенту. Я окликнул его, он обернулся, спросил будем ли пить чай, я помотал головой предлагая сразу идти.
- Да, наверно лучше выходить, - сказал он, кивком указывая куда-то на горизонт, - если ты еще не видел самую лучшую часть ирландской погоды в действии – то у тебя есть все шансы.
На мой вопросительный взгляд он не ответил, тогда я посмотрел в сторону горизонта – но не заметил ничего, что вырывалось бы из общего пейзажа. Но спрашивать Северуса, о чем он, было бесполезно, он бы лишь пожимал плечами и как-то непонятно мне хмурился, так что я просто отвернулся и начал складывать свой спальный мешок.
Забавно, но я уже начинал думать о Северусе в том ключе, в каком люди думают о столетних друзьях, например. Я чувствовал его настроения, мог понять когда он и вправду не хочет говорить о чем-то, а когда просто не уверен, что вообще есть о чем говорить - лишь по количеству морщинок на его лбу. Я узнавал его каждый день, но мне казалось, что знал, по меньшей мере, всю жизнь. И в моих альбомах уже очень и очень давно не было нарисовано никакой Ирландии. Но я старался не заострять на этом собственное внимание, в конце концов, если бы не Северус – был бы любой другой человек, которого я бы не прекращая рисовал втихомолку. Хотя сомневаюсь, что даже я сам в это верил
Через совсем немного времени каждый из нас собрал свои вещи, потом мы вместе сложили тент и тронулись в путь. Поля постепенно начали меняться с пастбищных на засеянные пшеницей, но как-то не слишком равномерно, и Северус сказал, что эти поля заброшены. Еще он сказал, что Ирландия вообще, наверное, единственная страна, в которой ни один хозяин не будет ставить забор по периметру своего поля. Мне не показалось это странным, хотя он уверил меня, что так не бывает нигде. Но здесь же совсем другие люди, сказал я тогда, а Северус лишь усмехнулся, и что-то пробормотал себе под нос. Я сначала не понял, а потом, уже может даже на следующий день, вдруг разобрал «люди везде одинаковые» вот что он сказал. Но помочь его понять мне это, конечно, не помогло.
Мы не так уж и долго шли – час, может два – как вдруг, совершенно внезапно, словно по щелчку, небо затянуло тучами и послышались раскаты грома. Я встал как вкопанный и уставился на облака, выдав что-то похожее на «ого». Северус встал рядом, и я уже открыл было рот, чтобы поделиться с ним, как все это неожиданно, но заметил, что он ухмыляется.
- Так вот что ты имел в виду! – осенило меня.
Он кивнул.
- Еще не совсем это, но близко. Нам нужно побыстрее найти куда поставить тент.
Теперь кивнул я.
- Может под то дерево, - я махнул рукой в сторону раскатистого дуба стоящего у противоположного края поля. Вот эти деревья, кстати, тоже были одной из причин, почему полями не пользовались. Вырубить такое дерево вряд ли бы было под силу какому-нибудь ирландцу. И дело тут совсем не в недостатке топоров под рукой.
Северус посмотрел на меня таким взглядом, что мне даже захотелось покраснеть – таким идиотом я себя почувствовал.
- Если ты не помнишь школу – ты можешь вспомнить хотя бы кино, - сказал он, сверля меня глазами, - всегда же молния попадает первым делом в то дерево – под которым кто-то сидит. И не важно, что в кино это обычно главный, и непременно от чего-то там страдающий, герой. В жизни тоже так. Это даже не закон физики, а просто – он пожал плечами, - просто вот так.
Я кивнул, и почувствовал первую тяжелую каплю, упавшую мне на нос. Тут же мне пришла в голову идея и я, улыбаясь, как, наверное, полоумный, чем возможно удивил Северуса, схватил его за локоть – я почему то намеренно избегал ладони, хотя так было бы удобнее – и потащил за собой.
- Гарри? – лишь вопросительно пробормотал он, но не сопротивлялся.
- Раз ты так сильно против дерева, - тут он фыркнул, но я проигнорировал, - и раз сказал что вот это, - я абстрактно махнул рукой, - самое лучшее в Ирландии, то у меня есть идея.
Пока я это говорил, мы уже пришли куда мне и было нужно и я, наконец, отпустил его локоть. Посмотрел, как он сначала оглянулся по сторонам, а потом с удовольствием встретил его непонимающий взгляд. Меня очень радовало тогда, что не только я не могу понимать его, но иногда и он меня.
Выдержав паузу еще в несколько секунд, и чувствуя уже четвертую каплю на носу я сказал:
- Раз уж ты сказал, что самое лучшее – это дождь, то нам стоит попасть под наш первый в самом центре. Чтобы видеть все-все.
Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом, и я уже успел испугаться, что сейчас он опять саркастично закатит глаза и объяснит мне, почему в центре поля находиться еще опаснее, чем под деревом, но он лишь вздохнул и тихо, еле слышно даже мне, стоящему меньше чем на расстоянии шага от него, даже не сказал, а почти прошептал:
- Я не так сказал.
Но на мой вопросительный взгляд он лишь тряхнул головой и стал доставать из рюкзака тент. И не глядя на меня, уже открывающего рот, чтобы запротестовать, сказал:
- И даже не думай, что я стану мокнуть под дождем, пока у меня есть хоть какое-то подобие крыши над головой.
- Но…
- Нет, - резко прервал он меня, - и так же не думай, что ты будешь мокнуть.
А потом, установив тент, он схватил меня за рукав моей джинсовой куртки и втянул внутрь.
- Ирландия и дождь это, Гарри, синонимы, так что не думай, что я буду потом тебя отогревать, когда ты вдоволь нарадуешься своему первому дождику.
Я хотел было обидеться, но не смог. Он смотрел на меня своими улыбающимися глазами, все еще не отпускал мой рукав и стоял так близко, что его дыхание шевелило волосы на моей макушке. Какие уж тут обиды.
***
Дождь лил уже второй час и не становился слабее ни на секунду. Первые двадцать минут я лишь восторженно вертелся под брезентом, высовывая кончик носа то с одной, то с другой его стороны, чтобы посмотреть и главное, запомнить, как это выглядит, потому что боялся, что скоро ливень ослабнет. Но Северус был прав, из всего истинно ирландского – дождь был чуть ли не одной из самых характерных вещей. В Британии не бывало такого дождя. По прошествии часа, когда я понял, что паузы не предвидится, я сел рядом с Северусом, который все это время с любопытством – и чем-то еще, постоянно ускользавшим от меня – следил за мной взглядом. Теперь же, когда я, наконец, сел рядом, он удовлетворенно вздохнул.
- Насмотрелся?
Я помотал головой и улыбнулся, взглянув на него. Потом достал из рюкзака свои карандаши с листами и, поудобнее устроив их на коленях, открыл папку.
- Что ты собираешься делать? – мне показалось или в его тоне сквозит недоумение.
- Рисовать, - в свою очередь недоуменно ответил я.
Он вздохнул, и крылья его острого носа затрепетали, как всегда, когда его что-то нервировало. В данном случае это, наверное, было то, что он не может понять, и от этой мысли мне стало тепло.
- Это я вижу, но что ты собираешься рисовать? Снаружи же ничего не видно, кроме дождя.
Я улыбнулся ему в ответ. Ничего не ответил. А потом мы оба замолчали, и сквозь шум дождя слышался лишь скрип карандаша по бумаге. Минут сорок спустя я удовлетворенно вздохнул, отложил карандаш и потянулся.
Северус посмотрел на меня, а затем как-то ехидно покосился на мою папку.
- Ну что, получилось?
Я кивнул. А потом, поколебавшись с секунду, достал лист с рисунком из папки, закрыл ее, положив лист сверху, и протянул ему. Северус сначала пораженно на меня уставился, а потом осторожно принял папку из моих рук. Я хотел посмотреть на его реакцию, а потому оторвал взгляд от земли, но тут же столкнулся со взглядом внимательных темных глаз. Он еще не смотрел на рисунок, а лишь держал его в руках, и не отводил взгляд от меня. Я даже подумал, что он хотел что-то сказать, но он как-то рвано вздохнул и перевел взгляд на лист бумаги. Я весь мысленно сжался внутри, боясь и одновременно мечтая услышать… а что именно я хотел услышать? Уж точно не комплименты касательно моих навыков. Не успел я додумать эту мысль, как услышал, что Северус присвистнул. Я тут же посмотрел на него, все еще боясь услышать сам не понимая что, но Северус молчал. Потом тихо отдал мне папку вместе с лежащим на ней листком, и все еще молча смотрел на пелену дождя. Минуты для меня еще никогда не тянулись так медленно. Я сам себя убеждал, что не хотел услышать никаких похвал, но, черт возьми, можно же сказать хоть что-то. Хоть что-нибудь.
- Никогда не думал, что можно нарисовать непогоду так – что начинает казаться, будто еще чуть-чуть - и можно услышать шум ветра прямо изнутри листа.
Я вздрогнул. Потом посмотрел на него и не смог не улыбнуться. То есть я то хотел просто улыбнуться, обыкновенной улыбкой в ответ на комплимент, но похож я стал, наверное, на чеширского кота, потому что Северус вдруг тоже мне улыбнулся. И не только глазами. Мне казалось, что улыбается весь он.
***
- Так ты что, даже и не учился нигде?
- Неа, - помотал головой я.
Дождь все еще не утихал. Мы разговаривали.
- Значит твои родители были художниками, - уверенно сказал он, - то что есть у тебя - идет из поколения в поколение, и усиливается с каждым разом. Твои родители рисовали?
- Нет. – Я помолчал, - я, если честно, и не видел то их никогда, поэтому не могу точно сказать тебе, но тетя говорила, что они были обделены природой во всех отношениях.
- У тебя была хорошая тетя? – он внимательно на меня посмотрел.
- Нет, - честно ответил я. – Совсем нет.
Северус усмехнулся.
- А тогда какого рожна ты ей веришь?
И я сначала замер в удивлении, а потом посмотрел на него и мы засмеялись.
***
Было уже часа четыре, наверное. Дождь не прекращался, как не прекращали и мы свои разговоры. И я уже несколько часов пытался набраться смелости и попросить Северуса о том, о чем хотел попросить уже бог знает сколько дней. Но каждый раз, когда наступала пауза и я уже было открывал рот, чтобы озвучить свои мысли, в последний момент пасовал. И вот сейчас. Мы отсмеялись над чем-то очередным и замолчали. Сидели друг напротив друга, по-турецки скрестив ноги. Северус смотрел в дождь, я смотрел в землю.
- Северус, - позвал я его и, встретившись с его глазами, почему-то потеплевшими для меня за сегодня, чуть ли не проклинал себя.
- Да, Гарри?
- Можно я... – голос сорвался на сип. Черт тебя подери Гарри Поттер, ты же ему не свою любовь на веки собираешься предложить, соберись, - можно я нарисую твои руки? – выпалил я на одном дыхании, смотря куда-то за его плечи. - Пожалуйста.
Северус удивленно на меня посмотрел. Потом усмехнулся.
- Позволено мне будет спросить зачем, или тогда ты окончательно провалишься под землю? – он сказал это так спокойно, с легкой иронией наблюдая за мной своими чертовыми глазами, и я ни нашел ничего лучше, как пробормотать что-то вроде:
- Проваливаться глубже уже некуда.
Он усмехнулся. А потом засмеялся в голос.
- Гарри Поттер, ты меня поражаешь. Это же всего лишь руки. Даже если и мои, - он улыбнулся и взял меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. - И нет ничего настолько жуткого в том, что ты попросил. Художникам простительно быть … мм... такими.
Единственная причина, наверное, из-за которой я еще не поджарился сам от себя – так это то, что его пальцы приятно холодили мой подбородок.
- Рисуй, мученик.
С этими словами он отодвинулся, положил руки на свои колени, ладонями вверх и соединил большой и безымянный пальцы вместе. Я уже немного отошел от той степени смущения и помотал головой, не одобряя позу.
- Ну тогда соизволь мне сам сообщить куда мне деть эти несчастные руки, - в его голосе вроде бы скользило раздражение, но глаза смеялись. Я расслабился еще немного, но не настолько, чтобы ко мне вернулся голос, поэтому я просто покрутил головой и, заметив, наконец, то, что мне было нужно, кивком указал ему на пачку сигарет рядом с его коленом.
Он взял сигареты, достал одну, потом, словно поколебавшись, достал еще и вторую.
- Хватит? – его вопросительный взгляд.
- Да, - мой каркающий хрип.
Я снова взял в руки папку, достал ножик и быстро подточил карандаш, а потом посмотрел на него и кивнул. Северус кивнул мне в ответ и закурил. Смеха в его глазах больше не было. Да и вообще если его и забавляла эта ситуация раньше, то думаю вся ее комичность пропала, когда я поднес карандаш к бумаге. И дело было не в том, что ему хотелось, чтобы я его нарисовал. Мне кажется, он просто чувствовал, что это значит для меня, а потому больше и не смеялся. А мне было не смешно и подавно.
***
Спустя пятнадцать минут дождя и три с половиной сигареты, рисунок был готов. Я отложил карандаш. Вытер вспотевшую ладонь о джинсы. Помотал головой в ответ на предложенную мне сигарету. Встретился взглядом с Северусом. Поприветствовал привычных мурашек на позвоночнике. Поймал себя на мысли, что его руки это вам не непогода, поля или ветер. Его руки это даже не его взгляд, не его волосы и не он сам, на почти что всех моих листах – его руки, это что-то такое, для чего у меня нет синонима. Вообще я из тех, кто говорит, что не бывает ничего идеального, что во всем есть свой дефект – и я прав. Руки Северуса Снейпа отнюдь не были идеальными. Они были слишком тонкими для мужчины, на них были слишком яркие вены, и когда он что-то делал, казалось еще чуть-чуть – и его пальцы сломаются. Его руки не были хрупкими, они просто были... руками Северуса Снейпа, что тут еще сказать. А синонимов для них я не находил, потому что все слова придумывают люди – а я возможно первый из них, кто столкнулся с подобным. Но когда-нибудь я обязательно опишу их так, чтобы всем-всем сразу стало понятно, какие руки были у Северуса Снейпа.
- Спасибо, - наконец выдохнул я.
Он пожал плечами.
- Покажешь?
- Держи, - я протянул ему папку, даже не вытаскивая из нее лист, и не кладя сверху, как делал в первый раз. Высшая степень доверия, Северус.
Он осторожно взял ее и снова молча посмотрел.
- Это.. – начал было он..
- Только не нужно меня хвалить, хорошо, - быстро перебил я, - в смысле, ты можешь сказать, нравится тебе или нет, но и все, пожалуйста. Мне достаточно будет лишь да или нет.
Он посмотрел на меня, затянулся.
- Мне нравится, Гарри, - сказал он, заглядывая мне в глаза.
Я кивнул. Пробормотал спасибо, безуспешно попытался отвести взгляд, потом снова безуспешно боролся с мурашками, потом с потеющими ладонями, потом с желанием встать на колени, наклониться всем корпусом к нему и прислониться лбом к его лбу. А потом, не отрывая взгляда от этих внимательных, похожих на две воронки, черных глаз, коснуться его носа кончиком собственного. А потом, закрыв, наконец, глаза, потому что выдерживать этот взгляд дольше станет невыносимым, потом, когда эти черные глаза прожгут меня целиком, насквозь, от зрачков и до самых мурашек на позвоночнике, потом коснуться губами его губ. А потом испугаться собственных желаний и вздрогнув очнуться, и быстро отвести взгляд. А потом на всю оставшуюся жизнь боятся своих мыслей. Ну что ж, привет тебе, Гарри Поттер, мальчик которого чужие руки свели с ума. Заходи, располагайся, ты и не представляешь, как безумно не вовремя.
- Дождь кончился, - отстраненно заметил Северус, все еще прожигая меня своим взглядом.
- Да? – удивленно заметил я, все еще разглядывая землю и вслушиваясь. – Да, шум снаружи и правда затих.
- Хочешь есть?
Я кивнул.
Тогда Северус встал, отложил мою папку в сторону, как-то совсем уж непонятно на меня взглянул и вышел из-под тента.
- Пойду разведу костер.
Я снова кивнул, но уже обращаясь лишь к спине Северуса Снейпа.
***
С тех пор все пошло совсем по-другому. Для меня, по крайней мере. В тот странный день дождь останавливался лишь на несколько минут, а потом снова включался, с неиссякаемым энтузиазмом поливая поля и стуча по брезентовой крыше над нами. Костер у Северуса развести, разумеется, не получилось и нам пришлось довольствоваться лишь остатками хлеба, но если честно, у меня было ощущение, что я жую картон. Северус больше не говорил ни о моих рисунках, ни обо мне, он просто рассказывал что-то и я слушал. А слышал лишь шум в ушах и чувствовал что-то такое, что появилось в воздухе, и означавшее, что теперь не видать мне спокойствия. И я, ни на секунду не обманывая сам себя, сразу признал, что все это происходит исключительно по вине мужчины рядом со мной, хотя сам он об этом и не подозревает, конечно. Ему и в голову, наверное, не приходит, что вот он тут говорит, а я только и делаю, что пытаюсь держать себя в руках и не смотреть на него слишком долго, не следить, как двигаются его губы, когда он говорит или курит, или не обращать внимание на движения горла, когда глотает. Откуда ему знать, что меня посекундно бросает в жар то от его голоса, то от взгляда, то от случайного движения. Он об этом не может знать, а если узнает – то, несомненно, уйдет, а я просто растаю в воздухе. Существовать то, конечно, буду – но вот жить прекращу. Без него.
Северус говорил. И молчал. Потом снова говорил, улыбался мне, я улыбался ему в ответ и всеми силами пытался не выпустить то, что творилось у меня внутри - наружу. Я никогда не врал себе и потому прекрасно понимал, что весь этот шум в ушах, все эти мурашки на спине, и то, что у меня дрожат пальцы, когда он на меня смотрит – это совсем не потому, что мне до дрожи приятен человек. Это намного, на просто космически огромнейшее расстояние больше, чем просто приязнь. Боюсь даже оформлять в отдельную мысль что это.
И вот, как я и сказал, с того самого дня изменилось все. Я не мог спокойно его слушать, я мучился от невыносимого жара во мне всем, когда мы шли сквозь поля рука об руку – и Северус, несомненно, это замечал. Не знаю только, как много замечал. С того самого «дня дождя», как мы негласно его называли, прошло уже даже чуть больше недели, но мне сложно сказать точно. Я не считал дни и не следил за временем с самого своего прибытия в Ирландию. Сначала - просто потому что не видел в этом смысла, а потом, когда появился Северус – целенаправленно. Чтобы не знать сколько осталось. Хотя чувство, что рано или поздно, но лето кончится, меня все равно преследовало.
Мы никогда об этом не говорили, а спросить я боялся, и потому мне оставалось лишь только догадываться о том, что будет со всем этим тогда, когда поля начнут приобретать желтый оттенок. Я не знал, но почему-то мне казалось, что весь этот поход – он только на лето, а потом каждый из нас уедет по другим своим местам, которые должен увидеть и это «мимолетное знакомство» так и останется лишь отдельным витком воспоминаний о лете в Ирландии. Надо признать, никогда я еще не боялся осени так сильно, как в тот год.
***
- Гарри, да что, черт возьми, с тобой такое! – этот возглас, который разразил вечерний полумрак, я услышал спустя около двух недель после дня дождя.
До того, как Северус воскликнул это, мы с ним сидели около костра на одном из давно заброшенных – а потому с растущей почти по колено травой – полей, и разговаривали. Ну, разговаривал Северус, если точнее, и я почти не помню о чем, потому что в этот момент ловил себя на мысли, что когда его щеки гладко выбриты – дышать еще труднее. Побрился он сегодня днем, когда мы обнаружили небольшую речку. Так же каждый из нас вымылся – что стало очень тяжелым для меня испытанием, и еще Северус предложил побриться мне. Вообще ничего такого – но то, что он сделал это в шутку, так как на моем лице никогда не наблюдалось ни грамма щетины – меня обидело. Хотя виду я не подал, конечно.
И вот мы седели у костра, я смотрел, как луна отражается в его волосах, иногда напоминал себе дышать, а Северус говорил. И, наверное, заметил, что я совсем не слушаю, и вот мы и вернулись к началу.
- Гарри, да что, черт возьми, с тобой такое! – воскликнул Северус, и в сердцах пнул ногой жалобно звякнувший алюминиевый чайник.
Я поднял на него взгляд и пожал плечами.
- Ничего.
- О да, конечно. Настолько «ничего» что ты ведешь себя как.. как.. – он возмущенно замолчал, наверное даже не находя слов применимых к моему поведению. «Как сопливый мальчишка, по самые уши втрескавшийся в мужчину, Северус. Не бойся, называй вещи своими именами» - подумал я и, не удержавшись, горько хмыкнул вслух.
Северус вскочил на ноги и провел рукой по волосам – привычка, отметил я отстраненно. Он часто так делает.
- Ветер поднимается, - заметил я очевидное, просто чтобы сказать что-то.
- О да, Гарри, - его голос так и сочился ехидством, - этот ветер, как ты метко умудрился заметить, поднимается уже целый день, и я целый день пытаюсь от тебя добиться хоть какой то реакции на то, что если так продолжится, то мы можем ожидать целую неделю дождей. Но ты, видимо, слишком увлечен печальными взглядами на луну, чтобы меня услышать.
Последнее было сказано им тихо и как-то без выражения. Я посмотрел на него и столкнулся с направленными прямо на меня черными глазами, в которых опять было это чувство, так непонятное мне.
Северус сделал шаг в мою сторону, слегка наклонился, все еще глядя мне прямо в глаза, а потом, когда нас разделяло не больше полуметра, и когда я краем глаза замечал, как ветер теребит его волосы, собранные в хвост, сказал:
- Ты устал от моей компании, да, Гарри.
- Я не…
- Это был не вопрос, - мягко прервал он меня, - тебе надоели все эти разговоры, тебе надоело то, что рядом постоянно кто-то есть – и я тебя понимаю.
Он протянул руку и коснулся моего подбородка. Здравствуй, пожар внутри.
- И я хочу, чтобы ты знал – ты можешь уйти в любой момент, ни на секунду не обидев меня.
Сказав это он убрал руку, отвел взгляд, выпрямился и отошел к костру. Сказав это он просто ушел, оставив меня осознавать его слова. Понимание пришло не сразу. С минуту я просто сидел, уставившись в костер, а потом словно что-то щелкнуло у меня в голове и я понял. На секунду я даже удивленно подумал «Как это? Он сказал такое, а мир не рухнул. «Я могу уйти в любой момент. Ни на секунду его не обидев». Ну что, тупоголовый Гарри Поттер, ты можешь быть счастлив. Ты добился своего. Просто ворвался в жизнь человека, покрутился спутником – как луна у земли – в его смысле, и пропустил момент, когда должен был уйти. Тот самый первый день у дерева – ты остался, а теперь вынудил его чуть ли не прямыми словами сказать тебе, что от тебя устали». Как же я ненавидел себя в тот момент.
Осознав, наконец, смысл слов Северуса я медленно встал на ноги, подошел к тенту, забрал из-под него свой рюкзак и, не взглянув на человека у костра, быстро пошел в сторону противоположную той, откуда мы с ним пришли. Ветер и вправду усилился, подумал я, явственно чувствуя его на своих щеках. Потом, уже отойдя на несколько метров, я все же не выдержал и обернулся – благо я вышел из света, который исходил от костра, и моего лица не было видно. Потому что остановить слезы, когда уходишь от Северуса Снейпа – это все равно что смотреть прямо на солнце. Невозможно, если ты человек.
Он глядел на меня. И стоял в странной позе, будто собрался бежать или падать. Тогда я обернулся полностью и остановился – просто потому что если бы пошел дальше, то лишь ползком. И я тоже посмотрел на него, хотя знал, он не может видеть моего лица. Наверное, со стороны это смотрелось странно – два человека стоят друг напротив друга, на расстоянии шагов двадцати, один у костра – другой в темноте поля. Один с рукой в волосах и с занесенной вперед левой ногой, а другой – кусающий костяшки пальцев на правой руке и с пропастью в глазах. Странная бы предстала картина, если бы кто-нибудь ее видел – вот только никто не мог. Мы там были одни.
Стояла режущая уши тишина, и даже ветер, усиливающийся с каждой секундой, не нарушал ее, пока вдруг я не всхлипнул. Громко так, и очень по детски. И совсем нечаянно, просто у меня дрогнула рука, в которую я впился зубами, и всхлип прорвался наружу. И стоило только этому случиться, как Северус тут же рванул с места в мою сторону. Я не успел даже сделать вдох, как он уже был рядом, как он вцепился своими длинными пальцами в мои плечи, как прерывисто вздохнул, вглядываясь в мое лицо и замечая, наверное, всё: и прокушенные до крови губы, и мокрые ресницы, и слезы, все еще струящиеся по скулам. Потом он ослабил хватку и я почувствовал, как он проводит кончиками пальцев вверх по моей шее, как задевает ими уши, как вплетает свои пальцы в мои волосы. Мне бы хотелось, чтобы он делал это морскими узлами. Чтобы навсегда.
Потом он вздыхает еще раз и прислоняется ко мне всем телом, и я снова слышу шум моря в ушах, и свое сердцебиение, и еще то, как он дрожит. Я выпускаю рюкзак, который все еще держу в руке и обнимаю его за плечи, чувствуя выпирающие лопатки, и вспоминаю какой же он поразительно худой, и вспоминаю то, что чувствовал сегодня утром, когда видел его у той речушки. Но воспоминания не такие яркие, как были еще час назад. Сейчас все намного более реально. Я провожу ладонью по его спине вдоль лопаток, а потом придвигаюсь еще ближе, не оставляя между нами не единой щелочки, чувствуя дрожь Северуса Снейпа своим, еще сильнее дрожащим, телом, чувствуя мурашек на каждом сантиметре кожи.
- Не отпускай меня, пожалуйста, - шепчу я ему куда-то в шею.
А он вздыхает, прижимает меня еще крепче и бормочет что-то похожее на «никогда». А может, это было что-то о глупом мальчишке, а может он просто не смог сдержать ругательств от безысходности ситуации – мне было все равно. У меня был он, а краски всего остального поблекли.
***
Не знаю, сколько времени мы простояли на ветру, я только помню, что почувствовал, как он, не разжимая объятий, ведет меня куда-то. Помню тихий шорох его куртки, треск костра и тень от нашего тента, помню как он медленно опускает меня на покрывало. А потом помню лишь одно – он припал к моим губам долгим, казалось, бесконечным поцелуем – и во мне не осталось больше ничего, кроме ощущения, что он рядом. Помню, так же, что секундная вспышка боли и то, что губам стало как-то невыносимо холодно - вывело меня из оцепенения, но потом Северус снова наклонился и снова поцеловал меня, и больше боли я не чувствовал. Мы не спали, занимаясь любовью, всю ночь, и за всю эту ночь он ни разу не ослабил объятий, ни разу не отпустил меня. За всю ночь он не прекращал целовать меня на мгновения дольше, чем пара секунд, давая тем самым и мне, и самому себе время набрать воздух в легкие. Не проходило и пары мгновений, как его губы снова возвращались к моим. Всю ночь, до самого утра, пока восходящее солнце не стало слепить нам глаза.
Впоследствии я думал, что если люди и должны умирать – то только в подобные моменты. Я думал, что нет большего счастья – чем умереть вот так. Не отрываясь друг от друга, не расплетая рук, и не чувствуя ничего, кроме огромной, всепоглощающей, безумной пропасти, которая разверзлась только и исключительно для вас двоих, как будто только вы вдвоем и существуете. И знаете, сейчас я понимаю, что был прав.
***
Утро наступило слишком быстро, но это утро было правильным. Я открыл глаза, когда услышал голос, что-то шепчущий мне на ухо. Северусу же глаза открывать было не нужно, он их не закрывал. Я знал, потому что чувствовал его взгляд. Всю ночь. От этих мыслей по коже побежали мурашки, но теперь от них были совсем другие ощущения – уютные. Может оттого, что тот, кто их провоцировал, был ко мне так близко, как не был еще ни один человек?
Я зажмурил глаза и попытался сконцентрироваться на тихом шепоте в мое ухо. Получилось не сразу, но спустя несколько секунд я услышал, как Северус говорит что-то о городе, проходящем в паре километров отсюда, и что мы могли бы туда зайти. И я, наверное, непременно бы разочаровался в такой приземленности его первых за всю ночь осмысленных предложений, если бы не все эти мелочи вроде пальцев у меня в волосах или того, как он каждые несколько секунд щекотно дует мне в ухо. И если бы не все это тепло, исходящее от него, и если бы не мое желание избавиться от этой дурацкой привычки понимать все неправильно. Да и к тому же такие утра никак не располагают к разочарованиям. Хотя мало кто об этом знает, конечно.
Подумав обо всем этом я покивал Северусу насчет города, потому что нам и вправду нужна была еда, и потом, спустя около часа, мы все собрали, и снова двинулись вдоль полей. Так же как и раньше, но совсем иначе. Теперь я мог беззастенчиво на него смотреть, теперь я мог его слушать – и слышать – не терзаясь никакими сомнениями, теперь, время от времени, он останавливался, прерывал себя на полуслове и целовал меня. Даже не обязательно в губы, а просто целовал, будто для того чтобы проверить, что я на месте. Что все осталось так же, как и было всю ночь. И я был благодарен ему за это, потому что тогда я тоже понимал что да – всё правда. Это Северус Снейп и это он целует меня в висок, в лоб, в ресницы, в скулы, в кончик носа и в макушку. И если я сейчас поцелую его в ответ – он не отстранится. Во мне все ликовало. И от того, наверное, я болтал без умолку, и так громко смеялся.
Северус был прав – город и вправду оказался недалеко, стоило только свернуть с нашего привычного маршрута, следовавшего напрямик сквозь поля. Зато он был далеко от столицы, и потому там почти не было туристов, но внимание местных жителей мы с Северусом не привлекали. Вообще, казалось ирландцев мало что волнует, кроме погоды – и это было нам на руку.
Мы прогулялись по городу, поели в кафе, постоянно смеялись над чем-то, а когда шли по улице вдоль маленьких аккуратных домиков, Северус взял меня за руку. Я тогда физически почувствовал как это – когда сердце куда-то глубоко проваливается. Я посмотрел на него, а он подмигнул мне и лишь крепче сжал мою ладонь.
Мы сделали небольшой круг вдоль города, а потом присели на скамейку в каком-то парке и я прикрыл глаза, положив голову Северусу на плечо.
- Устал? – спросил он, проводя пальцем по моей щеке.
Я еще совсем не привык к подобным проявлениям нежности от Северуса Снейпа, поэтому поприветствовал привычных мурашек.
- Да, - сказал я негромко, а потом приподнял голову и взглянул на него, - а ты разве нет?
Он усмехнулся, убрал руку и посмотрел куда-то в сторону, я снова положил голову на его плечо.
- А если бы я предложил тебе немного отдохнуть от прогулок по полям? – спросил он, спустя пару минут самого уютного на свете молчания.
- В смысле? Хочешь поселиться на этой скамейке? – я улыбнулся, не поднимая головы с его плеча и не открывая глаз, - а что, я не против. Тут неплохо.
Он не пошевелился и ничего не ответил, но я знал, что он тоже улыбается.
- Гарри, я серьезно.
Я вздохнул и поднял голову.
- Серьезно что? Ты хочешь закончить... все?
Я увидел, как он на меня смотрит, и быстро уточнил:
- Нет, я имею ввиду закончить с пешими походами, а не с… хм.
- Хм, и с чем же? – снова эти смеющиеся глаза.
Я даже умудрился покраснеть, и снова уткнулся носом в его плечо.
- Гарри, - горячо зашептал он мне на ухо, - просто у меня есть дом в этом городе – я купил его еще в прошлом году, но так и не успел там пожить, потому что... хм, пришлось уехать. А сейчас я просто подумал, что нам не помешает хотя бы на пару дней вспомнить, как выглядит нормальная, а не брезентовая, крыша над головой. А потом, если хочешь, мы снова можем пойти куда захотим. Ну что?
Я еще немного посопел в его плечо, а потом отстранился и заглянул в его немного взволнованное лицо.
- Никаких больше спальных мешков? – широко улыбнулся я.
Северус засмеялся, взял меня за руку, и мы встали со скамейки и пошли назад в город. А я все никак не мог отделаться от мысли «неужели у меня будет дом».
***
Дом понравился мне с первого взгляда. Он стоял на соседней с парком улице, и вокруг него было не так уж и много соседских домов. А еще у него была красная дверь, а на почтовом ящике висела табличка с фамилией Северуса, и почему-то это сразу откинуло все мои сомнения. Хотя их и не было, если честно.
Северус открыл дверь ключом и мы вошли внутрь. Я хотел было осмотреть все, но Северус молча потянул меня наверх. Там было всего две двери. Северус толкнул первую, это оказалась спальная. Я молча скинул куртку, он положил на пол рюкзак, потом взял меня за руку и подтолкнул в сторону кровати. Я хотел было его поцеловать, но он лишь улыбнулся, прикоснулся на секунду губами к моему лбу, потом откинул цветастое покрывало, каждый из нас скинул ботинки, и мы забрались под одеяло. Я прижался к нему, Северус обнял меня в ответ, и, уже засыпая, я пробормотал что-то вроде «а я и забыл, что кровать это так удобно...», потом услышал, как Северус еле слышно смеется, а потом мы заснули.
***
Отныне дни пошли совсем по-другому. Сначала мы облазили весь дом, выкинули много странного вида вещей, оставшихся от бывших хозяев, потом Северус сходил в библиотеку и принес много различных книг, а по вечерам мы сидели на полу кухни и разговаривали как раньше, у костра. Мы не включали свет, отчасти потому что не было электричества – отчасти потому что нашли на чердаке много свечей и пользовались ими. В нашем доме почти не было мебели, не считая кровати наверху, продавленного старого кресла на первом этаже, и дубового стола на кухне, но зато в комнате, которую мы называли гостиной, стояло пианино черного цвета. Оно было покрыто пылью и полностью расстроено – но от пыли я избавился за несколько минут, а со вторым справился Северус. И теперь утро в нашем доме очень часто начиналось с того, что я просыпался от музыки слышной снизу.
Незаметно для себя, я стал называть этот дом, расположенный в городе, название которого я даже не знал – нашим домом. Хотя там не было ничего моего, помимо рюкзака, да и из вещей Северуса была только лишь табличка на почтовом ящике – но все же этот дом был нашим, потому что мы его наполняли. Мы в нем смеялись, разговаривали, готовили, читали книги, занимались любовью. Мы вытирали в нем пыль, мы зажигали по вечерам свечи. В один день я показал Северусу свою папку с рисунками от начала и до конца, просто потому что мне захотелось, чтобы он увидел. И он увидел. И сразу все понял. И лишь спросил почему там нет рисунков других людей. А я пожал плечами и сказал ему правду:
- В них всех не было абсолютно никакого смысла.
А Северус лишь молча на меня смотрел и, как мне казалось, понимал. Молчал, но его глаза говорили «Да, Гарри, я знаю. У меня тоже так было».
***
Было второе июля, когда я впервые переступил порог этого дома. Потом все дни для меня слились в одни яркие вспышки воспоминаний обо всем. О его руках, о том, во сколько он встает по утрам, о том, какая его любимая книга, о любимой мелодии, о растрепавшихся волосах по утрам, о привычке громко чихать. Наши дни были одинаковыми, но такими разными. И однажды, когда мы сидели вечером на деревянном полу нашей кухни и слушали старые пластинки, я вдруг понял, что вот он – этот уют, который я чувствовал тогда давно, в свой первый день в Ирландии, в доме незнакомых людей. Я понял, что теперь он есть и у меня – человек, которого я могу называть таким странным словом «мой».
И вот у меня есть лишь несколько дат, которые я помню. Второе июля и, сразу за ним, шестнадцатое августа. День, когда я стал понимать, что что-то не так.
В то утро я проснулся рано, и не от музыки с первого этажа, как обычно, а от тишины. Да, и вот так бывает. Меня разбудила дикая, прибирающая до костей, тишина. Я встал с постели, оделся и спустился вниз. На кухне Северуса не было, я выглянул через окно в сад – там тоже было пусто. Тогда я решил все же посмотреть в комнате, хотя раз пианино молчало – Северуса там быть не могло. Я отворил дверь – и тут же увидел его. Полностью одетый, он сидел на стуле у клавиш и смотрел на свои руки, которые держал ладонями вверх.
- Северус, - позвал я его негромко, стараясь не напугать.
Он вздрогнул, повернулся на мой голос, и я испугался непонятного выражения тоски, проскользнувшей в его глазах.
- Северус, - я подбежал к нему со спины и обнял за плечи, - что случилось?
Он прерывисто вздохнул, прикоснулся на секунду холодными губами к моей ладони.
- Гарри, - тихо сказал он, - все в порядке. Мне просто нужно выйти.
И затем он встал, заставив меня расцепить руки, и вышел из комнаты. Я присел на его стул, вздрогнул от захлопнувшейся входной двери, и совсем ничего не мог понять.
***
В тот день я слонялся по дому из стороны в сторону, пытаясь придумать чем себя занять, но стоило мне лишь дотронуться кончиком пальца до корешка книги, или до карандаша, или до чего-нибудь еще – то тут же желание почитать или порисовать пропадало, и я шел искать что-нибудь другое. Северуса все не было. Я вышел во двор, посмотрел на небо, вернулся в дом, посидел на его стуле перед пианино, потом поднялся наверх, стащил с кровати покрывало, взял со стола книгу, которую он читал и вышел на крыльцо. Прислонился спиной к входной двери, открыл его книгу на первой попавшейся странице и стал читать. Изредка мимо дома проходил какой-нибудь человек или проезжал велосипедист, но никто из них не обращал на меня внимания, а я устал вздрагивать каждый раз, в надежде, что это он, и потому закрыл глаза и прислонился затылком к двери.
Вероятно, я заснул, потому что когда я открыл глаза, то солнце уже закатывалось за горизонт.
- Прости, - вдруг раздались мягкие интонации его голоса рядом с моим левым ухом.
Я повернулся и моргнул пару раз, надеясь, что мне это не мерещится. Нет, все верно. Это Северус. Сидит рядом со мной. Бледный, волосы собраны в хвост, не улыбается. Просто смотрит на меня.
Я встал на ноги, поднял с крыльца книгу и покрывало, потом протянул ему руку.
- Пошли в дом, - тихо сказал я и открыл дверь, не отпуская холодную ладонь.
***
Теперь по утрам я просыпался с замиранием сердца: каждый раз открывая глаза, я надеялся услышать музыку с нижнего этажа – но слышал лишь тишину. Я одевался, сразу брал с собой покрывало, глядел на Северуса, который сидел на стуле у пианино, слушал его доброе утро, потом слушал, как захлопывается входная дверь, потом шел на крыльцо. Книг я с собой больше не брал.
А по вечерам Северус возвращался, каждый раз еще бледнее обычного и каждый раз еще сильнее уставший. Тогда мы шли на кухню, ставили пластинку – в последнее время всегда одну и ту же – и чаще молчали. Северус держал меня за руку, я клал голову ему на плечо, иногда считал его пульс.
- Спасибо, - сказал он мне в один из таких вечеров.
И я сразу понял о чем он, но все же спросил:
- За что, Северус?
- За то что ты ни о чем не спрашиваешь.
Потом снова заиграла пластинка и мы замолчали. А внутри меня будто бил разрывающий барабанные перепонки гонг. Внутри себя я кричал на него, спрашивал, без устали спрашивал: что случилось, почему он уходит, почему больше не играет, почему у него такие холодные руки, почему он не спит по ночам. Внутри себя я бился головой о стены, пытаясь понять, что же произошло – а снаружи лишь держал его за руку и клал голову на плечо. Он думал, что я понимаю, а я всего лишь боялся спросить. И поэтому молчал.
***
В таком ритме прошел весь август. Я, по-прежнему, не знал точных дат, но где-то ближе к самому началу сентября, возможно даже в один из последних дней лета, я вышел утром во двор, уже после того, как Северус привычно ушел в неизвестном мне направлении, взял прислоненную к стене дома лестницу, и поставил ее около большой яблони, что росла в нашем дворе. Не то чтобы мне хотелось яблок – просто я так устал каждый день сидеть на крыльце и ждать его, что решил попробовать заняться хоть чем-то. Удивительно, ведь я провел чуть меньше двух недель, каждый день сидя в одной позе на крыльце, но устал лишь от самой этой неподвижности. Ждать Северуса я не уставал никогда.
Я взобрался на лестницу и стал неспешно срывать яблоки, собирая по три в каждую руку, потом опускаясь на пару ступенек вниз и кидая их на расстеленное на траве покрывало. Раз – три яблока в левую руку, два – три яблока в правую, три – два шага вниз, четыре – шесть яблок на покрывале, раз… Монотонность и одинаковость действий меня успокаивала, и помогала хотя бы на секунду не думать, отвлечься от всех этих холодных рук, бессонниц, нетвердых шагов. Я поднимался на каждую новую ступеньку старой лестницы и, чем легче становилось дереву, тем, казалось, легче становится и мне.
- Гарри.
Тихий, и такой родной голос, словно выдернул меня из моей отстраненности. Я обернулся и увидел Северуса, стоящего у подножья дерева. Он вернулся раньше, отметил я, но просто отметил, не стал даже заострять внимание на этом неожиданном факте. И я так и стоял на восьмой ступеньке деревянной, слегка пошатывающейся, лестницы, держал три яблока в левой руке и два в правой, и смотрел на него.
Его глаза улыбались. Снова. Впервые, за столько дней. В его распущенных по плечам, иссиня-черных волосах были блики от солнца. Я смотрел на него, и что-то согревалось у меня внутри, ведь не смотря на то, что я совсем не понимал, что он делает, я все равно очень много знал об этом человеке. Я знал, что у него всегда холодные руки, знал, почему иногда он не убирает волосы в хвост, знал его любимую пластинку. Я знал о нем все, но одновременно не знал совсем ничего.
- Северус, - выдохнул я в ответ, роняя яблоки.
Он подошел чуть ближе и протянул мне руку.
- Спустишься? – вопрос, и такая привычная улыбка черных глаз.
Я взялся за предложенную мне руку, спрыгнул со ступенек, заглянул ему в глаза. Лестница за моей спиной пошатнулась и упала.
- Гарри, - начал он, уже не улыбаясь, но и не отводя взгляда, - я думаю, что пришло время двигаться дальше.
Я кивнул ему в ответ.
- Опять в поля, Северус?
- Нет, - он слегка покачал головой, отпустил мою руку и прислонился спиной к яблоне. - Завтра осень, а значит, наше лето подошло к концу.
Слово «наше» он как-то выделил. Выделил так, что у меня, на секунду, потемнело в глазах.
- Северус, что… - я запнулся, - что... о чем ты?
- Гарри, - он посмотрел на меня своими глазами. Глазами, которые я знал наизусть, которые рисовал тысячи раз, на которых, как мне казалось, уже пересчитал каждую ресницу. - Гарри, ты должен понимать, что…
Я не дал ему закончить. Я просто сделал два шага в его сторону, вцепился пальцами в его острые плечи и поцеловал что есть силы. А потом стал говорить. Я говорил ему обо всем: о том, что я не должен ничего понимать, о том, что мне все равно, какие там у него причины, о том, что осень тоже может быть нашей. Я прислонился лбом к его лбу, я вплел свои пальцы в его волосы и говорил. Говорил о том, что люблю его, говорил о том, что только в нем есть смысл, говорил, что без него невыносимо каждую секунду. Я говорил, что дышу, потому что дышит он, я говорил, что могу говорить, только пока мне нужно произносить его имя. Начинало темнеть, и мы уже давно сидели на земле. Он – прислонившись спиной к стволу яблони, откинув голову и зажмурив глаза – и я, вцепившийся в него руками и ногами, и без умолку шепчущий что-то, чего я думал никогда и никому не скажу.
Я все еще говорил, когда он вздохнул, поднял голову, открыл глаза, из которых струились слезы и поцеловал меня, наконец прервав. И я поцеловал его в ответ. И потом он смёл все яблоки с покрывала одной рукой, другой все еще прижимая меня к себе, стащил мою футболку, прошептал что-то еле слышно и снова поцеловал, выключив мой мир и оставив лишь только себя и запах яблок вокруг.
***
Утром я открыл глаза – и сразу понял, что он ушел. Шестое чувство или просто не знаю что еще, но мне кажется, я даже проснулся от того, что почувствовал – его здесь нет. И это почти тоже самое, что просыпаться от тишины, только во вселенную раз больнее.
Я медленно поднялся на ноги, натянул джинсы, поднял с земли покрывало, окинул взглядом разбросанные по всему двору яблоки. Вернулся в дом, еще раз убедился в том, что он и вправду ушел – на этот раз по-настоящему, и подумал, что сейчас упаду – но нет. Я даже не могу сказать, что чувствовал, ведь у пустоты не бывает названий.
Я прошелся по пустому дому, кинул плед возле пустой кровати, провел ладонью по обложке его книги, потом по клавишам пианино, потом по пластинкам. Потом хотел собрать свои вещи – но их и не было почти, поэтому я собрал его вещи. Я выкинул все свое из рюкзака и положил туда его рубашку, его зубную щетку, его любимую пластинку, его книгу. Потом последний раз прошелся по всем комнатам, стараясь ничего не вспоминать, но без особых успехов, и наткнулся взглядом на папку, которую давно забросил. Подошел к ней, но не смог даже дотронуться. Даже протянуть ладонь в ее сторону – и то не смог. В ней было слишком много всего. Тогда я пошел к двери, посмотрел на два ключа, лежащих на столике, потом взялся за ручку и вышел из этого дома. Закрыл за собой дверь, спустился с крыльца. А потом все же не выдержал - обернулся. На двери из красного дерева, на месте, где должен был бы быть глазок – но его там никогда не было – висел лист из моего альбома. Я быстрым шагом вернулся назад, сорвал рисунок с двери и перевернул. На обратной стороне, раньше каллиграфическим – а сейчас с прыгающими в разные стороны, как кардиограмма буквами – было написано:
«Гарри!
Не нужно искать меня, потому что я этого не хочу. Просто знай, что самым первым утром сентября я ушел, но целиком и полностью остался здесь.
P.S. Дом записан на тебя, поэтому можешь делать с ним что хочешь, но если ты уйдешь – то я бы хотел, чтобы ты забрал отсюда одно. Свои рисунки.
Северус.
Я прочитал текст несколько раз, потом перевернул лист. С другой стороны был рисунок самого первого моего дождя. Я прочитал записку еще раз, потом положил ее в рюкзак, в последний раз взглянул на дом, потом на табличку на почтовом ящике, а потом ушел. Папка с рисунками так и осталась лежать за едва прикрытой красной дверью, служащей входом в дом – пропасть».
***
Молодой человек закончил рассказывать. Я молчал, и подумывал о том, чтобы замолчать навсегда. Он одним глотком допил свой, уже давно остывший, чай.
- Ну что ж, Терри, - мое имя вернуло меня к действительности, - спасибо что дослушали. И спасибо, что вернули письмо, - он помахал им и слегка улыбнулся, - до свидания, было приятно познакомиться.
Он улыбнулся мне еще раз, и теперь, когда я уже понимал что это за тоска в нем всем, эта улыбка отозвалась во мне чуть ли не раскаленным железом по коже. Не дождавшись ответа, мой собеседник кивнул мне на прощание и вышел из бара. А я все сидел, уставившись в одну точку, и пытался понять что же такое могло случиться, что этому хватило силы раскинуть этих людей в такие разные стороны. Пытался и никак не мог.
***
Вернувшись домой и не поприветствовав жену, я быстро поднялся наверх и захлопнул за собой дверь. Пометался по комнате со все еще не разобранными вещами, заглянул под кровать, отодвинул шкаф, постучал по стенам в поисках потайного места. Пусто. Но меня никак не покидала мысль, что не может все закончиться вот так. Сделав еще пару безуспешных кругов по комнате и по-прежнему ничего не обнаружив, я обессилено свалился на кровать, которую скоро должны были забрать и увезти куда-нибудь в районы свалки, и ударился головой о ее спинку. Чертыхаясь, я вскочил, и вдруг, следуя осенившей меня идее, скинул старое покрывало, подушки и приподнял матрас. На железном каркасе лежала небольшая, черного цвета, книжечка – до боли похожая на личные дневники, которые ведут люди. Трясущимися руками я взял ее и быстро пролистал. Там было около одиннадцати записей. Каждая из них начиналась со слов «Дорогой Гарри».
Эпилог
Гарри Поттер поднимался по деревянным ступеням лестницы, ведущей к его квартире. В его кармане бренчали ключи, в руке он держал смятое письмо, которое недавно писал, а сегодня получил назад. Он уже успел себя поругать за то, что рассказал совершенно постороннему человеку обо всем, потому что вопреки ожиданиям и традиционным уверением людей, что стоит поделиться с кем-то - и станет легче, легче не становилось. Хуже, конечно, тоже – но тут заслуги разговора не было. Сложно ожидать, что станет хуже, когда ты уже столько времени по утрам первые несколько секунд, после того как открываешь глаза, мучительно вспоминаешь как это - дышать.
Гарри миновал все ступени, достал ключи из кармана куртки, подошел к своей двери, вставил ключ в замок, два раза повернул, открыл дверь, сделал шаг и споткнулся о сверток, лежащий у его двери. Чертыхаясь, он поднял небольшой пакет, покрутил его в руках, на нем не было никаких записей. Пожав плечами, он развернул посылку и вынул черный кожаный ежедневник, к которому был прилеплен желтый стикер. «Гарри, - гласила записка, - После того, как вы вышли из бара, я вернулся домой, и все никак не мог забыть ваш рассказ. Я думал, что такое не проходит бесследно ни для кого из людей, а потому решил поискать хоть какие-то доказательства того, что ему было не все равно. И я нашел, Гарри. И тут же поехал к вам, чтобы отдать. И знаете, пассажиры того парома, наверное, надолго запомнят странного человека, который, вцепившись в железные поручни на корме, поливал слезами море. Спасибо вам, Гарри, за то, что вы есть. И я знаю, что вы с ним разговариваете, и поэтому передайте спасибо и ему. За то, что он был. Терри».
Записка вылетела из дрожащих пальцев человека по имени Гарри Поттер. Вылетела, и медленно опустилась на деревянный пол. Человек опустился вслед за ней. Облокотился спиной о перилла лестницы, на секунду прикрыл глаза, выравнивая дыхание, а затем открыл дневник. Всего одиннадцать записей. Каждая сделана некогда уверенным, а теперь неровным и раскосым почерком человека, со всегда холодными руками. Каждая запись начинается с «Дорогой Гарри». Каждая запись датируется сентябрем. Первая пятым, последняя шестнадцатым. В некоторых из них растеклись чернила. В некоторых словах допущены ошибки. Запись, сделанная шестнадцатого, не дописана до конца и имеет неровную черту после последнего слова. Почерк в ней почти совсем не разборчив. Так же, возле нее неровно, как будто рукой ребенка, нарисованы круглые и смешные очки со сломанной дужкой. И написана одна фраза. «С первого утра сентября мне стало невыносимо холодно».
***
16.09.ХХ
С первого утра сентября мне стало невыносимо холодно.
Дорогой Гарри!
Сегодня у меня не получается встать с постели, но несмотря на это, и еще на руки, которые слишком дрожат, чтобы писать – я все же пишу. Прошло не так уж и много осени, а я уже забыл как это - когда тепло. Если быть честным, то я много чего забыл. И забываю до сих пор, каждую секунду. Я забываю имена, даты, забываю названия цветов и нужные слова. Я давно забыл, как выглядит моя мама, забыл какого цвета у меня волосы, забыл, как играть на пианино. Я забыл столько всего, но мне не жаль этого. Все это мне было не нужно, ведь я помню главное. Я помню форму твоих очков, помню цвет твоих глаз, помню каждый твой рисунок, помню твое имя. Это так мало, на самом деле – но для меня это все.
Иногда мне снятся сны, и хоть в них я не вижу тебя, как бы сильно мне этого не хотелось, но в них я вижу Ирландию. Нашу Ирландию. Поля, большие деревья, брезентовый тент. И пускай тебя там не видно – но я точно знаю, что ты там есть.
Каждый раз, когда я оказываюсь в таком сне, я смотрю на поля - они в дымке, потому что идет дождь,- и чувствую твои руки у себя на плечах. По ночам, когда температура моего тела зашкаливает даже на градуснике – мне снится, что я чувствую жар, исходящий от тебя. Чувствую, что это ты согреваешь меня.
Раньше ты всегда спрашивал, почему у меня холодные руки, а я тебе не отвечал. Гарри, поверь мне, я даже не чувствовал этого, ведь в моей руке всегда была твоя ладонь. А теперь вот чувствую. Мои руки и вправду похожи на лед. Так же, как и я сам еще с тех времен, когда закрывал за собой ту красную дверь.
Гарри, я знаю, что ты не стал меня искать, и я благодарен тебе за это. Я помню тебя настоящим, и мне хотелось, чтобы и ты помнил меня тем Северусом, каким я был в день дождя, а не таким, в которого превратился сейчас.
И поэтому есть еще одна вещь, которую ты должен знать. Я больше не смогу писать, Гарри, и больше не смогу разговаривать с тобой вслух, поэтому я напишу об этом сейчас. Я всегда ---------------------------
