Поймал как-то Артур Уизли золотую рыбку и просит её:
- Сделай так, чтоб у меня всё было!
- Ладно, - пожала плавниками золотая рыбка. - У тебя всё было.
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Команда Шварц погружена в оттенки серого: шторы и пол, стены, потолок и пейзаж за окном. Это штаб-квартира, не первая но, они надеются, не последняя в подобном роде. В каждом новом обиталище нет ни жизни, ни индивидуальности. Комната пророка всегда серая, безоттеночная. К чему, если хозяин не чувствует, а думает? Сейчас Брэд Кроуфорд раздает указания команде.
- Зануда! – кривятся губы Шульдиха.
Завтра день схваток: со Старейшинами, с Вайсс, с Судьбой. Пророк не только зануден, но и пафосен: он любит многозначительно-краткие фразы и слова с большой буквы. Увы, он ещё и достаточно умен и ироничен, чтобы не выставлять свои слабости на всеобщее обозрение.
- Положение обязывает, - отвечает он телепату, надеясь, что у того нет настроения для перепалки. И добавляет: - Если мы завтра не сдохнем, я соглашусь выслушать все накопившиеся претензии.
- И впоследствии припомнить их нам, - констатирует Наги. Его юношеский максимализм и прямолинейность кажутся Кроуфорду очаровательными. Впрочем, об этом тоже никто не знает.
Начальник кивает, ленясь изгибать рот в приличествующей случаю гримасе. Он слишком утомлен ритуальными танцами перед высшим руководством, исполняемыми как всегда без крупицы веры, но со старанием. Демонстрация послушания. Если задуматься, им несказанно повезло, что сумасшедшее старичьё довольствуется ментальным прессингом. Валяться у ревматических ног «великих» - удовольствие не для его порченного ленью самолюбия.
- Всем отдыхать, - он закрывает глаза, слушая, как его команда выскальзывает из кабинета; три пары ног шуршат ковролином.
- Спать! Лежать! – вполголоса командует рыжий хохмач за дверью. Великие вещи: страх быть смешным, когда этого не желаешь, и оттеночный шампунь – сотворили чудеса с дерганым подростком-немцем. Кроуфорд – коллекционер разнообразных чудес, своих и чужих. «Старьевщик», - цедил сквозь зубы некто презрительный, ещё в Розенкройц. «Антиквар», - поправлял Брэд. Он знает не только цену, но и ценность своей коллекции. Как и сейчас ему известно, что будет твориться в их очередном пристанище.
На три часа Наги засядет на подоконнике с кипой старых журналов и книгой «Оригами для профессионалов». Так парень тренирует мелкую моторику своего дара.
Два часа Шульдих будет петь под душем песни из сентиментальных американских фильмов. Его почти не будет слышно, что и к лучшему: у немца полностью отсутствует музыкальный слух. И вкус, если на то пошло; но стоп, это не элемент коллекции, а личное отношение к нему.
Ещё час уйдет на просушку шевелюры миниатюрным феном, который загадочным образом кочует с ними вместе с квартиры на квартиру, какими бы спешными ни были сборы.
Фарфарелло – Кроуфорд в глубине души считает его искуснее всех притворяющимся не-собой – будет швырять ножи в двери, бормоча под нос псалмы. Если бы у Брэда было немного другое настроение, он бы попросил того прочесть «Книгу Экклезиаста» или «Песню Песней». В причудливо переплетенных древних фразах нет особого смысла, но есть гармония, которую удивительно точно передают изрезанные стилетом губы, с которых монотонно текут слова:
- ...О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас — зелень; кровли домов наших — кедры, потолки наши кипарисы... Тихий смех Кроуфорда – его веселят нецелесообразные чувства - в завершении декламаций радует Фарфарелло, Бога которого опять умудрились обидеть.
- Бедняга, - шепчет Брэд, решивший сегодня побыть наедине с собой. – Надеюсь, Тебя не оскорбит Эдит Пиаф?
Хриплый голос не самой счастливой из женщин укутывает длинную фигуру колючим пледом, убаюкивая. Перед сном, навязчиво смыкающим будто припудренные стеклянной пылью веки, возникает привычное: «За час до сна следует выпить травяного чая». Какой-то старушечий лепет, право: Кроуфорд давно обходится снотворным, чтобы ничего не пригрезилось лишнего, вещего, личного.
Но поздно: оракул задремал, откинув голову на спинку кресла. Едва заметно колышутся шторы, стучат ветки клена в окно; мечутся зрачки под закрытыми веками. Пророк видит черно-белые сны о своем будущем, слабо удивляясь в мимолетном осознании себя: надо же, оно есть.
Темно и жарко, радостно и восхитительно непристойно, так откровенно и страстно... Он не видит себя, но ощущает наготу, сильные руки, стискивающие его ребра, вжимающие в такое же обнаженное тело под ним. Одна рука под в меру лохматой головой не дает отстраниться: долгожданно-неподатливые губы, не оторваться, пусть кусает, пусть – слаще будет поцелуй... Другая рука скользнула между телами, сжала возбужденную плоть любовника – тот рыкнул в жадный рот, дернулся, выгибаясь дугой, чуть не сбрасывая с себя, и обмяк.
Сдерживается, дрожит. Руки перестали ломать ребра, упали на простынь. Застыли губы, только что ласкавшие почти с отчаянием.
- Что?! – а это он, взметнувшийся всем телом, навис над нижним. Еще слово – убьет. Не изнасилует, нет. «Это было бы неинтересно», - мелькает мысль у Кроуфорда нынешнего.
- Мой! – руки любовника сжимают шею Брэда, дышать почти нечем. – С потрохами мой, навсегда, слышишь, сволочь?! Набегались мы друг за другом!
Он смеется, безумно и хрипло, и опять целует, но жарче и крепче. Руки, отпустившие шею, царапают плечи, и от этой легкой боли желание всё сильнее, кожу палит огнем, ему почти стыдно, что даже не проникнуть, не взять хочется, а втереться в этого сильного, мускулистого, тонкого, что льнет, бьется и стонет, что оплетает ногами. И кричит в голос, кончая, и утягивает в экстаз за собой.
- Кх-ха-а! – выдыхает Кроуфорд, когда эротико-провидческий сон выталкивает его в цветной – серый? - мир. Ему бы вскочить, распахнуть настежь окно, вдохнуть загазованный, но реальный воздух... Пустое, не выйдет.
Он видит на фоне иллюминатора самолета свое лицо, обрамленное совершенно седыми волосами. Судя по морщинам, ему чуть меньше шестидесяти. Кругом шум, крики, запах дыма щекочет ноздри. Его ладонь лежит на руке соседа, очевидно, мужчины в годах, судя по ощущениям под кончиками пальцев.
- Ты, помнится, клялся, что дашь себя поцеловать на публике разве что перед смертью. Выполняй обещание, - в голосе Кроуфорда-из-видения насмешка, выражение глаз Кроуфорд-из-реальности расшифровать не может.
- Учти, если на том свете выяснится, что это ты устроил поломку самолета... – та же насмешка, но недосказанная, потому что губы сомкнулись с губами.
...А вы помните, как выглядит взрыв в черно-белом кино?
- Р-романтика, м-мать вашу! – злополучный дар решает что хорошенького – понемножку и отпускает своего обладателя. – Может, сразу застрелиться?
- Айн момент, я за попкорном сгоняю и ребят позову! Такое зрелище нельзя пропускать, - естественно, Шульдих тут как тут. Даже голову не досушил.
- Я умру при крушении самолета, - Брэд телепату не врёт, а выдаёт самую незначительную информацию.
Карие глаза застывают на немце.
- Понял, ушел! – вместо исполнения обещанного, Шульдих отходит от двери, пропуская Фарфарелло и Наги в кабинет.
- Все готовы? – Кроуфорд поднимается из-за стола. – Двинулись.
~*~
«Всегда знал, что в Охотники Света нормальных не берут!» - рука Кроуфорда зверски ныла, с потолка на голову сыпалась не только штукатурка, но уже и приличные камни. – «Их голове и дюжина ударов не повредят, но нам-то и мозгами работать надо».
Фудзимия наступал с фанатичным блеском в глазах и катаной наперевес, оракул пока пятился, уклоняясь. Опасности Вайсс не представлял, но себя хотелось сохранить в неповрежденном виде. Голова была занята другим, а именно: как выбраться из рушащегося здания, желательно сохранив команду в полном комплекте. Здание обрушится с минуты на минуту, жаль, ранее он не учел, что при срыве ритуала такое возможно. Очевидно, высвободившаяся энергия шарахнула по зданию, хорошо, не по ним самим. Когда храм начнет разваливаться, можно будет положиться на Наоэ, чей телекинез будет как никогда к месту.
«Шульдих, держитесь с Фарфарелло поближе к Наги!» - похоже, Абиссинец решил перейти к более решительным действиям, придется опять попозерствовать ему назло...
Катана холодила ладони – фехтовать парня явно недоучили, - когда пол под ногами затрясся ещё сильнее, зазмеился трещинами и начал проваливаться. Кроуфорд взмахнул руками, отпустив катану, в неуместной попытке удержать равновесие.
«Прыгаем!» - похоже, вопил Шульдих для всех, и чужих, и своих. – «Наги подтолкнет! В море!»
И точно – в спину ударила воздушная волна, короткий полет, казалось – в стену, но и та уже рухнула, смялась бумажным листом. Под ногами море, короткая мысль: «Сгруппироваться!» - и вода чувствительно ударила по ногам, накрыла с головой, горько-соленым потоком хлынула в горло через нос, но не в легкие - отлично! – значит, жить можно.
Уйма мелких пузырьков перед глазами мешала разглядеть, кто болтается рядом, даже не пытаясь баламутить воду в естественном стремлении всплыть. Мертв? Смотря, как упал.
«Оглушило. Дурак. Значит, Вайсс», - в неожиданном порыве то ли великодушия, то ли слабоумия – он был достаточно самокритичен - Кроуфорд почти вслепую ухватил недотопленного за шиворот и потащил следом за собой на поверхность. Отплевавшись от морской воды, он двинулся к бетонному парапету, окаймляющему бухту. Разглядывать вытаскиваемого он не счел нужным: решил совершить глупость, твори её до конца. – «Да, в море спасать удобней, море лучше выталкивает».
Плыть было и впрямь легко, спасаемый не сопротивлялся, не подавая явных признаков жизни. Волны, поднятые рухнувшим святилищем, сами подталкивали к берегу, до которого оставалось всего ничего. Радужную картину омрачало незнание судьбы подчиненных, но Кроуфорд был уверен, что его ребята не позволят себе вульгарно захлебнуться и отдать концы.
Погруженный в размышления, он не заметил, как доплыл до берега. Лишь когда дно ударило об ноги, Брэд перестал строить планы на ближайшее будущее – свое и команды: нормальный дом (и поменьше серого!), достойная работа, учеба Наги, лечение Фарфарелло... Отметив, что свежеобретенная свобода слишком сильно и быстро его расслабила, Кроуфорд приказал себе переключиться на насущные проблемы: например, установить личность утопленника.
Берега как такового не было: море пенными языками билось о базальтовые глыбы, даже узкой полоски гравия не было. С облегчением скинув спасенного на камень, более прочих напоминающий горизонтальную поверхность, Кроуфорд только цыкнул зубом, рассмотрев спасенного:
- Абиссинец. И за что мне такое счастье? Лучше бы с меня очки не смыло...
Вайсс никак не отреагировал на обращенное к его персоне внимание.
- Что катану ты потерял, это понятно. А как с тебя плащ стащило? Поразительные способности к раздеванию в экстремальных условиях, даже подозрительно.
Пророк, наконец, замолк, решив, что его остроумие пропадает втуне. Над головой хрипло орали чайки, ветер – может, и теплый – пробирал до костей. Абиссинец неподвижно лежал на камне, будто на алтаре – Кроуфорда передернуло – и оживать не собирался. Покачав головой, оракул склонился над ним, проверить, дышит ли жертва нежданного человеколюбия.
- Кххааа! – насчет дыхания он понять ничего не успел, но железную хватку на шее оценил на высший балл.
Вайсс держал – не вырвешься, сжимая горло все сильнее.
- Отп-пустии, психхх... – сопровождая просьбу действием, Кроуфорд отодрал от себя цепкие руки и с удовольствием хлебнул пахнущего водорослями воздуха.
- Оракул, - выплюнул сквозь стиснутые зубы парень, подбираясь, будто для прыжка. Замер, настороженно зыркая лиловыми глазами.
Брэд кивнул – угадал, мол. Опустившись на камень неподалеку, он снял, аккуратно расшнуровав, ботинки, вылил из них воду, подумав, стянул носки, выжал их и, поморщившись, надел.
- Советую проделать то же самое, - бросил он пристально наблюдавшему за ним юноше, зашнуровывая ботинки. – У тебя в сапогах, наверное, суп из морепродуктов плещется.
Парень дернул головой, но промолчал и совету не последовал.
- Ты спас мне жизнь. Я твой должник, - сообщил Абиссинец. Судя по тону, сам факт подобного его убивал.
Кроуфорд, прищурившись, оглядел Вайсса и, подумав, предложил:
- Отдашь деньгами. Можно безналом.
Абиссинец яростно сверкнул глазами, но, сдержавшись, только повторил:
- Я твой должник.
- Денег нет? Воля твоя, - Брэд и не собирался спорить. Он уже замерз под пронизывающим ветром и собирался, покинув нерадушную компанию, поискать подчиненных и подняться на набережную к автомобилю.
Не прощаясь, он пошел в ту сторону, куда, как он думал, могли доплыть его подопечные. Потирая шею – радости же будет Шульдиху, если останутся синяки! – он сделал ещё пару шагов и замер. Воспоминание о недавнем видении стукнуло в голову и сдавило грудь, заставляя задохнуться - не от ужаса, что за глупости? – от нелепости ситуации. Сам, своими руками... и впрямь, лучше было застрелиться.
- Ран Фудзимия, - заговорил он, не оборачиваясь. – Ты хочешь отдать мне долг? Тогда купи себе новую катану и научись прилично ею владеть. Позорище.
- Увидимся, - выплюнул Абиссинец в ещё более прямую, чем обычно, спину пророка. – Сволочь!
Расхохотавшись, Кроуфорд пошел на поиски своих, не удостоив Вайсса ответной реплики.
«Абсурд, конечно, но если этот мальчишка вскоре опять попадется мне на пути, я попробую прислушаться к голосу Судьбы».
Позади, на камне, в прежней напряженной позе сидел красивый, яростный, несчастный бледный мальчик и с мрачной обреченностью сверлил глазами его затылок. Знать бы, не разучился ли он удивляться? Если что – придется научить.
- «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина...» – прошептал пророк себе под нос, когда отошел подальше. – Лучше бы мне послушать не «Песню Песней», а «Книгу Экклезиаста», хм?
~*~
Давно смытая с тела соль горчит на губах. Всё чудится, что она разъест кожу, как ржавчина; он рассыплется в прах, который сметут в цветочный горшок, а из неведомо откуда взявшихся семян проклюнется какая-нибудь пустяковина, редиска или петрушка, а лучше травка кладбищенская. Но не роза, точно не роза.
Нет команды. Дома нет. Но есть деньги, чтобы жить дальше, есть сестра, что плачет навзрыд на его груди; да былая пустота отчего-то никуда не делась из головы.
- Что ты, маленькая, что ты... – шепчет он, с забытой нежностью касаясь её волос. – Мы вместе, всё хорошо, я с тобой.
Она дрожит и плачет, и всё шепчет что-то, не глядя в глаза, а он, не мигая, ещё крепче обнимает её, смотря в закат, бессильно рвущийся к нему сквозь частокол небоскребов.
Наверное, неприлично стоять так посреди тротуара, но что делать, если Айя теперь всегда плачет, а ему самому только и остается, что уповать на будущее, в котором захочется быть, не стыдясь себя. Где не будет позора потерянного оружия, звонкого смеха врага и жизни, купленной в рассрочку. Когда придется отдавать?!
Визг тормозов и грохот дверцы черного авто вырывают их из объятий друг друга.
- Китада-сан! – восклицает девушка, не стирая с глаз слезы: к чему, если они текут, не переставая?
- Абисс... – Он смотрит на бело-алую женщину, похожую на карточную даму червей, а та запинается, боясь опять оговориться. – Ран, «Конеко» записан и на твое имя. Если у тебя проблемы с жильем, ты можешь вернуться вместе с Айей. Разумеется, работать в магазине или нет – решать тебе.
Ран закрывает глаза, и тут же в ноздри бьет запах моря, горький, ядовитый, смертельный. Сквозь морок головокружения он отвечает, еле размыкая губы:
- Я согласен работать в магазине, - он прекрасно сыграл на интонациях. – Вас не затруднит подвезти нас?
- Да, садитесь, конечно... – она почему-то до странного растеряна, эта самоуверенная женщина. – Садитесь. Ран, все твои вещи на месте, в «Конеко». И Кен с Оми продолжают работать в магазине...
Ран, не слушая и не слыша, распахивает перед сестрой заднюю дверцу автомобиля, помогает усесться и устраивается рядом.
Манкс молча смотрит ему в глаза, пытаясь пробиться сквозь лиловую пустоту, но только глубже увязает в том, чего и понимать-то не хочется. Именно сейчас она понимает, насколько красив Фудзимия: «С него надо писать картину. Сейчас, когда он пуст внутри, и вложить можно что угодно. Впрочем, вряд ли что-то прорастет в такой душе»,
Она вздрагивает от случайного толчка прохожего и замечает, что Ран всё ещё смотрит ей в глаза – насквозь.
- А Йоджи ушел, - говорит она первое, что пришло в голову, садясь за руль. – Спивается.
- В добрый час, - случайно ли, нарочно, Фудзимия опять ловит её взгляд – в зеркале. Она застывает, ощутив холодный ком в груди. – Ран, пожалуйста...
- Извините, - он закрывает глаза.
Там колышется море.
~*~
Ран не знает законов мира, но уверен, что они несправедливы, как и любые другие законы. Ему известно одно: всё можно выдержать.
Поэтому.
Он.
Терпит.
Его пальцы ломают сочные стебли, чудится, что цветы стонут в его руках. Но они, увы, не умеют мстить, пахучие и нежные, лишь розы впиваются шипами под ногти – право, он стал слишком рассеян – поэтому новый букет будет пахнуть кровью. Ничего, это даже хорошо. Главное – чтобы не морем.
Ран тихо смеется, заставляя Оми и Кена настороженно вздрогнуть.
- Что случилось... Ран? – Оми ещё сбивается, а Кен уже привык.
- Розы не должны пахнуть водорослями, - тон Фудзимии сух и обыден, он не ждет ответов, потому как вопросов уже не осталось. - Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.
- Да... Ты прав, - вразнобой отвечают коллеги.
Они почти не заговаривают с ним; они ежедневно напоминают себе, что Айю следует звать Раном, а при девушке положено улыбаться и шутить. Пусть и хочется молча смотреть в пол, лишь бы не попасть в перекрестье зрачков лиловых глаз.
Многое запрещено: замечать покрасневшие от слез и бессонницы глаза девушки, равно как и фиолетовые круги под глазами её брата, реагировать на тихие всхлипы, что слышны из-за плотно закрытой двери – она рыдает каждую ночь. И еженощно брат цепенеет на своей жесткой кровати: две двери и десяток шагов отделяют его от смысла последних лет жизни, плачущего в подушку.
Когда Айя хочет поговорить с братом, тот крепко обнимает её, не давая сказать ни слова, не желая слышать. Нежным девичьим чутьем, любящим сердцем она понимает, что Рану ещё хуже, чем ей. Не задавая вопросов, она ждет, привычно давя слезы, что он сам расскажет обо всем, как бывало давно – или недавно? Она запуталась в числах и датах, ей всего-навсего хочется эгоистично разделить свою боль с ним, получив взамен кусочек его тоски.
Между ними десять шагов, две двери и одно неразделенное молчание, лишенное понимания.
~*~
- Ран, да очнись же ты! – возглас Оми вырывает его из размышлений ни о чем. – Что ты делаешь?
Фудзимия устало переводит взгляд с витрины на коллегу.
- Что?..
Оми, странно скривившись, тычет пальцем в букет, что тот держит в руках. Ран хмурится и смаргивает в недоумении: он сжимает голые стебли, без листьев и шипов, но с ещё целыми алыми бутонами. Фудзимия улыбается, ему нравится, что получилось.
- Роза, которой нечем защищаться и не во что прятаться, бесстыдна, - бормочет он, позволив улыбке расчертить лицо. – Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Оми замирает, болезненно щурясь: ему уже седьмой день хочется отвести Абиссинца к психотерапевту. А Кен лишь вздыхает, чувствуя, что Ран либо сам придет в себя, либо останется полубезумным на неопределенно долгое время. Пожав плечами, Хидака молча уводит младшего за руку в сторону, чтобы между Фудзимией и солнцем ничего не стояло. Он буквально вчера заметил, что, греясь в лучах, тот только жмурится и даже нормально улыбается, но не говорит странных фраз и не портит букетов.
Ран не замечает, что напарники перестали работать. Он пытается глядеть на солнце широко раскрытыми глазами. Это просто, ведь оно – отражение в стеклах домов напротив. Интересно, чье же отражение он сам? И насколько он отличен от оригинала?
- Я пойду, - сообщает он пространству вокруг, испорченные цветы летят на пол нелепыми затупленными стрелами индийского бога любви. Кама сгорел в пламени бога разрушения – и поделом. – Время искать, и время терять... Всё суета. «Зато ими уже никто не сможет солгать», - Ран предосудительно относится к обычаю дарить букеты.
Он идет вон из магазина, нарочно ступая по цветам. Ему кажется, что ноги сами приведут к цели, неизбежно и скоро, непременно сегодня. Пусть он плохо представляет себе её, пусть почти забыл о ней – сказываются бессонные ночи, мысли уносятся сквозняком – он пойдет искать. Надо, ничего не поделаешь.
- Ран! – окликает единственный голос, на который следует отзываться тотчас же.
И выпрямить спину.
И нацепить улыбку хотя бы тенью.
И отдать ей все тепло отраженного солнца, что впитывал целый день.
И обернуться, да, непременно.
- Айя? – как нежен голос, как участлив, как мягок...
Лжив насквозь, но что есть ложь во благо близких?
- Ты уходишь? Не останешься на ужин?
Ложь – это глупость, и суета, и скука, потому что самых родных она не обманет.
- Я не голоден, Айя, - отворачивается, потому что маска радости зудит на коже.
- Возвращайся, брат, - просит девушка чужим, глухим и хриплым, голосом.
Голос её настолько чужд, что кажется потусторонним; он заставляет Кена молча зажать уши ладонями, чтобы больше ничего не слышать. Парень понимает, что семье Фудзимия они с Оми ничем не помогут, но нарвутся на бритвенные взгляды или равнодушные отговорки. Бессилие страшит.
- Всё нормально, - слышит он голос Оми. – Всё как всегда.
Ран выходит на отполированный бликами солнца тротуар, Айя исчезает в доме; до закрытия магазина остался час.
Должно быть, всё и впрямь нормально. Или как всегда?
~*~
Идти по улицам куда-то, не замечая, куда поворачиваешь, не следя за временем – что может быть лучше? Общеизвестное одиночество среди толпы, оно затягивает. Вокруг живые люди, со своими проблемами, недостатками и надеждами, ходят, дышат, улыбаются друг другу... И Ран закономерно иронизирует по поводу своих переживаний: что ему, больше нечем заняться, не о чем подумать, кроме как о шварце, в насмешку подарившем ему жизнь? Юноша давно пытается примирить слишком горячее сердце с логически-насмешливым умом, бьется, стремясь перестать так бурно реагировать на неподдающиеся объяснению выверты судьбы. Судьба? Фудзимия впускает в голову воспоминание о давно прочитанном мнении, что если пути двоих пересеклись, то они потом обязательно сойдутся вновь – в другое время, по другому поводу, в другом месте. Стало быть, они с Кроуфордом ещё увидятся?
- Было бы неплохо, - мечтательный оскал на секунду перекашивает лицо, отпугивая ребят, подрабатывающих раздачей листовок. – Я бы отдал долг. Жаль, что это он пророк из нас двоих. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению.
Мысли Рана вне магазина витиевато-причудливы. Почти забыв о сестре и собственном стыде, он всё бредет вперед, пытаясь что-то – кого-то? – найти. Впереди ему то и дело чудятся знакомые силуэты: здесь и родители, и напарники, и учитель, и почивший в бозе Такатори со товарищи. Только шварца всё нет и нет; как Фудзимия не приглядывается, как не пытается воскресить то, совсем недавнее – фигуру в светлом, высокую и насквозь мокрую – видения словно назло рассеиваются, обнаруживая под собой обычных, совсем незнакомых людей.
- Господин! – кто-то дергает за рукав, пытаясь обратить на себя внимание.
- Что? - Ран резок, ему не хочется разговаривать, тем паче с незнакомками.
- Господин, позвольте, я вам погадаю! – на лице пухлощекой девушки не напускная наивность и не желание подзаработать, а напряженная усталость человека, которому очень надо сделать неприятное, но неизбежное дело.
- У меня нет денег! – бросает Фудзимия, высвобождаясь из совсем не цепких пальцев.
Его больше никто не держит, но уходить юноша не спешит, что позволяет девушке, поморщившись, сказать:
- Считайте, что я предлагаю вам гадание в качестве благотворительной акции. Как сотому клиенту, например, - она стискивает зубы так, что на широком лице играют желваки – голова у неё болит, что ли? – Или сами что-нибудь придумайте, господин. Мне надо вам погадать.
Рана удивляет назойливая благотворительность, просящий, но ни на что не надеющийся тон и утомленная гримаска скуки, пробежавшая по лицу девицы.
- Гадайте, - соглашается он. – Но прямо здесь. Или вам нужны какие-нибудь принадлежности?
- Не надейтесь, господин, - она смеется, радуясь его позволению. – Я не буду заманивать вас в темный подвал, чтобы опоить и продать. Парни с таким зеленым лицом и фиолетовыми кругами под глазами не пользуются популярностью даже среди торговцев органами. Сердце и почки у вас явно ни к черту.
- Гадай, - прерывает Ран её радостный треп. Похоже, у неё это нервное. – Только скажи, на что.
- Мне без разницы, - а она все смеется. – Спрашивайте, и мой дар меня не покинет. Спасибо, что согласились, господин.
- Тогда на обстоятельства моей смерти и на итог последней встречи с интересующим меня человеком, - он не задумывается ни на миг, ему плевать на то, какими словами он будет крыть свое решение через пару мгновений. Взрослый человек, а гадает, тьфу, позорище!
- Всего лишь? Вы скромный, - рассеяно хвалит девица. – Простите, но мне придется взять вас за руку.
Она вцепляется своей маленькой потной ладошкой в его мозолистую, стискивая её с неожиданной силой: Рану даже больно, он почти слышит хруст тонких косточек пясти. Ставший монотонным голос девушки начинает вбиваться в уши, отделяя парня от шума улицы:
- Твоя смерть – в огне и воздухе. Последняя встреча – в воздухе и огне. И повсюду любовь. Долгая.
Кружится голова, дома вокруг пускаются вскачь, издевательски подмигивая провалами окон, стекла в них мерцают как очки проклятого шварца, беззубо щерятся проемы дверей, машины гремят невообразимо.
- Я не спрашивал о любви! – кричит он.
Вопль перекрывает всё вокруг: дома не смеют шелохнуться, а автомобили шепотом скользят мимо.
- Я помню. Но так будет, - она отступила на шаг, глаза потухли, потеряв блеск жадной необходимости действовать. – С этим ничего не поделать, а пояснять я ничего не стану, сам разберешься, не маленький. Про деньги я не шутила, мне их от тебя не надо... И зачем было так орать?
Она пожимает плечами в недоумении и отворачивается, намереваясь уйти в полуподвальную лавку эзотерических принадлежностей, откуда выскочила. Лишь сейчас Ран замечает, что забрел в переулок у туристического района, где подобных заведений пруд пруди, а сами гадатели различаются уровнем цен и способностью покрепче задурить голову простакам с пухлыми кошельками.
- Почему не будешь пояснять? – задает Фудзимия вопрос, назойливо вертящийся на языке.
- В жизни должно быть место сюрпризам! – неожиданно зло отрезает девица, хлопая дверью напоследок.
Юноша трет лоб и продолжает было свой марш-бросок в никуда, но в спину бьет крик:
- Идиот, это будет взаимная любовь, ты понял?! – эта девица срывается на хрип, а Ран срывается в бег.
Может быть, он боится сумасшедших?
~*~
Всё тот же хриплый голос рассказывает в песне о любви, тоске и страсти; пророк сидит в углу, почти скрытый чем-то развесистым, торчащим из кадки. Названия он не помнит, не ботаник, в конце-концов, – убийца.
Кроуфорд пятый вечер уезжает из дома. Ему надо банально вымотаться так, чтобы не видеть снов: травы и таблетки не помогают, а гогот Шульдиха невыносим. «Шеф, тебе снится убойная порнуха!» - будто бы он сам не знает. Дар перемкнуло на Фудзимии, Брэд в этом уверен на все сто, но механизма «размыкания» придумать всё не удается. Не слушать же немца, советующего сходить в бордель?
Счастье, что в снах лица любовника по-прежнему не видно; удача, что днем дар работает по-прежнему стабильно. Кроуфорд был бы рад понять, отчего он так уверен, что та страстная тень – Абиссинец. Нет никаких прямых указаний, голоса он не помнит, а вездесущий телепат деликатно издевается: мол, расслабляться, начальник, так по полной. Хорошо, не знает, с кем же Брэду суждено «развлекаться».
Этот вечер приводит пророка в очень маленький, чистый, европейский до последней салфетки ресторанчик. Экзотика, в своем роде, даже бармен и официанты сплошь европеоидной внешности. Впрочем, обстановка никак не влияет на принятое только что волевое решение: выпить чего покрепче и там посмотреть, как поведет себя дар ночью.
Поддельный французский коньяк великолепно сочетается с горьковатым сыром и лимоном, а Эдит Пиаф служит приятным пикантным дополнением, куда лучшим чем сыр. Оракул слегка пьян, но отводит глаза от соблазнительно улыбающейся официантки, опасаясь, что может сорваться: фигуристая девочка не вызывает ни любопытства, ни азарта, а значит пробудится похотливая жестокость. Ни к чему.
Официантка, протерев безукоризненно чистую пепельницу, уходит, обольстительно покачивая бедрами. Любитель прекрасного в Кроуфорде провожает её глазами, пророк обещает интересное событие в ближайшем будущем, а циник напоминает, что в случае драки убивать всех необязательно.
Брэд бы решил, чьи подсказки важнее, если бы наблюдатель, самая древняя и любопытная его часть, не встрепенулась радостно: напротив, в десятке шагов стоит Фудзимия и не отводит темных глаз от его лица.
~*~
Сидит. Не замечает. Прекрасно. На столе початая бутылка коньяка. Неужто один собрался выпить? Силен шварц, не отнять. Знать бы, отчего и у него фиолетовые подглазья? О, поднял глаза, заметил. Вскинул руку в приглашающем жесте. Глупо подходить, уйти ещё смешнее.
- Здравствуй, Фудзимия Ран, - пророк дожидается, пока юноша сядет напротив.
Он кивает в ответ, не желая лишний раз заговаривать, впрочем, зачем же тогда принимал приглашение?
- Здравствуй, Кроуфорд.
Оракул склоняет голову набок, изучая собеседника. В руках покачивается пузатый бокал, темная искристая жидкость омывает звонкие стенки, в глазах плещется тот же цвет пополам с насмешкой, но не привычным по схваткам превосходством.
- Не спишь по ночам, Фудзимия? – неделикатный вопрос, что и ожидалось от врага.
- Как и ты, - утверждение в ответ. И без перехода: - Мне сегодня предсказали любовь до гроба и смерть от огня.
- Поздравляю! – почти вскрикивает Кроуфорд, не сумев сдержать злого оскала: легче мучиться загадкой будущего не одному. От помутневшего рассудка ускользает, что Фудзимия может не верить в пророчества: как так, если настоящий пророк сидит рядом? - Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь. Из динамиков под потолком текут слова о любви и страсти, никак не заканчиваются; Кроуфорд и Фудзимия не знают французского, тем лучше – красота идет мимо разума, бьет в не умеющие быть ледяными сердца.
- И тебя не минуло печатное слово, - Ран почти не удивился последней фразе давнего противника.
- Меня не минул Фарфарелло, - тихо поправляет пророк, заметив приближающуюся официантку.
Ран сухо просит минеральной воды со льдом, забыв о желании поесть, приведшем его в это заведение; Кроуфорд опять скалится, заметив, с какой неприязнью косится уже на обоих мужчин девушка.
- Люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Ты не любишь женщин, Фудзимия? – вопрос ради вопроса, оракул с большей охотой бы промолчал, но спирт развязывает язык.
- Какое твое дело? – приподнимает брови в вежливом удивлении Ран. – Досье собираешь? К сведению: сегодня я люблю лед.
Пророку смешно и любопытно: неожиданно беззлобно задирающийся Абиссинец загадочно не вписывается в концепцию гордого самурая, потерявшего меч и спасенного врагом.
- Если ты, мальчик, соберешь из льдинок слово «Вечность», я подарю тебе весь мир и пару коньков в придачу, - мурлычет Кроуфорд в бокал, который все не пустеет, как и бутылка. Рядом с Фудзимией не хочется пить, приятней молчать через стол, терзая пальцами зубочистку в попытках разгадать собеседника, не задавая ему вопросов.
- Ты пьян, оракул, - смеется Абиссинец, смех щекочет кожу, темный взгляд пытается побиться сквозь слишком сильно бликующие линзы очков. – Думаешь, я не знаю европейских сказок? Но Андерсена я не люблю.
- Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня, - хочется ответить что-нибудь резкое, но язык не поворачивается. Еще более желанна возможность утащить куда-нибудь Фудзимию и проверить, его ли тело пророк ощущает в руках ночь за ночью, его ли губы умеют легким прикосновением воспламенять такую холодную кровь? Полно, не настолько она и холодна, как хотелось бы...
- Ради твоего спокойствия я соглашусь смотреть в стол. Но перестань цитировать библию, - просит Ран, спокойно опуская глаза. – Ответь, на каких условиях ты простишь мне долг?
Кроуфорд закрывает глаза: Абиссинец все тот же, просто из чувства долга ведет себя менее агрессивно. Разумеется, он не мог повзрослеть за неделю.
Запах коньяка раздражает.
- Счастлив будет полюбивший тебя, Фудзимия, - бокал в стороне, локти на столе, пальцы рук переплетены. Взгляд трезвый, речь связная, диссонансом – возрастающее непонимание в глазах собеседника (не держит слова!). – Его любовь, верность, страсть будут ежечасно удивлять тебя. Ты же всегда ожидаешь от жизни худшего, так? Его забота, вера и надежда станут вечным бальзамом на душу. Оставайся пессимистом, Фудзимия, чтобы любить тебя было приятней.
- Что ты несешь? – тихое, недоуменное.
- Предсказываю тебе судьбу! – резкий ответ. – Идем.
Кроуфорд, швырнув деньги на стол, быстро поднимается и идет к выходу, зная-веря-надеясь, что Ран следует за ним. Сегодняшний вечер не предсказан, потому что в нем слишком много переломов, через край неуверенности и полным-полно обоюдного желания вывести противника из себя.
Лидер Шварц так торопится, что с трудом вспоминает, где припарковал машину. Оракул распахивает багажник автомобиля и вытаскивает оттуда продолговатый предмет, обмотанный серой тряпкой.
- Это твое, - швыряет он его настороженному Фудзимии. – Забирай.
Пальцы Абиссинца на ощупь даже через множество слоев ткани узнают многажды собственноручно полированный клинок. Руки вцепляются – не отдам! – а голова тяжелеет:
- Что я тебе должен?
- А что, если я попрошу сорок поцелуев? – пророк захлопывает багажник, но не оборачивается. – Что тогда?
...Узнать, те ли губы он целует ночами, те ли так нежны и жестоки, когда ему позволено лишь принимать ласки, те...
Да, именно те, потому что Ран, не колеблясь, разворачивает его за плечи и притягивает голову к себе.
- ...Доволен? – Фудзимия переводит дыхание в такт Кроуфорду, но смотрит в глаза по-прежнему смело. – Прости, что не сорок, но эта сказка мне тоже никогда не нравилась.
- Ты капризен, - пророк опирается об автомобиль, пытаясь утихомирить сердцебиение. – В таком случае будешь должен. В нагрузку к обязательству научиться владеть оружием так, чтобы победить меня.
- Договорились, - кивает Ран.
Он чувствует себя странно: что-то заполнило пустоту в груди. Разговор с шварцем, возвращенное оружие или – ха! – поцелуй? Не понять, да и не важно, потому что сегодня он поговорит, наконец, с сестрой, назначит дежурства по дому и магазину, а также начнет приводить в порядок их изрядно захромавшую отчетность. И надо найти этого алкоголика, Йоджи.
Не прощаясь, Абиссинец – прямая спина, строгий взгляд с искоркой тепла на дне – идет прочь от сумасшедшего пророка. Ран опять нормален, и слова, что говорил ему сегодня Кроуфорд, кажутся юноше безумными.
- До встречи! – окликнул, кто бы сомневался?
- Её не будет, - обещает Фудзимия, оглядываясь через плечо.
- Ты ошибаешься, - смеется. Боги, почему шварц постоянно смеется над ним? – Ты продолжишь возвращать мне долг! Мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.
Ран, не реагируя, уходит в темноту. Не веря в пророчества, он скоро напрочь их позабудет. Примерно до следующей встречи.
Кроуфорд, не моргая, без улыбки смотрит вслед. Зная точность своих предсказаний, он хочет на конкретном примере доказать дару, что сердечные порывы нельзя предвидеть.
- Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру... ~*~
Эпилог
- Любовь? Верить в любовь - глупо. И те, кто решает жить ради любви, - глупцы, - Кроуфорд мрачен.
- Ты последнее время слишком часто говоришь и думаешь о любви, - замечает Шульдих. – Это отрицание – попытка самовнушения?
- Как знать? – пожимает тот плечами. – Возможно, я хочу что-то себе доказать.
Шульдих смеется в ответ:
- Хочешь, я предскажу тебе судьбу? Ничего у тебя не выйдет.
Конец первой истории
Примечание: курсивом выделены цитаты из Книги Экклезиаста, Песни Песней, а также из аудиодрамы Schwartz II
