Она учится на журналиста, курит тонкие сигареты с ментолом, любит кино и слушает Muse. Он хочет стать экономистом, пропадает в библиотеках и учит наизусть "Евгения Онегина".
Их намертво связала Москва, осень и любовь.
Комментарии:
Посвящается светлой памяти тех, кого не стало 28 ноября 2009 года, кого не стало во время крушения "Невского Экспресса".
Никто не забыт, ничто не забыто. Скорбим и помним.
Я случайно увидел ее в крошечном, насквозь прокуренном клубе на окраине Москвы, куда меня привели однокурсники, отчаянно доказывая, что танцы до 6 утра – это здорово. Ее медно-рыжие волосы томно поблескивали в лучах неонового света, отражаемого огромным серебристым шаром, подвешенным у самого потолка. Я смотрел на то, как она смеется, танцуя то с одним, то с другим, и чувствовал, как удар за ударом пропускает сердце. Что-то было в ее плавных, мягких движениях, в ее легкой улыбке и сияющих темно-синих глазах, что-то, что поселилось глубоко в душе и там чудесным образом расцвело теплотой и затрепетало. В глазах расплывался мир, а я отчетливо понимал, что не смогу даже подойти к ней. Однокурсники хлынули на танцпол, я же, боясь расплескать грусть в глазах, отправился к барной стойке с высокими кожаными стульями и ровными рядами бутылок на полках. Услужливый бармен приветливо улыбнулся, а я, недолго думая, заказал мартини с апельсиновым соком. С той же чуть глуповатой улыбкой он двинулся вдоль рядов с заключенными в разноцветное стекло жидкостями, умело снимая с полок поставленные будто бы впритык бутылки. Через пару минут передо мной проехал тот самый воронкообразный бокал на тоненькой высокой ножке, и я еле-еле успел схватить его, вытянувшись, словно жевательная резинка и перегнувшись через стойку. Вздох облегчения невольно вырвался из груди, и мир не казался мне таким жутко несправедливым, как пару минут назад. Мартини мешался с соком, образуя причудливые завитки желтого в глубине прозрачного. Я задумчиво смотрел на то, как что-то меньшее становится единым с чем-то большим, и это казалось мне на удивление сложным. А казалось, что такого. Просто мартини и сок. Что-то коснулось моей спины, и я невольно вздрогнул – скорее от неожиданности, чем от страха.
-Ой, извините, пожалуйста! – раздался чей-то голос, и он странно напомнил мне звон серебряных колокольчиков зимой.
- Да ничего, - пробурчал я, не оборачиваясь, - Нет проблем.
-Ну и здорово! – отозвался все тот же голос, но уже гораздо ближе, чем раньше.
Я повернул голову, намереваясь «убить» противника презрительным взглядом, всем своим видом показывая, что я не намерен общаться сейчас (действительно, неужели не понятно, что человек, наблюдающий за соком в мартини – сумасшедший?), но тот час же отказался от своих намерений, увидев кто сел на соседний стул. Она легким движением руки убрала челку с лица и улыбнулась. Ее рыжие волосы по-прежнему казались мне удивительно похожими на медь, а темно-голубые глаза поразительно напоминали море. Я промямлил что-то нечленораздельное и вернулся к своему мартини. В тот момент она протянула мне руку с длинными, заостренными к кончикам ногтями и сквозь неизменную улыбку представилась. Оказалось, что ее звали Саша, она - студентка четвертого курса факультета журналистики МГУ, в метро спит, а по ночам отправляется на танцполы всея Москвы. Я слабо пожал ее хрупкую руку. Меня звали Артем, и я учился на экономиста в том же МГУ. Она курила тонкие сигареты с ментолом, читала Коэльо, слушала Muse и смотрела исключительно модное кино, я же с утра до ночи пропадал в библиотеках, готовясь к сумасшедшему количеству экзаменов, и отчаянно пытался выучить наизусть «Евгения Онегина». Она улыбнулась мне в ответ той улыбкой, которой улыбаются кошки, сидя на балконе летом, а я неловко опрокинул бокал с мартини, забрызгав как себя, так и ее. Так началась история, которую я буду помнить всю свою жизнь – до самого последнего вздоха.
Сейчас мне нравится вспоминать, как долго мы смеялись тем осенним вечером, безуспешно пытаясь избавиться от пятен на одежде и вертясь перед зеркалами единственного клубного туалета. Как ушли оттуда вместе и катались по Москве на случайных автобусах, рассказывая друг другу какие-то нелепые истории, которые казались нам невероятно смешными. В воздухе пахло корицей и счастьем, ветер срывал огненно-красные листья с деревьев, а мы шли по аллеям в парке на Воробьевых горах и смеялись. А потом долго-долго стояли на смотровой площадке, глядя на то, как тают звезды и догорает Москва. Иногда я успевал встретить ее с лекций, и мы вместе шли куда-нибудь. Неважно куда, главное, что вместе. Я водил ее в театры, но на середине спектакля она брала меня за руку, и мы ехали прочь от богемной Театральной площади – куда-нибудь подальше – на сеансы Кустурицы и Бессона. Мы были в самых известных местах Москвы, но ее неизменно тянуло курить тонкие сигареты с ментолом, читать Коэльо, слушать Muse и смотреть кино.
Я помню, мы сидели на скамейке в парке, она безуспешно щелкала зажигалкой, пытаясь закурить. Был октябрь – на ее шее был широкий полосатый шарф, а маленькая искорка случайно подпалила его, оставив темные треугольники на ткани. Тогда я впервые попросил ее бросить курить, а она выпустила сизое облачко ментолового дыма и сказала, что больше всего в сигаретах ей нравится то, что они убьют ее раньше, чем ей надоест собственная жизнь. Я не нашелся с ответом, и мы просто продолжали смотреть на то, как падают с кленов листья. Через пару минут она вытащила из кармана пачку сигарет и швырнула ее в лужу. В тот момент я почувствовал, как благодарность теплой волной пробежала по моему телу, и я начал любить ее еще больше.
Мы писали друг другу маленькие письма на листах, вырванных из зачеток, и запускали самолетики, когда каким-то чудом попадали на одну лекцию. Покупали листы формата А3 и, свернув их множество раз, отправляли по почте. И ничто не могло сравниться с тем ожиданием огромного листа, исписанного до боли родным подчерком! Я перечитывал каждое слово по тысяче раз, стараясь навсегда запомнить изгибы ее изящных букв, а она вешала мои «сочинения» на фиолетовые стены своей комнаты. На моем прикроватном столике лежал ее подпаленный шарф, чтобы каждое утро, просыпаясь, я мог чувствовать тот запах счастья и корицы, она же попросила меня обмакнуть руки в краску и оставить пару отпечатков над ее кроватью.
Иногда я шел по улице и по памяти читал ей «Онегина», а она улыбалась и щурила свои темно-синие глаза от осеннего солнца. Порой мы по-детски кидались друг в друга листьями и играли в тетрис, а тот, у кого было меньше очков, с обреченным лицом отправлялся за чипсами в один из множества маленьких магазинчиков с гордым названием «Продукты». Я посвящал ей стихи, а она писала к ним музыку, и мы уже вместе разучивали получившиеся песни. Она кричала, что станет первой-женщиной президентом, а всегда соглашался быть ее премьер-министром. Мы были такими разными, но все-таки безумно близкими. Как небо и земля, она бесконечно высокая и легкая, словно сон, а я ее вечное дополнение. Ей нравилось, когда я сравнивал ее с кошкой – той самой, что гуляет сама по себе, а я любил сравнение с собакой – той самой, что ждала хозяина 7 лет. Мы часто думали о том, что построим большой дом – и непременно покрасим его в фиолетовый (как хотелось ей), а из участка сделаем небольшой садик с сакурами и японскими карпами в пруду (как хотел я). И у нас обязательно будут дети-двойняшки – и пусть девочка будет похожа на нее, а мальчик на меня. И в старости мы будем видеть в детях нас самих – она обязательно будет плакать на свадьбе дочери, когда я поведу ее к алтарю, а я по-мужски похлопаю сына по плечу, перед тем, как он подарит своей девушке кольцо, которое когда-то дарил его маме я. Мы сидели на подоконнике в ее подъезде, и в тот момент считали, что непременно будем счастливы и, как в сказке, умрем в один день.
Я обещал, что брошу экономику и читать «Онегина», и мы вместе поедем автостопом по миру и поселимся где-нибудь в Австралии. Она же клялась, что прекратит курить и будет спать по ночам. Но она все так же покупала сигареты с ментолом и ложилась только утром, а я все так же хотел стать экономистом и наизусть цитировать знаменитый роман Пушкина. С ней легко было легко в чем-то клясться, и так же легко нарушать обещания, чтобы она обижалась, а я касался ее руки – и все становилось как раньше.
А осень плавно перетекала в зиму, и деревья скинули те листья, что так красиво трепетали, когда мы познакомились. Стоял поздний ноябрь, и я шел по улицам Москвы, держа ее за руку, и мы выдыхали белый пар, который инеем застывал на ее ресницах. Она распутывала наушники, а я наслаждался тем, что она просто рядом, тем, что она такая же, как тогда – в клубе – читает Коэльо и слушает Muse. Мы шли, отчетливо понимая, что нам все равно куда идти, и держали руки в карманах, потому что она не любила перчатки, а я просто любил ее.
Я помню, как мы стояли на вокзале - она уезжала в Петербург, чтобы повидать своих стареньких родителей, а я опять боялся расплескать грусть в своих глазах. Между нами было толстое стекло поезда, я кричал ей, что люблю ее, а она отвечала мне, набирая текст на своем телефоне и прислоняя его к окну: «Я всегда в твоем сердце». Зычно просвистел поезд, я прижал ладонь к стеклу, она ответила тем же, и мы почувствовали, как быстро стало теплым холодное. Я читал в ее глазах: «Люблю», и на душе становилось так невообразимо легко, что, казалось, люди могут летать. Поезд двинулся, она испуганно припала к окну, а я бежал за поездом пока не кончился перрон.
Но она не вернулась. Просто потому что в тот день взорвали знаменитый «Невский экспресс», а она ехала в последнем вагоне – ей хотелось, чтобы я мог подольше бежать за поездом. Я смотрел новости и чувствовал, как рвется сердце. Медведев высказывал соболезнования, а я выл, забившись в угол. Просто потому что его соболезнования никогда не вернут мне ее. Я бросил экономический факультет и перестал пытаться выучить «Онегина». Просто потому что когда-то обещал ей это. Вместо этого я пошел в журналисты и стал слушать Muse. Просто потому что это напоминает мне о ней. Она перестала курить и не спать по ночам. Просто потому что ее больше нет. Теперь я ношу ее слегка подпаленный шарф. Просто потому что он пахнет корицей, счастьем и нашей осенью. Я построил дом, покрасил его в фиолетовый цвет, а участок превратил в сад с сакурами и японскими карпами в пруду. Просто потому что мы так хотели. У меня никогда не будет детей. Просто потому что моя дочь никогда не будет похожа на нее. Сейчас мне 45 лет, а тогда было 23, и я жду ее уже 22 года. Просто потому что Я ЛЮБЛЮ.
P.S. Дай вам Бог любить также…
