Гриффиндор на прогулке по Запретному лесу. Снейп:
-
Так, детки, кушаем, кушаем ягодки! Срываем по две: одну в
ротик, а вторую - для судмедэкспертизы...
Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Когда, стыдясь прилюдных неудач,
Судьбой и всеми изгнан, одинок,
Я к небу обращаю тщетный плач,
Гляжу в себя и проклинаю рок,
Когда хочу быть юн, богат мечтой,
Во всем как он, как он среди друзей,
В своем искусстве - почести людской,
Хотя нуждаюсь вовсе и не в ней,
Тогда в презренные и мною мысли
Вдруг входишь ты, весь мир мой изменив:
Душа, как жаворонок, рвется в выси
Из мрака и у врат дневных звенит –
Своей любовью ты ей дал корону
Богаче той, что завещают трону.
У. Шекспир, сонет XXIX
Он расслабленно устроился в кресле, ослепительно красивый в малиновой домашней мантии – поттеровском подарке. Я ненавижу эту мантию с поистине детской страстностью. Он поднял бы меня на смех, если бы знал.
Ему идет красный цвет: он подчеркивает его темные глаза, и щеки кажутся не такими бледными. Я не могу им не любоваться. Сияющая грива темных, чуть вьющихся волос закрывает плечи, отделившиеся прядки падают на лоб и виски.
Тонкие чувственные губы озаряет еле заметная улыбка, и нет в ней ни капли злых намерений. В нем вообще нет ничего злобного или низкого, и, верно, оттого-то меня к нему и тянет так сильно. Когда он злится, он выплескивает на окружающих дурное настроение, демонстрируя его всему миру, и потом долго приходит в себя. Он не бросается едкими словами, прикрывая их улыбочкой. Он честен и прям в гневе, как и в любви.
Он слегка меняет позу, и движения его необычайно плавны. Он все еще ужасно худ, скулы у него до сих пор странно острые, и ключицы слишком выступают. Он прекрасен в своей аскетичности.
Я откровенно разглядываю его, и он замечает это.
– Что такое? – спрашивает он, и глаза его поблескивают. – Ну что я опять сделал? Что ты хмуришься?
– Ешь, – коротко отвечаю я и хмурюсь еще больше.
Он морщится, отодвигает тарелку и неторопливо потягивается – и у меня пересыхает во рту от этого зрелища.
– Я сыт, – говорит он. – Перестань меня откармливать, Северус.
Он сгребает волосы в хвост и пытается разобрать пальцами спутавшиеся пряди.
– Постричься, что ли, – говорит он с раздражением.
Никакого терпения. Я очень надеюсь, что он не пострижется, хотя ни слова ему об этом не скажу.
Я притворно и демонстративно вздыхаю, встаю и беру в руки щетку.
– Дай мне, – предлагаю я, чересчур охотно.
Я начинаю его расчесывать, и он одобрительно бормочет. Он любит, когда к нему прикасаются. Он любит, когда к нему прикасаюсь я. Не понимаю почему. Почему это удивительное создание прячется здесь в подземельях с никому не нужной, сломанной мебелью, в компании никому не нужного, сломанного человека? Конечно, и его самого ломали немало. Я дал себе слово, что когда-нибудь он снова станет цельным. Сначала я думал об этом с горечью, мелочно опасаясь, что он уйдет, как только ему станет хоть немного лучше. Но, кажется, он странно, необъяснимо счастлив в этом богами забытом месте. Я начинаю привыкать к мысли, что он останется со мной до конца моих дней.
Конечно, тем горше окажется разочарование.
Он прислоняется щекой к моей руке и тычется в меня носом.
– Ты же знаешь, что это не обязательно. Мне и в самом деле следует подстричься, они слишком длинные, – бормочет он.
– Чесать шерсть – это, кажется, необходимая часть возни с собакой, – машинально огрызаюсь я и тут же жалею о своей грубости.
Но он только смеется.
– Смотри, покусаю, – он запрокидывает голову и улыбается.
Он всегда оборачивает мои колкости и насмешки шутками, хорошо зная, что они такое на самом деле: защитная реакция, устоявшийся стиль жизни. Доспехи. Иногда я боюсь того, насколько хорошо он меня понимает.
Я аккуратно заплетаю его волосы в косу, но одна или две пряди все равно выбиваются. Он целует меня в знак благодарности и отправляется переодеваться в строгую преподавательскую мантию. Несмотря на это, он все равно выглядит потрясающе. Вчера я слышал, как одна студентка назвала его «охренительно красивым мужиком». Разумеется, я снял баллы и назначил ей взыскание за непочтительное высказывание о преподавателе, но это не помешало мне с ней согласиться. Он был самым красивым из мальчишек нашего выпуска. Конечно, теперь он выглядит по-другому, вокруг глаз и в уголках рта появились морщинки, но это только подчеркивает индивидуальность и выразительность того, что прежде было всего-навсего хорошеньким личиком. С годами хорошенького в нем все меньше, а красоты – больше. Следы перенесенной боли, отчаяния, предательства, смеха и любви лишь подчеркивают ее.
– Увидимся за ужином, – с намеком говорю я ему, и он театрально стонет.
– Ой, ну прекрати. Это просто кошмар какой-то. И ты, и Спарки.
Его даже домашние эльфы любят. Спарки, ха! Это ненормальное создание взяло в привычку приносить ему еду в любое время суток и болтать не переставая. Подумать только: за много лет, что домашние эльфы приносят мне еду, мне и в голову не приходило с ними разговаривать.
– Тебя следует немного откормить, – язвительно говорю я. – Вопреки всеобщему мнению, заниматься любовью со скелетом не слишком приятно.
Он в ответ только фыркает, а потом подходит ко мне и обнимает меня.
– Ну что с тобой такое сегодня? – тихо шепчет он, уткнувшись мне в волосы. – Что-нибудь не так?
Я хорошо знаю, чего стою. Я достаточно ценный для общества человек и не в моих привычках себя недооценивать. Мои способности к зельеварению намного превосходят средние. Мои студенты практически никогда не проваливают экзамены. Я вполне умен, образован и многое могу вынести. И после этого даже сохранить чувство собственного достоинства.
Но то, что происходит между нами, попросту выше моих сил. Романтические отношения – абсолютно новая для меня область бытия. Романтические... Ха! Я фыркаю, уткнувшись в его плечо.
– Все так. Просто я в своем репертуаре. Привыкай.
В ответ этот сумасшедший лижет мне ухо. Разумеется, я не могу удержаться и начинаю хватать его за задницу. Мы стоим так крепко обнявшись, что становится трудно дышать. Я никогда не понимал, как можно нуждаться в физических прикосновениях, до того как связался с Сириусом Блэком. Я знал, что другие люди находят это существенным, но никогда не думал, что ко мне это тоже относится. Во мне была такая пустота... Но теперь я знаю.
Вероятно, я невольно вздыхаю, потому что он сначала обнимает меня еще крепче, потом отстраняется, продолжая сжимать мои плечи, и пристально вглядывается мне в лицо.
– Что-то ты неважно выглядишь. Ты уверен, что с тобой все в порядке?
– Абсолютно. Иди, а то опоздаешь.
Сегодня у него важный день: первый раз один на один со студентами. Первые две недели семестра Макгонагалл сидела у него на всех уроках, но теперь старая гарпия наконец-то свалила, и он остался один.
Он хмурится: ему явно не по себе.
– Да. Точно. Ладно, думаю, я справлюсь...
Да конечно он справится! Правда, ему еще придется научиться тому, как орать на маленьких паршивцев, чтобы держать их в подчинении, и как говорить им то и только то, что они должны запомнить. Он много работает, читая монографии по трансфигурации, изучая разные подходы к преподаванию. Я даже видел у него маггловские труды по педагогике – по неведомым причинам все маггловские книги воняют ламповым маслом и смазкой для метел, уж не знаю почему.
Давным-давно, когда мы учились в школе, популярность Блэка меня просто бесила. Я был уверен, что она незаслуженна. Но теперь я вижу, сколько он вкладывает в то, что делает. И дело даже не в усердии: любой человек способен много работать, особенно если хочет избавиться от нервного стресса. Но Блэк вкладывает в это душу и сердце – целиком, без остатка. Как он может рисковать всем ради столь ничтожной цели – выше моего разумения. Студенты обожают его. Я слышал их разговоры. Даже слизеринцы сходят с ума по гриффиндорскому преподавателю – неслыханное дело! Да, его обожают студенты, домашние эльфы... и прочие полуразумные создания. Хм. Даже сарказм мне уже не помогает. Нет, он заслуживает любви... и он так переживает, когда ему отказывают в приятии и человеческом контакте! Азкабан должен был быть для него чудовищной пыткой. Жаль, я понял это слишком поздно.
Да, черт побери, даже я любил его, когда меня заставили дополнительно заниматься с ним на летних каникулах. Конечно, ненавидел я его еще больше – ну, или думал, что ненавидел, когда напряжение между нами все росло и росло.
Он слегка вздыхает в моих объятиях, и я вдруг понимаю, что этот глупец до сих пор ждет моего ободрения.
– Да конечно справишься, – говорю я. – Не можешь же ты быть хуже Макгонагалл. Хуже просто некуда.
Он фыркает, и качает головой, и смеется. Нам надо идти – нас ждут уроки. Уроки... Как же я их ненавижу! Меня студенты не любят – уж это-то мне не грозит. Он целует меня на прощание и уходит.
~o~
Нам удается увидеться за ужином – так, короткий обмен любезностями. У него все прошло хорошо, как я и думал.
Как вы думаете, что я вижу, когда наконец возвращаюсь домой после долгого рабочего дня и утомительных попыток чему-нибудь научить тупоголовых студентов? Правильно. Гарри Поттера. Он сидит, развалившись, в моем кресле.
Очень осторожно я проверяю, что у меня за выражение лица. Не должно быть никаких там усмешек, злобных ухмылок и всего прочего, что может сойти за проявление враждебности. Предполагается, что в присутствии Гарри я стараюсь быть милым. Я растягиваю губы в болезненной улыбке и говорю:
– Здравствуй, Гарри.
– Сириуса нет, так что можешь не напрягаться, – отвечает мне маленький ублюдок и усмехается.
Почувствовав себя немного легче, я на него зыркаю. Какая радость!
– Что ты тут делаешь?
– Я принес тебе подарок. Ты не пришел в прошлые выходные.
Правильно. Я должен был читать речь на собрании Цеха Алхимиков – вполне подходящее оправдание.
Не то чтобы я так уж искал себе оправдания... и это меня беспокоит. Я все больше привыкаю к этой паре сумасшедших, которых Сириус считает своими друзьями. Более того, «быть милым» становится все менее и менее трудно, особенно с тех пор, как Поттер понял, что не следует каждую насмешку понимать как личное оскорбление.
– Я был занят. С какой стати подарок?
Это подозрительно. День рождения у меня только в октябре, и Поттер о нем не знает. Надеюсь.
Он швыряет мне в руки сверток.
– Да просто так. В благодарность за улучшенное Волчье зелье. Если бы мы знали, что ты получишь орден Мерлина за свой Антидепрессант, мы бы придумали что-нибудь посущественней.
Ха. А я что, знал? Это объявили только на самом собрании Цеха. Дамблдорова работа, не иначе. Сириус потом чуть с ума не сошел от счастья: зацеловал меня до полусмерти и сделал мне минет. Сомневаюсь, что Поттер выдумает что-нибудь интереснее.
Я распаковываю сверток: в нем изумрудно-зеленая домашняя мантия с серебряным шитьем – в пару той, что Поттер подарил Сириусу. Это... это действительно приятно. Я моргаю, пытаясь придумать, как бы не сказать это вслух.
– Тебе нравится, – говорит этот стервец, и мне хочется его проклясть, только бы стереть самодовольное выражение у него с физиономии. Я невразумительно рычу.
– Я ужасно рад. Я не был уверен, что это то, что надо, – продолжает он.
Ох, ну хорошо. Вздохнув про себя, я ему улыбаюсь – почти без усилий.
– Да, мне нравится. Спасибо.
Он весь светится в ответ.
– Ты собираешься это отпраздновать? Орден, я имею в виду?
– Будет официальная церемония, – говорю я, поморщившись. Это хуже смерти, но пойти придется. И Сириусу понравится: он мной очень горд.
– Если хочешь, мы можем что-нибудь организовать, – предлагает Поттер. – Просто скажи, сколько друзей ты хочешь пригласить... – он видит мое выражение лица и умолкает.
Друзья... После Люциуса Малфоя я позаботился о том, чтобы больше не иметь друзей. Странно, как наши взгляды меняются с годами. Может быть, стоит пригласить кого-нибудь из хогвартских коллег. И Джайлса, если он пробудет в Британии достаточно долго.
– Ну, или можно отметить это просто вчетвером, по-тихому, – торопливо добавляет Поттер. – Новые Мародеры, и вообще...
Он специально пытается меня отвлечь. Я это знаю и все равно закатываю глаза. Это все идея Сириуса. Не знаю, предполагается ли, что я заменяю Петтигрю... искренне надеюсь, что нет. Я и в самом деле ненавижу гриффиндорцев и хаффлпаффцев, которые выбрали Темную дорогу. Со слизеринцами всегда знаешь, чего ждать. Холодный ум рэйвенкловцев тоже легко объясняет интерес к Темным искусствам. Но порочные, эгоистичные гриффиндорцы? Это издевательство над самой идеей.
– Я подумаю, – коротко киваю я и меняю тему разговора. – Как ты сюда попал?
– Меня впустил домовой эльф, – он улыбается.
Спарки умрет долгой и мучительной смертью.
Поттер продолжает улыбаться. Он ко мне привык. Я больше не опасаюсь, что он убедит Сириуса меня оставить, хотя я уверен, что он до сих пор не понимает, как это мы с Сириусом сошлись.
К своему вящему ужасу, я понимаю, что последнюю фразу произнес вслух. Должно быть, я окончательно выжил из ума. Поттер пристально смотрит на меня какое-то время, и мне неуютно под его холодным высокомерным взглядом. В конце концов он пожимает плечами:
– Думаю, ты не такой уж ублюдок, в конечном счете.
Весьма великодушно с его стороны.
– Сириусу явно с тобой хорошо, – продолжает он. – Я никогда не видел его таким счастливым. И спокойным. Ты понимаешь его так, как не понимаю ни я, ни Рем. И ты неплохо выглядишь, – добавляет он. Ну разумеется. В самом деле. – Нет, правда, ты очень ничего себе партия.
Он произносит это не моргнув глазом. Я могу только восхищаться.
– Ну да, к тому же скоро я буду богат и знаменит. Вероятно, следует удивляться, какой мне толк от этой сделки, – холодно отвечаю я.
Он начинает хмуриться, но быстро понимает, куда я клоню, и попросту игнорирует мои слова.
– Такой, знаешь ли, мрачный, романтический, склонный к сплину тип... очень стимулирует воображение, – заявляет он.
Боюсь, на этом месте я теряю терпение.
– Ни к какому сплину я не склонен! – рычу я.
– Да склонен, склонен...
– Нет, не... ой, лучше заткнись, Поттер.
В ответ он только нахально ухмыляется. Я знал. Я всегда знал, что когда он перестанет обращать внимание на мои насмешки, с ним не будет никакого сладу.
Я устаю от собственного цинизма – непонятно, почему – и мне хочется выговориться... и даже поболтать.
– Ты знаешь, что значит его имя? – спрашиваю я, и Поттер в изумлении смотрит на меня.
– Пес. Звезда такая.
– Нет. Пес, точнее, Большой пес – это созвездие. А Сириус – это главная звезда этого созвездия. По-гречески его имя означает «ярко горящий». Самая яркая звезда на нашем небе – настолько, что астрономам пришлось придумать для нее новую категорию...
– Я не знал.
Я его даже не слышу.
– Некоторые утверждают, что так в древности называли солнце. И когда-то он и был таким. Ты говоришь, что никогда не видел его таким счастливым... но спроси Люпина. Он скажет тебе, что нынешний Сириус – лишь тень себя прошлого. И я поклялся, что верну его. Сначала потому, что я мог это сделать, и потому, что я наслаждался властью, которую мне это давало... – это чувство длилось те первые часов десять, пока он спал у меня, одурманенный сонным зельем. А потом он впервые открыл рот и сразу дал мне понять, куда я могу заснуть эту свою власть, – даже если он сам ничего не заметил. – Но потом я осознал, что хочу помочь ему вылечиться, потому что мне нравится тот человек, каким он был когда-то. Мне казалось, что я с ним связан. Старый школьный враг, Поттер, – это почти так же хорошо, как старый школьный друг. Когда-нибудь ты это оценишь.
Когда я упоминаю власть над Сириусом, лицо Поттера искажается от ярости и – странное дело – разочарования, но постепенно, слушая меня, он снова успокаивается.
– Ты хотел, чтобы он в тебе нуждался, – он не спрашивает, а утверждает это.
– Да, – говорю я в ответ. На самом деле я не знаю, что я тогда чувствовал. Что-то вроде высшего возмездия: подумать только, великолепному Сириусу Блэку нужна помощь ничтожного слизеринца. Но он был прав – Сириус, я имею в виду, – когда говорил, что все эти годы нас что-то связывало. Зависть, гнев, похоть, потребность.
– Но теперь он в тебе не нуждается. Во всяком случае, не так, – произносит Поттер.
Вопреки всему я усмехаюсь.
– Да, не так, – соглашаюсь я, и Поттер слегка краснеет – правда, очаровательно?
~o~
Весь остаток вечера мы обсуждаем нейтральную тему – зельеварение. Поразительно, как пробудились его умственные способности после многолетней спячки – нужен был только правильный стимул. Какая жалость, что нельзя заразить ликантропией все мои шестые и седьмые курсы. Может, они бы начали учиться как следует. Но, возможно, стоит подыскать что-нибудь более приемлемое? Что-нибудь, для излечения чего нужно сложное зелье. Импотенция, например. Или угри. Да, хорошая мысль.
У меня немного поднимается настроение, не в последнюю очередь от того, как Поттер нервно косится на меня, когда я улыбаюсь своим мыслям.
~o~
Наконец возвращается Сириус, и я ухожу в спальню, чтобы дать им возможность поговорить. Когда-то я бы обязательно их подслушал в надежде убедиться, что они говорят обо мне гадости за моей спиной. Теперь меня бросает в дрожь при одной мысли об этом. Странно, как все мои маленькие привычки, некогда бывшие средством защиты, становятся лишними, неудобными и даже болезненными, словно вросший ноготь. Сириус как-то справляется со всем этим – он невероятно терпелив. И ему не все равно, нет, просто он принимает меня таким, какой я есть. Вероятно, именно поэтому у нас все так хорошо складывается – впервые в моей жизни. И еще потому, что он одновременно и «хулиган», и положительный герой.
Что-то меня сегодня тянет на поэзию. Простудился я, что ли? Где-то здесь должно быть это патентованное средство Поппи... «Щит от гриппа»... а, вот оно. Мерлин мой, какая гадость! Но зато должно помочь.
Мой домашний хулиган только что выпроводил Поттера и идет в спальню. Он весь просто... сияет. Если бы я не знал его, наверняка решил бы, что он наложил на себя какие-то чары.
– Удачный день? – спрашиваю я, хотя ответ очевиден.
– Да. Все прошло на удивление хорошо. Прости, что я опоздал, – там семикурсники хотели утрясти дополнительные занятия...
А, ну да, конечно. Когда-нибудь мы серьезно поругаемся по поводу методов преподавания. Думаю, хватит того, чтобы какой-нибудь гриффиндорец прибежал к нему в слезах жаловаться на мерзкого, злобного Мастера Зелий. Интересно... хотя, нет. Мы не раз ссорились, серьезно и не очень. Не стоит сразу предполагать худшее.
– Ты сегодня сам на себя не похож, – говорит он и хмурится. – Что с тобой все-таки такое?
Я киваю в сторону бутылки со «Щитом от гриппа».
– Ничего, с чем не может справиться эта гадость, – отвечаю я и пожимаю плечами. Он наклоняется, чтобы проверить, нет ли у меня жара, и я ловлю его губы своими. Горячий поцелуй заставляет меня желать большего.
– Я хочу тебя трахнуть, – шепчу я.
Он улыбается, и все его лицо озаряется каким-то внутренним светом. Так не похоже на всех былых моих любовников – они бы оскорбились, возмутились или начали бы прикидывать, какую выгоду можно извлечь из моего бесстыдства. Но секс с Блэком – это не способ что-то заполучить или завоевать положение. Это самоцель, вещь в себе, приносящая мне чувство странного удовлетворения.
~o~
И когда он стонет и выгибается подо мной, закрыв глаза, с раскрасневшимся лицом, я не могу не восхищаться властью, которой он обладает надо мной, а я – над ним. Вся слава и признание, которых я некогда так алкал, бледнеют по сравнению с этим – с ночью в постели в человеком, который хочет меня так же сильно, как я хочу его. Спрашивается, чего еще я могу пожелать?
