Немногие знают, что когда Роулинг разместила «Дары смерти» на «Сказках» в качестве фанфика под ником мама Ро (дабы опробовать 7-ю книгу на читателях), то ещё один из отзывов был: "Где пампкинпай?!"
«…месть горька, как желчь, это — медленно действующий яд. Если ты еще не остыл на месте и не можешь с собой совладать, взорвись от возмущения. Если же все позади и ты предаешься мечтам о мщении, то ты опутан чужим злодейством и заболел им. Ты будешь непрестанно вынашивать месть и дышать мщением, яд неутоленной ненависти поразит твое сердце и голову». Иван Ильин
Комментарии:
1) Вот подумалось: а как выглядит снейджер со стороны?
2) Антиномия (от греч. antinomia — “противоречие в законе”) — противоречие между двумя взаимоисключаемыми положениями, сущностями, явлениями, каждое из которых доказуемо логическим путём, существует в отдельности. Здесь в значении — «неразрешимое противоречие».
Сердце стучит, сбиваясь с ритма,
В ушах пульсирует: «Месть».
Эта снова проиграна битва:
Не защищает жесть.
Полно рыдать! Охлаждение включено:
Сумей замерзнуть насквозь.
Ты не причем, это сервер заглючило:
В этой игре мы — врозь…
Моё, «Избранное»
Ноябрь, 25-е, первый год после Победы
У меня всегда были сложности с Арифмантикой. Все эти формулы, допустимости, вероятности сводили меня с ума. Пожалуй, трудно придумать науку более абстрактную и условную, чем наука чисел. Вот взять, хотя бы, число три. Если оглянуться вокруг — мир буквально состоит из треугольников. И нам кажется: нет ничего, что было бы стабильнее данной фигуры. Однако это иллюзия, потому что учебник по Арифмантике прямым текстом говорит нам: «3 — означает неустойчивость». И это так. Ведь в том же любовном треугольнике никогда не будет нормальных отношений. Люди, вовлеченные в него, находятся в разных углах, а порой, и плоскостях. И ни одна биссектриса никогда не соединит их. Зато разделит. Отбросит еще дальше, чем были. Именно тройка, согласно нумерологическому раскладу, являлась моим числом, что свидетельствовало о склонности к приспособленчеству в моем характере и о непостоянстве моей натуры.
Я ненавижу эту дисциплину. И вовсе не за сложность, и не за то, что по ней много задают, и даже не потому, что у профессора Вектор не все дома, а потому, что есть в ней неуловимая прелесть, которая, по закону природы, присуща всему, что гармонично и упорядоченно. А я ненавижу красоту, гармонию и порядок. Потому, что все эти понятия подходят к ней — к этой грязнокровке с Гриффиндора. И потому, что они совершенно невозможны для меня.
Мы с Грейнджер с детства были соперницами, и наши стычки — случайные, как та, на втором курсе, когда она вцепилась мне в волосы, или не случайные, когда я нарочно устраивала ей какую-либо пакость, — ярко символизировали нашу полярность. И дело даже не в факультетской вражде — это удел Малфоя и его компании, меня мало интересовали подобные глупости. Впрочем, я тоже мало кого интересовала. Поэтому у меня всегда была своя жизнь, своя война и своя месть.
Так, если смотреть со стороны, то можно подумать: «И чего Миллисент на нее взъелась?». И верно ведь — напрямую ничего плохого она мне никогда не делала. Ну разве, что однажды по глупости хотела превратиться в меня. Но это скорее смешно…
Просто она всегда была моей противоположностью. Нет, даже не так: она была такой, какой всегда мечтала быть я — хорошенькая, сама отзывчивость, замечательный друг и лучшая ученица. А теперь еще и героиня войны.
Я ненавижу красивых и удачливых, потому что я страшненькая и неудачница. На меня никто никогда не обращал внимания. Меня не приглашали на балы чемпионы по квиддичу. И никто даже не подумал бы назвать меня, с моими-то «троллями» по Арифмантике, самой умной ведьмой столетия. Хотя у людей, называвших так ее, с моей точки зрения, странное представление об уме, да и о любви тоже…
Я по жизни — опровергатель аксиом. Вот почему считают, что полные люди — добрые? Кто решил, что доброта-злоба пропорциональны нашему весу? Кто придумал такую чушь?
~₪~₪~₪~₪~
Собственно, до поры я нормально реагировала на то, что мое зеркало с завидным постоянством демонстрировало мне нечто кубическое, с квадратным подбородком (и почему моя цифра не четыре?), жиденькими волосенками и поросячьими глазками. Ну что уж делать — такая уродилась. Зато я сильная. Однажды Гойл стал задираться на меня, так я уложила его одним хуком с левой. Мне весь Слизерин аплодировал. Хоть и ненадолго, но я стала знаменитостью… Во всяком случае, ко мне больше никто не лез.
А потом я влюбилась и — разбила зеркало. Я больше не хотела видеть реальность. Но скоро поняла: лгут те, кто говорит, что мечтать не вредно. Вредно. Проверила. Есть в наших грезах что-то наркотическое, и поэтому, начав однажды строительство воздушных замков, мы уже не можем остановиться, и мечтаем, мечтаем. Вспомнилась мне тут одна детская оговорочка — зря-мечтательность. И ведь действительно зря…
В общем, я влюбилась в своего декана. Мрачный, некрасивый, всеми презираемый Северус Снейп был моим идеалом мужчины. Ведь я и сама не могла похвастать легким нравом, смазливой мордашкой и всеобщим обожанием. Я знала, что он никогда не посмотрит в мою сторону (хотя и не будет смотреть в чью-то другую), и меня грело, что и в его тоже, никто… Я шпионила за ним — за шпионом-то! — и узнала о нем столько, сколько можно было узнать, заглянув в замочную скважину, наткнувшись на старые газетные публикации… А когда узнала о нем побольше, полюбила еще сильнее. Уже по-женски, когда, сжимая кулаки так, что белеют костяшки, тупо шепчешь обкусанными губами: «Мерлин, Бог или кто там еще, сделайте, чтобы он выжил, пожалуйста…».
И тогда я впервые захотела быть красивой. «Ну разве может такое неповоротливое страшилище быть рядом с таким мужчиной?» — говорила я себе и одно за другим била зеркала, старалась пробегать мимо начищенных до блеска поверхностей и не сидела у воды. Говорили, я даже похудела. Сокурсницы стали допытываться: кто он. Ага. Так я им и сказала. Довольно с меня насмешек. Соврала с три короба, тем они и утешились. А я продолжала мечтать, что однажды война закончится, он обязательно выживет, и тогда я наберусь смелости и откроюсь ему… Настоящую любовь не отвергают, даже если у нее не слишком красивая упаковка… Ну, просто я в это верила…
А потом он убил директора. Я не была там, но готова была дать зуб, что сделал он это не по своей воле. И думала я так, вовсе не потому, что любовь застила мне глаза. Тут достаточно было просто включить логику, чтобы понять истинное положение вещей. Но все, похоже, отключили здравый смысл, и твердили как заведенные: «предатель», «убийца». Я же говорю, странное у них представление об уме.
На похоронах Дамблдора я впервые заплакала. Эта смерть убила мои надежды. А потом — сильно запахло жареным, и родители забрали меня из школы. Мы уехали за границу, чтобы затаиться и переждать. Жили, как обычные маглы. А что, это было даже весело. Местами. И я долго ничего не знала о нем: «Еженедельный пророк» в эту восточно-европейскую республику не доставляли. Но пару номеров, должно быть, посчитав их особенно важными, родственники все-таки переслали нам. Так я узнала и о том, что Снейп какое-то время был директором Хогвартса, и о финальной битве, и о том, что Гарри все-таки победил, и о том, что моего любимого профессора укусила Нагайна… Когда прочла об этом — снова разревелась. Оказалось, время меня не вылечило. Так я опровергла еще одну аксиому.
На территории той маленькой славянской державы, где мы прятались, к волшебству относились совершенно иначе, чем в Британии: маги и маглы не отгораживались друг от друга. В общем, у меня была возможность практиковаться в магии, и я даже стала неплохим зельеваром. Лучшая дань памяти Ему. Да, вот так возвышенно и с большой буквы.
~₪~₪~₪~₪~
… На следующий день после того, как мы вернулись в Великобританию, я первым делом решила разыскать его могилу. Я не любила всех этих глупостей с оплакиванием умерших. Эгоизм это, не более. Плакать я не собиралась. Просто постоять рядом… Я почему-то представляла, что могила его будет скромной: черная гранитная плита, без пафосных эпитафий, только — через черточку — прожитые годы. Нет, я бы не стала говорить ему о своей любви. Чувства — прерогатива живых, мертвым они уже не к чему. Но никто не знал, где его могила. Меня это озадачило и удивило…
… В купе «Хогвартс-экспресса» я ехала одна: многие однокурсники не вернулись доучиваться. Зато вернулись наши гриффиндорские герои. Все трое. Ах нет, теперь их было четверо, еще эта мелкая, рыжая, сестра Уизли. Кажется, она теперь с Поттером… Да, три — и впрямь неустойчивое число. Когда увидела эту компанию на платформе, аж передернуло всю. Никогда не думала, что четыре человека — это так много: галдели они, словно их втрое больше…
В слизеринской гостиной тоже не наблюдалось особой радости по поводу моего приезда. Кто-то из младшекурсников узнал, кивнул. Знакомых лиц почти не было видно: слишком изменился расклад сил в волшебном сообществе. Слизеринский Дом изрядно опустел. Я забилась подальше в угол, чтоб меня никто не доставал расспросами (не очень-то приятно быть второгодницей), и вскоре углубилась в чтение. Книга была отменная, о редких ядах, и я настолько увлеклась, что даже не поняла сразу, отчего это вдруг все так оживились. Лишь потом заметила, что ребята сгрудились вокруг парня со значком старосты. Убей, не помню его фамилию… Фраза, вернувшая меня в этот бренный мир, звучала примерно так:
— Да и еще — в этом году профессор Снейп снова будет нашим деканом.
Мне тогда показалось, что я попала в параллельную реальность.
— Как? — я будто со стороны услышала свой изумленный голос.
Все обернулись ко мне.
— Что? — переспросил староста.
— Как он может быть нашим деканом?! Он же умер, и на распределении его не было…
— Ты ничего не знаешь, да?
— Я многого не знаю: наша семья только вчера аппарировала в Англию из Восточной Европы, а сегодня уже, как видите, начались занятия. Некогда было сплетни собирать…
Рассказывали они мне наперебой: еще бы, в Хогвартсе появилась новая легенда — о подвигах и славе. Угадайте-ка, кто был первой скрипкой?
~₪~₪~₪~₪~
… Из всей какофонии, коей явился рассказ моих однокашников, мне удалось выудить следующее: Снейп передал свои воспоминания Гарри, и тогда наш спаситель понял, что ненавистный ему профессор — вовсе не тот мерзавец, каким представлялся ему все эти годы, и кинулся восстанавливать попранную справедливость во всех инстанциях и на всех уровнях. Многое смог: благодаря его усилиям со Снейпа были сняты все обвинения, и мастера зелий даже наградили каким-то там Мерлином посмертно. Лохматая гриффиндорская умница, — куда ж без нее! — разумеется, вызвалась ему помогать. Она ж у нас гений — придумала, как, вернувшись во времени (благо, прошло немного), вытащить Снейпа с того света. Вытащила, приволокла в Хогвартс. Сидела возле него днями и ночами, зелья варила всякие и спасла таки. Теперь он — жив-живёхонек и готов, как выяснилось, приступить к своим профессиональным обязанностям. А Грейнджер стала дважды героиней. По-моему, в неё теперь даже слизеринцы влюблены, независимо от пола.
Я ушла в спальню, забралась на кровать с ногами и задернула полог: меня трясло от противоречивых эмоций, и я не хотела, чтобы кто-то видел мою слабость. Мне было радостно и горько. Я благодарила высшие силы, а через мгновенье — проклинала судьбу. Прежде со мной такого не было. Представляю, как бы посмеялась Грейнджер, если бы ей кто-то сказал, что у меня, оказывается, тонкая душевная организация. А может, и посочувствовала бы — она же у нас благородная! Я представила себе ее, сочувствующую мне, и меня передернуло от отвращения. Это немного отрезвило. А после ванной я и вовсе ощутила себя почти счастливой. Завтра будет день, и я увижу его.
Я быстро заснула, и мне снился по-детски красочный сон ни о чем.
К этому завтраку я одевалась особо тщательно. Конечно, одежда не сделает меня красоткой (да что там — даже чары и зелья не сделали; уже пройдено), но выглядеть прилично в глазах любимого — разве это предосудительно?
Наверное, меня, скакавшую по ступенькам как первоклашка, принимали за полоумную. Но мне было все равно. В нашей жизни так мало времени на счастье. Надо еще изловчиться, чтобы успеть стать счастливым. А для этого ничто постороннее не должно тебя отвлекать от главного: в счастье нужно нырять с головой.
Он был уже там, сидел на своем привычном месте. Еще более бледный, хотя, вроде бы, бледнее не бывает. Совсем худой. Настоящее пугало. А мне, как дуре, хотелось вопить на весь Большой зал: «Я тебя люблю!». И смеяться. И плакать. А потом… Потом я заметила, куда устремлен взгляд любимых черных глаз: на нее, на эту гриффиндорскую зазнайку! И он смотрел на нее так, что, взгляни он так же на меня, я бы воспарила под потолок с глупой улыбкой на лице. (Хотя воспарила — это вряд ли: при моем-то весе!). А ей, похоже, было все равно. Она болтала с рыжим Уизли и сияла, когда он — невзначай или специально — касался ее. А я думала раньше, что люди преувеличивают, когда говорят, будто влюбленные прямо-таки светятся! Сразу видно — Рону повезло: ну любит девчонка рыжих!
Я внимательно рассматривала ее. Она изменилась: стала серьезнее и женственнее, в ней сейчас одновременно совмещались взрослость и юность, и это сочетание делало ее просто неотразимой. Да, а еще волосы. Они перестали торчать в разные стороны, на манер испуганной швабры, и теперь струились по плечам крупными волнами.
В ту минуту я возненавидела ее еще больше.
Он заметил, что я перехватила его взгляд, брошенный на нее, и поспешил опустить глаза. Больше он ни разу не посмотрел в ее сторону. В мою, впрочем, тоже…
Я мысленно начертила между нами треугольник. Получился — прямоугольный. Причем, самой длинной стороной была — от него к ней…
~₪~₪~₪~₪~
Тянулись недели — я продолжала следить. Больше оплошностей, подобной той, которую я наблюдала в большом зале, он не допускал. Что-что, а прятаться он умел. По-моему, даже от себя. Да и сам был прежним: черным, желчным, сальноволосым. Нет, пожалуй, еще хуже, чем раньше: совсем себя забросил. Но, несмотря на всю его умелую конспирацию, я все-таки чувствовала, — где-то на подсознательном уровне, — что эта гриффиндорская выскочка ему небезразлична. Думаю, она тоже ощущала это. Иногда я замечала, как она бросала на него удивленно-испуганные взгляды. Странно, но моей любви он, видимо, совершенно не замечал. Может, я как-то не так его люблю? Не в полную силу? Неискренне? А вообще интересная ситуация получается: он любит ее, а ей он безразличен, я люблю его, но ему до меня нет дела. Сплошная антиномия, а не любовь. С этими чувствами, глядишь, я и Арифмантику выучу…
…Тем утром ничто не говорило о том, что оно открывает дверь в день моего триумфа. Самое обычное, полное предурочной суеты. После утреннего туалета, перед завтраком, когда я заглянула в расписание, меня раздосадовали сдвоенные Зелья. Ведь они опять намечались с Гриффиндором. Эти учителя нарочно, что ли, издеваются? Повозмущавшись, я направилась в Большой зал. Перед таким испытанием стоило подкрепиться, притом — как следует. Домовики превзошли себя: блюда таяли во рту. Впрочем, в моем все тает, притом, довольно быстро. Словом, на Зелья я шла вполне довольная жизнью.
Я, как обычно, бросила сумку на последнюю парту — со мной никто не хотел сидеть — и начала готовиться. И тут влетел Снейп: мантия развевается, злющий. Остановился у доски, посмотрел на всех нас недобро и ухмыльнулся.
— Внимание! — после укуса змеи его голос стал очень глухим; однако студенты по-прежнему теряли дар речи, стоило профессору только появиться в классе. Моментально воцарялась тишина, и всем всё было прекрасно слышно.
— С сегодняшнего дня нет больше соперничества факультетов — так решили на Учебном совете. И чтобы вы могли получше… подружиться, — ехидная ухмылочка, — решено перемешать вас. Итак, начнем. Мисс Буллстроуд, пересядьте, пожалуйста, вот сюда, к мисс Грейнджер…
Эх, жаль, я не видела ее лица, когда он это сказал. Но даже ее затылок демонстрировал крайнее возмущение! Когда я плюхнулась рядом, она фыркнула и отвернулась. Мерлин, какие мы гордые! Но я ликовала.
Перетасовку студентов Снейп закончил до звонка. Класс, рассаженный таким образом, вел себя очень тихо. Смена мест и соседей пришибла всех. Началось занятие. Нужно было сварить Оборотное Зелье. Новый усовершенствованный рецепт. Вот не спится же Снейпу ночами!
Она остервенело трудилась. Видимо, заметила, что я тоже не промах, и в зельях соображаю побольше, чем ее обожаемый Уизли. Должно быть, в ней взыграло соперничество: она слишком привыкла быть самой лучшей во всем. Но сегодня не выйдет, девочка. Разве я могла упустить шанс унизить ее при нем?!
Ее зелье было уже почти готово. А у меня — бурлила какая-то бурда. Видимо, я все-таки рано обрадовалась своему зельеварческому дару. Но там, где слизеринцу не хватает ума, на выручку ему всегда приходит хитрость. Недаром же наш символ — Змея, мы — изворотливы и непредсказуемы. И это — помогает нам одерживать верх надо Львом, который привык всегда идти напролом. Я мысленно усмехнулась: получи, всезнайка. Заклинание Подмены относилось к категории малоизвестных. Но в нашем роду — вот в чем преимущество чистокровных! — его знали давным-давно и передавали по схеме от дедов — внукам. Мне — бабушка. Она обожала фальсификации и подставы. Кстати, заклинание это относилось к Беспалочковой магии: достаточно про себя произнести формулу. Раз, и в котле Грейнджер забулькала зеленая жижа. А передо мной стояло настоящее произведение искусства. Она и понять ничего не успела, как я вскинула руку и сообщила, что мое зелье уже готово.
— Мисс Буллстроуд? — тонкая бровь профессора удивлено подскочила. — Прекрасно! Сто баллов Слизерину.
И надо заметить, сказал он это не без злорадства.
А уж как я-то была рада: эта грымза в красно-желтом галстуке только воздух ртом хватала от возмущения. Ну форменная рыба! Слизеринцы уже покатывались вовсю, гриффинодрцы пыхтели, как котлы, от негодования. Я, уж было, тоже собиралась прыснуть, когда наша рыбина заговорила:
— Этого просто не может быть! Вы что, не видите, у нее даже ингредиенты не все использованы! — и указала пальчиком в сторону моей разделочной доски.
У меня даже дыхание перехватило. Тем более что Снейп целую секунду пялился на ее руку — уж я то заметила!
Но фортуна в тот день была на моей стороне.
— В чем дело, мисс Грейнджер? — прошелестел его вкрадчивый голос. — Понимаю, вы недовольны тем, что кто-то оказался умнее вас. Но если вы и дальше будете продолжать общаться с дегенератами, — кивок в сторону Уизли, которого Поттеру пришлось схватить за руку, — то ли еще будет. — И, равнодушно отвернувшись от нее, всему классу: — Занятие окончено, сдаем работы.
И тут она взвилась. Должно быть, несправедливость настолько чужда гриффиндорцам, что любое ее проявление лишает их рассудка.
— Да как вы можете?! — В гневе она была невозможно прекрасна: щеки алели, глаза полыхали, волосы разметались по плечам. Настоящая ведьма! — Да если бы не я, и не эти, как вы изволили выразиться, дегенераты, вас бы здесь и не было! — Она сжала кулачки. — Я думала, вы изменились. А вы… вы все такой же… лицемерный ублюдок!
Снейп слушал ее с каменным лицом, но — опустив глаза. Должно быть, не хотел, чтобы кто-то видел, какая буря бушевала у него в душе. Класс в ужасе замер. Даже я.
Наконец он поднял на нее взгляд, полный ледяного мрака, и произнес абсолютно бесцветным тоном:
— Двести баллов с Гриффиндора за публичное оскорбление учителя и неделя отработок у Филча: будете драить коридоры от навозных бомб. Может, хоть это научит вас соблюдать субординацию. — И зло, повысив голос: — Чего вы все стоите — вон отсюда!
Сказал — и с царственным видом прошествовал к кафедре.
Она все еще сжимала кулаки, по щекам текли слезы. Я посмотрела на нее сверху вниз: это была моя чистая победа. А еще я уносила с собой лучшее Оборотное зелье, какое только можно было найти в Хогвартсе — все-таки его сама Грейнджер варила! — и прядку ее волос: я срезала их невербальниым заклинанием, пока она препиралась со Снейпом. Никто и не заметил. Я была уверена: мне обязательно представиться случай использовать эти сокровища.
~₪~₪~₪~₪~
Светлые тоже умеют мстить: по-своему, но не менее больно. И она безошибочно угадала, что больше всего его заденет. На то она и самая умная ведьма, чтобы понимать скрытую природу явлений.
…Они стояли у директорской кафедры в Большом зале — Грейнджер за руку с Роном Уизли — и о чем-то тихо разговаривали с МакГонагалл. Старая кошка загадочно улыбалась и утвердительно кивала. И вот все расселись. Директор поднялась на трибуну, окинула большой зал взглядом а-ля «вселенская любовь» и начала:
— Война окончена, ценой огромных жертв мы победили. И жизнь продолжается. А торжество жизни — конечно же, любовь…
Директор запнулась: наверное, душили эмоции, а может, подавилась своей же патетикой… Но справилась с собой довольно быстро и продолжила:
— У мистера Уизли и мисс Грейнджер есть для вас объявление.
Гермиона втащила своего рыжика на кафедру. Ну и глупо же он выглядел с этой улыбкой до ушей! Правда, он и без улыбки не лучше.
Она усилила свой голос Сонорусом и прозвенела на весь Хогвартс:
— Мы решили пожениться. Сразу после школы. Все приглашены. Вот…
Растерялась и покраснела до ушей.
Но тут все начали вскакивать со своих мест — Поттер и младшая Уизли сорвались первыми — хлопать в ладоши и поздравлять.
Было противно.
А Снейп сжимал в руках вилку так, словно та виновата во всех грехах сразу: у грязнокровки получилось!
~₪~₪~₪~₪~
И началась игра. Он упорно делал вид, будто ему решительно все равно, что она делает, но при этом я не раз (теперь он прокалывался куда чаще!) ловила его взгляд, брошенный на нее. В этом взоре отчетливо читались и ненависть, и злость, и отчаяние. Она, видимо, тоже замечала, что ему небезразлично происходящее, и продолжала делать вид, что ей нет до всего это никакого дела. Мол, у меня есть мой Рончик, и больше ничто меня не интересует. Но ее заводила эта игра, я же видела. К моему неудовольствию, комедия стремительно превращалась в реальное противостояние мужчины и женщины. А такие войны имеют порой самый неожиданный исход: ведь чтобы сокрушить противника, каждая сторона становится все более изобретательной. И в результате оба антагониста проникаются друг другом: в определенный момент их перестает интересовать что-либо, кроме их вражды. В общем, только слепой мог не заметить, что между этими двумя разгоралась страсть: уж слишком явным было то наслаждение, с каким они делали друг другу гадости. Я сразу обнаружила предпосылки для зарождения чувств, и мне это очень не понравилось. Пора было вмешиваться третьей стороне: рыжий не в счет — слишком глуп.
Я давно оценила прелести одиночества: никто не лез в твою личную жизнь, не интересовался, где ты пропадаешь, не удивлялся, что ты якшаешься с привидениями. А призраки, между прочим, отличные союзники: незримые и вездесущие, они тоже любили поразвлечься, сделав какую-нибудь мерзость людям. Особенно наши, слизеринские. С Кровавым Бароном мы стали настоящими сообщниками: столько разных интриг таилось в его призрачной голове. Идею — как отомстить и ему, и ей (уж не знаю, чем и когда слизеринскому привидению досадил Снейп, но оно охотно взялось помогать) — подсказали мне именно Их Кровавая Милость.
И вот случай воплотить задуманное в жизнь представился: бал по случаю Хэллоуина.
Гриффиндорцы, получавшие директорство в Хогвартсе, неисправимы.
Замок погрузился в тыквенную суету.
Я тоже с нетерпением ждала этого праздника. Первый раз в жизни.
…Большой зал был просто великолепен: сказка и тайна. Живописные костюмы магов и ведьм добавляли красок этому вечеру. Я выбрала место подальше от суеты и, устроившись, огляделась вокруг и сразу же увидела ее. На ней — оранжево-тыквенное платье, приталенное и расклешенное книзу. В волосах — венок из цветов тыквы. И все это ей очень шло. Королева Тыкв — королева вечера. Она смеялась и краснела от бесконечных комплиментов. Казалось, будто она светится. Такой была добрая фея из моей любимой детской книжки.
Я тоже была в тыквенном, вернее, в тыкве — одежда как раз для меня.
Он стоял у стены в самом темном углу зала (недалеко от моего наблюдательного поста) и пожирал ее взглядом. Недолго: крутнулся, взмахнул мантией и понесся к себе.
Настал мой час. Я пробралась в Выручай-Комнату — не только Поттер о ней знал — и достала все необходимое. Итак, почти готовое зелье, ее прядь, недостающие компоненты. На всё про всё ушло четверть часа. И вот — моё орудие возмездия готово. Подумать только — обыкновенное Оборотное зелье способно изменить жизнь двух сильнейших волшебников столетия. Я усмехнулась и выпила магическое варево до дна. Пара пассов палочкой (я тоже кое-что смыслю в трансфигурации), и вот на мне уже не уродливый костюм тыквы, а струящееся платье самого солнечного шелка. Цветы в волосы — и можно действовать. В ее теле было слегка неуютно: такая тоненькая, треть меня, и ростом ниже. Как я только в ней поместилась? Я придирчиво оглядела новую себя в зеркале. Странно, но язвительная улыбочка этой мне очень шла. Но… хватит себя рассматривать — что, Грейнджер никогда не видела, что ли? И, перекинув через руку золотистый шлейф, я направилась в сторону личных покоев моего декана.
У меня никогда еще так не колотилось сердце: наверное, влияние всезнайкиной натуры — она же всегда сходила с ума перед экзаменами. А мне сейчас предстояло то еще испытание. Главное, не забыть пароль, а то ведь он сложный: Semper percutiatur leo vorans1. Его Милость так старались, узнавали.
И вот я на месте. Прошептала заветные слова, и вместо каменной кладки появилась дверь. Несколько минут на взлом сложнейших охранных чар: без подсказок Кровавого Барона мне бы в жизнь не справиться. Но я серьезно нацелилась на выигрыш в этом поединке, поэтому у меня все получилось: вскоре я уже стояла в его гостиной.
Он сидел у камина и пил огневиски. Уже вторая бутылка. Круто же его зацепило. В первую минуту он не обратил на меня внимания, а потом — увидел и выронил стакан.
— Мисс Грейнджер? — в голосе — и сомнение и испуг, так несвойственные ему. — Я напился? Вы здесь откуда?
Он протянул руку ко мне, потом — будто одумался и опустил.
— Вы — призрак? Что это за чары? — он принял свой любимый бесстрастный вид и говорил весьма разгневанным тоном.
— Северус, это я! Вот видишь — настоящая, — я вздрогнула о того, как непривычно звучал мой голос, затем, встряхнувшись, подошла к нему вплотную, приподнялась на цыпочки и неловко чмокнула в губы.
Наверное, в его сознании мир перевернулся. Тем более что профессор явно был несколько не в себе: алкоголь и отчаяние — убийственный коктейль. За какую-то пару секунд на его лице сменили друг друга сотни эмоций. Он несколько мгновений буравил меня взглядом, а после — решил, по всей вероятности, убедиться, что не галлюцинировал: схватил меня за плечи — так, что я думала, сейчас хрустнут кости, — запрокинул мне голову и… поцеловал. Хотя я не уверена, что эта попытка проглотить меня целиком могла называться поцелуем. Но мне понравилось, и я ответила. А потом мы оба потеряли способность соображать. Одежда летела во все стороны, руки жадно исследовали партнера, губы не хотели разлучаться ни на миг. Совершенно нагие, мы опустились на вытертый коврик у камина. Северус был ненасытен и груб. Он не любил, а брал меня по-хозяйски. Я задыхалась от нестерпимо-сладостной боли, его имя терялось в моих стонах. Но когда он прошептал мне в губы: «Гермиона», мое сердце чуть не разорвалось. Теоретически я подготовилась к этому, но практически… Оказалось, не ко всему можно быть готовой… Мы еще лежали рядом, он играл моими — ее — локонами, а я считала трещины на потолке. Время стремительно убегало.
— Северус, мне пора, — мягко поговорила я, и он неохотно отстранился; посмотрел на меня — будто сфотографировал, и произнес — ласково и чуть с хрипотцой:
— Давай провожу.
— С ума сошел? Подумал о последствиях такой прогулки?
— Сошел, не подумал, — он поднялся и помог мне одеться, а я — ему.
— Знаешь, я все еще думаю, что это сон, — сказал он, когда мы закончили с одеванием, и я направилась к двери.
Я остановилась. Идея родилась мгновенно: я сняла с ноги изящную подвязку красного атласа, отделанную тонким золотистым кружевом, и бросила ему:
— Вот, возьми, на память.
Он ловко поймал этот интимный предмет, улыбнулся (интересно, видел ли кто-то еще его улыбку, такую по-детски доверчивую?), шагнул ко мне и поцеловал, столь нежно, что на глаза навернулись слезы.
— Гермиона, это был самый чудесный праздник в моей жизни, — чуть грустно признался он.
— Единственный праздник. Спасибо. Да, пароль отныне — Rubedo2, — и уже совсем тихо, с затаенной надеждой: — До встречи, да?
Стало еще паршивее: я что-то всхлипнула в ответ и опрометью выскочила вон. К себе я неслась, не разбирая дороги. Хорошо, что слизеринские комнаты так близко, и что праздник затянулся до утра… Слава Мерлину, я сообразила трансфигурировать платье обратно в тыкву. Такова ирония сказок. Вернее, мораль: краденое счастье горчит и непрочно.
~₪~₪~₪~₪~
Я наблюдала за ним. Это было весьма интересно. Я замечала его изумленно-растерянные взгляды, бросаемые на нее, продолжавшую жить своей жизнью. Я видела его ярость, вернее, ощущала ее — его прямо-таки окружала раскаленная добела аура гнева. Ха, профессор, вас раньше не бросали девушки? Ах, забыла, у вас же не было девушек… Однако стоило мне взглянуть на него, как весь сарказм куда-то девался: такая мука была в его глазах. К тем ранам сердца, что уже кровоточили у него, я добавила еще одну, самую болезненную… В общем, в этом алом угаре он продержался неделю. И, видимо, где-то он даже оправдывал ее поведение: она ведь сдавала экзамены досрочно, экстерном. И неизвестно, как бы дальше развивалась наша история, не вмешайся в нее Провидение.
В тут пятницу МакГонагалл была чем-то особенно взволнована. Она еле-еле дождалась, пока все расселись за столы. Чуть ли не пританцовывала на месте. Такой я ее видела только на соревнованиях по квиддичу, когда она болела за Гриффиндор. И вот, все на своих местах, и повисла тишина: сотни глаз уставились на директорскую трибуну.
МакГонагалл окинула зал своим фирменным взглядом «как-же-я-всех-вас-люблю» (что, кстати, верх неискренности) и, набрав воздуху, проговорила:
— Сегодня мы провожаем в большую жизнь мисс Гермиону Грейнджер. Она сдала все предметы на «Превосходно» и уже сегодня — студентка Академии Магического Права. И сейчас, в торжественной обстановке, позвольте мне вручить мисс Грейнджер удостоверение студента.
Гриффиндорская метелка, разумеется, тут как тут, подставила щечки для поздравительных поцелуев, смахнула слезинку, ах…
Только Снейп чего-то позеленел. Он что, всерьез надеялся, что она пойдет на Зельевара?
… Вечером состоялась вечеринка по поводу ее отбытия. Разумеется, в главном зале: не каждый день Хогвартсу доводилось отпускать в большой полет победительницу Темного Лорда. На своем мероприятии она была строгой и собранной, немного смущенной, но счастливой. Уизли канючил что-то вроде: «И на кого ж ты нас покидаешь?», за что получал тычки от сестры и чем невероятно смешил Поттера. Короче, всем было весело: сливочное пиво лилось рекой, эльфы приносили все новые вкусности, играл незримый оркестр, таинственно мерцали свечи… Даже учителя, чуть подвыпив, шутили и улыбались…
Я чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Я сидела за дальним столиком и вертела в руках кубок с пенным напитком. Тоскливо. И, похоже, не мне одной. Снейп стоял у стены, сложив руки на груди, и с хмуро созерцал это веселье. Он давно сообразил, что прощаться с ним лично Грейнджер не собиралась. И когда она, под аплодисменты студентов, подарила рыжему Уизли утешительный поцелуй, профессор взорвался, словно варево Лонгботтома. Подлетел к ней черным коршуном, схватил за локоть, развернул к себе так, что она едва сохранила равновесие. Карие глаза, и без того огромные, распахнулись еще шире:
— Что вы себе позволяете?! — возмутилась она.
— Это что вы себе позволяете?! — рыкнул он ей в лицо. — А я думал, что игра на два фронта — только для слизеринцев!
— Не понимаю, о чем вы? — гневно проговорила она, попытавшись освободиться. Однако он не собирался отпускать ее так просто. Тем более, сейчас, когда все замерли в ожидании развязки.
— Ах, вот как?! — картинно удивился он. — А раньше вы что-то не жаловались на плохую память. Тогда, может быть, объясните, как вот эта милая вещица, — он извлек из кармана мантии ало-золотистую подвязку, — оказалась у меня в спальне? Мистеру Уизли тоже будет интересно послушать, не так ли? — спросил он, повернувшись к Рону.
У того глаза на лоб полезли от ужаса — ведь эту безделушку он ей сам подарил на день рожденья. Пивз ее выкрал для меня по приказу Кровавого Барона.
Гермиона зарделась и закрыла лицо руками.
— Этого не может быть, это бред, недоразумение…
Рон, наконец-то, обрел дар речи:
— А мне и вправду интересно, как это, — он ткнул пальцем в ажурную деталь туалета, — очутилось у него? А я еще задавался вопросом: куда это ты убежала с Хэллоуина? А? Может, все-таки расскажешь?
И оба уставились на нее. Нужно отдать ей должное: она выдержала этот перекрестный огонь.
— Вы хотите знать? Ну что ж, смотрите, мне скрывать нечего, — гордо вскинув подбородок, наконец сказала она и добавила, почти что королевским тоном: — Омут Памяти, пожалуйста!
Эльфы бросились исполнять просьбу обожаемой грязнокровки. МакГонагалл рванулась было вперед, на помощь своей дорогой девочке, но мадам Хуч удержала ее: мол, пусть сами.
Наконец перед Гермионой появилась каменная чаша. Под тяжелыми взглядами двух разъяренных магов гриффиндорка поднесла к голове палочку и вытянула серебряную нить воспоминаний. Я заметила, что Снейпа передернуло от наблюдения за этой процедурой. Решимости на его лице как-то поубавилось.
Оба мужчины нырнули в Омут. Директор все-таки пробралась к Грейнджер и сейчас гладила ее по голове, а та рыдала, уткнувшись МакГонагалл в плечо.
Я никогда не узнаю, что они там увидели, но когда оба вынырнули из ее воспоминаний, лица, да и настрой, у них были совершенно другими: Снейп бледный, как мел, Рон растерянно-взволнованный.
Профессор заговорил первым:
— Простите, если сможете, — запнувшись, произнес он и, крутнувшись на каблуках, выскочил из зала.
А Рон нежно взял ее за руку, но сказал серьезно и строго:
— И все-таки ты мне должна будешь кое-что доказать — воспоминания ведь можно и подделать.
Она оттолкнула его и зло бросила ему в лицо:
— Уйди, я не хочу тебя видеть.
…Так я отомстила ей за ее арифмантическую совершенность, а Снейпу — за его любовь к ярким фантикам. Я проделала это столь ловко, что ни лучший двойной агент столетия, ни самая умная ведьма Британии меня не заподозрили. Я могла гордиться собой. Но на душе почему-то было прегадко.
1Пусть лев пожирающий всегда будет поражаем. Здесь: аллюзия с алхимическим символом «Лев, пожирающий Солнце».
2 Дословно: “краснота”; “алый лев” — в алхимической традиции третья и последняя стадия алхимического магистерия, означающее конечное состояние первичной материи, «восход», материю в состоянии «крайней интенсивности огня». Состояние, возникающее при интеграции элементов и трансмутации исходной субстанции в золото на завершающих ступенях алхимического магистерия. Красный цвет — символ рубедо — это цвет жизни, жизненного потенциала, погруженного в глубины психики, цвет первичной энергии либидо.
