Пигмалион

Будучи магглорожденной, Гермиона знала, что между магическим и маггловским миром много различий, но общего между ними так же много. Одной из этих общих черт было пристрастие домашней прислуги к сплетням. С четвертого года в Хогварце она знала, что домовые эльфы привязаны к своим хозяевам и скорее дадут себя убить, чем выдадут кому-нибудь их секреты. Но этот кодекс чести не запрещал им пересказывать и обсуждать интересные сведения со своими коллегами, работающими в том же доме.
Работать в Резиденции Министра было, пожалуй, самой престижной работой, какая только могла достаться домовому эльфу, а с тех пор, как Гарри Поттер и его жена переехали в большой особняк, материальное благополучие дома только добавило престижа. Даже Квизи, эльфовский вариант джентльмена для джентльменов, самый старший из двадцати эльфов, обеспечивающих все возможные удобства для обитателей Резиденции, не мог припомнить, когда еще с ними так хорошо обращались и предоставляли столько льгот. За все это, как все они прекрасно понимали, они должны были благодарить в основном Ее Превосходительство, Гермиону Поттер, которая давала им выходные дни, платила им заработную плату, и лично наблюдала за тем, чтобы они не работали, если плохо себя чувствовали. Зарплату сама Гермиона считала скромной, несмотря на то, что персонал продолжал испытывать состояние, близкое к паническому, получая по двадцать галеонов в конце каждого месяца.
Нет необходимости говорить о том, что все они обожали ее, от Квизи и Твичи, которые были старшими по рангу, до Иффи, третьей ученицы кухарки.
Но никто из них не знал, что иногда ей доставляет огромное удовольствие подслушивать их разговоры, хотя из-за этого она чувствовала себя немного виноватой. Но она даже в юности не была горячим последователем строгой социальной лестницы и знала, что сплетни прислуги обычно содержат полезнейшую информацию.
Через три дня после празднования Дня Победы, которое прошло без малейшей запинки благодаря слаженной работе прекрасно обученного персонала, Твичи и Квизи сидели на кухне, болтая и потягивая из бутылки усладэль. Было уже очень поздно, и остальные эльфы давно отправились спать, что дало старшим слугам прекрасную возможность обсудить некоторые вопросы, которые они считали не подходящими для ушей их коллег. Гермиона не собиралась их подслушивать, она пошла на кухню, чтобы что-нибудь перекусить, и заметила двух увлеченных разговором эльфов. Теперь она стояла за полуприкрытой кухонной дверью и слушала со все возрастающим интересом.
Элегантно отхлебнув усладэля, Твичи сказала. – Я с трудом в это верит, но хозяйка Гермиона очень изменилась после этого торжества. Ты же знаешь, она обычно похожа на статую, но когда я сегодня утром вхожу в ее комнату, она пела! Она всегда очень добра ко мне, но сегодня она просто веселая, понимаешь?
Квизи нахмурил брови. – Но хозяин Гарри сегодня такой же, как обычно, так что я думает, что с ним это никак не связано. И еще, я наблюдать за ними во время завтрака, они ели молча, они совсем не разговаривает друг с другом.
Хитрая усмешка чуть не расколола пополам череп Твичи. – Я и не говорит, что это как-то связано с хозяином Гарри. Но я достаточно хорошо знает женщин, чтобы понять, что хозяйка Гермиона влюбилась.
Гермиона чуть не вскрикнула от неожиданности.
- Влюбилась? – Квизи онемел от удивления. – Ты хочешь сказать, что она любит кого-то другого? Не хозяина Гарри?
- Ну конечно не хозяина Гарри. Я еще не договорить. Этим утром хозяйка Гермиона отправляла письмо. Я, к сожалению, не успеваю прочитать адрес. Но я могу поспорить с тобой на бутылку усладэля, что письмо было мужчине. Запомни мои слова, Квизи, мы и представить себе не сможем, чем все это закончиться. – Она зевнула. – Я очень устала. Спокойной ночи, Квизи.
Гермиона постаралась как можно быстрее раствориться в тени коридора, надеясь, что ее сердце колотится не настолько громко, чтобы выдать ее присутствие.
Сразу после того, как ушла Твичи, озадаченный Квизи быстро прошел мимо Гермионы, которая все еще стояла как прикованная на том же месте и не могла заставить себя двигаться. Ну почему эльфы настолько проницательны? Не говоря уж об их сообразительности? Гермиона вздохнула. Аппетит у нее пропал, и теперь ей хотелось только вернуться в свою комнату. Ей надо быть осторожнее. Намного осторожнее. Она не сомневалась в преданности эльфов, но в любом случае, лучше не рисковать.
-----*****-----
Немногим позже, Гермиона лежала в кровати, совершенно не желая спать, и чувствуя себя очень глупой. Точнее говоря, она пыталась определить, чувствует ли она себя глупой, взволнованной, счастливой или пристыженной. Единственное, в чем она была совершенно определенно уверена, это что ей нравится чувствовать себя более живой, чем за многие прошлые годы. Вдруг она резко села, и сказала себе: - Все, Гермиона, хватит. Ты прекрасно понимаешь, что не сможешь заснуть, так что, Бога ради, займись чем-нибудь полезным! Постарайся хоть немного привести в порядок свои мысли. Это не поможет тебе заснуть, но, может быть, поможет тебе понять, что творится у тебя в голове. Давай, поднимайся с кровати!
Подчиняясь собственной команде, она спустила ноги с кровати, встала, подошла к письменному столу, и, при свете двух светильников, загоревшихся после легкого взмаха ее палочки, начала копаться в выдвижных ящиках. Достав пергамент и перо, она села, но потом ей пришла в голову лучшая мысль, и она налила себе бренди. Несколько минут она смотрела в окно и крутила в руках бокал, дожидаясь, пока он нагреется до нужной температуры. Первый пробный глоток, казалось бы, удовлетворил ее ожидания. Она поставила бокал на стол, взяла перо, окунула его в чернила и начала писать.
Это письмо себе самой, и мне стыдно, что я его пишу. Не потому, что я считаю это признаком того, что я не совсем нормальная – это было бы меньшим из двух зол, быть сумасшедшей, зато счастливой. Нет, мне стыдно из-за того, что я единственный человек, кому я могу написать письмо. И это многое говорит обо мне.
Мне тридцать четыре года, ну, почти, и у меня нет ни одного друга, к которому я могла бы обратится, никого, кому бы я доверяла настолько, чтобы поделиться своими мыслями. Мне становится плохо от одной мысли о том, что я могу кому-нибудь об этом рассказать. Давай смотреть правде в глаза: у меня нет друзей. Много их у меня никогда не было – по правде говоря, у меня было только два друга: Гарри и Рон. Один из них стал моим мужем, а другой покинул не только меня, но и всех нас. Ох, Рон, почему ты не мог, хотя бы сделать мне одолжение и превратиться в призрак? Тогда ты мог бы составить мне компанию. Опрометчивый, глупый, проклятый Гриффиндорец! Да, ты заслонил собой Дамблдора, но ты покинул меня! Если бы у меня был выбор, я выбрала бы, чтобы ты остался жить, а он умер. И черт с ним, с Великим Добром, мы победили бы Волдеморта и без Альбуса Дамблдора. Я думаю, что именно твоя смерть раз и навсегда изменила мою жизнь, потому что оцепенение, в которое я после нее погрузилась, никогда по настоящему не покидало меня.
Ты ушел, и твоя семья ушла вместе с тобой, по крайней мере в том, что касалось моей жизни . Иногда мне кажется, что они винят меня в своей потере. И я действительно виновата. Это я должна была пожертвовать собой, я стояла так же близко к директору, как и ты, и тоже могла броситься между ним и проклятием. Но ты не только спас его жизнь, ты еще и оттолкнул меня в сторону. Вот этого твоя семья так и не смогла мне простить. Можешь назвать это бессмыслицей, но это грустная правда. Все они отвернулись от меня, причем в то время, когда мне больше всего нужна была дружеская поддержка. И поэтому я не могу написать ни твоей маме, ни Джинни.
Мой отец покинул нас семь лет назад. Я уверена, что он бы меня понял, к тому же он был единственным, кто не советовал мне соглашаться, когда Гарри сделал предложение. Он был скептически настроен, я думаю, что он чувствовал, что я дала свое согласие только потому, что больше не могла вынести своего одиночества. Ирония всего этого чуть не заставила меня рассмеяться: мама всегда была слабее, всегда чем-нибудь болела, но именно ты ушел первым. Боже, как я любила тебя, папа. Я всегда была папиной дочкой, и я даже не успела с тобой попрощаться. Кажется, именно тогда я впервые всерьез захотела сломать свою палочку и навсегда покинуть магический мир. Он отобрал у меня возможность разделить последние минуты моего отца, только потому, что я получила плохие новости совиной почтой – сове нужно много времени, чтобы долететь от Лондона до Вашингтона. Но потом я отбросила эту мысль, в основном из-за Гарри. Не то, чтобы я очень страдала при мысли, что мне придется жить без него, но я знала, что это было бы для него ужасным ударом, и я чувствовала себя не в праве нанести этот удар.
И снова меня обвинили в том, в чем я не была виновата: мама обиделась на меня за то, что я не приехала вовремя. У нас и до смерти папы не было особо теплых отношений, но потом все стало намного хуже, и теперь наши контакты ограничиваются поздравлениями по праздникам. Не очень приятно, но это не относится к списку моих главных проблем.
Так, кто же еще? Множество более и менее близких знакомых, но никого, с кем я захотела бы этим поделиться. Так что я вынуждена писать сама себе – частично по своей вине, но, должна сказать, что чувствую себя обманутой судьбой. Так ли иначе, давай-ка начнем письмо.
Дорогая Гермиона,
Я так давно не писала тебе, что не смею надеяться на то, что тебе будет интересно все это читать, но, как говорится, надежда умирает последней. С чего бы мне начать? Я начала бы с начала, если бы знала, когда все это началось, поэтому я предпочту использовать избитую фразу, и сразу сообщу тебе, что я встретила мужчину.
Да, я знаю, что я замужняя женщина, и не просто чья-то там жена. Да, я должна считать себя счастливейшей из женщин, потому что мне было позволено разделить жизнь с Гарри Поттером. Но могу заверить тебя, я очень несчастная женщина – сейчас у меня нет желания вдаваться в подробности, я оставлю это на другой раз, просто поверь, что я не счастлива. Или, по крайней мере, я была несчастлива еще три дня назад. До тех пор, пока я не встретила его.
Ты можешь сказать мне, что я на грани умопомешательства или что я все это просто нафантазировала сама для себя? Я действительно не знаю, что мне делать. Я провела годы, в которые должны были бы быть самыми сумасбродными, в закрытой школе, в компании книг, Гарри и Рона. Потом, после того, как я год оплакивала Рона, я поехала учиться и работать в Ливерпуль, но это продолжалось всего год, в течение которого я все еще была под впечатлением от смерти Рона и всего, что за ней последовало. Я даже не замечала, как шло время. В любом случае, мое сердце в этом не участвовало.
В общем, я хочу сказать, что Гарри был моим первым мужчиной, и остается единственным, но я никогда не любила его. Какое-то время мне казалось, что люблю. Но это было просто обманом чувств, и цена, которую я за это заплатила, оказалась высокой, очень высокой. Можно вспомнить Виктора Крума… Но я даже не хочу употреблять его имя и слово «любовь» в одном предложении, это не было даже увлечением. Хотя нет, может быть увлечением это можно назвать. Мы пару раз целовались, и ничего больше. Собственно, и вспомнить-то не о чем.
Я пытаюсь объяснить тебе, что мне тридцать четыре года, и я никогда не была влюблена. Я не знаю, на что это похоже. Может быть сейчас я влюбилась. Его зовут Шон Спарвис, он старше меня на двадцать два года и мы обменялись всего парой слов. Вот так. И ничего больше. Но с тех пор, как я встретила его, я не могу себя заставить думать о чем-нибудь другом. У него не та внешность, которую я назвала бы красивой, ничего типа Локхарта (до сих пор смеюсь, когда вспоминаю его). Но я точно знаю, что если бы у меня был времяворот, я вернулась бы в тот вечер и клянусь тебе, что я не позволила бы ему уйти из комнаты! Я бы заперла дверь и попыталась бы соблазнить его прямо там и тогда, наплевав на то, что он может подумать обо мне.
Его профиль немного напоминает мне профиль Юлия Цезаря, который я видела на старинных римских монетах. Он очень высокий, выше шести футов, у него черные волосы и черные глаза, а его руки… Одна только мысль о том, что эти руки могут расстегивать застежку моей мантии заставляет меня дрожать. И уверяю тебя, мне бы не хотелось, чтобы он остановился, только расстегнув мантию.
Мне стыдно об этом говорить и я с трудом заставляю себя писать это, но знаешь, когда я в последний раз занималась сексом? Я сама не помню. Больше года тому назад. Гарри никогда особо этим не интересовался и, должна признать, что я была слишком застенчивой и, возможно, слишком неловкой, чтобы исправить эту ситуацию. Учитывая то, что делает со мной одна лишь мысль о руках Шона, я могу предположить, что должна бы получать больше удовольствия от секса. Но Гарри всегда «ценил во мне в основном интеллект», и я думаю, что это его полностью устраивает: он считает, что каждый раз делает мне одолжение.
Да, ведь кроме рук есть еще и голос! Голос, который ласкает, дразнит, обвивается вокруг меня.
Ладно, достаточно восторгов и восхвалений. Все это заставило меня совершить настолько глупый поступок, что перо отказывается об этом писать. Я придумала совершенно идиотский повод для того, чтобы написать Шизоглазу Хмури (Шон читает лекции в КАА) и попытаться узнать хоть что-нибудь о нем. Должна сказать, что в его ответе было то, что мне нужно, потому что он догадался упомянуть, что Шон неженат. А потом я взяла себя в руки и написала еще одно письмо – Шону! Предлог был еще более пустяковый, но достаточно ловко придуманный, так что я сомневаюсь, что он что-то заподозрит. Я отправила его сегодня утром. Хмури писал, что он живет довольно далеко, а это значит, что ответ не может придти раньше сегодняшнего вечера. Но что, если он просто не ответит? Нет, конечно же, он ответит, потому что, если вам пишет жена министра, вы не можете просто засунуть ее письмо в мусорный ящик. Зато он может отклонить мое предложение. Если он согласится, я торжественно обещаю, что я сделаю солидное денежное пожертвование Т.О.С.К.А., а если я говорю «солидное», я именно это и имею в виду! О Боже, я так волнуюсь! Но я должна ложиться спать, или я буду ужасно выглядеть, а именно сейчас я хочу быть привлекательной. Даже несмотря на то, что домовые эльфы могут что-нибудь заметить. И последствия будут ужасны.
Что же, на сегодня это все.
Спокойной ночи, Гермиона, и приятных тебе снов.