Это когда на лекции по методологии научных иследований сидят студенты и конспектируют лекцию, во время которой преподаватель надиктовывает "верификация слеш фальсификация", после чего раздается дикий ржач даже с гальорки...
Люциус перехватил ручонку сына, потянувшегося к ножу для масла. Теперь, когда на улице окончательно похолодало, они переставили стол с террасы в бывшую спальню Джин, превратив её в столовую, а сама Джин переехала в комнаты Малфоев. Таким образом образовалось достаточно места, чтобы принимать гостей, жаль только, что желающих навестить их было не так уж много. Пару раз заглядывала Помфри, которая явно тяготилась обществом Люциуса и даже до сих пор чопорно называла его "мистер Малфой", а в основном компанию им составлял Северус, почти каждое утро приходивший в их комнаты на завтрак и частенько заглядывавший вечером после уроков – повозиться с Драко и посидеть у камина, снимая ежедневный стресс от общения с "этими невозможными паршивцами". Джин, уложив ребёнка, присоединялась к ним и обычно тут же сцеплялась с Северусом по поводу очередного примера "вопиющего наплевательства на достижения современной педагогики", а Люциус с удовольствием играл роль рефери. Чаще всего он присуждал победу Северусу – главным образом потому, что ему нравилось дразнить Джин, которая злилась с очаровательным запалом и искренностью. Потом разговор перескакивал на колдомедицину и зельеварение, и можно было просто наслаждаться уютной семейной атмосферой и осознанием, что самые близкие его люди рядом с ним, в безопасности.
- Нет, прости, не выйдет, - Северус торопливо отхлебнул горячего кофе - сегодня он впервые вёл студентов в Хогсмид. - Надо присутствовать на праздничном пиру. Да и на факультете явно спокойно не будет. Хотел бы я знать, что эти паршивцы задумали…
- Вряд ли что-то очень уж оригинальное. Так что обратись к собственному школьному опыту – и будешь знать, чего ожидать, - Люциус поднёс очередную ложку овсянки ко рту Драко, но тот сжал губы и надул щёки с таким решительным видом, что стало ясно – борьба будет упорной.
- В школьные годы я не интересовался идиотскими розыгрышами, - буркнул Северус, поднимаясь.
- Тогда запасись конфетами, может тебе ещё предложат откупиться, - посоветовал Люциус, пытаясь впихнуть в наследника злосчастную кашу насильно, но пока преуспел только в том, чтобы равномерно покрыть ею лукавую мордашку.
- Рассчитываешь, что калории впитаются через кожу? - поинтересовался Северус, протягивая Люциусу салфетку. - В любом случае, сегодня бросить подземелья без присмотра не получится.
- Жалко. Джин в последние дни сама не своя. Я надеялся, она хоть немного развеселится, если ты придёшь.
Северус лишь пожал плечами, извиняясь.
- Прости, мне уже пора. Макгонагалл и так с начала учебного года на меня когти точит. Привет Джин.
"Дядя Северус", скорчив кислую гримасу, отправился на растерзание гриффиндорской деканше и паре десятков неуправляемых подростков, а Люциус с тяжёлым вздохом вытащил Драко из-за стола. Лично ему, чтобы почувствовать себя растерзанным, вполне хватало нескольких часов общения с собственным сыном. Особенно сейчас, когда Джин начала проводить в лаборатории большую часть дня. Люциус недоумевал, для чего может быть нужен такой запас зелий. Не имея возможности свободно ходить по Хогвартсу и сидя безвылазно в их комнатах, он даже начал подозревать, что на самом деле она вновь начала покидать замок по приказу директора, но Северус подтвердил, что никуда дальше больничного крыла Джин не отлучается. Более того, по мнению Северуса, обстановка во внешнем мире стала гораздо менее напряжённой, Лорд почти месяц как затаился, разрабатывая какой-то план, поэтому сейчас не было никакой нужды использовать оперативные навыки Джин – организация Дамблдора замечательно справлялась без неё.
Но что-то было не так, Люциус знал это точно. За почти два месяца, что Джин жила с ним, редкую ночь она спала без кошмаров. Зелье для сна без сновидений она отказывалась принимать наотрез, так как после лечения в Мунго у неё выработалось привыкание к большинству компонентов. Пока что Северус пытался изобрести что-то аналогичное по действию, но с принципиально иным составом, а Джин выматывала себя в течение дня до полуживого состояния, надеясь, что это поможет ей провалиться в глубокое забытьё. И всё равно просыпалась от собственного крика, вся в слезах, и долго молчала, уткнувшись Люциусу в грудь и тяжело дыша. На все его расспросы она только мотала головой, как беспомощный ребёнок – уж теперь-то Люциус знал цену всей её взрослости и рассудительности. И был уверен, что корни её странного поведения, скрытности, параноидальной готовности к неприятностям и страшных снов – всего, что мешало ей просто быть счастливой и жить хотя бы сегодняшним днём, как она ему обещала, – крылись в её прошлом, том, что было до несчастного случая, приведшего её в Мунго в первый раз. Но ни Поппи, ни Северус, как показало осторожное раследование, даже не знали об этом эпизоде её биографии. А спрашивать прямо саму Джин Люциус не хотел – мало того, что ей бы явно не понравилось, что он собирал о ней сведения, этот разговор влёк за собой воспоминания о её втором попадании в госпиталь, а значит и о Прюэтте.
А о Прюэтте лично ему даже думать было почти физически больно, не то что говорить. Одна мысль о том, что, возможно, по ночам, в объятьях Люциуса, она плачет о нём, была невыносимой. Люциус дошёл до того, что, как сентиментальная барышня, перебирал воспоминания о первых днях их знакомства, пытаясь отыскать в них знаки, что он уже тогда был ей дорог – он, а не Прюэтт! Но вспоминалось всё время не то: сумасшедшее биение сердца во время их первой совместной аппарации, ладонь, прижатая к стеклу вагона, золотые блёстки прюэттовского вопиллера и её тёмный силуэт – всегда в отдалении, всегда посреди пёстрой толпы гриффов и хаффлов, недосягаемый и чужой. И чем больше Люциус старался обнаружить в памяти доказательства неравнодушия Джин, тем яснее становилось, что он сам был одержим ею с первой встречи. А она по-прежнему оставалась "вещью в себе" – знакомая снаружи до последней чёрточки, до мельчайшего нюанса в интонациях голоса, до самого лёгкого и незаметного жеста – и при этом всё такая же непостижимая.
Надев на отмытого от каши Драко тёплую куртку и шапочку, Люциус вывел его на террасу. Детскую одежду Джин покупала в маггловском магазине Эдинбурга, чтобы не привлечь лишнего внимания – они надеялись, что Лорд понятия не имеет, где скрывается Драко. Наблюдая за сыном в нелепых маггловских вещах, сосредоточенно обрывавшего листики вечнозелёного плюща, Люциус пытался представить себе их будущую жизнь. Сколько можно вот так скрываться, быть пленником нескольких комнат и мучиться от безделья? Чем заняться в Хогвартсе, если перестать прятаться, и как в таком случае обезопасить Северуса? Ведь если до сведения Лорда дойдёт, что Люциус вышел из комы, но остался в замке, он может отдать Северусу приказ покарать предателя. Бежать? Не было места в этом мире, где Лорд не нашёл бы его через метку. Открыто бросить вызов бывшему хозяину, встав под знамёна господина директора? Джин наверняка обрадовалась бы такому решению. Но Люциус, гордившийся своими манипуляторскими способностями, нутром чуял конкурента, умудрившегося так ловко запудрить мозги достаточно критично мыслящим Северусу и Джин. Конечно, Северус был прав, говоря, что из двух зол Дамблдор является меньшим, так как не склонен жертвовать своими соратниками ради одной дисциплины или вообще под настроение. Но зато наверняка был способен пойти на такие жертвы ради высшего блага. И Люциусу не хотелось бы, чтобы он сам, его сын или Джин оказались фигурами на размен. Стать двойным агентом, как Северус? Прежде всего это означало необходимость вернуться к Лорду, а значит – разлучиться с Джин и, возможно, с Драко, чтобы он снова не стал заложником. И это не говоря о том, чем в таком случае придётся заниматься. Если Лорд и поверил в то, что Люциус не замышлял предательства, когда отправлял Нарциссу с сыном в укрытие, что вырвался из его хватки вовсе не для того, чтобы дать Джин возможность ударить заклинанием, и что просто неудачно шагнул вбок, а вовсе не закрывал её от проклятья – даже если всё это действительно будет прощено, ему уже не вернуться к прежней почти спокойной жизни. Теперь-то уж Лорд при каждом удобном случае будет требовать от Люциуса снова и снова демонстрировать свою лояльность.
В общем, хорошего варианта, пока Лорд жив, не существовало. А убить его, по слухам, было невозможно. Кто первый об этом заговорил, Люциус даже не помнил, но и Белла, и братья Лестрейнджи, и Нотт с Крэббом, и Долохов были совершенно уверены, что Лорд бессмертен. И даже Регулус что-то об этом говорил Северусу в их последнюю встречу. Большинства заклинаний прямого урона Лорд действительно не боялся. Свои эксперименты с трансформациями он в своё время затеял именно для того, чтобы обрести естественный иммунитет против боевой магии. Чем сложнее и темнее было заклятье, тем с большей вероятностью оно не могло поразить его в полную силу. Так что Джин исключительно повезло, что она ударила простейшим Ступефаем – заклинанием, больше подходящим для студенческой дуэли в коридоре Хогвартса, а не для атаки на непобедимого Лорда. Впрочем, как Люциус имел возможность убедиться на собственном опыте, сногсшибателями она владела более чем прилично. Но лучше бы, всё же, это была Авада, против которой нет и не могло быть никакого "иммунитета". И тогда они все были бы сейчас свободны. Можно было бы вернуться в Малфой-мэнор и показать Джин мамин зимний сад и Цицерона. А потом, оставив Драко на попечении эльфов, отвести её в бордовый кабинет, задёрнуть шторы, зажечь настольную лампу…
Правда, в этом случае ему бы не пришлось несколько недель лежать в больничном крыле, слушая её отчаянные мольбы не умирать, бороться, вернуться к ней. А значит, не было бы ни вечеров у камина, ни этой жёлтой курточки, в которой маленький Драко был похож на цыплёнка, ни тихого смеха в темноте. А целоваться в бордовом кабинете Малфой-мэнора ему бы пришлось с Нарциссой.
Люциус почувствовал, что замерзает. Чего ему на самом деле не хватало – так это палочки, конфискованной Беллой. Конечно, пользоваться палочкой Джин было приятно – это подтверждало родственность их магии, а также создавало особую близость между ними. Но Джин слишком часто не было рядом, и Люциусу, привыкшему полагаться на магию, порой приходилось тяжело без элементарных возможностей, вроде применения согревающих чар. Драко же холод был нипочём, и уговаривать его вернуться в комнату было бесполезно. Поэтому их прогулка всегда заканчивалась одинаково: Люциус хватал сына поперёк тела и тащил его внутрь, игнорируя протестующие визги. Пару раз наблюдавшая эту картину Джин даже наложила на террасу дополнительную защиту от прослушивания. Воспитательных методов Люциуса она не одобряла, но ей легко было судить – её-то Драко слушался беспрекословно. Может быть всё дело было в том, что мальчик скучал по матери, поэтому женский голос вызывал у него большее доверие. При этой мысли у Люциуса внезапно сдавило горло. Ему вдруг стало так жалко своего несчастного, брошенного сына, что он от всей души послал далёкой Нарциссе пару нехороших пожеланий.
- Что тут у тебя? - не сразу справившись с голосом, спросил он у Драко, который азартно тыкал найденной веточкой в прорезь в ограждении террасы.
Мальчик солнечно улыбнулся и сказал:
- Ы!
Люциус присел на корточки и со всей серьёзностью уточнил:
- Ы?
Драко лишь махнул рукой на бестолкового отца и вернулся было к прерванному занятию, как у них за спиной стукнула дверь. На пороге стояла Джин.
- Преподаёшь ребёнку азы гербологии? - осведомилась она, обводя взглядом ошмётки листьев, которыми, благодаря старательному Драко, был усеян пол террасы.
Драко кинулся к ней, воодушевлённо размахивая своим прутиком, от которого Джин пришлось уклоняться, спасая глаза. Она подхватила мальчика на руки и зарылась носом ему в шею, отчего Драко захихикал, дрыгая ногами. Люциус подошёл и обнял их обоих, вдыхая запах трав, которым была пропитана её роба. И подумал, что, в сущности, бордовый кабинет – совсем не обязательное условие для счастья.
***
- Мне вполне хватает выкрутасов Драко за столом, - не выдержал Люциус, глядя на то, как Джин вяло ковыряет в тарелке. - Тебя тоже прикажешь кормить с ложечки?
- Прости, - тихо откликнулась она каким-то неживым голосом. - Я правда не могу.
Сегодня они ужинали вдвоём – Драко, заигравшись, отключился прямо на полу у камина и был уложен в постель раньше обычного. Люциус предвкушал романтичный вечер, раз уж Северуса сегодня можно было не ожидать, но Джин явно была не в настроении.
- Пойду проверю, как там Драко, - сказала она, поднимаясь из-за стола, и вышла.
А Люциус застыл с бокалом, не донесённым до рта, поражённый внезапной мыслью. А что если… Перепады настроения, отсутствие аппетита, слёзы – всё было ужасно похоже на поведение Нарциссы во время беременности. И даже то, что Дамблдор наконец оставил её в покое со своими заданиями…
Люциус вскочил, ещё не зная, что чувствует. Если его предположение окажется правдой – как к этой новости относиться? Джин – его Джин, за внимание которой он воевал даже с собственным сыном, – станет матерью и больше уже никогда-никогда не будет принадлежать только Люциусу. Не будет той тонкой трогательной девочкой, какой он всё чаще видел её в последние несколько месяцев. Но зато у них будет общий ребёнок, который раз и навсегда соединит их жизни без всяких оговорок вроде "поживём-увидим". Её забота о Драко их тоже объединяла, но разве это можно сравнить с тем, чтобы по-настоящему быть родителями малыша, в котором будут перемешаны их частички, их магия… Но Драко – его первенец, его драгоценный мальчик, дороже которого у Люциуса не было ничего – не окажется ли он из-за этого отодвинут в сторону? Он так тянется к Джин, ища замену потерянной матери, что если после рождения нового малыша он окажется не нужен? Нет, Джин конечно никогда бы так не поступила, никогда бы не отвергла нуждающегося в ней ребёнка, но будет ли в её сердце достаточно места для сына Нарциссы? Сможет ли она любить их одинаково, после того, как её впервые назовут "мамой"?
На смену этим вопросам пришли куда более неприятные мысли. Если Джин знала о своём состоянии – а она не могла не догадываться – то, похоже, не испытывала по этому поводу счастья. В последние дни она вообще была совершенно не в себе. Даже Нарцисса, беременность которой проходила тяжело и воспринималась ею как одна огромная жертва, первые месяцы ходила с загадочной улыбкой, погружённая в себя и умиротворённая. Это потом началась почти постоянная тошнота, затем кровотечения, одна госпитализация за другой, противные на вкус зелья, капризы и обвинения Люциуса в эгоизме. Может быть Джин не хочет этого ребёнка? Разве можно в её положении по полдня проводить на ногах, в лаборатории, дыша ядовитыми испарениями от котлов? Если только… если она не делает этого нарочно. Люциус стиснул зубы. Нет, это было совсем не похоже на его Джин. Наверное, она просто была растеряна. Ведь ситуация действительно была тяжёлой, учитывая войну за стенами Хогвартса и то, что Люциус был вынужден прятаться даже от обитателей замка. Вдобавок, официально он был женат на другой женщине, и урегулировать этот вопрос в ближайшем будущем не представлялось возможным. Где искать Нарциссу и каким образом добиваться развода, считаясь недееспособным телом, – сейчас казалось нерешаемой проблемой. Не самое простое время для рождения малыша, но всё же ему не хотелось верить, что Джин может быть настолько расстроена подобной перспективой. С ней надо было срочно поговорить, успокоить, пока с ней не случилось то же, что с Нарциссой, магия которой начала отвергать младенца. Целительница говорила тогда, что течение беременности во многом зависит от настроя матери, что это верно даже для маггловских женщин, а для ведьм имеет принципиальное значение – вот почему в волшебных семьях редко рождаются нежеланные дети.
Люциус попытался собраться с мыслями, распланировать предстоящий разговор прежде чем идти к Джин, но укротить ураган эмоций ему не удалось. Осторожно выглянув в коридор, чтобы не столкнуться там с кем-нибудь, случайно забредшим в тупиковый коридор больничного крыла, Люциус поспешно нырнул в соседнюю дверь. Каждый раз переходя из бывших комнат Джин в свои, он чувствовал себя отвратительно. Красться по Хогвартсу, как вор… Жалко, что нельзя было объединить их комнаты общей дверью – пронизанные магическими потоками стены не поддавались никаким трансформациям, дополнительный проход можно было разве что продолбить в каменной толще примитивным маггловским способом, что было бы невозможно сделать бесшумно и быстро, а значит это неизбежно привлекло бы ненужное внимание.
Свет был погашен – и в их спальне, и в комнате Драко. Люциус даже успел подумать, что Джин, убедившись, что мальчик спит, снова сбежала в лабораторию, но, когда глаза немного привыкли к темноте, увидел её силуэт в глубине единственного кресла, оставшегося от старой обстановки бывшей гостиной. Джин любила читать в нём перед сном или укачивать проснувшегося среди ночи Драко. Но сейчас она просто забилась в него, подобрав под себя ноги и свернувшись в калачик. Когда Люциус приблизился, ему даже показалось, что он слышит, как её бьёт крупная дрожь. Ничего удивительного – в комнате царил ужасный холод, несмотря на закрытые окна и горящий камин.
- Джин, что с тобой? Ты заболела? - он опустился на корточки и протянул к ней руки. Но когда ему удалось нащупать её ладони, они не были ледяными, как он ожидал. Лоб тоже не был ни горячим, ни холодным. - Поговори со мной, Джин!
- Мне плохо, - еле слышно произнесла она, и голос тоже дрожал. - Я больше не могу…
- Скажи мне, что сделать? Хочешь, я позову Помфри? Или Дамблдора? Или нужны какие-нибудь зелья? - она лишь мотала головой. - Джин, не пугай меня! Нет ничего непоправимого, мы придумаем что-нибудь, всё будет хорошо. Только скажи, что случилось?
Она со всхлипом уткнулась лицом в его плечо.
- Не-могу-не-могу-не-могу… - надсадным шёпотом повторяла она, и её всё сильнее знобило.
Люциус потянул из руки Джин палочку, для чего пришлось разжимать её пальцы, сведённые судорогой, подкинул в камин ещё пару поленьев и разжёг огонь посильнее, а потом закутал её в плед. Она слабо вырывалась и говорила что-то совсем уж непонятное, как будто бредила: то просила у кого-то прощения, то твердила, что она не виновата, потом бормотала совершенно невразумительную ерунду про крыс и бабочек, и Люциус уже всерьёз собрался плюнуть на всё и тащить её к Дамблдору, как вдруг она посмотрела на него прояснившимся взглядом, словно только начиная осознавать, кто она и где.
- Люц… - дрожащая рука коснулась его щеки, как будто Джин хотела убедиться в его реальности. - Я – чудовище, - она перевела пустой взгляд на огонь, и некоторое время они сидели молча. В комнате постепенно теплело. - Мне нет прощения.
- Что ты сделала, Джин? - спросил он, с трудом протолкнув эти слова сквозь пересохшее горло. Он уже успел почти забыть версию, с которой шёл к ней, и теперь ему было безумно страшно услышать от неё признание, что она сделала что-то с ребёнком. Это был бы конец. - Скажи мне, что ты сделала?
- Ничего. Я не сделала ничего.
Она вновь посмотрела на него лихорадочно блестящими тёмными глазами, и на лице была такая мука, что ему захотелось бежать как можно дальше от этой искажённой маски – воплощения боли, которую он не мог облегчить, и вины, которую он не понимал. Сбежать, чтобы не чувствовать себя таким бессильным, неспособным ничем ей помочь. Чтобы за жалостью следом не нахлынула злость – на её хрупкость и уязвимость в сочетании с невозможной скрытностью, на недоверие к нему и на свою собственную растерянность.
И в этот момент метка вспыхнула болью. Это было совершенно не похоже на вызов Лорда – кровожадная мерзкая тварь, расправляющая свои клешни и тянущая из него энергию. Сейчас же на предплечье словно капал раскалённый метал, прожигая дыру насквозь. Люциус дёрнулся всем телом, сцепив зубы, понимая, что, если эта пытка продлится ещё хотя бы несколько минут – он не сможет не орать от боли и напугает Драко. Зато Джин как будто пришла в себя и сразу же кинулась к нему, но это нельзя было успокоить объятьем, наоборот – хотелось кататься по полу или крушить мебель, и кричать, кричать, срывая голос.
Казалось, это длилось вечность, хотя в действительности, может быть, прошло всего несколько секунд. В глазах у Люциуса потемнело, и он уже ожидал, что сознание отключится, как вдруг всё прекратилось. Остались лишь цветные пятна, пляшущие перед глазами, лёгкий звон в ушах и привкус крови во рту от прокушенной губы. Он поднялся с пола и, с трудом добравшись до кресла на ватных ногах, рухнул в него.
- Ты как? - спросила его Джин таким деловитым тоном, как будто это не у неё только что была непонятная истерика и как будто Люциус был пациентом, которому она готовилась выписать перцовое зелье.
- Кошмарно, - прохрипел он и закатал рукав рубашки.
Джин издала слабый звук – не то удивления, не то испуга. Знак Мрака, ещё утром выглядевший как угольно-чёрная татуировка, сейчас был еле заметен. Люциус чувствовал, что клеймо осталось – там, глубоко под кожей, но разглядеть его очертания мог теперь лишь тот, кто знал, как метка выглядела раньше. Джин провела пальцем по его руке, от локтя до запятья, а затем вложила свою ладонь в ладонь Люциуса, и он благодарно пожал её.
- Ну вот… - сказала она неопределённо, но он отлично понял, что это означало. "Ну вот ты и свободен". - Мне нужно идти.
Подобрав с пола свою палочку, она встала одним резким движением.
- Подожди! Куда ты собралась – сейчас?!
- К Дамблдору. Это важно, Люциус, пожалуйста. Останься с Драко.
- Ты же никуда не уйдёшь из замка? - спросил Люциус, вдруг ощутивший, как между ними стремительно разрастается неизвестно откуда взявшаяся трещина. - Джин, ответь мне!
- Не уйду, - устало сказала она. - Теперь уже некуда идти.
Люциус не успел даже подняться из кресла, как она уже исчезла за дверью, посчитав разговор законченным. У победы был отчётливый привкус беды.
***
Камин директорского кабинета был для неё разблокирован, словно Дамблдор ждал, что она появится. Конечно – он всегда всё понимал. Каждый раз, как что-то случалось, Джин видела на его лице одно и то же выражение. "Бедная девочка, ты и это знала…"
Но сегодня было совсем не похоже на то, что было раньше. Не только потому, что это был единственный раз, когда Джин была известна точная дата и время нападения. Джеймс и Лили стали первой жертвой, значение которой она хотя бы понимала. Как повлияло бы на будущее, если бы остались в живых Доркас, или Фабз, или Кэрадок, или Боунсы, – Джин не знала. Может быть этих смертей можно было бы избежать, может быть время простило бы ей это вмешательство? Эта мысль преследовала её так упорно, что ей начало казаться – с гибелью родителей Гарри смириться будет легче, по крайней мере они умерли не напрасно. Но оказалось, что от этого в тысячу раз хуже. Теперь она чувствовала себя палачом. Оправдывать своё бездействие тем, что в смерти Поттеров был смысл… это было чудовищно. И чудовищнее всего, что Джин с этим справилась.
Не умерла от боли, не сломалась, даже так и не потеряла контроль над магией. Она не знала, кому больше обязана этим – Люциусу, удержавшему её на грани реальности, или собственному чувству самосохранения, которое оказалось гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Но осознавать, что она выстояла, смирилась, наконец успешно отгородилась от своей непростительной вины, – было ужасно. Раньше она думала, что перегорела тогда, вместе с листком расчётов, превратившимся в пепел на её глазах. Вместе с её первой и последней попыткой бросить вызов времени и смерти. И всё-таки тогда она по крайней мере чувствовала боль. А вот сейчас от живых чувств и нормальных человеческих реакций и вправду остались одни почерневшие головешки.
"Наверное, я уже никогда не смогу плакать", - отстранённо подумала она, глядя в полные сочувствия глаза Дамблдора, появившегося из дальней комнаты.
- Джин, - она кивнула, давая ему знак продолжать, - я только что получил ужасное известие от нашего наблюдателя из Годриковой лощины.
- Джеймс и Лили, - Джин не опустила взгляда. - Говорите, Альбус, истерик больше не будет.
Теперь он смотрел на неё с жалостью, как на неизлечимо больную. Что поделать, такой она теперь и была – эмоциональный урод, ампутант с обрубком души…
- Волдеморт пришёл за ними лично. Пришёл за мальчиком…
- Гарри, - машинально поправила его Джин, и тут же её охватил такой ужас, что ослабели колени. А вдруг она всё-таки что-то изменила, что если в этой реальности Гарри тоже не выжил?!
- Сядь, сядь, - Дамблдор подхватил её под локоть и помог опуститься в кресло. - Воды?
- Нет, - она помотала головой. - Гарри…
- Гарри жив, - уверил её он, ободряюще похлопав по плечу. - Хотя, судя по словам свидетелей, Волдеморт послал в него убивающее проклятье.
- Свидетели… - горько повторила Джин.
- Да. Когда защитные чары пали, местные жители смогли видеть дом. Было три вспышки зелёного света, но никто так и не вышел наружу. Потом один смельчак пробрался к окну и увидел, что ребёнок жив. Я собираюсь отправить за ним Хагрида – не думаю, что кто-нибудь наберётся храбрости зайти внутрь, хотя Волдеморта там точно нет.
- Нет, - как во сне подтвердила Джин. - Метка Люциуса исчезла.
- Совсем исчезла? - глаза Дамблдора остро блеснули.
- Волдеморт вернётся, Альбус, - мрачно пообещала Джин. - Он развоплотился не навсегда.
- Что ж, я так и думал, - вздохнул он. - Джин, мне надо поторапливаться. За эту ночь надо успеть многое…
- Подождите! - она удержала его за локоть. - Не отдавайте Гарри в семью его тёти!
- Ты и это знаешь… - Дамблдор задумчиво пощипал бороду. - В таком случае, предполагаю, именно у тёти Гарри и жил, - она смущённо потупилась. - Джин, ты опять за своё!
- Ну пожалуйста! - взмолилась она. - Гарри может жить здесь. Я обещала Лили, поймите! Я ей обещала…
- Джин, не надо. Даже если забыть о твоём предполагаемом невмешательстве в события - Гарри нуждается в защите. Защите материнской крови, которую ему дала Лили.
- Но в Хогвартсе ничуть не менее безопасно, - возразила Джин. - По крайней мере ближайшие десять лет…
- А потом? - поинтересовался Дамблдор, и сказать на это было нечего. - Вот видишь. Если защиту крови не активировать сейчас, то по прошествии времени она уже не заработает. И не уговаривай меня нарушить предопределённое… - он вдруг замолчал, прислушиваясь, а затем махнул палочкой, открывая входную дверь. - А, Северус, заходи!
Обернувшись, Джин увидела на пороге Северуса, который сейчас больше напоминал привидение, чем живого человека.
- Директор, - хрипло начал он и был вынужден прокашляться прежде, чем смог продолжить, - произошло что-то странное…
- С меткой? - уточнил Дамблдор, и Северус кивнул. - Джин, ты не могла бы… Мне действительно надо поскорей дать Хагриду инструкции.
- Идите, - безжизненно согласилась она. - Я всё расскажу ему.
- Что случилось?! - практически заорал Северус, заступая дорогу Дамблдору. - Что это значит?
Джин обняла его за костлявые плечи, для чего ей пришлось привстать на цыпочки.
- Пойдём к нам, Северус, поговорим.
Он, как оглушённый, позволил подвести себя к камину, в то время как Дамблдор, послав Джин извиняющийся взгляд, исчез за дверью.
- Джин, скажи мне, - попросил Северус, когда она уже взяла горшочек с дымолётным порошком. - Скажи мне – что-то с Лили, так ведь?
Его вещее авгурское сердце уже всё знало, но разум не хотел принять эту истину. Джин перенесла их обоих в больничное крыло и потянулась было к полке с зельями, чтобы взять флакончик с успокаивающим, но Северус перехватил её руку.
- Это не понадобится, - сказал он таким тоном, что Джин поняла – теперь в замке будет два эмоциональных инвалида. - Просто скажи мне. Скажи!
Он встряхнул её за плечи, жёсткие пальцы вцепились так, что причиняли боль, но это было правильно. Эта холодная ярость – она должна была быть направлена на Джин, хоть Северус этого и не знал. Было только справедливо, что именно она, предательница, стояла сейчас перед своим другом, подбирая слова, чтобы сообщить ему чёрную весть. Как и то, что, когда она наконец решилась, он молча выслушал её, развернулся и ушёл.
А Джин, чувствуя себя древней старухой, осталась стоять посреди коридора. И вдруг так ясно увидела прямо перед собой мраморное надгробие на заснеженном кладбище в Годриковой лощине, что даже перехватило дыхание. И тогда, боясь спугнуть это видение, она, как зачарованная, подняла палочку и наколдовала венок из морозника. А когда её обняла за плечи тёплая рука и осторожно, но настойчиво повела куда-то, Джин на мгновенье показалось, что это Гарри. И она крепко зажмурилась, чтобы не разрушить волшебство. А знакомый, хоть и полузабытый голос произнёс так отчётливо, как будто наяву: "Последний же враг истребится – смерть".
