Дамблдор Снейпу:
- Северус, гостиная Слизерина в зеленом цвете?
- Да, директор. А что?
- Да вот почитал, что маглы о нас пишут и понял, что ее давно пора в голубой цвет покрасить.
Мы сидели на берегу, обнявшись. Боль и страх постепенно уходили, теплый воздух согревал нас, а от воды тянуло свежестью. Казалось, все происшедшее было просто сном.
Геллерт отодвинулся. Сказал бесцветным голосом:
– Гаситель и инструменты остались там. Надо вернуться.
Сам я содрогнулся от мысли, что придется возвращаться на залитое лунным светом, тихое и зловещее кладбище. Но упрямство Геллерта – как и его отвага – были теми чертами, за которые я искренне любил и уважал своего друга.
– Я пойду с тобой.
Кладбище встретило нас мирной сонной тишиной. В могиле не чудилось ничего зловещего – и было совершенно непонятно, что заставило всего лишь несколько минут назад двух взрослых магов сорваться, охваченных неестественным страхом. Сейчас стало очевидно, что испуг наш был вызван заклинанием, вложенным в верхние слои земли. Как глупо и примитивно!
Геллерту, видимо, пришла в голову та же мысль – он, явно расслабившись, поднимал разбросанные инструменты, уменьшал их и отправлял в сумку.
– Все-таки старикашка был сильным магом, – задумчиво проговорил он, закончив со сборами. – Обратно, на реку?
Я только кивнул. Геллерт улыбался словно бледная тень самого себя, и я не стал выражать сомнения по поводу возможного проклятья. Но поклялся хорошенько исследовать наше состояние. Крепко прижал к себе дрожащего друга и во второй раз аппарировал к реке.
Мы так и стояли, обнявшись – вдруг Геллерт всхлипнул мне куда-то в шею. Изумленно вскинувшись, я почувствовал, как сильно его трясет.
– Нет, ты только подумай, Альб. Побежали, будто испуганные лоси, поломали все кусты вокруг могилки, – Геллерт говорил сдавленным голосом, – от простейших чар страха. Бедные кустики! А у тебя… за ухом... кустик… Спрятаться хотел!
Он захохотал, всхлипывая и показывая на меня пальцем. Я провел ладонью по голове и нащупал небольшую ветку, запутавшуюся в волосах. Выдернул ее и тоже начал смеяться, представив себя удирающим с кладбища на четырех конечностях и с листвой на голове.
– Лоси! – веселился Геллерт. – Грязные лоси! Купаться! Наперегонки! – и он рванул на себе мантию. Пуговицы брызнули в стороны.
Дурачась, мы принялись раздеваться, швыряя одежду как попало. От смеха по щекам текли слезы, кровь бурлила, стало жарко и душно. Геллерт, полностью обнажившись, шумно забежал в реку и нырнул. Мне страстно, горячо захотелось остудиться. Сегодняшний шальной день ударил мне в голову – стянув панталоны, я устремился за другом. Оказавшись по пояс в воде рядом со все еще посмеивающимся Геллертом, я в очередной раз ощутил сожаление и раскаяние – на что мне моя рассудительная голова, если я так и не смог удержать его от сумасбродства, уберечь от этого страха? Воспоминание о пережитом вдруг охватило меня с неслыханной силой, словно вернулось заклятье страха. Кожа покрылась мурашками, зубы застучали. Геллерт стоял рядом, обхватив себя руками, и мелко-мелко дрожал. Он больше не смеялся. Я решительно притянул его к себе, желая только одного – утешить, успокоить. Его дрожащее тело прижималось ко мне отчаянно, словно в поисках защиты, он запрокинул голову, и я увидел, как на лбу у него пролегла глубокая складка. Это неправильно, так не должно быть, Геллерт должен улыбаться. Я, более не думая ни о чем, начал покрывать легкими касаниями губ его лицо. И когда Геллерт вернул мне горячий поцелуй, я услышал собственный стон.
– Что?..
Он только теснее прижался ко мне. По его телу проходили волны дрожи. Пока не поздно, можно остановиться. Я не хочу. Я слаб, я снова уступаю себе – но разве от этого кому-нибудь будет плохо? Кожа под моими пальцами горела огнем, и я сильнее сжал объятья. Я тяжело дышал, чувствуя, как он вздрагивает в моих руках, как переступает с ноги на ногу. И неудержимо краснел, почти болезненно наслаждаясь от соприкосновения наших тел под водой – отпустить его от себя не было никаких сил.
К моему огромному удивлению и облегчению, Геллерт не отшатнулся в ужасе, а лишь застыл, медленно и тяжело дыша. А после неуверенно шевельнул бедрами, отчего я отбросил последние сомнения. Эта ночь, река, горячее тело в моих объятиях – все сводило с ума, и я коснулся робким поцелуем его лица, уже не думая, что совершаю глупость. Жаркая сила внутри меня требовала чего-то большего, и я жадно захватил мягкие губы, целуя со всей горячностью, на какую был способен. Голова моя гудела, своей грудью я чувствовал биение чужого сердца. Хотелось прижаться теснее, ближе, я знал – только слияние наших тел позволит удовлетворить жажду, терзающую меня сильнее любого проклятья.
В голове билась мысль, что еще немного – и я уже не смогу себя контролировать, неужели он совсем этого не понимает, если так отчаянно трется об меня бедром? Когда его руки обвились вокруг моей талии, потом спустились ниже, лаская и поглаживая, я осознал, что с сегодняшнего дня наши отношения изменятся навсегда.
Тогда я начал целовать его лицо, грудь, шею, не слыша ничего, кроме собственного дыхания и стука крови в ушах, и ощущая ответные жадные прикосновения. Руками мы взбивали воду вокруг, она стекала по нашим разгоряченным телам, остужая их. Рычал, чувствуя сопротивление, и сам поддавался ответному натиску, вдавливаясь в горячий живот.
Когда я, наконец, осмелился поднять глаза, то увидел на лице Геллерта причудливую смесь удивления, мольбы и упрямства. Он всматривался в меня требовательно, как будто искал ответ на невысказанный вопрос. Его рука скользнула вниз, пальцы погладили горящую кожу осторожно и нежно, отчего волна дрожи прокатилась по моему телу, заставляя сильнее сжимать объятья.
Геллерт улыбнулся странно, той самой шальной, немного безумной улыбкой, с которой бросался в свою очередную авантюру, словно в пропасть, сгорая целиком. Я хотел было сказать, спросить, но мой рот накрыли горячие губы, неродившийся вопрос превратился в долгий протяжный стон. Я почувствовал его руки у себя на плечах – они подталкивали меня, вынуждая двигаться. Вода приглушенно плескалась вокруг наших тел, а ветерок, касавшийся моей обнаженной кожи, не охлаждал, а, напротив, будоражил кровь.
Только выйдя на песчаный берег, куда вода докатывалась с мелким шипением, мы оторвались друг от друга. Увидев то восхитительное, всегда скрываемое просторными мантиями и нижним бельем, средоточие мужского естества, я осознал, сколь велики оказались страсть и сила вожделения. Потому что в этот миг я не чувствовал ни стыда, ни робости – захотелось потрогать его там, почувствовать бархатистость кожи. Опустившись на колени, я осторожно коснулся подушечками пальцев выступившей прозрачной капли. От слабого, едва ощутимого запаха стоящего передо мной мужчины перехватило горло. На затылок легли ладони и мягко надавили, притягивая ближе. Геллерт шевельнул бедрами и я, не в силах сопротивляться, вобрал в рот пряную, натянутую словно струна плоть. В моих ладонях перекатывалась его тяжесть, пальцы ласкали потемневшие от влаги волоски. Миг бесконечной, абсолютной свободы – и настоящей власти, когда не существует ни единой преграды. Эта мысль заставила меня застонать. Геллерт опустился рядом и поцеловал меня, испивая с моих губ свой собственный вкус.
Его руки скользнули по моему животу, опустились ниже и сжали меня так, что у меня невольно вырвался крик восторга. Но они не могли утолить жажду. Я терзал жадный, ненасытный рот, и понимал, что хочу больше, еще больше. Щекотал впадинку пупка и остро, до боли сожалел, что не могу познать этого человека глубже. Отстраняя его от себя, испытывал боль душевную, во сто крат превосходящую любую телесную муку, а потом, опрокинув его на прохладный песок, я снова прильнул к горячей, пульсирующей плоти. Геллерт подо мной выгнулся, обхватил меня за плечи и перевернулся вместе со мной, подминая под себя. Я, пытаясь отдышаться, начал вырываться, но сильные руки прижали меня к мокрому песку, а губы накрыл смеющийся рот. И сразу же между ног вторглось колено – и от этого жесткого, почти грубого прикосновения я громко застонал, сдаваясь и желая лишь одного – чтобы это не заканчивалось как можно дольше. Почти непристойные движения его языка поставили меня на самую грань удовольствия, и несколько секунд я боролся с нахлынувшим головокружением.
Его руки ласкали и гладили меня, сжимая и потягивая, они не хотели мне уступать, непрестанно зарывались мне в волосы, наматывая на пальцы прядь за прядью. Миг, когда колено сменила ладонь, лаская, пробежалась по всей длине и сжала меня, перекатывая в пальцах плоть, заставил задохнуться. Все что угодно. Все – что – угодно. Я шептал эти слова, когда Геллерт переворачивал меня на живот, водил пальцем по спине, грея дыханием позвонки. Чувствовал на боках его ладони и льнул к ним, желая еще прикосновений. Он сдувал и слизывал песчинки, прилипшие к мокрой коже за ухом, целовал шею, оглаживая мои бока. Его руки скользили по бедрам и ныряли между ягодиц легкими, щекочущими прикосновениями, будто уговаривая, упрашивая расслабиться и раскрыться. Я выгибался, замирая от собственный смелости и прижимаясь спиной к горячему телу над собой. Жаркое скользкое прикосновение выдернуло меня из тающей ночной неги, заставило скрести руками по песку и метаться, словно в жару, под бесстыдными ласками. Там, под напором его языка, во мне расцветала жажда чего-то такого, чему я никогда не решился бы дать названия. Геллерт щекотал и всасывал кожу до тех пор, пока я не начал тереться животом о влажный песок, все убыстряя ритм, бессвязно выкрикивая его имя, снова и снова выгибаясь ему навстречу, раскрываясь полностью, до конца – и изливаясь в судорогах наслаждения. А приняв в себя тупую боль, я закричал.
Моя вселенная сосредоточилась на этой боли, на мокром теле, навалившемся сверху, на все убыстряющихся толчках внутри. Плата за искушение. За бессвязный шепот в ухо. За то, что Геллерт мой навсегда. Он привязан ко мне накрепко. Боль – плата за власть. И понимание, что в животной судороге, скрутившей человека надо мной, в отчаянных всхлипах и сбивчивых признаньях повинен я, сознание порвало на части, заставило подаваться назад в исступленной жажде довести до предела.
Его освобождение накатило как лавина, вдавило во влажный песок, опалив изнутри жаром. Извивающееся на мне тело, протяжный вопль, стиснувшие до боли руки, хриплое дыхание – и вдруг все закончилось. Опустилась мягкая, расслабляющая тяжесть, дрожащая рука убрала с моего затылка волосы, а теплые губы начали покрывать шею легкими нежными поцелуями.
Потребность утешить, защитить и сберечь была столь сокрушительна, что я впервые задумался о том, зачем я живу на свете. В этот миг я понял и мать, погибшую ради Арианы. И отца, пошедшего ради дочери в Азкабан. Когда ничего не имеет значения, кроме желания отдавать себя всего – не взамен, не ради вознаграждения. Просто потому что иначе – нельзя. Именно так выглядит полное, ничем не омрачаемое счастье. Единение душ и тел, сомкнутых воедино. И я не представляю, что может разбить связь, выросшую из всего лучшего в людях.
Мы еще долго сидели на берегу, согреваемые защитными чарами, и познавали друг друга – осторожно и робко, словно боялись спугнуть ту близость, которая возникла этой ночью между нами. Он просил никогда не оставлять его, говорил, как я ему нужен, что я его пламя, согревающее, что без меня ему было холодно и одиноко. Разве мог я отказать в такой малости?
«22.08.1899
…Сегодня я вычислил, что следы Старшей палочки нужно искать в России. Эта новость тревожит меня. Огромная, дикая страна, на помощь тамошних магов, представляющих собой разрозненные кланы без единого центрального управления, надеяться не приходится. К тому же, есть люди, нуждающиеся в моей опеке. А это значит, что путешествие будет более обременительным, чем если бы мы отправились вдвоем. Впрочем, я предвижу, что цель, ради которой мы все это затеваем, с лихвой оправдает любые неудобства. Мантия-невидимка поможет спрятать от посторонних глаз…»