Дом семьи Поттеров в Годриковой Лощине. Крики, вспышки авады, потом начинается пожар. Снейп, глядя на это с безопасного расстояния:
- Ну если Лорд и теперь не сдохнет, то я умываю руки...
Последнее, что я видел в своей жизни, - это зеленый цвет. Он был чист и прозрачен. Острое изумрудное крошево; я уже не подозревал, что в мире остался такой оттенок. Мне нравилось быть достаточно слепым, чтобы не замечать, что он существовал всегда. Понимание собственной глупости меня вполне успокоило. Все шло так, как должно было идти. За ошибки принято расплачиваться. Я платил всегда - цену, которая кому-то показалась бы непомерной, но мне она подходила идеально. Меня устраивали и грязный пол в хижине, стены которой стали свидетелями первого случившегося со мною наяву кошмара, и липкая паутина, вуалью опускающаяся на остывающую плоть. Ее касание было легче, чем скольжение крыла бабочки по коже. Я его почувствовал словно в потоке нескончаемой боли, для меня еще могли найтись такие простые и понятные ощущения. Немного грязи напоследок… Должен же я забрать что-то знакомое. Уже можно начать себя жалеть или пока рано? У меня заготовлена отличная речь на тему «Бедный Северус, он плохо кончил».
Тьма тоже устраивает. Камни из кладки моей жизни не падают на голову один за другим. Они рухнули все разом, не оставляя сомнений в том, что сколь долго ни шел бы я к свету, мне до него так и не добраться. Отличная финальная точка, которую ставила жизнь, все в ней логично, кроме, пожалуй, звука. Не такого реквиема я ожидал - не скрипа половых досок под чьими-то легкими шагами. Мое ускользающее сознание еще различало какие-то звуки, уже не в силах их анализировать, я мог только агонизировать вместе с ними.
- Что, и тут падаль? – голос был мужским, но удивительно мелодичным. – Что-то не везет нам сегодня.
Я скорее осознал, чем ощутил вторжение пальцев в свою рану, прямо в окровавленную плоть. Боль не стала сильнее, тело уже утратило способность на реакции, оно немело, расставаясь с последними крохотными ощущениями.
- Да нет, он еще жив, – голос принадлежал женщине. – Я как раз успею.
- Осторожнее, Мария, – все те же певучие интонации.
- Подвинься, не будь жадиной, - заныл кто-то с подростковой непосредственностью и нестабильностью простых нот.
Мне уже отказали все чувства, кроме слуха, и, если честно, я желал, чтобы он тоже перестал функционировать в режиме, отдаленно напоминающем нормальный. Судьба была благосклонна. Меня словно обволакивала вода, лишенная определенной температуры, но путающая восприятие.
- О, черт! Найси, зачем ты меня толкнул? Я оцарапала щеку его пуговицей!
- Не нужно было пытаться заграбастать все себе. Я тоже голоден.
- Надеюсь, твоя кровь не попала ему в рану?
Боль, иглами вонзившаяся в вены, была такой острой, что я понял, что хриплю, пытаясь вытолкнуть ее из себя. Грудь дернулась, вздымаясь, тьму прорезали сотни бледных потухших солнц, их мертвенные лучи скользили ко мне по глади отравленных кем-то вод. Впиваясь, как щупальца, в плоть, они давили и тянули, дробя кости, разрывая тело на части.
- Вот черт…
Это было последним, что я услышал, прежде чем утонул навсегда в странной ужасающей мысли, что даже в смерти мне нет и не будет покоя.