Бродячий цирк, кочевавший по югу Турции, был таким, каким и должен быть: шумным, ярким, с привычным репертуаром номеров. Эпатажный шпагоглотатель свое выступление к тому моменту, как Петр Сергеевич все же добрался до площади, уже закончил, но собравшиеся не спешили расходиться: впереди ожидалось еще много номеров.
Особенно публике понравилось жонглирование горящими факелами как нечто весьма зрелищное и интригующее. В цирк раньше, в мирное время, вообще ходили именно за этим: пощекотать нервы да посмотреть на опасность со стороны, никогда не примеряя ее к себе. Да даже в войну цирк, правда, стационарный, пользовался бешеной популярностью, по семьсот пятьдесят рублей за самую дальнюю галерку. И денег на это не жалели: этакое захватывающее, хоть и недешевое эмоциональное приключение без прямого риска, в противовес мрачным краскам разворачивающихся под носом боев.
А вот Овечкину запомнились не жонглеры, другое: зафиксированная на помосте ассистентка – как водится, длинноволосая, красивая и в довольно фривольном костюме – в которую цыганом практически без пауз метались ножи. Клинки входили лезвиями в дерево в считанных сантиметрах от нее, собравшиеся неистовствовали. Удары, в угоду зрителям, будто намеренно варьировались: то ближе, то дальше, то в подол развевающейся юбки, то, изящно, в отведенный ветром локон. Один и вовсе пришелся на бедро чуть выше колена: лезвие прошло вплотную, чуть зацепив кожу, ассистентка дернулась, но в остальном сохранила на лице прежнее одухотворенное выражение. Как ни странно, людей это только воодушевило. Петр Сергеевич не без оснований подумал, что «промахнулся» цыган специально, тщательно выверив, чтобы рана была не глубже царапины, а публика получила свое: и хлеба, и зрелищ, и даже крови.
Смысл такого расчета открылся позже. Полюбившийся аттракцион зрителям с подбадриванием и грамотным вовлечением в действо было предложено продолжить, испробовав уже собственные силы за «символические» семь лир. Большинство зевак после этого схлынуло, как не бывало: лишними эти деньги не были, и прокутить их просто ради минутной блажи, когда экономишь на самом насущном и еле сводишь концы с концами – глупо и недальновидно.
Оставшихся пригласили на помост. Ассистентка, уже позабывшая о легком ранении, умело выстроила на постаменте семь яблок на некотором отдалении друг от друга. Объявили и призы за семь, шесть и пять пораженных мишеней. По толпе прошел возбужденный шепоток, который тут же несколько поутих: метать предлагалось с двенадцати шагов*. После такой корректировки количество желающих поредело еще на треть.
Остальные, соблазненные возможностью выиграть хороший по меркам нынешнего времени приз, или тут же залихватски вручали лиры ассистентке и показательно разминали кисти рук, или обстоятельно совещались малыми группами, выбирая меж собой человека с глазомером повернее.
Петр Сергеевич же смотрел не на разношерстную толпу и не на бродячих артистов, а за край помоста. Туда, где разместили призы, предусмотрительно огородив те живой изгородью от ретивых желающих что-нибудь умыкнуть, пока все будут глазеть на разворачивающееся представление.
Главным призом был молодой рысак. Сто шестьдесят-шестьдесят пять сантиметров в холке, красиво изогнутая шея, светло-серый в яблоках, сам светлый, только у ног и шеи просматривался узор в неровную крапинку. Проницательные темные глаза и в тон – темно-серая грива. Хотя нет, присмотрелся штабс-капитан: почти черная, вперемешку с белым. Был бы человеком, сказали бы – с благородной проседью.
Конь смиренно стоял, лениво перебирая копытами и ожидая своей участи. Вот только горделивый взгляд выдавал в нем норов да уши внимательно ловили каждый звук. «Не так-то ты прост», – усмехнулся про себя Овечкин. И прищурился.
Петру Сергеевичу вдруг очень, до клокочущего нетерпения захотелось, чтобы этот приз – именно этот, а не куда более полезный сейчас провиант – достался ему. Хотя что делать с конем здесь, в Турции, кроме как выменять лошадь на лиры, перепродав для подпольных скачек, Овечкин не представлял.
Но так захотелось – подойти ближе, провести по спине, легко растрепать гриву, в глаза заглянуть, те, что поумнее многих человеческих будут. А вернее всего, чтобы – ветер в лицо, да сильные ноги под седлом, да цокающие узнаваемо копыта. Чтобы руки хотелось раскинуть, не думая, и раствориться в этом моменте. Хотя бы ненадолго – туда, в нормальную жизнь, манившую своей неподкупной недосягаемостью...
Штабс-капитан и сам не заметил, как пробрался в первые ряды. И только оклик Перова, судя по виду поручика, далеко не первый, оторвал его от созерцания красавца-коня:
– Петр Сергеевич, – покачал головой Перов, не понимая, почему у него так загорелись глаза, – семь лир. Вы их проиграете, и что дальше? Хороший конь стоит сорок. Здесь по меньшей мере пятьдесят человек. Даже если участвовать будут не все, это двести-триста лир бродячему цирку, неплохой куш за один день, согласитесь.
Овечкин сейчас не занимался любительской математикой, а потому поручику верил на слово. Выручка, даже половинная, была бы для цыган и вправду хороша.
Конь мотнул головой, будто сбрасывая оцепенение, и выжидательно уставился прямо на него. Перов этого не видел и продолжал терпеливо убеждать:
– Вы просто пополните их карманы, как и прочие. Вы, Петр Сергеевич, ведь все побольше по револьверам, чем по холодному оружию, так на что вы рассчитываете?
Как ни прискорбно, но поручик был прав: стезей Овечкина всегда был огнестрел. Ножи он, правда, все же метал, притом неплохо, но в далекой туманной юности, когда и до Февральской, и до Октябрьской оставалось еще больше десятилетия. Еще однажды, уже многим позже, пришлось подбираться почти вплотную, чтобы снять часового с трех метров прямым хватом, но тогда штабс-капитану просто повезло: тот был слишком юн и отвлекся на банальную обманку, открыв спину для удара.
– Деньги существуют для того, чтобы их тратить, – усмехнулся Петр Сергеевич, чувствуя позабытый душевный подъем. И слегка кивнул коню, не сводившему с Овечкина внимательного взгляда, будто заключил с тем неписанный договор. – Так считал Карл Маркс, мы же немного адаптируем эту догму под, так сказать, текущие реалии: чтобы ими рисковать. Кроме того, разве вам самому не хочется побороться? Это же наш, рысак, орловский**. Или прибывший с этими вот, – штабс-капитан кивнул в сторону скучавших в отдалении цыган, делавших, судя по простым подсчетам на пальцах, между собой ставки, сколько зрителей в итоге возьмутся за нож. – Или, что вернее, перевыкупленный конфискат кого-то из офицерских, когда на суда, прибывающие в Константинополь, еще можно было грузиться с лошадьми... Ну же, поручик, – нетерпеливо прищелкнул он языком, поторапливая сомневающегося Перова.
– Мне не хочется, – отрицательно мотнул головой адъютант Кудасова. – Но и вам, помнится, петь в кабаке не хотелось, так что семь лир я вам уступлю.
– Уж пожалуйста, – съехидничал Овечкин, но деньги принял и осмотрелся.
Оказывается, пока они с Перовым препирались, двое уже испробовали свои силы и позорно провалились. Третий, пытаясь изобразить вращение в два оборота, ушел после трех бросков «в молоко», не доведя серию ударов до конца: приз уплыл из рук, интерес пропал, а раздражение легко взяло верх. Штабс-капитан презрительно хмыкнул: экая ранимая душа, проигрывать достойно – и то не научился. Слабак.
Сам Петр Сергеевич в очереди желающих оказался десятым. И до совсем еще молоденького офицера, выступавшего шестым – скорее всего, корнета, но тот был в штатском, не разобрать – серьезных конкурентов у штабс-капитана не намечалось.
Корнет, да, корнет был хорош, даже слишком: рука уверенно направляла оружие, и три первых удара оказались успешными. Последующие три тоже, все в одной технике. Плавные, без рывков, прямо-таки образцовое выступление. Какая-то короткая минута – и удачливому стрелку осталось только сбить одну, последнюю мишень, чтобы забрать рысака.
Овечкин нахмурился, почувствовав небывалую досаду, что все предприятие, на которое были выделены, да что там миндальничать, выпрошены лиры, в итоге окажется напрасным. «Промахнись, что ли, уж сделай такую милость», – меланхолично подумал штабс-капитан, глядя, как под восторженные вперемешку с разочарованными взгляды собравшихся тот примеривается к последней мишени. Вряд ли на результат повлияло это злорадное, хоть и искреннее пожелание, но корнет замахнулся – и нож полетел неправильно еще в момент броска: не вошел острием в мишень, вообще ударился плашмя о постамент, где яблоко качнулось… и замерло, так и не упав.
Петр Сергеевич неслышно выдохнул. Конь, на которого он скосил глаза в поисках молчаливой поддержки, переступил с ноги на ногу и тряхнул головой, словно тоже испытал облегчение от не нашедшей его незримой пули. Стрелку же вручили пять фунтов семги, и призов осталось только два.
Остальные искатели удачи были серыми и безынтересными, потому ничем штабс-капитану не запомнились. Наконец, подошла его очередь.
Овечкин методично примерился к весу в руке, знакомясь с метательным снарядом. Покачал нож за лезвие, подбирая балансировку, замахнулся, выдохнул вместе с броском. Нож предательски просвистел мимо цели, отклонившись в полете на несколько градусов. Не совсем мимо, конечно, но коня штабс-капитану уже было не видать. Выдержка позволила сохранить лицо бесстрастным, а то, что внутри колыхнулся ярый протест и бессильно оборвалась какая-то больная надежда – так это было только его, не напоказ.
Цыгане стояли в сторонке, посмеиваясь и переговариваясь вполголоса. Ну еще бы, у них на каждом остановочном пункте наверняка находились такие вот «умельцы», правда, карманом пошире офицеров-эмигрантов, у которых за душой давно ничего не осталось. Большинство из гражданских, недавно отбывших с родины: кто перед друзьями бахвалиться, кто перед девушкой покрасоваться. Петр Сергеевич не удивился бы, окажись ножи и вовсе самую малость несбалансированными: этакая маленькая страховка от нежданных ловкачей.
Но на самом деле штабс-капитан себе безбожно врал: конечно, виноват был не клинок. Петр Сергеевич просто отучился без частой практики и регулярных тренировок, позабыл уже технику и то, как правильно встать, замахнуться, выдохнуть, как вращение контролировать, вот и выходило у него натужно, а не легко.
«А что ты хотел? Коня ему подавай. Больше тебе, случайно, ничего не надо? Свержения советской власти, парохода обратно на родину, по Петербургу там пройтись, изменившемуся и одновременно оставшемуся неизменным, может, и романтики довоенной, а? Мечтатель! Мечтателем был, мечтателем и помрешь, не здесь, так позже».
Нет, так ничего путного не выходило, и самоедство Овечкину определенно не помогало. Внутренняя концентрация и сосредоточенность – большая часть успеха, а думал он не о том. Чем это, по сути, отличалось от стрельбы по мишеням или от учений? Та же выдержка, тот же контроль, терпение и настойчивость плюс звенящая пустота в голове, без лишних мыслей и сомнений.
Петр Сергеевич переставил хват, положив указательный палец на обух ножа, чтобы снивелировать возможный смещенный центр тяжести: клинок ему все же не понравился. Педантично выверил кисть, чтобы не заваливалась вниз, еще только дилетантских кувырков ножа ему тут не хватало. Выдохнул. Отпустил.
Второй клинок, зараза этакая, пролетел в сантиметре от мишени и с глухим стуком ударился о помост. Снова мимо.
Оставалось набрать пять последовательных попаданий друг за другом, без пропусков, и забрать оставшийся приз меньшего калибра – или же разворачиваться прямо сейчас и позорно покидать своеобразную паперть. Но Овечкин был не из тех, кто уходит, не доведя дело до конца, пусть и без особой надежды на результат.
Штабс-капитан дал себе минуту на то, чтобы мысленно проораться на собственную криворукость. Помогло. Потом место злости уступило равнодушие. Никакой импульсивности и эмоций – метание ножей подобного не терпит. В конце концов, что самое печальное и постыдное здесь могло случиться? Ну, посмотрит на него Перов эдак многозначительно, мол, я ведь вас предупреждал. Ну придется посидеть на еще более скудной пище с неделю или чуть меньше. Право, экие пустяки, с этим можно жить.
А еще Петр Сергеевич, казалось, нашел ключик. Разгадку того, почему не получалось никак, будто некая фальшь чувствовалась еще при замахе, закономерно отражаясь на результате. Предполагаемая мишень виделась ему фикцией, картинкой на картоне, тронь, разлетится, а потому совершенно не вдохновляла ни на подвиги, ни хотя бы воспринимать ее всерьез. Штабс-капитан ведь не привык брать в руки оружие развлечения ради, оно всегда было для дела. А раз так, нужны были конкретные декорации – и лица.
Образ мишени, будто уловив последнюю мысль, встал вдруг перед глазами Овечкина настолько четко, что только годами тренированная выдержка позволила ему не отшатнуться от неожиданного явления.
«Призраки прошлого, говорите? Так вот они, родимые. Всего-то несколько месяцев не виделись».
И в то же время это имело смысл, казалось правильным и логичным, даже странно, почему не пришло в голову раньше? Может, и коня бы тогда удалось заполучить. Но сожалеть о запоздавшем откровении было поздно. А вот отбить у судьбы реванш в виде самого маленького из положенных призов можно было и попытаться.
Петр Сергеевич замер в левосторонней стойке, взял очередной протянутый нож, поудобнее перехватил за рукоять – хват ближе к острию больше подходил для трехметрового броска, здесь же до цели на глаз было метров восемь. Расслабился, замахнулся рукой над плечом. Педантично выверил ось предплечья, большого пальца на ноже и самого клинка. А потом резко выпрямился и одним плавным движением разогнул руку, на легком выдохе посылая нож рукояткой в мишень – в другую мишень, фантомно стоявшую перед настоящей.
Он насчитал полтора оборота, прежде чем клинок вертикально воткнулся в цель, да с такой силой, что яблоко разлетелось на две аккуратные половинки.
«Надо же, – ошарашенно подумал Овечкин, глядя на распотрошенное им яблоко, – как, однако, правильный настрой меняет дело. Вот тебе и чистый прицельный бросок. Жаль, что мишень и в самом деле не та, что виделась. Жаль. Вот так бы сразу – и разом».
Штабс-капитан больше не экспериментировал ни с техникой, ни с хватом, ни с замахом. Не менял стойку, не слышал притихшей толпы. Просто последовательно выпустил четыре ножа по соседним мишеням, старательно удерживая картинку-проекцию в голове. И все клинки нашли свою цель.
В технике главным было не сгибать запястье, выставить нож углом к вертикали, чтобы придать тому крутящийся импульс. И самое сложное, пожалуй, на чем срезались все новички: преждевременно не разжимать пальцы, в момент броска направляющие удар, не отпускать клинок слишком рано, довести комбинацию движений до финала. Та самая последняя решающая секунда, как и в любимом Овечкиным бильярде.
С картинкой перед глазами же было куда труднее – она требовала не меньшей концентрации, чем сам бросок. В том числе и в том, чтобы оставаться просто статичной картинкой, без эмоциональных сожалений о безотменном.
Разумеется, чуда не произошло, и главный приз Петру Сергеевичу не достался, ведь мишеней было сбито только пять. Но и с пустыми руками уйти им тоже не грозило: законные три пуда ржаной муки дожидались победителя, разложенные там же, где недовольно перебирал копытами конь.
Штабс-капитан все же не удержался и, спустившись с помоста, протянул ладонь – не к мешкам. Руку моментально отвели, и пожилой цыган хмуро буркнул, не глядя:
– Забирай свою муку, а коня не трожь. Он чужих не любит.
Рысак, однако, дернулся из натянутых поводьев – и вдруг, довольно заржав, ткнулся мордой в ладонь Петру Овечкину, которому сейчас по внутренним ощущениям было никак не больше семнадцати.
– Чужих, говоришь, не любит? – криво усмехнулся он, все же скользнув выпущенной из недружественного захвата ладонью по теплому носу, переносице, заглянул в темные, вопрошающее о чем-то своем глаза и, напоследок потрепав коня по гриве под хмурым взглядом цыгана, понятливо отошел в сторону. – Чужих – может быть, зато своих он знает. Добрый конь, выносливый. Загубите вы его, по площадям да степям таская, а потом сдадите кому-нибудь из зевак-ловкачей на правах выигрыша, вот и вся недолга.
– Э, нет, – усмехнулся цыган с не меньшей циничностью и вполголоса добавил, видя, что к ним через толпу с другого конца помоста пробирается Перов, но поручик был еще далеко. – Конь и вправду хорош, только вот останется он в таборе, не уйдет никому. Был у него хозяин, лихой казак, да слег под Севастополем, вот конь к табору и прибился. Он и тебя не признал, ты не смотри, что тянется, и другого тоже не признает.
– Был ведь стрелок сегодня, что второй приз забрал, – вспомнил Овечкин, уже догадываясь, к чему этот прохиндей клонит. – Шесть мишеней выбил, только седьмую не взял. Неслучайно, значит? Что ж вы ему, несбалансированный клинок подсунули?
– Этого я тебе не скажу, – ответил цыган таким тоном, что, почитай, все и сказал. – Но конь – как безусловная приманка для вас, а приманка должна оставаться в таборе. Всем его себе хочется, всем мнится желанный выигрыш. Тебя вот замечательный конь тоже приворожил, из толпы на помост выдернул, хотя затея и не по сердцу была. Оно и видно, что не привычен по таким-то мишеням бить…
Коротко смерив Петра Сергеевича неожиданно пронзительным взглядом, шельмец с расстановкой добавил:
– Кого представлял и чем тот тебе не угодил, спрашивать не буду, но делал верно. Только так и можно, чтобы наверняка, – цыган еще пару секунд смотрел на Овечкина, а потом заглянул ему за спину и произнес с уже прежней хмуростью без отзвуков былых откровений. – Вон дружок твой пришел. Забирайте мешки, кончилось представление на сегодня, можешь не досматривать – коня этим ротозеям все равно не видать, будь они хоть трижды вояками.
– Мука-то хоть не червивая? – напоследок небрежно поинтересовался Петр Сергеевич, все же несколько уязвленный, что у него не было и шанса пришпорить волевого коня и, как в романсе, унестись навсегда в теплый ласковый Дон. – А то клинки со смещенным центром тяжести, так, может, и мука старая?
– С мукой все в порядке, – покачал головой цыган, будто догадался об истинной причине дерзости штабс-капитана и зла на него не держал. – Как и с семгой. Иначе бы к нам не приходили снова и снова.
Мешки с подошедшим Перовым они разделили по-честному: первую половину пути два из них тащил на себе опытнейший штабс-капитан Овечкин – за то, что ввязался в авантюру и чуть было не погорел. Поручик, кряхтевший рядом под немалым весом поклажи, как образец большей сознательности тащил за плечами только один мешок.
– Однако, Петр Сергеевич, – выдохнул Перов, когда остановились передохнуть. – Не знал, что вы умеете. Какие еще таланты вы от нас скрываете?
– Я и не умею, – поручик красноречиво посмотрел на выигранный груз. – А это... Секрет в том, чтобы четко представлять себе то, что перед мишенью. Тогда все получается.
Перов понимающе кивнул и закинул за спину уже два мешка – до их теперешнего места проживания оставалось ровно полдороги. Поручику показалось, что он понял этот секрет до конца и в лицах представлял видимые Петром Сергеевичем «мишени». Мишень. Да уж, по ней клинком и сейчас было бы не жаль.
Откуда Перову было знать, что в воображении Овечкина с таким холодным остервенением, лишенным клокочущего бешенства и разъедающей душу досады, ножи летели не в светлую кучерявую голову Валерия Мещерякова – а в его собственную, дурную? В того себя, каким был в Ялте. Летели, как и положено, филигранно красиво: с двойным оборотом, с лихим замахом, неотвратимо обрывая какие-то нити. Навсегда.
_________________________________________________________________________________________
Признавайтесь, тоже мишень до последнего представляли не той, что оказалась?
* Примерно восемь метров, между средней и дальней метательной дистанцией. По метанию ножей много источников, и все друг другу противоречат, про техники тоже: кто во что горазд, каждый инструктор пишет разное. Поэтому расчетные цифры у меня получились такие. До трех метров обычно практикуется безоборотная техника, прямой хват, вращение клинка до 180 градусов (вполне боевая дистанция, как раз часового снять). Малооборотная – от пяти до десяти – когда клинок делает пол-оборота; она используется преимущественно для несбалансированного оружия (вторая попытка Овечкина). Самая распространенная – до пяти метров хватом за лезвие, свыше – за рукоять (третий и последующий броски штабс-капитана). Для указанных восьми метров в бродячем цирке в таком случае расчетное количество оборотов – полтора.
** Орловский рысак, которого видел Овечкин - https://goferma.ru/wp-content/uploads/2017/03/662473_porody-konei-v-rossii-1.jpg. Именно с такими умными пронзительными глазами, в яблоко и с мягким поворотом головы. А грива с проседью могла быть такой: https://goferma.ru/wp-content/uploads/2017/03/25955_original.jpg
Саундтрек: если вы найдете к этой главе что-то удачнее, чем Johnny Cash «Hurt», скажите мне об этом. Мне вообще любопытно, какие читателям в голову приходят композиции или песни по мере прочтения. И для вдохновения полезно.
И, да, это была моя любимая глава эмиграционного периода.
